КАК ЦАРЬ КИР
УБЕРЕГ ИОНИЮ ОТ СПАРТАНСКОЙ СПЕСИ,
СТРАНЫ ВОСТОКА — ОТ БУЙСТВА ДИКИХ
ВАРВАРОВ,
А ВАВИЛОНСКОЕ ЦАРСТВО — ОТ ГНЕВА БОГОВ
Каждое из этих деяний Кира заслуживает отдельной истории, однако я объединил их в одну по ряду соображений.
Во-первых, завоевание народов Востока и безрассудных ионийцев происходило одновременно и заняло неполных шесть лет. При этом подчинение городов Ионии Кир доверил Гарпагу, который получил в сатрапию сначала Лидийское царство, а потом и саму Ионию (замечу, что Кир принял мысль своего брата Гистаспа, советовавшего держать многоопытного Гарпага подальше от Мидии и Эктабана).
Во-вторых, именно в эти годы я имел наименьшую возможность беседовать с Киром и наблюдать за ним. Чем более он возвышался, тем менее становился доступен для простых смертных, к коим я без всякой досады причисляю и себя. Советчиков у него теперь хватало, хоть отбавляй. Чего стоил один Крез, большой знаток эллинской мудрости. Работы у меня, однако, не убавилось, а привалило еще больше. Хотя бы за счет того, что пределы Персидского царства несказанно расширились, дороги стали куда длиннее и мне теперь едва не приходилось разрываться на двух Кратонов, чтобы разом поспеть на два края света. Молодость между тем проходила, и бесконечные разъезды давались мне уже не с той легкостью, как в начале судьбы. Новые поручения Кира я, как правило, получал от его гонцов, настигавших меня то в Эфесе, то в Трапезунте, то где-нибудь на окраине Киликии. Кроме всего прочего, мне приходилось держаться подальше от невзлюбившего меня Губару. Он умер вскоре после взятия Вавилона, и только после его смерти я вздохнул с облегчением и стал, так сказать, «приближаться» к Киру тогда, когда считал это необходимым.
В-третьих, по моему глубокому убеждению, завоевание обширнейших земель Востока и даже великого Вавилона потребовало от Кира куда меньше душевных сил, напряжения воли и, наконец, воинской доблести как его самого, так и всей его к а р ы, нежели достославная «охота» под Пасаргадами, ввиду войск, присланных Астиагом. Расширение Персии, укрепление ее могущества происходили как бы сами собой, ибо лавина уже двинулась, набрала всю возможную мощь и теперь ее масса уже не могла не распространиться до естественных пределов, положенных самим строением гор. Всего три поистине тяжелых и кровопролитных сражения пришлись на жизнь Кира. Два из них — с лидийцами, которые стали затем самыми прилежными из всех подданных Персидского царства; третье же, последнее — со скифами-массагетами, которые, полагаю, никогда не станут ничьими подданными. В третьем своем сражении Кир и принял смерть — ту, какую, по-видимому, и желал принять.
Итак, я возвращаюсь к тому дню, когда Кир принял от Судьбы во владение Лидийское царство.
Дым еще не выветрился из дворца в Сардах, когда Кир воссел на трон Креза. На очень высокой и широкой спинке золотого трона красовался в виде искусной чеканки поднявшийся на задние лапы лев в естественную свою величину. Сам трон стоял на возвышении, куда вели семь ступеней из коринфского мрамора. Кир легко и быстро, как бы намеренно избегая излишней торжественности, взошел по ступеням и так же легко, с домашней простотой сел на трон, будто садился на него раньше каждый день, начиная обеденную трапезу. Всем своим видом он показывал, что Раболепная толпа лидийской знати ему здесь вовсе не требуется для подтверждения его прав и могущества.
По обе стороны от трона Кир велел установить еще по одному роскошному сиденью, причем своего царственного брата он усадил по левую руку, а низвергнутого Креза — по правую. Позже я узнал, что так просил его сделать сам осторожный Гистасп, который считал, что уже наступает пора заручиться поддержкой лидийцев на случай войны как с Ионией, так и с Вавилоном.
Говорят, что Кир спросил Креза, как ему приручить лидийцев, и бывший царь дал такой совет: надо обязать их учиться наукам и искусствам, в первую же очередь танцам, и дать им побольше празднеств, на которых они могли бы соревноваться в искусствах, а между делом отнять у них все оружие. На самом деле этот совет был дан Гистаспом, а Крез его одобрил и только подтвердил, что привыкшие к богатству и благополучию лидийцы охотно подчинятся новому закону. Кир не только отдал повеление лидийцам, что называется, «жить весело», но и выделил на их празднества немалую часть царской казны. Позднее лидийцы почитали Кира куда больше, чем мидяне.
Гистасп перед толпой персов, ликующих искренне, и лидийцев, славословящих нового повелителя по необходимости, выглядел, как всегда, настороженно. Он не любил быть на виду ни у своих, ни у чужих.
По красному от ожогов и волнения лицу Креза блуждала туманная улыбка.
Сам Кир казался довольным и счастливым очень недолго. Сначала он принял величественную позу, подобающую часу, и обвел взглядом толпу, как гордый пахарь обводит взглядом только что возделанное им обширное поле или же богатый пастырь — свое многочисленное стадо, мирно пасущееся на равнине. Но внезапно свел брови и стал внимательно всматриваться в толпу, словно ища кого-то одного. В первые мгновения я даже надеялся, что он ищет меня, чужеземца Кратона, немало постаравшегося для его победы и нынешнего торжества. Но ошибся: он лишь коснулся меня взглядом и стал смотреть куда-то дальше, поверх моей головы. Может быть, ему не хватало здесь Азелек, маленькой богини охоты, перед которой можно было похвастаться новой добычей?
И как только он поднял взгляд надо мной и, верно, над всею толпой своих подданных, особое волнение охватило меня — волнение, подобное тому, что я некогда испытал ясным утром в горах Персиды, когда передо мной в лучах утреннего солнца открылось широкое плато с маленьким селением на склоне дальней гряды. Тогда холодный, удивительно чистый эфир охватил меня со всех сторон. Теперь я стоял посреди жаркой толпы, в помещении, пропитанном гарью, но я вновь ощутил дуновение холодного, надземного эфира.
И тогда Кратон из Милета прозрел, что завоевания не завершены, что равновесие в мире уже нарушено настолько, что Киру ничего не остается, как только подхватить на свои руки его весь — этот пошатнувшийся мир. За Лидией последуют другие царства и страны: Иония и Киликия, Дрангиана и Бактрия, Согдиана и далекая Индия. Настанет черед Египта и, возможно, даже Эллады. Вот что могли означать нетерпение и тревога на лице Пастыря персов. Минуло семь лет со дня, а вернее, с ночи нашей первой встречи. Кир же постарел на полтора десятка. Борода его почти вся поседела. Присев на лидийский трон, он понял, что надо торопиться.
Я подумал, неужели не настанет день, когда Кир наконец признает великую власть Судьбы. И похолодел от мысли, чью судьбу мог бы однажды решить безвестный Кратон одним быстрым ударом кинжала — судьбу не одного человека, а всего мира. И вот уж недалек был тот день, когда и сотни Кратонов, посланных из Пасаргад или Эктабана, не хватило бы, чтобы донести повеления Кира во все концы его царства.
Второй человек, которому пришли в голову подобные мысли, хотя он и не присутствовал в тот час во дворце лидийских царей, был не кто иной, как многомудрый и всезнающий Скамандр. Он появился в Сардах спустя всего Два дня после их падения, опередив представителей Спарты, к которой Крез обращался за помощью.
Я очень опасался, что теперь Кир решит обойтись без меня, и когда он повелел мне быть рядом во время своей беседы со Скамандром, то радость моя превысила все иные чувства, какие я испытывал и в ожидании встречи со своим бывшим Учителем, и в продолжение самой встречи. Мечты о мести давно развеялись, как дым над старым пожарищем. Молодость Кратона уже прошла.
Скамандр же, напротив, ничуть не изменился, будто время не властвовало над ним. Ничто не изменилось в его лице и в тот миг, когда он увидел меня рядом с великим Покорителем пределов.
Скамандр привез из Милета уже готовый договор с царем персов. В этом договоре милетяне полностью признавали власть Кира и принимали любые его условия, прося Кира только об одном: чтобы царь оставил за милетянами право беспошлинной торговли на побережье Срединного моря, Эгеи и Понта.
