КАК УМЕР ЦАРЬ КИР
Весну царь проводил в цветущих Сузах, на лето перебирался в более прохладный Эктабан, а зимой предпочитал прогуливаться в чудесных висячих садах Вавилона, где в это время собирались торговцы, путешественники, прорицатели и мудрецы со всего света. Так и провел он почти десяток лет, будто небесное светило, в мерном движении по кругу, при благополучии и процветании, царивших в его державе, и при всеобщей любви и благоговении, которые питали к нему подданные. Никто той всеобщей любви не отрицает и поныне, спустя многие годы после смерти властителя, что случается крайне редко.
Захватив Вавилон, Кир мог бы немедля двинуть мощное войско на Запад и, полагаю, без особого труда покорить Фракию, Элладу и Эпир. Если бы он захотел, то присоединил бы новые земли к своему царству.
Кир мог бы двинуться на Египет. Стоило ему только захотеть, как Египет подчинился бы.
Пока Кир был жив, в персидской державе не случалось никаких мятежей. Десять лет он не желал ни с кем воевать. И никто не собирался затевать войну с ним самим.
На исходе десятого года спокойствия и благополучия царь Кир внезапно собрал большое войско и направился в голые и бесплодные пустыни, где в краткой и совершенно бесполезной войне со скифами-масагетами погубил и себя, и свое грозное войско.
Нелепый замысел. Нелепый поход. Нелепый поворот судьбы. «Разве не так?» — мог бы спросить сам Кир, как любил он спрашивать своих советников.
Немало стратегов и просто рассудительных людей пытались понять причину, побудившую Кира двинуться на кочевников и совершить в своих военных действиях несколько очень грубых ошибок.
Некоторые утверждают, что персидский царь никогда не был силен в военном деле. Может, и так. Однако он держал прекрасных военачальников и, как никто иной среди властителей, умел прислушиваться к дельным советам.
Иные убеждены, что Кир долго собирался захватить Египет и наконец собрался, а для войны на Западе ему нужно было обезопасить восточные пределы от вторжения степных варваров. Я всегда спрашивал этих «мудрецов»; «Неужто Киру надо было дожидаться старости, чтобы у него возникло желание обладать дряхлым Египтом?» Умники не могут ответить на мой вопрос, и тогда я задаю им еще два: «Не легче ли было Киру победить кочевников, когда он только что вступил в Вавилон и во все стороны света волнами растеклись слухи о нем как о непобедимом двуликом великане с золотой головой? И не проще ли было ему, бывалому охотнику, заманить дикие табуны в пределы Парфии и там обуздать их, нежели гоняться за ними по голым землям?» Ведь так поступил некогда со скифами мидийский царь Киаксар, избежавший потерь в своем войске, и вы не найдете и не вспомните ни одного властителя, кто более Пастыря старался беречь своих воинов. Умники только разводят руками.
Третьи упрямо повторяют: «Кир хотел завоевать весь мир и покорить все народы, вот и дошел черед до массагетов». Этим я вовсе не задаю никаких вопросов, а только вспоминаю про себя слова моего друга Гераклита: «Того, кто хочет обладать всем миром, всегда губит спешка, ибо его союзником может стать только вечность». Напомню, что царю Киру в год захвата Вавилона шел уже пятьдесят четвертый год.
Спросят меня самого: «Так, значит, только ты, Кратон, знаешь, почему царь Кир пошел войной на массагетов и нелепо погубил в битве и свое войско, и самого себя?»
Я много думал об этом и пришел к выводу, что вовсе ответа не знаю и потому мне предпочтительно молчать. Однако таинственный посланник Азелек рьяно утверждал, что лишь мне одному доступна правда о смерти царя Кира. Поэтому на пергаменте, который он принес мне, я все же осмелюсь описать последние события из жизни царя таким образом, как если бы знал ясный ответ на этот вопрос.
Однажды царь Кир вышел к своим подданным в белых траурных одеждах, и великий плач разнесся по всему царству. Умерла его супруга Кассандана, которую он очень любил и которую никто, кроме него, не видел.
В тот год, после смерти Кассанданы, он подолгу стоял на стенах Вавилона, обратив свой взор в сторону скифских пустынь. В тот год, я полагаю, он и задумал двинуться на скифов.
Кир никогда не приближал меня к себе, однако всегда заботился о моей судьбе. Когда в Вавилоне я поднялся на ноги и вновь смог крепко держать правой рукой поводья или оружие, царь отправил меня не в Ионию, а на другой край своей державы — в Бактрию: в помощь Гистаспу (на самом же деле — для того, чтобы сообщать о действиях и настроениях своего брата). Так он спас меня от убийственного пьянства, поскольку знать и чиновники в Бактрии вели куда более умеренную жизнь.
В те годы я достаточно близко сошелся с Гистаспом. Этот спокойный и мудрый человек, не любящий славы и лишних волнений, верно, проживет до ста лет. И странное дело: его сын Дарий по внешности и характеру всегда более походил на Кира, своего дядю, нежели на своего отца.
Нам хватало на вечер всего одного кувшина сладкого согдианского вина, гревшего кровь и смягчавшего чувства. Как последователь Зороастра, брат персидского царя любил повествовать о великой войне Света против Тьмы, Добра против Зла, справедливого бога Ахурамазды и его чистых духов против лживого Аримана и его демонов. «Когда-нибудь очистительный огонь испепелит вселенную, проникнутую Злом,— говорил он,— а затем Ахурамазда воссоздаст справедливый мир, в котором уже не будет ни лжи, ни смерти, и пошлет души праведников населить новую землю под новыми небесами».
Жители Бактрии всегда считали степных варваров воплощением злобных стихий. Даже тех скифов, с которыми мирно торговали. Так говорил о них и Гистасп: «Эти скифы не построили ни одного города и не вспахали ни одной борозды. От них можно ждать только разрушения и смерти. Временами злые духи вселяются в них, и тогда их орды гибельным вихрем проносятся по цветущим странам».
Я вспоминал Азелек. Тогда странное, противоречивое чувство охватывало мою душу и заставляло тяжело вздохнуть.
В ту пору массагетами повелевала царица Томирис. В восточных сатрапиях державы это имя знали все. Меньшее число людей знало, что у Томирис есть младшая сестра, которую зовут Азелек. Совсем немногие знали, что у Азелек есть дочь, Сартис. Всего четверым было известно, кто отец этой девушки.
И вот однажды, подобно стойкому западному ветру, в Бактрию потянулись вести о том, что Кир, царь Вавилона, царь стран, собирает большое войско, чтобы двинуться на скифов и завоевать кочевых варваров вместе с их бескрайними пустынями.
— Полагаю, что мой брат исполняет волю Ахурамазды,— сказал Гистасп после долгих раздумий.
— Значит, по наущению Ахурамазды царь упреждает тот день, когда темные духи сойдут на землю и вселятся в скифов? — спросил я Гистаспа.
— Это было бы лучшим объяснением желаний моего брата,— сказал Гистасп.
«Во всяком случае, настало время, когда царь начал опасаться за жизнь своей дочери,— подумал я.— Опасения оправданны, если он все больше сомневается в своем сыне».
Чем ближе подходил Кир со своим великим войском к пределам Бактрии и Согдианы, тем большее воодушевление поднималось среди жителей этих стран. Все принимали персидского царя за посланца Ахурамазды, которому надлежит покорить всех кочевников и навсегда избавить мир от губительного вихря пустынь. Даже осторожный Гистасп впервые начал считать войну делом совершенно необходимым и неизбежным.
Меня же впервые обуревали недобрые предчувствия.
И вот однажды ночью мне приснилось, будто я сам охочусь на огромного вепря и загоняю зверя в ущелье, откуда тому нет никакого выхода. Попав в ловушку и уперевшись в каменную стену, вепрь поворачивается ко мне, а я вдруг осознаю, что преследовал его, не имея при себе никакого оружия. Однако при этом чувствую, что за мной по пятам следует Азелек. Отступать стыдно. Я спускаюсь с коня и, как некогда Кир, медленно иду навстречу вепрю, веря в то, что, как только зверь бросится на меня, Азелек спустит тетиву и стрела, попав вепрю точно в глаз, поразит его насмерть. И вот когда до вепря, оскалившего пасть, остается всего несколько шагов, я невольно оборачиваюсь и замечаю, что в ущелье пусто. Я один. Нет Азелек. И значит, нет ни помощи, ни спасения.
Я очнулся в холодном поту и услышал, что кто-то в ночи крадется вдоль стены дома.
Тот Кратон, который успел поседеть на службе у персидского царя, безнадежно отстал от того юного, полного сил Кратона, который некогда отправился убивать персидского царя. Второй уже прыгнул бы на голову ночному охотнику, а первый, потея впопыхах, еще только спускался во двор, поскольку уже опасался выскакивать из высокого окна.
В ту ночь на чистом небе светила полная луна. Я решил дождаться гостя в тени, замер в углу дворика и напряг слух. Чужак, обходя дом, бросил через ограду камешек, проверяя, нет ли собаки. Потом долго стоял без движения. Он был опытным охотником. Затаив дыхание, я подождал, пока он снова двинется с места, и, осторожно смочив полотенце в бадье, у колодца, обернул мокрой материей нижнюю часть лица. Ведь как тут было не вспомнить травку Цирцеи.
И вот охотник появился. Он легко взобрался на глинобитную ограду моего скромного бактрийского дома и почти бесшумно спрыгнул во двор.
Сердце мое едва не разорвалось!
— Азелек! — глухо выдохнул я в повязку и невольно вышел из тени.
Прекрасный «скиф» застыл посреди дворика в лунном свете. И никакого лука не было у него в руках.
Сорвав с лица повязку и подставив лицо луне, я глубоко вздохнул и вновь, теперь уже с неописуемым наслаждением повторил это варварское имя:
— Азелек!
Хрупкая фигурка не двинулась с места. И вдруг до меня донесся тихий голос юной девушки:
— Ты Кратон?
Я похолодел: не иначе как тень Азелек явилась ко мне лунной ночью из Царства мертвых. Ведь не могла же помолодеть скифская царевна на двадцать лет!
— Кратон,— еле выговорил я онемевшим языком.
— Ты стар. Моя мать видела другого Кратона,— произнесла девушка на ломаном персидском.
Кровь ударила мне в голову.
Азелек прислала ко мне свою дочь. Дочь царя Кира!
— Зато Кратон видел точно такую же Азелек много-много лет назад,— ответил я ей.— Ты и твоя мать похожи, как два жаворонка, поющих высоко в небе.
Я поднял руки и сделал шаг ей навстречу. Она же отступила на шаг.
— Сартис! Во имя твоих богов приглашаю тебя в свой дом разделить со мной трапезу,— сказал я ей,— Очень хочу посмотреть на тебя при свете живого огня.
Девушка, не ответив ни слова, бросила что-то мне под ноги.
Я нагнулся. На камнях блестела половинка золотого медальона. Подняв тайный знак, я сказал:
— Сартис! Мне нечего показать тебе. Вторую половину забрали у меня твои соплеменники на невольничьем рынке в Нисе.
Фигурка дрогнула.
— Ты Кратон,— с облегчением вздохнула Сартис.
— Неужели мы всю ночь так и простоим в темном дворе? — с улыбкой спросил я.
— Ты должен сказать царю,— твердым голосом повелела мне дочь Азелек.— Твоему царю нельзя воевать с нами. Он не знает нашего закона. Он не помнит нашего договора.
Вот откуда взялось мое дурное предчувствие!
— Сартис, ты когда-нибудь видела своего отца? — почувствовав тяжесть на сердце, спросил я.
— Нет! — ответила девушка и отступила еще на шаг.
— Царь не знает вашего закона. И царь не знает тебя. Может быть, он идет в вашу страну, чтобы увидеть свою дочь? С ним войско. Но таков закон царей. Они не странствуют поодиночке.
Я тщетно ждал ее ответа и, не дождавшись, задал ей вопрос:
— Азелек хочет, чтобы царь персов остановился?
— Да,— ответила Сартис.
— Я знаю царя. Мне он может не поверить. Но поверит тебе, если увидит свою дочь. Ты пойдешь со мной к царю, чтобы увидеть своего отца?
Саргис отступила еще на шаг и уперлась спиной в ограду.
— Воля моей матери,— прошептала она.
— Твоя мать Азелек недалеко? — с еще большим волнением вопросил я девушку,— Ты можешь отвести меня к ней?
Фигурка отделилась от темной стены и молча приблизилась к дверце, ведущей на улицу.
— Пришла в город днем,— сказала Сартис, отодвинув засов и пропустив меня вперед.
— Не бойся. Стража выпустит нас,— уверил я девушку и вышел первым.
Так и шел Кратон по узким улочкам, что были залиты мертвенным сиянием луны, до самых городских ворот. Иногда ему казалось, что его просто охватила лунная болезнь и тень юной Азелек привиделась ему во сне. Кратон повелел себе не оборачиваться, а девушка следовала за ним совсем бесшумно.
Она появилась впереди, как только городские ворота выпустили Кратона на холмистый простор. Там Кратону показалось, что девушка стремительно ускользает от него и он сразу проснется, как только она канет в сумрак среди кустов.
Сартис привела меня к рынку, и я увидел, что на окраине торга появилось несколько скифских кибиток, окружавших большую палатку. Никаких изображений не было на кожах, покрывавших жилище Азелек. Ничто не выдавало знатность обитателя этого жилища, кроме двух атласных змеек, свисавших с высоких шестов перед входом.
Девушка повелела мне ждать, исчезла в палатке и вскоре вернулась за мной.
— Моя мать ожидает тебя.
В палатке зажглись светильники, и как только я отвел в сторону полог, так сразу увидел Азелек.
Она так сильно изменилась, что я узнал ее только по острым бровям и пронзительному взгляду светло-карих глаз. Лицо ее пополнело. Движения стали мягкими и величавыми. На ней было теперь множество широких одежд, уж никак не способствовавших охоте и стрельбе из лука. Ее волосы под войлочным головным убором, немного напоминавшим вавилонскую башню бога Мардука, были заплетены в косы и свернуты кругом.
Теперь соплеменники Азелек, верно, почитали ее как скифскую «богиню-мать». Я уже не мог назвать ее ни «жаворонком», ни «соколом», но она была прекрасна и стала прекрасной по-новому, истинно по-царски.
— Кратон,— позвала она меня по имени второй раз за минувшие двадцать лет и пригласила присесть на ковры перед собой.
— Азелек,— с наслаждением произнес я ее имя и протянул половинку медальона.
Она улыбнулась и протянула мне вторую.
Мне тут же поднесли кувшин с крепким скифским вином и кусок бараньей ляжки. Я решил сделать только два глотка: один сразу, а второй только перед уходом.