— Милет — ведь это очень далеко,— с улыбкой вспомнил Кир свои собственные слова, некогда сказанные им в Пасаргадах, а потом задал Скамандру вопрос: — К какому оракулу вы, жители Милета, обращались, чтобы узнать свою судьбу?
— Только к благоразумию, которому так верны милетяне,— отвечал Скамандр.
Кир удивился:
— У вас есть божество благоразумия?
— Да. И не одно.— В улыбке самого Скамандра я приметил неподобающую разговору снисходительность,— Эти божества — наши собственные головы. Мы сами себе оракулы.
— А вот этот эллин из Милета всегда убеждал меня, что надо доверяться Судьбе,— указал на меня Кир.
Скамандр бросил на меня короткий взгляд и сказал:
— Может быть, милетяне доверяют Судьбе больше, чем остальные эллины, поэтому-то и не слишком доверяются оракулам.
Расчетливая покорность Милета была для персидского царя еще совсем непонятным явлением, и он принял договор, не выдвинув Милету никаких кабальных условий. Я молчал, не желая зла родному городу. Вот если бы при этой встрече присутствовал Шет, не сомневаюсь, что Скамандру пришлось бы попотеть.
— Где же эллинские послы иных городов? — спросил Кир.
— Они не подчиняются по крайней мере Милету, царь,— сдержанно ответил Скамандр,— и, вероятно, ожидают прорицаний от своих оракулов.
— Один пастух вышел со своим рожком на берег реки,— проговорил Кир,— и решил попробовать, не соберутся ли рыбы под звуки его рожка, как собираются на земле овцы. Он дудел целый день, но у него ничего не вышло. Тогда рыбак рассердился, закинул невод и выволок много рыбы на берег. Он увидел, как рыбешки запрыгали в сети, и с усмешкой сказал им: «Что за глупые твари! Вы не собрались под мою дудку, а теперь расплясались, хотя я вовсе не думаю играть для вас!»
Скамандр широко улыбнулся, показав очень крепкие для своего возраста зубы:
— Я передам рыбам слова пастуха, царь!
Кир повелел мне проводить Скамандра из дворца, а потом немедля вернуться.
В долгой, сумрачной колоннаде мы шли молча. Я следовал, на шаг отставая от своего Учителя. Когда мы совсем покинули дворец, он, не поворачивая головы, произнес:
— Жертвы были принесены недаром... Я не ошибся. Судьба очень благоприятствовала тебе, Кратон.
— Мне благоприятствовала Судьба Кира, царя персов,— был мой ответ.
— Тоже неплохо,— усмехнулся Скамандр.— Значит, тебе повезло вдвойне. Ты жив, и притом уже получил почетное гражданство. Если не веришь мне, приезжай в Милет и посмотри на нашу плиту.
— Сомневаться в твоих словах не только неразумно, но и невыгодно...
— Тебе только остается очиститься и снова стать эллином. Ты будешь первым из моих учеников, кому удалось восстать из мертвых.
— Однажды по воле царя персов Кира я уже родился заново,— спокойно возразил я.— Мне не требуется твоего очищения, Скамандр.— И добавил, чтобы еще сильнее разозлить Скамандра: — Отныне моя судьба — в руках Кира а не твоих, Учитель.
Только теперь Скамандр чуть повернул голову в мою сторону.
— Ты сделался более покорным, чем был,— заметил он.
— Это мой выбор,— ответил я.
— Мне казалось, что ты все еще хочешь поступать во благо родному городу,— попытался уязвить меня Скамандр.
Но ответ и на эти слова был у меня уже готов:
— Я уже поступил во благо родного города. Во время твоих переговоров с царем.
Расставшись со своим бывшим Учителем, я вернулся к царю. Пока поднимался наверх, то с каждой ступенью во мне нарастало смутное недовольство. Достигнув колоннады, я осознал, что зол на Кира так же, как на Скамандра. «Отчего?» —ломал я голову. Выходило, именно оттого, что царь не оценил-таки по достоинству ни моих способностей, ни моих трудов, ни моей верности. То, что я пришел к нему убийцей, оказывалось теперь не в счет.
Кир тоже был недоволен и мрачен.
— Кто-то из вас не похож на эллина,— проговорил он.— Или ты, или он.
— По внешности — скорее я.
Кир пригляделся ко мне и предложил сесть.
— Мне даже не хотелось предложить ему сыграть в кости,— сказал он.— Не обманет?
Мне показалось, что Кир желал и в дальнейшем воевать с теми, кто верит в Судьбу и в оракулы, и одерживать над ними победы. Теперь он как будто уже не боялся заразиться от эллинов «болезнью» под названием Судьба.
— Полагаю, что не обманет,— сказал я,— Милетяне очень не любят воевать. В отличие от спартанцев.
Лакедемонское посольство прибыло в Сарды на третий день. В то утро, когда знатный спартанец по имени Лакрин поднялся на акрополь, я последний раз видел Креза смеющимся сквозь слезы. Понять его было легко. Едва началась осада, как он послал в Спарту за помощью, обещая союзникам огромное вознаграждение. Спартанцы, подумав, решились-таки вести войну с Киром на далекой земле и начали тщательно готовиться к походу, напоминавшему эллинам троянскую древность. Они уже собрали большой флот и только натужились оттолкнуть корабли от причала, как пришла весть о падении Сард. Никто не думал, что осада кончится так скоро. Чтобы сохранить важный вид и чтобы никто не подумал, будто они тянули время по трусости, спартанцы все же отправили в Ионию один большой, пятидесятивесельный корабль со своими представителями. Теперь они пообещали всем ионийским городам свою поддержку в случае нападения персов, а к самому Киру направили своего посла.
Лакрин был принят Киром в тронном зале при стечении всех придворных.
Приняв очень гордый и надменный вид, Лакрин объявил Киру, что спартанцы не позволят персам разорить ни одного ионийского города.
Когда Кратон, находившийся подле Кира, выслушал этого спесивого глупца и посмотрел на царя персов, он понял, что по вине Спарты судьба Ионии уже решена. Скамандр, желавший сохранить не только имущество, но и достоинство своего города, торопился в Сарды неспроста.
Когда-то Кир предложил царю Лидии выбор. Теперь выходило, что Спарте удалось лишить выбора самого Кира. Он побледнел, но сдержал свой гнев, а только поманил меня к трону и стал громким голосом выспрашивать, кто такие спартанцы и сколько их на свете наберется. Я отвечал то же самое, что и раньше, при давнем разговоре с царем.
— Значит, спартанцы тоже эллины? — спросил меня Царь под конец.
— Считаются эллинами,— подтвердил я.
— И значит, они тоже верят в верховенство Судьбы?
В ответ поспешил первым подать голос Лакрин:
— Мы верим в славную судьбу Лакедемона и в волю наших богов!
— Очень хорошо,— кивнул Кир и вновь обратился не к спартанцу, а ко мне: —Этих эллинов оставлю напоследок. Ныне слишком много иных, куда более важных дел. Если останусь жив, то на старости лет займусь ими. Тогда этим эллинам придется позаботиться о своей собственной судьбе, а не о судьбе городов Ионии.
Так спартанцы сделали худшее из того, что могли сделать для своих ионийских единоплеменников. И ныне потомки Пастыря помнят его слова, брошенные надменным спартанцам. Предрекаю, что недалек день, когда им, а с ними, к великому сожалению, всей Элладе и вправду придется или отстаивать свою собственную землю, или же заранее подчиниться персам, подобно хладнокровному и благоразумному Милету.
На исходе того дня Кир долго стоял на краю акрополя, обратив взор в сторону темнеющего востока. Раньше он любил так стоять в одиночестве, теперь его окружали телохранители.
Я предчувствовал, что он позовет меня, и держался неподалеку. Когда совсем стемнело, он приказал зажечь факелы и, оглядевшись, поманил меня рукой.
— Эллин! Было время, когда я мог окинуть одним взглядом всю долину или все ущелье, где собирался начать охоту,— устало проговорил он.— Я знал каждую нору и каждое гнездо. Это были хорошие времена, но они прошли. Теперь мне не хватает глаз... и не хватит даже самого быстрого и выносливого коня.
— Разве новые времена не лучше? — сделал я удивленный вид.
— А как ты думаешь, эллин? Знаю, что сказал бы сейчас Гистасп или Губару. Твой ответ мне никогда не известен заранее, чему я рад. Ответь же.
— Держава, которой суждено стать самой великой державой на свете, должна стать таковой.
— Теперь и ты говоришь как все,— вздохнул Кир и расправил плечи.— Да, держава велика, и теперь все хотят проверить, насколько она велика. Эти вавилонские жрецы, эти иудеи... и даже скифы — кто только не пророчит мне владычество над всеми царствами и странами. Может быть, они где-нибудь готовят мне ловушку, как вепрю или волку?