— У тебя прекрасная дочь,— признался я скифской царевне,— Наверно, она стреляет из лука не хуже своей матери, уже успела поразить насмерть своего первого врага и получила право выйти замуж за достойного воина.
Азелек неподвижно смотрела на меня и долго не отвечала. Так долго, что отвечать на мои слова стало уже ненужным. Она просто заговорила о том, что волновало ее и все скифское племя.
— Царь никогда не покорит скифов. Никогда. Не принесет добра нашему роду. Будет зло.
Я повторил Азелек то, что уже сказал ее дочери: если царь не знает скифских законов и опрометчиво решил навести на скифских землях свой порядок, то надо посылать к нему не Кратона, а скифа. Дочь царя или же мать его дочери. Самого же царя можно понять: раз у него есть дочь на скифских землях, значит, он полагает, что имеет родовые права на эти земли.
— Договор был другой,— сказала Азелек с бесстрастным выражением на лице.
Она явно не хотела открывать мне тайну договора между Киром и скифами. Могу лишь догадываться, что скифы некогда испытывали нужду в свежей крови. От Гистаспа я потом также ничего не смог добиться, сколько ни подбирался к нему с разных сторон.
— Но это был давний договор,— заметил я, подумав, что скифам неведомы политические тонкости,— И тогда Кир еще не был царем многих стран и народов.
Никак не менее получаса скифская царевна сидел« передо мной в молчании и полной неподвижности.
— Поедет Азелек,— наконец проговорила она,— Скоро рассвет.
Еще до зари была собрана повозка, и мы отправились навстречу царю Киру. Тот путь навеял мне много дорогих воспоминаний.
Богам было угодно, чтобы встреча произошла в Нисе, причем в ту же ночную стражу, когда у дверей моего дома в Бактре появилась Сартис.
Кир расположился не в самом богатом доме города, а в шатре посреди своего великого стана. Войско, которое он вел к скифским пустыням, было не меньше того, что некогда двигалось на Вавилонское царство.
Я оставил Азелек и дюжину сопровождавших ее скифских охранников примерно в двух стадиях от персидского стана и, пользуясь пергаментом с царской печатью, подошел ко входу в шатер.
Сотник «бессмертных», державший в этот час стражу, очень внимательно рассмотрел при свете факела печать, удалился в царский шатер и вскоре вернулся с вестями, которые меня очень удивили и огорчили.
— Царь не примет тебя,— сказал сотник, указывая мне в темноту ночи.— Царь сказал, что ты обязан пребывать на службе у его царственного брата и можешь отлучаться только по воле царя. Царь повелел тебе вернуться туда, откуда пришел.
Как столб, стоял я перед сотником до тех пор, пока он не взял меня довольно грубо за плечо и развернул прочь от шатра.
Ответ Кира был для меня не менее загадочен, нежели его давний договор со скифами.
Пока я возвращался, злость созревала во мне. Увидев Азелек, я не менее повелительным тоном сказал ей:
— Готовься к охоте, А з а л! Как раньше. Только лук с собой не бери.
О, как напоминала ночная охота на Кира ту охоту, которую мы когда-то устроили вместе с ним самим на лидийского царя Креза. Персы бросились догонять своих испуганных коней так же, как некогда лидийцы.
Лезвия моих кинжалов не затупились. Я безжалостно распорол утробу царского шатра и появился перед царем без спроса. Азелек тем временем пряталась в складках.
В отличие от Креза, Кир не слишком удивился. Он еще явно не собирался почивать и был одет, словно при торжественном въезде в захваченный им город.
Лицо Кира было бледным и осунувшимся. В его глазах горел недобрый огонь.
— Гистасп послал тебя перерезать мне горло? — пробормотал он, вновь удивив меня до глубины души.
Я развел руки. Оба кинжала остались на коврах у разреза в стене.
— Гистасп?! — Моя растерянность была искренней, и это не могло укрыться от зоркого взгляда царя.— Царь, разве твой добродетельный брат может принести зло хоть самому низкородному существу? Разве у него за всю его жизнь могла появиться хоть одна недобрая мысль, за которую ты мог бы укорить его?
Лезвие царского меча, коротко сверкнув, убралось обратно в ножны.
Я отступил на пару шагов.
Кир ударил кипарисовым жезлом в бронзовый круг, висевший около его походного сиденья, и в шатре появились трое «бессмертных» во главе с сотником. У сотника едва не вылезли на лоб глаза, и он, выхватив свой меч, кинулся было на меня. Но царь остановил его движением руки.
— Значит, ты явился ко мне с доносом о дурном замысле? — спросил он меня, усаживаясь, но не приглашая меня присесть.
— Нет, царь,— ответил я.— Но не с менее важной вестью.
— Какой же?
— Жаворонок вернулся...
С этими словами я сделал знак, и Азелек, следившая через шелку за всем, что происходило в шатре, появилась перед царем, прикрыв лицо.
Кир побледнел.
— Выйди! — брызнув слюной, приказал он.
Сотник и стражники исчезли.
— Выйди! — хрипло вскрикнул он вновь и вновь выхватил меч.
Только тогда я опомнился и невольно шагнул к тайному ходу.
— Туда! — повелел Кир, указав на выход, предназначенный не для убийц, а для подданных.
Я покинул шатер и сразу был взят под стражу, хотя и с достаточной учтивостью.
Вскоре царь снова призвал к себе сотника, отдал ему приказ, и тот, выйдя, подошел ко мне и требовательно протянул руку ладонью вверх.
Я догадался и отдал ему половинку ксюмбаллона. |
Сотник исчез в ночном мраке, и спустя еще немного времени послышался скрип колес.
К самому входу в царский шатер подъехала скифская повозка.
Едва ли кто, кроме меня и сотника, приметил, как в нее поднялась укутанная с головы до ног женщина.
Царь все-таки пожелал увидеть меня напоследок, и я очень обрадовался, когда застал его уже в спокойном расположении духа.
— Ты испортил мое жилище,— с усмешкой сказал он и пригласил меня сесть на ковры.
— Не в первый раз, царь,— со вздохом облегчения признал я.— Такова моя эллинская Судьба. Она испытывает твое терпение.
— Ты видел ее? — остро посмотрев на меня, спросил Кир.
— Видел,— признался я,— Она прекрасна.
— Не лжешь до сих пор,— опять усмехнулся Кир,— В этом твое спасение, эллин. Подвинься ближе.
Я с радостью повиновался.
— Ты должен знать, ибо теперь твое дело присматривать за Гистаспом,— вновь немало удивил меня царь персов.— Ты умеешь толковать сны?
— Чужие не пробовал.
— Не к магам же мне обращаться теперь. Астиаг уже обращался. Но ты должен знать мой сон, дабы знать явное: то, что я от тебя хочу. Боги пекутся обо мне и заранее открывают мне грозящую беду. Я видел во сне Дария с двумя крыльями. У него были такие большие крылья, что он закрывал ими весь мир. Ты должен выведать, что теперь на уме у моего брата и его сына.
— Царь, насколько мне известно, некогда Гистасп по своей воле отказался от власти в твою пользу, никогда не замышлял против тебя и всегда был твоим добрым советчиком заметил я.
— Верно,— кивнул Кир.— Но с годами люди меняются.
— С годами люди меняются,— согласился я и не дерзнул сказать Киру то, что хотел.
А хотел сказать ему вот что: «Царь! Когда-то сон, подобный этому, видел Астиаг и если бы не устрашился ночных видений, то, может быть, его жизнь завершилась бы куда более достойно».
— Ступай! — велел Кир, заметив тень сомнения в моем лице.
— Могу ли узнать твою волю, царь? — осмелился я спросить его напоследок, ведь мне не терпелось узнать, принял ли он совет Азелек и всех ее соплеменников.
Взгляд Кира вновь похолодел.
— Ступай! — так же холодно приказал он. На окраине Нисы мы простились с Азелек. У меня было тяжело на душе. Я предчувствовал, что теперь уж мы прощаемся навсегда.
Не вытерпев, я задал ей тот же вопрос:
— Царь послушал скифов? Азелек долго молчала, глядя мне в глаза.
— Можно остановить маленький ручеек,— еле слышно прошептала она.— Кто может остановить великую реку? Если боги захотят, эта река напитает поля.
Вот и все, что она сказала мне в ту ночь.
— Если позовешь, буду служить тебе до конца дней,— сказал я.
— Прирученному зверю не стоит менять хозяина,— ответила Азелек, ставшая мудрой царевной скифов.
Еще по дороге в Бактру меня догнала весть, что персидское войско оставило предместья Нисы и стремительно двинулось дальше — в сторону Согдианы.
Стоило мне после трех бессонных ночей смежить веки, как привиделась полноводная река. Ее мутный, желтоватый поток медлительно тек через пустынные земли.
Я узнал эту реку, как только оказался на ее берегу вместе с царем Киром. Река называлась Араксом. На другой стороне расстилались просторы, на которых правила цариц скифов-массагетов Томирис.
Можно было гордиться тем, что Кир взял с собой на берег Аракса только одного «советника», эллина Кратона разогнав накануне всех остальных, самых знатных и самых мудрых. Но вместо гордости меня все больше снедало то дурное предчувствие. Мутные воды Аракса напоминали мне подземную Лету.
Вот что произошло за те дни, пока я достиг Бактры и, не успев отряхнуть с гиматия пыль дорог, вновь тронулся в путь. Гистасп получил повеление Кира прибыть в его войско, прихватив с собой Кратона.
Достигнув скифских пределов, Кир отправил к Томирис послов с предложением сватовства. Разумеется, только сама царица, старшая сестра Азелек, была достойна стать супругой царя стран. Что думал Кир о самой Азелек, гадать не берусь, но он не упоминал о ней, и вид его в продолжение всего похода был мрачен. Может быть, его тоже мучили предчувствия. Он двигался на скифов, словно влекомый жестокой необходимостью. Эллин мог бы сказать: Судьбою. Персы признают только Волю и Свободу. Воля царя царей превратилась в его Судьбу. Воля царя Кира стала так велика, что превысила его Свободу. Так полагает эллин Кратон, и с ним согласен мудрый Гераклит.
Томирис отказала Киру, чем вызвала его гнев и еще сильнее укрепила в нем желание обладать бескрайними землями скифов. Ведь он стал считать, что эти земли принадлежат ему по праву, раз племянница царицы Томирис приходится ему самому родной дочерью. Полагаю, еще одно обстоятельство толкало Кира на другую сторону Аракса: он опасался, что земли наследуют не Азелек и Сартис, а сын Томирис, которого звали Спаргапис. Его отец был скифом. Будущее правление Спаргаписа, хотя бы и на краю света, унижало достоинство Кира. К тому же он имел основания опасаться за жизнь Сартис. Поэтому теперь Кир торопился.
Накануне переправы персидского войска через Аракс Кир впервые объявил наследником великого царства своего сына Камбиса и повелел ему вернуться в Эктабан. Вместе с Камбисом Кир отправил в Эктабан и престарелого Креза, который сопровождал царя во всех переездax и походах с того самого дня, как оказался его пленником. Целый вечер, насколько мне известно, царь настоятельно внушал Камбису почитать Креза и прислушиваться к его советам.
Своего брата Гистаспа Кир также отправил в Персию, едва тот достиг царского шатра. В отличие от Креза, у Гистаспа были причины горько сокрушаться по поводу этого приказа. Ведь Кира так и не оставили опасения относительно возможных козней Дария, хотя тот был еще настолько молод, что даже не привлекался к военной службе. Кир велел Гистаспу взять Дария, удалиться с ним в Сузы и не покидать города вплоть до окончания похода на массагетов. Царь был уверен, что хитроумный Гобрий со своими эламитами не даст Гистаспу и его сыну затеять смуту в его отсутствие.
Вот какие настроения владели Киром накануне того дня, когда он вторгся в земли массагетов, в те земли, где родилась Азелек. Можно только гадать, почему перед рассветом того рокового дня он впервые в жизни пожелал остаться вовсе без своих мудрых советников.
Так и случилось, что на берегу Аракса мы остались вдвоем, молча всматриваясь в чужую даль. Я вспоминал ту ночь, когда царь в присутствии Гистаспа и Гобрия допрашивал наемного убийцу, известного в ту далекую пору как Анхуз-коновал.
Словно угадав мои мысли, Кир подозвал меня поближе и сказал:
— Ты эллин, но умеешь принимать чужие личины. Ты был арамеем. Каппадокийцы доверяли тебе, как своему. Слышал, что теперь уже бактрийцы принимают тебя за своего. Стань на час массагетом. Прямо здесь, передо мной.
Я видел массагетов на рынках и попытался изобразить перед царем их немного неуклюжую походку (ведь они куда больше времени проводят в седлах, чем на своих ногах), их быстрые взгляды исподлобья, их порывистые жесты.
— Теперь ты Спаргапис,— постановил Кир,— Сыграй с царем персов.
Киру тут же поднесли ларец с игральными костями.
— Наверно, массагеты не знают игры в кости,— оправившись от изумления, заметил я.— Власть Судьбы они также не признают.
— Тем лучше,— оборвал меня царь,— Здесь мой бросок — первый.
Кости покатились прямо по сухой, притоптанной траве у его ног. Выпало столько же, сколько выпало у эллина Кратона, когда тот бросал кости раненой рукой, лежа во дворце вавилонских царей.
— Теперь твой черед,— сказал Кир.
Я поднял кости и выбросил свою, некогда спасительную «собаку»! Худшее число!
— Для этого ты и нужен был мне, Кратон,— с довольным видом сказал Кир и наступил на кости, вмяв их в землю.— Ты можешь идти. Гистасп примет тебя.
Но у меня было иное решение. Мне очень хотелось, чтобы моя Воля хоть раз перевесила Судьбу, если такое возможно хотя бы на самом краю персидских земель.
— Царь! — обратился я к Киру.— Позволь мне теперь остаться с тобой. Я умею принимать чужие обличья. Может, тебе еще на один час пригодится «массагет» Кратон.
Признаюсь, я мечтал и надеялся увидеть Азелек.
— Оставайся,— сказал мне Кир,— Посмотрим, на что еще пригодится твоя эллинская Судьба.
На другой день посреди реки во многих местах выстроились ряды судов, бросивших якоря, и по этим судам на другую сторону Аракса были наведены мосты.
Войско Кира двинулось длинными вереницами по этим мостам в чужую землю, еще неподвластную царю царей и царю стран.
Перейдя мутные воды Аракса, Кир, насколько мне известно, сделал все именно так, как посоветовал ему Крез. Он вновь отправил послов к Томирис. На этот раз — с приглашением разделить с ним великую трапезу, посвященную богам, и во время этой трапезы установить новый договор с персами.
Томирис опять ответила отказом, напомнив Киру, что некогда таким же образом мидийский царь Киаксар заманил скифских вождей и, как только они напились, всех перебил поголовно.