Этим словам самого могущественного в мире царя я очень удивился.
— Может быть, они охотятся на меня таким способом? — прибавил Кир и хитро улыбнулся, будто показывая мне, что просто шутит.— Ведь Гарпагу удалось-таки сделать то, что он хотел,— выманить меня из моих гор. Значит, ты не видишь вдали опасности? Приглядись. Ведь твоим глазам не важно, день или ночь.
— Царь! — подумав, обратился я к Киру,— Днем ли, ночью ли — мне видно только одно: как бы ни выпали брошенные тобой кости, будет все равно по-твоему. Дичь идет к тебе в руки. А в ловушки попадут те, кто их устраивает. Эллины говорят: если случай благоприятен, опаснее всего не воспользоваться им, ибо навлечешь на себя гнев богов. Я решил воспользоваться случаем, царь, и потому остался подле тебя.
— Раз уж остался, то скажи, что мне делать с эллинами.
— Чем раньше ионийцы почувствуют твою силу, царь, тем лучше,— скрепя сердце сказал я.— Жители Фокеи такие же гордецы, как и спартанцы. Есть и другие, кого они увлекут своим примером. Хуже всего, если спартанское войско успеет прибыть в Фокею. Тогда эллины ионийского союза будут драться насмерть, а если их не остановить, то могут дойти и до Сард. Они попытаются сделать это, хотя бы из чувства мести к лидийцам, ведь ионийские эллины еще не забыли времена, когда Крез осаждал их города и разорял их поля. Для эллинов новая война кончится плохо: они будут истреблены, города их разрушены, богатство потеряно. Вот мое мнение: чтобы завоевать цветущую страну и получить ее в руки все той же цветущей, надо немедля двинуть на нее мощное войско.
— Хороший совет эллина, желающего добра эллинам,— с усмешкой проговорил Кир.— Я тоже воспользуюсь случаем, но отдам это дело в руки Гарпагу или кому-нибудь из мидян. Персы туда не пойдут — слишком много чести для этих эллинов. Если уж персам идти на эллинов, то — на всех эллинов. А для этого нужны большие лодки (он так и сказал: «лодки»), а у персов нет пока ни таких лодок, ни их искусных строителей. Пусть эллины ждут. Или молчат.
У него не было никакого расчета уязвить мою эллинскую душу, поэтому у меня не возникло обиды.
Царь персов сделал так, как сказал.
Для похода на Ионию он выбрал Мазареса, индийского военачальника, который отличился в битвах с войском Креза. Подходя к каждому из ионийских городов, Мазарес должен был требовать от его жителей, чтобы они «посвятили» в знак покорности царю персов всего один дом. В случае исполнения приказа Мазаресу полагалось вовсе не начинать осады. В случае же отказа городу грозил решительный приступ и последующее разграбление, но не истребление его жителей.
Отправив часть своего войска в Ионию, Кир сам не стал задерживаться в Сардах и двинулся назад, в Эктабан, взяв с собой Креза. Сарды вовсе не приглянулись ему. По-моему, этот город вызывал у царя какие-то недобрые предчувствия, которые вскоре подтвердились. К тому же в тот год в окрестностях Сард появилось очень много змей, которых персы терпеть не могут и уничтожают, как только ползучие твари попадаются им на глаза.
Управление Сардами Кир поручил своему приближенному, персу по имени Табал. Хранение же сокровищ Креза он оставил на лидийца Пактия, бывшего казначея царя Лидии. Крез говорил, что не найдется человека скупее Пактия. Однако он ошибся в своем приближенном, как будто забыв свои же мудрые слова, некогда сказанные Киру: «Тот, кого ты, царь, возвысишь и сделаешь чересчур богатым, поднимет против тебя восстание».
Когда Пактий видел своими глазами того, кому принадлежит золото Лидии, и верил в могущество своего повелителя, голова его правильно сидела на плечах. Вдруг повелителя не стало, а новый владыка, выделивший его из лидийцев и оказавший неслыханное доверие, уехал, недолго «погостив». Голова у Пактия пошла кругом. Едва Кир удалился на тысячу стадиев, как Пактий тайными ходами вывез из Сард большую часть золота и направился к морю, в сторону Галикарнаса, дабы не двигаться по следам Мазареса.
Позвенев золотом, он набрал армию из эллинских наемников, возвратился в Сарды и осадил акрополь, где с небольшим отрядом персов и каппадокийцев заперся Табал.
Узнав о мятеже, вспыхнувшем у него за плечами, Кир был взбешен.
— Теперь я сам сожгу твои Сарды! — рявкнул он в лицо Крезу, развернул коня и помчался обратно.
За царем во весь опор поскакал отряд его «бессмертных» телохранителей, которых в ту пору было две тысячи.
Крез, нахохлившись, сидел в крытой повозке и ожидал, пока царь персов «погаснет» сам и у него пройдет приступ гнева.
Войско, завершавшее в тот час свой обычный дневной переход, смешалось. Не получив от царя никакого приказа, воины и стратеги в глубоком изумлении смотрели вслед своему повелителю.
Наконец, проскакав десяток стадиев, царский отряд развернулся и стал возвращаться уже не галопом, а мелкой рысью. Видно, Кир начал остывать.
Я находился рядом с повозкой Креза, верхом на коне, и видел, как лидиец облегченно вздохнул.
— Как ни брошу кости, все равно головы мне не сносить,— с грустной усмешкой сказал он мне на эллинском.
Несмотря на ту неистовую скачку, Кир был бледен, левое веко у него дергалось. Он подъехал к повозке Креза, высоко подняв поводья и крепко сжимая их в кулаке.
— Крез! — хрипло выкрикнул он,— Надо продать твоих лидийцев в рабство, иначе с ними не оберешься хлопот! Ты назови приличную цену, чтоб иудей Шет не насмехался надо мной оттого, что я продешевил.
Крез грузно выбрался из повозки. Не привыкший к длительным зимним походам, он был одет очень тепло. И вот теперь он сбросил с себя верблюжью шкуру, а потом — и дорогой гиматий, и предстал перед восседавшим на коне Киром как простой слуга или раб.
— Царь! — тихо проговорил он.— Ты волен поступать, как тебе вздумается. Но все пожалеют о древнем городе, который будет сожжен твоей рукою. Да, я ошибся в Пактии. Он обезумел, вообразив, что золото теперь принадлежит ему. Осмелюсь сказать, что даже я, правивший страной долгие годы, не предполагал, что может случиться такое,— даже я, советовавший тебе не обогащать чрезмерно твоих персов. Посмотри, царь, кто воюет за Пактия. Наверняка куда больше наемников, чем лидийцев. Наемников казни, а лидийцев, что пошли за Пактием, продай по самой дешевой цене, как тощих овец. Пусть же остальные, как ты некогда приказал, сначала научатся танцам, а также игре на кифаре и лире. Такие рабы будут цениться куда дороже, чем даже эфиопские евнухи.
Тихий и спокойный голос Креза казался мирно текущим ручейком. Я заметил, что Киру нравилось слушать покорное красноречие самого знатного из лидийцев. Бледность сошла с лица персидского царя, он заулыбался и разжал кулак. Даже конь его присмирел, перестав бить копытом и встряхивать гривой.
— Славно говоришь, Крез,— сменив гнев на милость, проговорил Кир,— только уже стучишь зубами, и тебя трудно понимать. Оденься! Сегодня ты продолжаешь править Лидией, раз я принимаю твой совет. Вот и вестник уже готов,— Он указал на меня.— Не нужно повторять твои слова.
Кир повелел мне скакать к Мазаресу с приказом повернуть войска обратно на Сарды, быстро подавить мятеж, продать в рабство всех, кто пошел с Пактием, а его самого обязательно взять живым.
Пактий оказался очень трусливым и, как только узнал о приближении персидского войска, сразу бежал в Ионию, тем самым только усугубив ее положение. Там он скитался из города в город, пока эллины острова Хиос не выдали его персам за мзду в виде небольшой местности, расположенной на побережье Мисии. Пактий кончил свои дни в темнице.
Мазарес, подавив мятеж, вновь двинулся на Ионию, взял приступом город Магнесию, а после трудной осады внезапно занемог и скончался.
Тогда Кир, видя, что хлопот с ионийцами больше, чем казалось поначалу, передал дело покорения этой области в руки Гарпагу.
Многоопытный, крепкий умом и здоровьем старец быстро продвигал войско от одного прибрежного города к другому, а подходя к стенам, первым делом приказывал воинам быстро возвести насыпь на высоту крепостной стены: не только для облегчения приступа, но и для показа титанической силы своего войска. Завершая на глазах осажденных эти «земляные работы», он милостиво давал городу три дня на размышление и на несколько стадиев отводил войско от города — отдохнуть и набраться сил перед возможным приступом. Самые гордые из эллинов, фокейцы и теосцы, воочию узрев мощь персов, спустили на воду все свои многовесельные корабли, погрузили в них своих жен, детей, пожитки, а также изображения богов и посвятительные дары, оттолкнулись от родных берегов и отплыли искать иную землю для проживания. Некоторые из городов доблестно сопротивлялись, однако были покорены. Третьи же с опозданием, а потому и с некоторыми издержками, последовали примеру Милета.
Что касается спартанцев, то они, узнав о судьбе фокейцев, самых верных своих приверженцев, так и не выслали флот на помощь Ионии, тем более что у них самих Усугубилась новая распря с аргосцами.
Я и по сей день уверен в своей правоте. Лавина уже сорвалась с гор. Спартанцам, даже объединившись со всеми ионийцами, включая милетян, не удалось бы остановить ее. Вся Иония была бы сброшена в море. Эллинов погибло бы несчетное число. Ныне же все города стоят на своих местах, и даже Фокея вновь заселена: частью кое-кем из вернувшихся фокейцев, частью другими эллинами.
Кир же добрался до Эктабана и в продолжение целых трех лет не предпринимал никаких новых походов, сначала ожидая хороших вестей из Ионии, а потом — пока народятся от персидских женщин новые персы. Помню его слова: «Персов еще недостаточно не только для завоевания обширных стран, но и для того, чтобы жить на больших просторах. Персы не должны потеряться, как жемчужины среди песка».
Насколько мне известно, он очень разочаровал Аддуниба и других вавилонских перебежчиков, открыто изменивших царю Набониду, когда по дороге из Лидии отказался от взятия Харрана, некогда захваченного Набонидом. Кир считал, что воевать с Вавилоном рано.
Большую часть земель бывшего Мидийского царства Кир в ту пору разделил на наделы «лука», «коня» и «колесницы», которые были распределены между воинами в зависимости от их достатка и вооружения. Наделы «колесницы», разумеется, были самыми большими. Их получили самые знатные воины, которых Кир обязал иметь для походов эти боевые повозки, снабженные страшными колесными серпами, по примеру вавилонян и парфян. До этого колесниц в персидском войске не было.
И вот, зная, что персам предстоят новые походы и завоевания, куда более далекие и опасные, Кир повелел им родить в ближайшие годы как можно больше сыновей. В таком деле персы подчинились с особой охотой и, насколько могу судить, постарались на славу.
Сын Кира, Камбис, между тем быстро рос и стал высоким, худощавым юношей, еще меньше похожим на отца, чем был в отрочестве. Он смотрел на всех исподлобья, отличался немногословием и скупостью движений. Но если начинал говорить, то резким, наставительным тоном высказывал довольно мудреные вещи, как выходец из круга жрецов, философов или гадателей, а вовсе не из высшего, царского, сословия воинов-правителей. Киру, однако, нравились такие речи. От приближенных Кира мне было известно, что в детстве, будучи во дворце Астиага на правах одного родственника, будущий царь видел, с каким уважением и даже трепетом слушает его суровый дед жрецов-магов, их высокопарные и туманные изречения. Кир радовался, что его сын не глупее жрецов, и хотел, чтобы он был не менее их образован.
На манеру речи Камбиса походили и его повадки. Он часами сидел на одном месте, искоса поглядывая на происходящее вокруг него, и притом не шевеля и пальцем, а потом мог вдруг сорваться и ринуться куда-то, распугивая слуг и чиновников, которыми теперь вдвойне наполнился царский дворец в Эктабане. То он вскакивал на лошадь и мчался по горам, возвращаясь к вечеру остывшим и молчаливым. То вдруг требовал от жрецов провести тот или иной пышный обряд поклонения какому-либо из божеств, хотя ни праздника, ни иного повода для такого обряда не предвиделось.
Киру эти порывы его сына не казались странными. Он видел в этом ранние проявления истинно царского характера. «Жеребенок породист,— говаривал царь персов про своего отпрыска.— Любит взбрыкивать. Угомонится».
Чужеземец Кратон видел в таком характере признаки вырождения. Ведь Камбис был сыном Кира и Кассанданы, его двоюродной сестры, которая сама была плодом брака между какими-то близкими родственниками. Египетские фараоны, особенно в древности, женились на своих сестрах, и династии вырождались, если в их жилы по воле случая не вливалась новая кровь. Выродились цари древнего Элама, которых персы почему-то и поныне почитают едва ли не как богов. От них-то персы и переняли не только добрые, но и вредные обычаи. Не сомневаюсь, что и Ахеменидам может грозить вырождение, если они не откажутся от вредного кровосмешения.
И вот минуло три года благополучного пребывания Кира в Эктабане. Царство процветало, мятежей не было, персы плодились.
В ту пору, получая царские приказы через вестников Кира, я устраивал его дела в прибрежных городах Эгеи и Понта, наблюдал за настроениями жителей, чтобы вовремя и малой кровью с обеих сторон пресечь бунт, если таковой грозил вспыхнуть, а заодно следил за чиновниками, собиравшими дань и арендную плату с земельных наделов. Порой меня одолевала скука, ведь такому человеку, как я, вообще должно быть скучно в спокойной, процветающей стране. Но податься было некуда (в «благоразумный» Милет я не хотел, наживаться на распрях эллинов в Элладе уже считал подлостью, Вавилон и Египет меня отталкивали чрезмерной утонченностью интриг), а платили мне из царской казны вполне исправно.
Я сразу навострил уши на восток, как только из Эктабана потянулись слухи о том, что где-то на самом краю света собираются бесчисленные полчища скифов и Кир начинает готовить свое войско к новому походу.
Мне вспомнилось все, что я знал об этих варварах, носящихся на своих низкорослых скакунах по бескрайним пустыням, как губительные ветры.
Столетие назад скифы владычествовали над всей Мидией. Их господство кончилось, когда отец Астиага Киаксар хитростью завлек всех скифских вождей на празднество, напоил их допьяна и перебил, после чего справился и со всей остальной варварской ордою, не способной к разумному ведению боя из-за потери вожаков.
Конечно, у скифов уже выросла новая знать — внуки вероломно убитых мидянами вождей. Эти потомки уже не знали силы чужого оружия и хитрости врага, но могли гореть жаждой мести за своих предков. Приняв от Астиага Мидию, Кир принимал «в наследство» и кровную вражду скифов.
Но была еще Азелек и ее скифская тайна!
Что замыслил Кир? Войну против скифов или же войну вместе со скифами против кого-то?
Эти-то тайны и лишили Болотного Кота его скуки и спокойствия.
Я надеялся, что наконец понадоблюсь Киру для более важных дел, однако он еще почти два года продержал меня на одних слухах и скупых сведениях с Востока, запретив мне покидать пределы Ионии.
Можно его понять: после мятежа Пактия в Лидии он опасался любых возмущений у себя в тылу. Простор для охоты оказался слишком большим. Кто, кроме меня, мог с тою же быстротой донести Киру о готовящемся мятеже в Ионии или тех же Сардах, хотя престарелый Гарпаг пока еще оставался верной порукой всякому порядку в западных областях царства? Доверие царя персов льстило мне, однако было плохим лекарством от тоски.
Здесь я могу честно признаться: если мне и доступна правда о последних днях Кира, то не стоит слишком доверять моим предположениям о походах царя на Восток.
Дам только краткое описание и выдвину только одну гипотезу, не отличающуюся новизной.
Кир выступил на Восток с большим войском и остановился не где-нибудь, а в Нисе.
Узнав об этом, я живо вспомнил невольничий рынок, золотой ксюмбаллон, скифов и последний взгляд Азелек. Полагаю, что в Нисе Кир вел какие-то тайные переговоры со скифами.
Тем временем в нижнем течении Аракса, впадающего в Араксианское озеро, скопилась скифская орда, насчитывавшая, как говорят, не менее ста пятидесяти тысяч всадников. Туча стрел, выпущенная из луков такой ордой, могла бы запросто затмить солнце и накрыть целиком не только Эктабан, но и целый Вавилон.