Кира охватил гнев, но он ответил царице весьма учтиво, заметив в своем послании, что теперь он сам пришел на земли массагетов, а не заманивает их к себе и готов вовсе отослать прочь все войско и остаться на пиру только с самыми знатными стратегами и малым числом личных охранников.
Три дня Кир ждал ответа и, не дождавшись, повелел установить посреди пустыни низкие столы, каждый едва ли не в стадий длиною, зарезать сотни баранов и поставить на столы всевозможные и самые необыкновенные в этих диких краях яства, а также — огромное количество сосудов с цельным вином. Изнеженный лидиец Крез считал, что массагеты, совершенно незнакомые с богатством и роскошью теперешней персидской жизни, обязательно польстятся на угощения, как только увидят издали все это великолепие и почувствуют ноздрями соблазнительный дух.
Пока готовилась эта необыкновенная трапеза под ясными небесами пустыни, конница массагетов появлялась то на восточной, то на северной стороне света. Варваров было очень много. Они клубились на земном окоеме волнами, но не приближались. По их беспорядочному движению можно было полагать, что они весьма удивлены происходящим в их степях и теряются в догадках, как все это понимать.
Когда на двенадцать столов легла тысяча жареных баранов и тысячи золотых кубков засверкали под солнцем, Кир оставил при себе лишь сотню телохранителей и отдал войску повеление отойти к югу на шесть стадиев. Стратеги особенно кшатрапаван «бессмертных», пытались возражать опасаясь за жизнь царя, но Кир пригрозил им, что казнит всех по окончании похода. Он приказал «бессмертным» приблизиться и занять за столами свободные места только в том случае, если массагеты Томирис «примут приглашение» и разделят с ним священную трапезу.
— Ты желал остаться со мной,— сказал мне Кир,— Останься.
Эта трапеза казалась куда более удивительней той, что была некогда устроена Киром для войска Астиага в предместьях Пасаргад.
Дул слабый южный ветер, прокатываясь волнами по высохшим травам. Пустыня казалась бескрайней. Ярко светило солнце. Казалось, шатер царя и эти столы, ломившиеся от блюд, стоят посреди совершенно пустого мира. Царь, окруженный своими лучшими воинами, восседал на своем царском месте, во главе трапезы, спокойно и терпеливо дожидаясь гостей.
Мириады массагетских мух еще не успели облепить роскошные персидские яства, как хозяева пустыни стали приближаться с северной стороны. Земля задрожала от гула копыт. Травы затрепетали.
Царь Кир даже не посмотрел в ту сторону, откуда двигалась огромная орда.
Конница сразу заняла треть холмистого окоема. На мой глаз, гостей ожидалось никак не менее трех, а то и пяти десятков тысяч.
«Бессмертные» еще плотнее обступили своего повелителя.
— Садитесь за трапезу! — приказал Кир своим воинам.
И те, с опаской поглядывая на орду чужаков, стали рассаживаться на персидских коврах, постеленных вдоль столов.
Впервые мне досталось место по правую руку от Кира.
Царь вздохнул с облегчением, когда увидел, что его войско не сразу ринулось к стану, а стало медленно приближаться, как бы уступая первенство здешнему народу. Меня же эта медлительность тревожила не менее, чем «бессмертных». Замысел Кира казался мне чересчур опасным.
За три-четыре стадия до места священной трапезы массагеты тоже сбавили ход.
Надо признать, их конница выглядела великолепно. Всадники так и сверкали золотыми украшениями — кольцами, висевшими на их головных уборах, нагрудными пластинами. На лошадях также блестели широкие нагрудники, выкованные из меди, а золотом поблескивали нащечники, уздечки и удила. В остальном же массагеты не отличались от менее богатых золотом и медью скифов. Они носили такую же кожаную одежду — хитоны, гиматии, штаны и закрытые высокие башмаки.
— У тебя всегда были зоркие глаза,— обратился Кир ко мне.— Еще не ослабли?
Я пригляделся к гостям и вынужден был огорчить Кира:
— Царь! Не вижу царицы Томирис. Не вижу ее сестры. Может быть, они следуют за своим воинством. Впереди — какой-то знатный молодой воин.
— Каков возраст? Каковы волосы? Каков конь? — нахмурив брови, скороговоркой вопросил меня Кир.
— Царь! — сказал я, впервые в жизни щурясь до боли.— Ему около двадцати лет от роду. Гордое лицо. Но волос не вижу. У него головной убор, похожий на тиару. Выше, чем у остальных. Украшен с боков двумя большими золотыми кольцами. Конь необычный: вороной, с белой грудью, белым лбом и светлыми пятнами на крупе.
— Спаргапис! — решил Кир, не оглядываясь в сторону предводителя массагетов,— Наверно, ослушался свою мать. Воин.
Впервые после перехода Аракса на лице Кира появилась улыбка.
Между тем массагеты раздумывали, что же им делать. А выбор был прост: сразу напасть на стан Кира и, пока не подоспело все персидское войско, перебить охрану царя, а его самого или убить, или захватить в плен; самим присоединиться к необыкновенной трапезе; наконец, попросту убраться восвояси, глотая слюну.
Конь под Спаргаписом волновался. Царевич ездил на нем вдоль своего войска и приглядывался скорее не к столам с яствами, а к персидскому войску, также остановившемуся как только остановились массагеты.
Видимо, не в обычаях этих варваров коварно убивать гостей, устраивающих трапезу для хозяев. К тому же ветер дул как раз в сторону массагетов, наполняя их ноздри благоуханием блюд.
Спаргапис наконец подал знак своим и двинулся к стану Кира в сопровождении не более чем двух сотен знатных воинов. Видимо, он сам пересчитал издали телохранителей Кира.
Не доезжая примерно двух плетров, массагеты остановились, сошли с коней и приблизились к столам уже пешком.
Кир же повелел своим воинам начать трапезу.
— Не напивайся сразу,— предупредил он меня,— Будешь послом. Слушай, что они скажут.
И вот массагеты подошли к царскому столу. Между ними и «бессмертными» остался зазор в пятьдесят шагов (мне пришлось точно измерить это расстояние). Спаргапис первым снял с пояса меч и, опустившись на ковер против жареного барана, положил свое оружие рядом с собой.
Спаргапис был невысокий человек с довольно широко посаженными глазами и несколько приплюснутым — видимо, поврежденным — носом. Признаюсь, я не заметил в нем никакого сходства с Азелек.
Сев, он не притронулся к еде, а, склонившись вперед и повернув голову, стал внимательно смотреть на Кира.
— Может, он боится, что вино отравлено? — тихо заметил я.
— Твой черед,— бросил мне Кир и жестом указал, где теперь должно быть мое место.— Скажи Спаргапису, что Кир, царь стран, Ахеменид, желает благополучия его матери Томирис, ее сыну и ее коням.
Я поднялся на ноги и направился в сторону безмолвных массагетов. Все они вперились в меня, как охотники в бегущую лань. Мне показалось, что я прошел вдоль стола никак не менее целого парасанга, пока не достиг воинов Спаргаписа.
Я передал послание Кира на бактрийском наречии, которое многим массагетам было понятно, а затем, нагнув ближайший к Спаргапису кувшин, отлил из него в кубок вина и с наслаждением сделал несколько глотков. Вино было хорошим.
Массагеты разом шумно вздохнули, загалдели между собой и принялись за трапезу.
Все начиналось хорошо, если не считать того, что персы и кочевники, принявшись за трапезу, все еще бросали друг на друга косые, опасливые взгляды.