Вскоре из трех царств Востока — Согдианы, Бактрии и Маргианы — к Киру направились посольства с просьбой о защите от грядущего губительного набега.
Приняв послов, Кир передал через них царям этих стран, что они могут рассчитывать на его покровительство, а затем двинулся далее на Восток и безо всяких препятствий дошел до столицы Бактрии. К тому дню все три царства, а следом еще три южных — Гандхара, Арахосия и Дрангиана — признали над собой владычество персидского царя. Так без единого сражения Кир увеличил свое государство почти вдвое.
Мне кажется, он не пошел бы в Бактрию вовсе, если бы не поддался уговорам своего брата Гистаспа, которому приходилось все больше по вкусу учение Зороастра, некогда проживавшего в тех краях. Сам Гистасп тут же сделался сатрапом Бактрии. Наверно, он очень надеялся что ему удастся склонить брата к принятию этого учения, познакомив его с бактрианскими магами и мудрецами и показав ему величественные башни, на вершинах которых днем и ночью пылает неугасимый огонь. Ведь именно огню, как первородной стихии, поклоняются последователи Зороастра.
Удивительно, что таких башен огня не воздвигают в Эфесе и не поклоняются, как божеству, моему мудрому другу Гераклиту, который также считает огонь первопричиной всех вещей!
Кир был принят в Бактрии очень гостеприимно, однако новое учение не принял как единственно верное на всем свете. Я слышал, будто бы ему не понравилось обращение зороастрийцев со своими умершими родственниками: тела выносят за пределы селения и бросают на камни — на растерзание стервятникам.
Пока царь персов пребывал в Бактрах, столице Бактрийского царства, орды кочевников стали постепенно рассеиваться.
В те месяцы произошло два не слишком заметных события. Но эти события стали предвестниками куда более значительных вестей с западных пределов Персидского царства.
Небольшое войско мидян и каппадокийцев выбило из Харрана вавилонский гарнизон, преследовало врагов по долине Евфрата, но, вторгшись в Вавилонию, было встречено более сильным войском, потерпело поражение и малым остатком убралось восвояси.
Вавилонский царь Набонид в это время покинул оазис Тейма посреди Аравийской пустыни и переместился в Сиппар, находившийся немногим севернее Вавилона. Надо сказать, Набонид всегда опасался Вавилона, где ему угрожали заговоры жрецов. Некогда отдав великий город в управление своему сыну Валтасару, он на целых десять лет покинул великий город и поселился в Тейме, через который пролегал важный торговый путь в Египет. Перед тем как уехать из Тейма, Набонид принял послов египетского царя Амасиса и заключил с фараоном «столетний мир». Все это свидетельствовало о том, что сам Набонид, заручившись поддержкой Египта, или хочет напасть на Персию и тем самым упредить притязания Кира, или ожидает скорого нападения со стороны персов.
Персидские вестники донесли Киру, что Набонид вместе со своим войском подвинулся к границам его царства. Кир покинул Бактры и двинулся в обратном направлении.
Какой мудрец, какой провидец мог определить, чьи страхи и опасения, чьи замыслы были первопричиной, а чьи, напротив,— их следствием? Чем дальше друг от друга находились два самых могущественных владыки того времени, тем, наверно, больше они опасались внезапного нападения друг от друга. Наконец они решили сблизиться и двинули войска, рассчитывая показаться один перед другим во всей красе. А ведь остановить движущееся войско может окончательно только сражение или же богатый беззащитный город.
Кир дошел до Эктабана, задержался в нем всего на три дня и двинулся дальше на запад вдоль долины реки Диялы, восточного притока великого Тигра.
В первый день весеннего месяца, который в Вавилоне именуется шиваном, войско Кира вторглось в соседнее царство. Спустя еще неделю наместник восточных и южных областей Вавилонии, небезызвестный эламит Гобрий изменил Набониду и перешел на сторону Кира с пятнадцатью тысячами эламских воинов, которые уже в скором времени славно послужили новому повелителю своей Доблестью. Как оказалось, эламские части в вавилонских войсках обладали наилучшим вооружением. Так Набонид, еще не начав сопротивляться Киру, успел понести немалые потери.
Последний день вавилонского месяца шивана оказался для Кратона самым счастливым из всех дней, сложившихся в целое пятилетие. Он получил от царя персов предписание явиться в его стан. Так началось и вторжение Кратона в Вавилонию.
Я спешил, как в молодости. Пыль вихрем взлетала позади моего коня. Меня вновь распирала гордость, что я не какой-нибудь путешествующий философ, вроде того же Солона, и потому увижу Вавилон глазами завоевателя и хозяина, а не робкого странника. В том, что Кир возьмет Вавилон и присоединит его к своему царству, у меня не было ни малейшего сомнения.
Поначалу, оказавшись на вавилонской земле, я обходил селения и пробирался нехожеными путями, воображая себя неуловимым лазутчиком и наслаждаясь своими старыми повадками. По ночам я теперь вновь с двадцати шагов отличал спящую птицу от камня и слышал, как ящерица шуршит мелкими камешками.
В пустынных местах я пускался вскачь, распугивая стада страусов и порой подбирая за ними большие яйца. Но все же я старался добывать себе пропитание теми способами, что более подобают хищнику, Болотному Коту.
Наконец-то я избавился от чиновничьей скуки, тяготившей меня в Лидии и в усмиренной Ионии, вздохнул полной грудью и вновь почувствовал себя молодым.
Но однажды горло у меня так пересохло, что я не стал дожидаться тьмы, и не скрываясь заглянул в одно придорожное селение, на краю которого торговец выставил несколько больших глиняных кувшинов с пальмовым вином.
Мужчины, сидевшие вокруг саманного дома, уже успели поговорить о многом и не представляли никакой опасности. Они даже не заметили меня и еле ворочали языками, но слова, кое-как еще вываливавшиеся из их ртов, все до одного стали падать прямо мне в уши и проваливаться в сердце.
— Кир! Кир — он бог! — громко повторял один.— Да! Ты его не видел, а я видел! У него голова из чистого золота. Вся!
— Из чистого золота,— кивал другой, никогда не видевший Кира.— А борода? Скажи... ты говорил...
— Из чистого серебра. Вот посюда.— Простолюдин провел рукой ниже пупа, будто хотел отмахнуть ножом свой уд — Чистое серебро. Этого перса родили нам боги. Да! Недаром ячмень так пошел, хвала Мардуку!
— А еще ты говорил, к чему бы он ни прикоснулся, все превращается в золото.
— Если правой рукой, то — в золото. А если левой — то в серебро. А если он дунет на камень, тот становится самым драгоценным. В Лидии Кир сделал золотым целый табун лошадей. Целый табун!
«Бедный царь Мидас! — с усмешкой подумал я,— Куда ему теперь угнаться за царем Киром».
— А еще он может выпить реку. Ты говорил. Скажи...
— Может, может,— поболтал головой знаток чудес, совершенных Киром,— Он жил в маленьком доме. Вот чуть побольше этого. Там вокруг были горы, и против него пошли... этот... как его... Астиаг. Он на своего внука пошел. Тогда Кир выпил целую реку и обрушил ее с гор прямо на войско, и всех смыло. Он помочился на них сверху — и все! Как не бывало! Это Астиагу приснилось раньше, будто мать Кира залила мочой все поля. Все! И ничего в тот год не взошло.
Остальные пьянчужки, слушавшие эти россказни, только покачивались из стороны в сторону и кивали. Эту местность Кир уже мог присоединить к своему царству безо всякого сражения.
Не вынеся такой лжи, я подал голос:
— Снег! То был снег! Кир выпил реку, превратил ее в снег, повернулся задом к обрыву и завалил сверху всех своих врагов. Они стали мерзнуть и попросили пощады. И Кир всех пощадил.
Весь достойный ареопаг обратился в мою сторону.
— Неужто снег?! — радостно поразился любитель чудес.
— А ты что, сам видел этот снег? — недоверчиво ухмыльнулся рассказчик.
— Я?! Я сам его разгребал. Под этим снегом оказалось ровно пятнадцать тысяч пеших и десять тысяч всадников. Да ты знаешь, кто перед тобой? — принял я надменный вид и сунул в нос рассказчику кулак, на котором блестел перстень-печать с царским орлом.— Посланник самого царя Кира!
Все встрепенулись и отодвинулись от меня подальше, насколько хватало сил после выпитого.
— Я хожу по городам и селениям и проверяю, насколько народ Вавилона почитает персидского царя. Если вы преклонитесь перед царем Киром, он дарует вам счастье и благоденствие на долгие годы. Не только ячмень будет всходить, но и овцы будут исправно ягниться. Засуху он отменит... для начала на десять лет. Но если царя здесь не станут почитать, то без засухи не обойдется никак. Сами будете виноваты.
— Мы и так почитаем царя Кира более всех царей! — радостно признался любитель чудес,— Мы знаем, что он самый могущественный и добрый царь из всех, какие только жили на свете. Тут все в округе его почитают. Так и передай царю. Пусть царь Кир поскорее прогонит этого нечестивого Набонида.
— А скажите-ка мне, чем плох ваш Набонид? — полюбопытствовал я.
— Как чем? — изумился вавилонянин.— Он и его мать — святотатцы. Они оскверняют наши святыни, вызывают из-под земли демонов. Набонид вот-вот навлечет на всю землю гнев богов. И сам он живет не в Вавилоне, а в какой-то пустыне. Зачем царю жить посреди пустыни? Наверно, боится и богов и жрецов.
— А откуда вы обо всем этом знаете?
— Набонид изгоняет жрецов. Они ходят повсюду и рассказывают о его гнусных делах.
— Передам царю Киру ваши слова,— пообещал я,— Он будет доволен и проявит к вам великую милость. Передавайте и вы всем, что царь Кир пришел не разрушать ваши дома и разорять ваши поля, а спасти вас от гнева богов.
— О! Мы расскажем всем! — взмахнул руками любитель чудес.— Просим тебя, посланник персидского царя, соверши здесь возлияние, и да будут к нам милостивы великие боги.
Разве можно было отказываться?
— А правда, что у царя персов голова из золота? — спросил меня кто-то из недоверчивых.
К тому времени «жертвенный» сосуд для возлияний опустел почти на один хус, и мне привиделось нечто необыкновенное.
— Голова у царя персов не только из золота, но и видит одинаково во все стороны: что вперед, что назад! — ошеломил я вавилонян, которые так и ахнули; даже самозваный рассказчик обомлел и выпучил глаза.
Я замолк, пытаясь сообразить, как же такое возможно и сколько у Кира должно быть глаз, и наконец нашел подходящее объяснение.
— У царя Кира два лица. Одно спереди, другое сзади. Он видит все.
Жители селения снабдили Кратона провиантом и с почетом отправили дальше. Везде его встречали как посланца верховного бога, и за неделю он завоевал для царя Кира почти всю северную часть Вавилонии. Как жалел я, что поначалу скрывался, полагая, что вавилоняне враждебны Киру! Я даже подумывал вернуться назад и прихватить еще несколько приграничных областей, но время было дорого — на зов царя негоже опаздывать.
Порой мне даже казалось, что Кир мог бы вступить в Вавилонское царство безо всякого войска — так благожелательно относились к нему местные племена, передававшие друг другу всякие баснословные истории. Да ему можно было бы и вовсе не покидать Эктабан, а просто отправить Набониду послание о том, что все Вавилонское царство Уже отдано богами Киру и с завтрашнего дня именуется Уже не царством, а сатрапией. Если же бывший вавилонский Царь не верит в такое чудесное превращение, то пусть спросит у своего народа, кому народ повинуется и кого больше почитает. И тогда пусть нечестивый Набонид даже в мыслях остерегается покарать вавилонян за ослушание, ибо тогда на самого Набонида обрушится неминуемая и жестокая кара.
В маленьком городке Каркадаш, что стоит на левом берегу Тигра, слава Кратона вознеслась на высоту, недосягаемую для простых певчих птиц. В том городке было три тысячи жителей: поровну иудеев и ассирийцев. Один из иудейских торговцев узнал «посланника»:
— Да это же Кратон, друг Кира! Я видел его в Ионии!
Деревенские жители, провожавшие меня до города, повалились передо мной на колени, как перед самим царем. Самые ушлые маловеры сразу были посрамлены, ибо мое истинное достоинство перевесило все мои россказни. Слух о моем величии покатился по дороге с быстротой и мощью снежной лавины.
Сотня детей ходила вкруг меня хороводом. Весь город чествовал гостя, которого посчитал добрым знамением того, что скоро все избавятся от ненавистной власти и приобретут над собой власть желанную, и так чествовал, что едва не утопил его на радостях в одной из огромных ям, смазанных известью и глиной, в которых на Востоке держат вино.
Кировой мощи мне не хватило и потому выпить в несколько глотков десяток амфор не удалось. Хвала богам, меня спасли.
На другое утро пришла весть, что войско Кира приблизилось к Тигру еще на четыреста стадиев. Тогда было решено выслать навстречу Киру посольство от порабощенных народов Вавилонии и вручить ему в знак покорности и наилучших пожеланий священные дары: зерна, ягненка и щенка пастушьей собаки. Весь Вавилон уже знал историю о том, как Кира-младенца вскормила в горах собака. В этом я и сам уже почти не сомневался.
Теперь, став главой посольства, я думал, что Киру лучше всего было остаться в Эктабане со своим войском, а на завоевание Вавилонии отправить одного человека. Этот человек запросто собрал бы весь вавилонский народ и привел его к Киру. Нечестивый Набонид, оставшийся без подданных — воинов, слуг и рабов,— сам приплелся бы следом.
С такими славными замыслами, а также с десятком уважаемых людей Каркадаша и некоторых селений, расположенных ниже по течению Тигра, Кратон Милетский достиг устья реки Диялы.
По дороге мне много рассказывали об этой полноводной реке, по которой плавают большие суда. Вавилоняне спорили о том, где дешевле перевоз. Мелковатой показалась мне речка — коню по колено. Я даже подумал, не пора ли протрезветь как следует. Но вавилонские послы позади меня с великим изумлением обсуждали новое чудо: река внезапно, всего-то за день или два, поразительно обмелела. В самом деле, опустевшее русло казалось глубоким ущельем. Белесые округлые камни на его дне высохли совсем недавно. Две барки, по двадцать весел каждая, беспомощно лежали на них, повалившись на бок.
— А ведь царь персов стоит выше по течению! — услыхал я взволнованный шепот у себя за спиной.
— Да, он уже недалеко отсюда,— соглашался другой вавилонянин со страхом в голосе.
Уважаемые люди признавали величие Кира, но не настолько, чтобы, подобно сельским простакам, верить, будто он способен выпить целую реку. Теперь они были готовы поверить во что угодно. Мне и самому стало не по себе.
Посольство без труда перешло вброд ручеек, еще накануне именовавшийся рекой, перенесло дары и в робком молчании двинулось вверх по его течению.
В попадавшихся на нашем пути небольших селениях уже боялись говорить о Кире, хотя он никого не грабил и никого не истреблял. Знали только одно: Кир остановил реку, а как — неизвестно, потому что царь персов велел никого не подпускать к своему стану. Говорили, что персидский царь перевозил через Диялу табун священных белых коней, и один жеребец прыгнул в воду и утонул. За это Кир и решил наказать реку.
Послы совсем приуныли, и я стал подбадривать их.
Воины первого персидского разъезда, встретившего нас были молоды и не помнили никакого Кратона. Пришлось показать им перстень с царской печатью. Тогда нас учтиво проводили к персидскому стану. Вавилонские послы жались ко мне со всех сторон.
Стан Кира широко раскинулся по плодородной долине. Лазутчику не требовалось считать дымы костров: он бы и так легко увидел, что войско огромно. Окинув взглядом долину, я решил не убеждать Кира, что при завоевании Вавилона он мог бы и вовсе обойтись без войска: при такой великой мощи такие слова могли бы показаться царю оскорбительными.
Чуду с рекой сразу нашлось объяснение, впрочем поразившее послов не меньше, чем настоящее чудо. Поднявшись на холм, мы увидели десятки прямых, как стрела, каналов, прорытых перпендикулярно к реке с обоих берегов. Длина каждого из них превышала пятнадцать стадиев. С одной стороны каналы отводили воду в какую-то болотистую низменность, а с другой — к реке, протекавшей по долине несколько ниже русла Диалы. Тысячи воинов продолжали усердно выкапывать новые каналы.
— Да ведь таким способом персы могут истощить и весь Тигр! — воскликнул один из ассирийцев.
Мне показалось, что в его словах кроется истина: Пастырь персов скорее всего по совету Гистаспа или старого Гарпага решил заранее напугать вавилонского царя. На весь Тигр у него вряд ли хватило бы сил, но кто знал волю богов?
Сам Кир находился в этот час на другом холме, ближе к каналам. Окруженный «бессмертными» — сотней всадников в золотых одеяниях,— он, как и мы, наблюдал за тяжелой работой своих воинов. В его многочисленной свите я смог разглядеть только три знакомые фигуры, две худые и одну плотную: Камбиса, Аддуниба и Губару.