Выполнив первое поручение Кира, я, весьма довольный своим успехом, неторопливо двинулся вдоль стола в обратный путь. Но приятно насытиться мне уже было не суждено. Едва я достиг своего места, которым, как никогда, мог гордиться (оно находилось совсем близко от походного трона), как царь вновь отправил меня в дальнюю дорогу, повелев мне мягко укорить Спаргаписа за то, что тот все еще не зовет к столу весь свой народ, ведь места и еды хватит на всех, а если даже и не хватит, то Кир прикажет уставить столами весь обозримый простор земли.
Скрыв горестный вздох, я вновь поднялся — на этот раз с еще с большим трудом — и пошел к массагетам.
Внезапно столы и весь обозримый простор земли двинулись передо мной и пошли кругом. На полпути я замер и, закрыв глаза, постарался удержаться на ногах.
«Неужто вино такое крепкое?!» — изумился я, кое-как справившись с головокружением, а когда открыл глаза, изумился еще больше.
Массагеты еле ворочали ртами, раскачивались из стороны в сторону. Кое у кого из них уже не хватало сил донести кусок до зубов. Движения их становились все более медлительными и неуклюжими, а ведь и четверти часа не прошло с начала пира!
Ужас, охвативший меня, отчасти выпарил из моей головы проникший в нее опасный хмель. Вино казалось хорошим. Хмель же от него — очень плохим. В этом-то я разбирался. Стоило двинуть головой, как все начинало кружиться.
Стараясь не слишком привлекать к себе внимание, я закрыл глаза, осторожно повернулся к царю и, только крепко уперевшись ногами в землю, снова поднял веки.
Персы, начавшие трапезу раньше, выглядели очень бодрыми. Царь же смотрел на меня остановившимся взором, и я, точно так же вперив в него взгляд, двинулся к нему. Если бы он отвел от меня глаза, то, думаю, вся земля вновь бы завертелась передо мной и я упал бы. А так, имея перед собой чудесную опору, я добрался до места.
— Отрава? — тихо спросил меня Кир.
Земля вертелась и могла вот-вот перевернуться, а царь задал свой вопрос невозмутимым тоном, ничуть не меняясь в лице.
— Не похоже,— предположил я.— Что-то вроде сонного зелья. Есть изменник.
Довольный шум со стороны массагетов стих. Кто-то из них скорчился у стола, кто-то растянулся на боку. Один скиф из последних усилий потянул к себе кувшин, опрокинулся вместе с ним навзничь и едва не захлебнулся винной рекой, потекшей ему на лицо. Послышался храп. Сам Спаргапис заснул в сидячем положении, уткнувшись лбом в бараний бок.
В отличие от массагетов, «бессмертные», заметив происшедшее, встрепенулись.
— Царь! — взволнованно обратился к Киру его любимый сотник,— Повелевай!
Он хотел, чтобы Кир быстро покинул стан и присоединился к своему войску, пока сюда не хлынула вся орда, все еще неподвижно стоявшая вдали.
Кир спокойным голосом приказал всем оставаться на своих местах, однако лицо его приняло землистый оттенок.
Тем временем я успел залить себе в утробу почти целый бурдюк простой холодной воды, и мне сильно полегчало.
— Царь! Солнце еще высоко, и священная трапеза только началась,— с радостью заметил я,— Надо напоить Спаргаписа водой. Он очнется, а мы поднесем ему твоего чистого вина.
Кир не желал отступать, и не желал призвать к себе свое войско, и не желал пленить Спаргаписа.
Ничего лучшего, чем посоветовать царю продолжать пир, я придумать не мог.
— Делай! — хрипло повелел Кир.
Я взял полный бурдюк и только поспешил к «гостям», как до меня донесся голос Кира:
— Где Шет?! Где этот проклятый иудей?! Он должен знать!
Я достиг Спаргаписа, сел около него так, чтобы загородить сына Томирис от пока еще далекой орды, дожидавшейся своего предводителя, и сделал вид, будто любезно подливаю питье в кубок самому почетному гостю персидского царя.
На самом же деле я омыл холодной водой его лицо и, осторожно приоткрыв его рот, еще с большей осторожностью стал вливать жидкость ему в горло.
Два огромных войска стояли друг напротив друга, дожидаясь то ли мира, то ли беспощадной войны, и чья-то гнусная выходка, больше похожая на злую шутку, чем на предательство, могла теперь погубить жизнь величайшего из великих властителей, который пытался утвердить в этих чужих пустынях свой закон, а теперь и сам, похоже, попросту не знал, как вернее поступить. Что бы сказал теперь Гистасп? Какой совет дал бы многомудрый Крез? Как бы вышел из положения опытный военачальник Гарпаг?
Одно было ясно. Кир хотел получить земли Азелек, и хотел получить их миром, а не войной. Теперь в моих руках оказался истинный наследник скифских земель, а вместе с его жизнью и жизнь самого Кира. Судьба!
Воины Кира затаили дыхание, следя издали за моим «врачеванием». Еще двести тысяч воинов следили издали с двух сторон света, за странной трапезой персидского царя, вряд ли пока понимая, что происходит в действительности.
Внезапно Спаргапис вздрогнул в моих руках, очнулся и, поперхнувшись водой чистой персидской реки, шумно закашлялся.
О, если бы я мог предвидеть, что случится тотчас! Но я был не перс, а эллин, всегда носящий с собою отраву неотвратимой эллинской Судьбы!
Спаргапис судорожно поднял веки. Я немного отстранился от него и принял самый приветливый вид, какой только мог.
Скиф рывком вскочил на ноги и оглядел мир вокруг себя совершенно безумным взором. Он увидел своих товарищей, лежавших вповалку. Он увидел чужих воинов, невольно встрепенувшихся со своих мест. И по всей видимости, он не нашел глазами своего грозного войска, а может, и просто забыл о том, что оно поблизости — таково было коварство вина.
Спаргапис покачнулся. Земля, наверно, закружилась перед ним так же, как недавно передо мной. Да и выпил он гораздо больше меня. Я подскочил к нему, надеясь поддержать, и заметил, как его рука дернулась к левому боку — за мечом. Но меча не было!
Я схватил Спаргаписа за плечи и повернул к себе. Глаза варвара были мутны. Он невольно уперся руками мне в живот и так же невольно наткнулся на связку из трех тонких кинжалов, что я всегда держал у себя за поясом.
Он оттолкнул меня, и один из моих кинжалов блеснул в его руке!
Несколько воинов Кира невольно выхватили свои мечи.
— Спаргапис! — самым доброжелательным тоном позвал я варвара и сделал шаг ему навстречу.
Ему ничего не стоило одним ударом заколоть меня. Но Судьба вела иную игру!
Племянник Азелек снова покачнулся и вдруг резким движением вонзил себе кинжал прямо в сердце. Я остолбенел на месте, а он замертво рухнул к моим ногам.
Некогда сам Кир, Пастырь персов, великий Ахеменид, мог бы так же упасть передо мною, пронзенный точно таким же кинжалом.
Судьба!
Что случилось со Спаргаписом, какой злой дух подвиг его на самоубийство, можно только гадать. Зелье, растворенное в вине, помутило его рассудок. Наверно, ему показалось, что он попал в ловушку, что все его воины убиты по велению коварного перса, а сам он очутился в позорном плену. И такой беды не случилось бы, если бы он не ослушался матери, не отправился посмотреть, что за чудесный пир устраивает на его землях персидский царь. Гордый кочевник, он только смертью мог искупить свою ошибку.