Один из моих ассирийцев совсем заробел и сказал, что приближаться к царю опасно, но я заверил его, что бояться нечего и Кир милостиво примет послов.
Мы двинулись дальше и у подножия «царского» холма спустились с лошадей.
«Бессмертные» персы-великаны расступились, и Кратон, возглавлявший посольство, предстал перед своим повелителем.
Мою душу вновь волновали надежды на будущее, и сердце билось часто.
Послы увидели грузного человека в высокой тиаре и небесно-голубом гиматии, расшитом золотыми орлами. Борода его вся так и сверкала серебром, лицо же отливало бронзой, то есть — почти золотом. Теперь послы могли подтвердить кому угодно все россказни и небылицы о персидском царе. Если у Кира и было позади второе лицо, то теперь он прикрывал его «крыльями» тиары: значит, не желал идти на Вавилон с оглядкой и все его помыслы были только в грядущем. На своем белом в яблоках коне Кир сидел неподвижно, и сам конь будто врос ногами в вавилонскую землю.
Я показал вавилонянам, как надо приветствовать великого царя, ожидая при этом, что царь прикажет мне подняться с колен раньше, чем прикоснусь лбом к чужой земле. Поэтому я старательно медлил, хотя моя неторопливость могла иметь значение особой торжественности. Но Кир остался безмолвен. Оглянувшись из-под руки на павших ниц послов, я поднялся первым.
Холодную надменность Камбиса и варварскую надменность Губару я стерпел без труда, но только не презрительную ухмылку Аддуниба. «Ты еще пожалеешь, звездочет!» — мысленно пообещал я этому вавилонскому выскочке, послав ему в лоб невидимую молнию.
— Кратон, сколько тебе теперь лет от роду? — с тем же бесстрастным, но отнюдь не надменным видом вопросил меня Кир.
Немного удивившись, я ответил:
— Пошел тридцать четвертый.
— Ты стареешь быстрее меня, раз делаешься таким медлительным. На этот раз ты явился на мой зов не так скоро как получалось у тебя раньше.
— Будь милостив ко мне, царь,— отвечал я, с досадой отмечая, что и сам Кир заметно постарел, и его характер стал изменяться не к лучшему,— В дороге не мог отказаться от доброй охоты. Добыча сама лезла в руки со всех сторон. Я привез ее тебе, царь.
И с этими словами указал послам выйти вперед с дарами. Ассирийцы приветствовали царя мудреными славословиями и поднесли ему дары как своему новому повелителю, посланному богами.
Киру особенно понравился щенок. Царь даже склонился с коня и сам протянул за ним руку. Пухлый звереныш растопырил лапы и потянулся носом к серебряной царской бороде.
Наконец-то Кир улыбнулся, как в былые времена, добродушно и чуть лукаво.
— Все мы когда-то были такими,— проговорил он, передавая щенка Губару, и вновь обратился ко мне, на этот раз уже с искренним добросердечием: — Значит, ты считаешь, что принес мне в корзине всю Ассирию и мне тут уже нечего делать?
— Плох тот воин, который не хочет стать сатрапом,— ответил я царю.
Ударил гром, будто Зевс и впрямь бросил молнию с ясного неба. Послы, не знавшие, каков смех персидского царя, способного выпить реку и обрушить на врагов лавину, снова попадали ниц. Худой жеребчик под Аддунибом дернулся в сторону, и жалкий умник повис на поводьях. Часть мести свершилась.
Я поднял послов на ноги и произнес скорее для их ушей, чем для ушей Кира:
— Так же, царь, ты сокрушишь стены Вавилона!
— Стены мне еще пригодятся,— вновь приняв хмурый вид, ответил Кир.
Вечером царь персов призвал меня в свой походный шатер, который теперь поддерживали двенадцать резных столбов из эктабанских кипарисов, украшенных капителями в виде бычьих голов.
Кир неподвижно сидел на высоком кипарисовом сиденье, неестественно выпрямившись, ровно положив руки на подлокотники и ровно сведя колени. Так — я видел на изображениях — сидят на своих тронах египетские фараоны. Кто-то убедил Кира научиться такой «божественной» позе, и он научился, раз теперь, как мне показалось, не испытывал ни малейшего неудобства.
Было удивительно, что никого нет вокруг царя: ни Гистаспа, ни Губару, ни Гарпага. По сторонам от походного трона стояли только два великана-телохранителя из «бессмертных», напоминавшие собой изваяния. Впрочем, теперь Кир выглядел как бог, а богу не требуются советчики.
«Для того чтобы взять Вавилон, царь отказался от чужих слов и верблюдов,— подумал я,— Любопытно, отказался ли он и от игральных костей?»
— Раз начал, так продолжай,— велел мне царь.— У тебя это хорошо получается. Я пока постою здесь с войском, а ты принеси мне Вавилон. Ты ведь теперь об этом мечтаешь, эллин?
— Ты ведь знаешь, царь, что я верно служу тебе и не требую за службу никаких наград,— сказал я, вновь почувствовав на сердце тяжесть.
— Знаю,— коротко кивнул Кир.— За это и ценю моего бывшего убийцу.
Тут мое сердце и вовсе облилось кровью.
— Царь! Твой убийца, Анхуз-коновал, давно казнен твоей рукой,— сказал я и позволил себе дерзость: — Разве ты не помнишь об этом, царь?
Кир на миг сжал губы.
Я подумал, что он предчувствует какую-то опасность. Вернее, я сам стал ее предчувствовать. Вместе с могуществом Кира возрастала и сама опасность, как если бы тот страшный вепрь ожил и стал расти соразмерно тому, как расширялось царство Кира, а сам он оставался тем же сильным, но все же обычным человеком, хотя и повелевающим многими людьми и многими воинами. Каждому из них — десятку, сотне, тысяче — он мог приказать броситься на вепря, облепить зверя со всех сторон и пронзить его бока тысячами копий. Но то была бы уже совсем другая охота. Внезапно я посочувствовал царю, и он заметил перемену в моем взгляде.
— Ты помнишь Каму? — спросил он.
Как я мог забыть ту хищную эктабанскую кошку, гибель которой дала мне свободу выбора.
— Не приручишь зверя или птицу, если долго не будешь держать их рядом с собой. Разве не так? — задумчиво проговорил Кир и, приняв мое согласие с этой глубокой истиной, добавил: — А если надолго отпустишь, потом пожалеешь и о том, что отпустил, и о том, что вернул обратно. Разве не так?
Откуда же теперь исходила опасность, угрожавшая Киру? Астиаг давно умер, а мидян владычество Кира вполне устраивало. В Парфии и на Востоке все было тихо. За Ионию и Лидию я сам мог ручаться, как никто иной. Оставался Вавилон — ослабевший, сам валившийся персидскому царю в руки. Где-то стоял Набонид со своим войском, на две трети собранным из египетских, арабских, фракийских наемников. Ни на миг я не сомневался, что Набониду далеко до того вепря — сгодится разве что в поросята.
В огромных серебряных сосудах Кир теперь возил с собой воду из горных рек, протекавших в Персиде. Эту воду он считал священной, самой чистой и живительной. Полдюжины «бессмертных» охраняли каждый из сосудов. Здесь, на вавилонской земле, Кир мог бы страшиться отравления. Однако хитроумные вавилонские жрецы, знавшие толк в ядах, уже давно встали на его сторону и распространяли среди народа слухи о персидском царе-избавителе. Странно, что они еще не отравили самого Набонида. Может, сам Кир запретил им это через Аддуниба, чтобы охота оставалась охотой, справедливая война — справедливой войной, если можно было говорить о какой-то справедливости.
«Ты ошибся, — уверил я себя наконец. — Никого царь не боится. Ты сам всегда боялся потерять его расположение, вот и все. На самом деле он тоскует. Может, об Азелек?»
— Ты стал не только долго ехать, но и долго думать, Кратон, — без всякого гнева заметил Кир. — Вправду стареешь или пьешь слишком много.
— Одно из двух несомненно, — кивнул я. — Царь! Если ты хочешь знать мои мысли по этому поводу, то лучше совсем никого не приручать, чтобы сохранить полную свободу. Свою свободу.
— Когда-нибудь ты пожалеешь и о такой свободе, помяни мое слово, — сказал Кир. — В такой свободе нет силы — одно бессилие. И нет власти — одно презрение, которое ломаной драхмы не стоит. Ты говорил, что мечтаешь стать сатрапом. Значит, лгал мне?