Теперь весь свет, от края и до края, увидел, что случилось на священном пиру.
Земля задрожала.
То с двух сторон ринулись к стану Кира два огромных войска, и теперь каждое стремилось поспеть к «священному пиру» первым.
— Царь! — воскликнул сотник «бессмертных»,— Повелевай!
Но Кир так и не двинулся с места. Только что его лицо было бледным. Теперь же оно побагровело. Однако с виду он казался совершенно невозмутимым.
— Сотник! Налей мне вина! — твердым голосом повелел он.
Сотник выпучил глаза и судорожно огляделся. Конница массагетов сверкающей лавиной катилась с севера, конница персов — с юга. Убийственный грохот нарастал. Земля тряслась и уже как будто действительно раскачивалась из стороны в сторону, словно большая лодка.
— Ты оглох, сотник? — без гнева спросил Кир.
Тот подхватил кувшин и стал наливать в царский кубок вино. Кувшин дрожал в его руках. Как только кубок наполнился, сотник чинно поставил кувшин на стол и, с поклоном отступив на два шага, прокричал воинам:
— Щиты!
«Бессмертные» стояли вокруг, оцепенев с мечами в руках, и только вертели головами, наблюдая за состязанием двух войск в быстроте передвижения. По оклику сотника они сорвались с мест и живо образовали вокруг царя трехрядную крепостную стену. Дюжина воинов возвела над самим царем шатер из плетеных щитов. Но разве такие укрепления спасли бы царя, если бы лавина кочевников обрушилась на него всей мощью?
Кир неторопливо поднялся со своего места, взял золотой кубок обеими руками и перед тем, как пригубить вино, торжественно изрек:
— Во имя Митры, великого Хранителя Пределов!
Как раз перед тем священным возлиянием я успел юркнуть в последнее «укрытие» царя и сразу потерял весь обзор, такой плотной оказалась стена персидских щитов.
«Твоя последняя «собака», Кратон!» — обреченно подумал я, полагая, что массагеты на своих низкорослых, но очень быстрых конях настигнут «добычу» куда быстрее чинных персов.
Грохот двух лавин, готовых столкнуться в страшном противоборстве, стал оглушительным.
В любой миг стихия могла смести нас, но ни единый мускул не дрогнул в лице Кира. Спокойным и неторопливым жестом он указал мне на другой сосуд.
— Теперь ты, Кратон, налей мне воды,— столь же бесстрастно повелел он.
О, сколько усилий приложил я, чтобы не опозориться и не действовать слишком поспешно.
Я взял серебряный сосуд с водой священной персидской реки и наполнил серебряный кубок, стоявший перед Киром, бок о бок с кубком из золота. Я не пролил ни капли.
Когда Кир взял кубок с водой, настоящая буря зашумела над нами, свет солнца померк, как при затмении, а с двух с горой двумя оглушительными волнами на стан обрушились крики и стоны.
Кир поднял серебряный кубок над головой и торжественно произнес:
— Во имя Ахурамазды, великого творца мира!
Замедлив бег своих коней, войска персов и массагетов стали осыпать друг друга тучами стрел. В это время царь Кир спокойно пил чистую воду.
Поняв, что новых повелений не будет, пока Кир не завершит обряда и не опорожнит весь кубок, я отскочил в сторону и выглянул наружу, просунувшись, как мышь, между ногами «бессмертных».
Обе лавины остановились всего в сотне шагов от царского стана! И весь стан оказался теперь накрыт еще одним, очень высоким и текучим, «шатром» — «шатром» из пущенных навстречу друг другу стрел!
В обоих войсках десятками и сотнями валились наземь всадники и кони, громоздясь кучами и давя упавших раньше. Пронзительно вскрикивали раненые. Хрипели и стонали умирающие.
Тысячи «бессмертных» отважно пробивались вперед, к стану, и наконец первыми достигли священного пира. Их кони перескакивали через столы, безжалостно расталкивали ногами блюда и сосуды.
— Царь! — с великой радостью воскликнул я, опять нырнув в царский «шатер», составленный из щитов.— Царь! Твое войско уже здесь!
Великого труда стоило мне перекричать шум сражения.
Кир и в самом деле будто не услышал самой радостной из всех возможных вестей. С тем же невозмутимым видом он опустился на свое место и взялся за седло барашка. Он, царь царей, продолжал свой священный пир.
И вдруг страшный, тяжкий дождь застучал по шатру из щитов и по столам. Теперь стрелы и копья кочевых варваров обрушились прямо на нас.
Со стоном упал один из «бессмертных», державший щит над царем, потом — другой. Свод затрепетал, и заколебались «крепостные стены», окружавшие Кира.
Царь же продолжал трапезу.
В укреплении стали появляться бреши. Варварская стрела вонзилась в стол рядом с серебряным кубком. Еще одна угодила прямо в жареного барашка.
Массагеты хоть и отступили на полстадия, но, как могли усилили стрельбу, несчетным числом стрел поражая воинов Кира. Смертоносные жала сыпались с ясных небес чаще дождевых капель. Персы, став вокруг своего царя насмерть, гибли сотнями, не в силах уберечься от этого ужасного ливня. Сплошь утыканные стрелами щиты становились невыносимо тяжелы или попросту рассыпались, как гнилая труха. Убитые воины падали у столов, а то и оседали бок о бок, словно собираясь наконец приступить к царской трапезе.
Увертываясь от стрел, я подобрал щит, чтобы встать на место одного из павших «бессмертных» и загородить новую брешь, и вдруг увидел, что некто, принявший личину «бессмертного», направляет свое копье прямо в царя.
Я бросился к царю и прикрыл его щитом, но разбитый щит уже ни на что не годился, а бросок убийцы был настолько силен, что копье прошило разорванное плетение насквозь, сорвало острием кожу с моего бока и со свистом пронеслось мимо меня. В тот же миг мой кинжал настиг бросившегося в сторону злодея и застрял у него в хребте.
Злодей вскрикнул и упал ничком.
Позади же меня не раздалось ни вскрика, ни стона, и я успел восхвалить богов за то, что истинно бессмертные отвели смерть от царя. Но когда я повернул голову, то содрогнулся.
Предательское копье поразило царя чуть выше печени.
Хотя щит и не дал копью пронзить царя насквозь, рана была очень тяжелой.
Кир только глубоко вздохнул, не издав ни единого стона.
Лицо Пастыря персов сделалось мраморно-бледным.
Правой рукой он неторопливо сжал древко и вырвал предательское острие из своей плоти.
Царская кровь брызнула на стол, окрасив оба священных кубка.
— Царь ранен! Царь ранен! — во все горло завопил я.— Коня! Скорее коня!
Своей рукою, еще не потерявшей былой силы, Кир схватил меня за предплечье.
— Найди Азелек! — хрипло повелел он мне.— Найди ее. Скажи... Скажи...
Он стал валиться на бок. Я ухватил царя за плечи.
В этот миг «стены» с южной стороны разошлись, и прямо к царскому месту подвели коня.
Трое «бессмертных» помогли мне поднять окровавленного царя и положить его на коня, причем один из воинов был тут же сражен стрелою.
Я стал быстро отводить коня под прикрытием нескольких всадников. И вдруг царский конь вздрогнул и громко заржал. Варварская стрела угодила ему прямо в шею.
Потащив меня за собой, конь дернулся в одну сторону, в другую, невольно выскочил из-под защиты и сразу был ужален еще двумя стрелами.
Сам я, пытаясь удержаться на ногах, попятился, изо всех сил потянул коня за поводья, но запнулся ногой за край стола и завалился навзничь, так и повиснув на поводьях. И тут-то силы оставили исколотого коня. Туша жеребца рухнула прямо на меня. От ужасной боли в придавленных ногах я потерял сознание и провалился во мрак.
Когда чувства вернулись ко мне, тишина царствовала вокруг, и поначалу я решил, что нахожусь уже в Царстве мертвых.
Но вдруг услышал тихий оклик:
— Кратон!
Невольно встрепенувшись и ощутив очень сильную боль в ногах, я открыл глаза.
Надо мной в ночи пылал факел, а когда огонь отодвинулся в сторону, я увидел над собой освещенное лицо скифской девушки.
— Азелек! — с радостью позвал я.
— Сартис! — изрекла надо мной девушка.— Мать велела найти тебя.
Сердце сильно забилось в моей груди, и стук его стал отдаваться в ногах почти нестерпимой болью. Боясь пошевелиться, я в волнении спросил Сартис:
— Где твоя мать? Царь велел мне найти Азелек.
Мрачная тень промелькнула по лицу девушки.
— Матери нет. Не ищи,— бесстрастно ответила Сартис и отстранилась.
Надо мной осталось только темное небо пустыни, слабо освещенное низкой луною.
Сердце мое сжалось от вести, еще не известной, горькой и страшной. Я с трудом перевел дух.
— А где царь? — вопросил я темное небо.— Сартис, скажи мне. Где царь?
— Царь умер,— донесся голос девушки.
— Как он умер?! Как?! — прокричал я в бескрайний мрак, чувствуя, что больше всех виноват в смерти Кира.
— Он умер на коне,— донесся до меня из недосягаемой дали голос Сартис.
— На коне? — изумился я.
Земля подо мной начинала кружиться.
Слова Сартис донеслись с небес:
— Да. Царь поднялся на коня и умер в сражении как великий воин.
Вот и все, что я узнал о смерти Кира за мгновение до того, как вновь провалился в подземную тьму.
Помню, что очнулся от прохладных капель. Сартис побрызгала мне лицо водой из того серебряного кувшина, который я подносил царю.
Когда меня поднимали в повозку, я смог осмотреться по сторонам.
Залитая лунным светом пустыня вся была усеяна мертвыми телами, среди которых бродили варварские воины с факелами.
По всей видимости, стан Кира несколько раз переходил из рук в руки. Вокруг столов лежали вповалку, бок о бок, персы и массагеты, будто долгое время все вместе пировали по-братски и, утомившись от трапезы, решили не расходиться на ночлег. И все вокруг — земля, столы, тела людей и коней — все густо поросло прямым и низким «тростником». То были стрелы.
Пока меня везли в скифской повозке по направлению к Нисе, я еще много раз спрашивал Сартис о смерти царя, ее отца, и — не только девушку, но и ее соплеменников, которые охраняли меня в дороге. Ничего большего мне не сказали.
В пути я узнал от Сартис, что битва была долгой и очень кровопролитной для обеих сторон. Массагеты пересилили, когда подошло свежее войско, возглавляемое самой царицей Томирис. Почти все персы погибли. Однако, захватив стан Кира и тело самого царя, Томирис запретила своим воинам преследовать остатки чужой армии. По обычаю своего народа, она повелела отрезать голову Кира и увезла ее с собой, дабы превратить в чашу, дарующую силу и власть тому, кто будет пить из нее священное вино. Тело царя она отдала персам.
В Нисе Сартис передала меня слугам Гистаспа. В том городе я окончательно лишился одной ноги. Царский конь, рухнув наземь, размозжил мою конечность об край стола. В пути мышцы загнили, и ее пришлось отрезать.
Там же, в Нисе,— вот усмешка Судьбы! — меня в один и тот же день навестили Шет и Аддуниб. Хотя я никого из них не звал, признаюсь, был, как ни странно, рад обоим.
Оба принесли мне хорошего вина, оба выражали свое сочувствие и оба расспрашивали меня о гибели Кира. Я передал им все в тех же словах, которые услышал на поле битвы от Сартис.
И, судя по выражениям их лиц, оба что-то от меня скрывали. Многим позже узнал я от Шета, что он в тот день обладал величайшей святыней — головой царя Кира, которую выкупил у Томирис. Аддуниб же спустя год, когда мы оба оказались перед гробницей Пастыря персов, уверял меня, что знал об измене, торопился предотвратить ее, но опоздал и теперь всю оставшуюся жизнь будет сокрушаться об этом. Он также сказал мне, что жрецы в Вавилоне стали опасаться его, как слишком осведомленного в их тайных заговорах, и просил меня помочь ему за плату скрыться где-нибудь за пределами царства. Я не держал на него зла и, более того, в некотором смысле был даже виноват перед ним за ту выходку под Ниппуром. Я похлопотал за своего старого недруга, и после смерти Камбиса, которого я сам не любил, он нашел приют в Афинах. Поговаривают, что смерть безрассудного Камбиса была делом его рук. Что ж, у меня был достойный соперник. Но предугадывал ли этот коварный «звездочет» по движению звезд, где и как суждено ему окончить свои дни?
До Камбиса, который принял царство своего отца, дошли сведения о том, что чужестранец Кратон оставался при Кире до последнего часа и даже пытался спасти царя. Полагаю, что доброе слово обо мне замолвил и Гистасп.
Тогда-то Камбис повелел выточить для меня «колонну» из эктабанского кипариса и предложил мне службу. Но я с благодарностью отказался (а впоследствии отказался и от предложения Гистаспа), в ту пору твердо решив вернуться в родной Милет и окончить свои дни в тихих воспоминаниях.
Все прочее имеет малое отношение к последней воле прекрасной Азелек, кроме двух дней моей жизни.
Первый из этих дней начался и завершился следующим утром в Нисе. Я уже примерил дорогой подарок от Камбиса, достаточно окреп и собирался навсегда покинуть город.
Незадолго до полуночи в доме внезапно и бесшумно, подобно истинному Болотному Коту, появилась Сартис.
— Воля моей матери,— только и сказала Сартис.
Тогда до меня уже доходили слухи, будто Азелек принесла себя в жертву солнцу, верховному божеству своих соплеменников.
Больше о том дне и той необыкновенной ночи я не скажу ничего.
Второй день был днем, когда я стоял, опираясь на «царскую колонну», перед скромной, достойной самого простого смертного гробницей Кира и думал о Судьбе царя и своей Судьбе. В тот день исполнился год со дня смерти Пастыря персов. Там, у гробницы, среди толп народа, я видел и Шета и Аддуниба. У меня и поныне нет сомнений, что горестные чувства на их лицах были по-персидски искренними. Уверен, что со смертью Кира они потеряли больше, чем, может быть, надеялись приобрести после его смерти.
Согласно завещанию Пастыря персов, которое он составил еще в Вавилоне, вскоре после смерти своей любимой супруги Кассанданы, надпись на его гробнице должна быть такой же простой, как искренний призыв к богу, поднимающийся из глубины души.
Эта надпись куда проще, яснее и потому — сильнее всех тайн и всех превратностей Судьбы. Следовательно, эта надпись, эти последние слова Кира сильнее самой Судьбы. И обращены эти слова к любому человеку и любому богу:
Я КИР — ЦАРЬ, АХЕМЕНИД.
Замечу напоследок, что в тот день, когда на далеких землях были поставлены столы для священной трапезы, в небесах над пустыней не пел ни один жаворонок.
Конец книги Кратона Милетского