В тот вечер Киру нужно было меня посрамить, и он посрамил. Будь я помоложе, вспылил бы и рискнул головой, а теперь только опустил голову, не опасаясь, что могу потерять ее:
— Царь, если я солгал тебе, то невольно — по причине долгого безделья и пьянок с эллинскими чиновниками в Ионии. Эта работа испортила меня. Но и не пить с ними было никак нельзя. Ведь истина в вине.
Вдруг я почувствовал облегчение и понял, что Кир добился того, чего хотел: он очистил Кратона от спеси лучше, чем Скамандр очистил бы его от чужого имени.
Я вздохнул и посмотрел Киру в глаза.
— Вижу, теперь готов, — скупо улыбнувшись, сказал Кир и сделал знак.
В шатре появился человек, который с поклоном протянул Киру пергаментный свиток, но царь молча повелел ему передать свиток в мои руки.
— Отправляйся в Сиппар с моим словом царю Набониду, — было повеление Кира.
Поскольку свиток еще не был запечатан смолою, я попросил у царя позволения самому узнать «слово» Кира. Царь позволил.
Послание гласило:
«Кир, царь стран, Ахеменид —
Набониду, царю Вавилона:
Ты нарушил благочестие и разгневал богов.
Ты отринул покровительство великого бога Мардука.
Бог Мардук отдал Вавилонское царство в мои руки.
Признай власть Кира, царя стран, Ахеменида, и Мардук смирит свой гнев».
Я свернул пергамент, и главный писец царя поспешил забрать его из моих рук, заключить в золоченый цилиндр и скрепить две пурпурные тесемки теплой киноварью, смешанной с кедровой смолой. С низким поклоном писец протянул Киру положенный на поднос цилиндр. Царь персов отвел руку в сторону, и слуга быстро обмазал его перстень оливковым маслом. В следующий миг царь вдавил перстень в смолу.
Похоже было, что не царь, а сам бог Мардук посылал Набониду краткое уведомление о том, что тот низложен.
— Царь, позволь задать вопрос,— попросил я, хотя раньше задал бы вопрос без всякого предварительного прошения.
Времена менялись.
— Давно жду, что задашь,— сказал Кир.
— Не стоит ли присовокупить к твоему повелению хотя бы парочку игральных костей?
Кир молчал.
— Значит, Набонида ты лишаешь всякого выбора, царь?
— Над этой землей другие небеса,— наконец изрек царь персов,— С Крезом я мог играть в кости. Здесь же верят в счастливое расположение звезд. Я не могу изменить движение звезд...
— Зато, царь, можешь изменять движение рек.
— Ты всегда нравился мне своей проницательностью,— усмехнулся Кир и первый раз пошевелился на троне, как живой человек.— Эта река течет в Тигр из пределов моей Персии. Не желаю, чтобы ее воду пили задаром в Вавилоне.
Вода содержит силу. Зачем отдавать силу? Вавилон — самый великий город на земле.
— Пока что самый великий,— заметил я, думая угодить Киру.
— Пусть таким и остается,— ответил Кир.
Я не мог скрыть удивления, и несколько мгновений мы смотрели друг на друга в молчании.
— Ты хотел бы, чтобы здесь, в Вавилоне, твои дни были исчислены по звездам? — спросил меня Кир.
— Совсем того не желаю, царь,— признался я.
— Как ты думаешь, царь персов любит свободу меньше тебя, эллин?
Так получилось, что царь персов задал мне куда больше вопросов, чем я ему. Послание Кира Набониду и было для того последним выбором.
— Ты отправляешься в Сиппар,— повторил Кир свое повеление,— Посмотри на Мидийскую стену. Говорят, это самые большие укрепления в мире. Как горный хребет. Тебя будет сопровождать Аддуниб.
Удивляться было нечего, но на несколько мгновений я все же растерялся:
— Ты останавливаешь реки, царь. Ты сможешь соединить в пути людей, которые всегда избегали подходить друг к другу ближе, чем на десять шагов.
— Аддуниб говорит, что здесь людей сводят и ссорят звезды,— сказал Кир,— Поэтому тебе нечего опасаться, эллин.
На рассвете следующего дня мы с Аддунибом выехали из персидского стана в сопровождении двенадцати «бессмертных» воинов и до самого полудня ехали, ни разу не обменявшись словом.
Аддуниб в конце концов первым нарушил молчание.
— Посланник, здесь недалеко селение, где можно хорошо подкрепиться,— указал он на северо-запад, хотя мы двигались в сторону Описа, то есть к югу,— Там ждут посланников Кира, как добрых духов, приносящих удачу. А наших стражей лучше всего отправить немного дальше, в деревню победнее. Им не все нужно знать.
Я посмотрел на «ученого мужа» если не с опасением, то с недоверием.
— Не жевать же нам всухомятку сухие лепешки! — с ехидной улыбкой проговорил Аддуниб.— Разве эллин может отказаться от более достойной трапезы? Или опасается, что царь вновь укорит его за медлительность? Или еще чего-то опасается на этой доброй и благодатной земле?
— Все дело в звездах? — с иронией обронил я.
— Будем считать, что в звездах,— кивнул вавилонянин,— Торопиться незачем. Сам увидишь.
Мы свернули.
Аддуниб, казалось, все рассчитал: та деревня, куда я направил «бессмертных» и приказал им ожидать нас, располагалась несколько ниже гостеприимного селения и была видна из него как на ладони. Со своей стороны «бессмертные» также могли успокаивать себя тем, что не упускают нас из виду.
В селении нас и в самом деле приняли как посланцев богов: не только прекрасной трапезой, но даже музыкой и танцами. Приятные звуки струились из свирелей, а самые красивые девушки округи кружились перед нами и задаром предлагали свои ласки.
В Вавилоне по особым праздникам для посланцев богов (а таковыми издавна считают всех проезжих чужестранцев) открываются лона красивых девушек из знатных семейств, которые все считаются жрицами богини Иштар. Поскольку в самом Вавилоне живут в основном богатые семьи и таковых очень много, то по праздникам в теменосе храма этой вавилонской богини собирается множество девушек — целая толпа, которую жрецы разделяют проходами, чтобы чужеземцам было легко ходить среди женщин и выбирать себе по вкусу. Раз пришедшая девушка уже не имеет права вернуться домой, пока какой-нибудь пришелец не бросит ей в подол деньги и не воспользуется ее лоном где-нибудь за пределами теменоса. Деньги надо бросать со словами: «Призываю тебя на служение богине Иштар!» Плата может быть сколь угодно малой. Эти деньги считаются священными, поэтому девушке нельзя отказать чужестранцу и надо идти за первым, кто предложит плату. Красавицам долго скучать не приходится, а дурнушкам порой приходится оставаться в святилище по два-три года.
Обычай очень древний. Считалось, что священное соитие с чужаком, который и впрямь может оказаться посланцем богов, способствует плодородию вавилонских земель, ведь самый благодатный дождь — из тучи, пришедшей издалека. Насчет земли сказать не могу, а для освежения крови в жилах племени, живущего за самыми мощными на свете городскими стенами, такой обычай в самом деле можно найти полезным.
Полагаю теперь, что Вавилон — «великая блудница», как называют его иудеи — давно, долгими веками, ожидал в свои объятия самого знатного и самого сильного чужестранца. И дождался. Им стал Кир, персидский царь. Какую же плату он предложил «священной блуднице» для соития, если потом сам же наложил на нее самую большую дань среди всех прочих сатрапий? Вавилон остался на своем месте и процветает как ни в чем не бывало. Его великий бог Мардук, благодаря Киру, восстановил свое величие. Разве это не самая большая плата, какую мог предложить Кир?
Итак, целый день мы с Аддунибом провели в том селении. Он предложил переночевать, и я не отказался: так и так путешествие приходилось уже на вечер и ночь.
В тот вечер я пил совсем немного, сохраняя полную ясность рассудка и ожидая от Аддуниба хоть малого, но подвоха. Впрочем, мы с Аддунибом проводили время за низким, грубым столом, как старые друзья — два чужеземца на службе у чужого царя. Мы знали друг о друге немало, и нам уже давно нечего было делить.
Наконец Аддуниб подступился ко мне с вопросом, что издавна точил его душу.
— Теперь вражда между нами бесполезна для обоих, не так ли? — сказал он.
Я искренне согласился.
— Когда-то ошиблись те, кто послал тебя. Когда-то ошиблись и мы,— добавил он.— Такова была воля богов.
С этим тоже нельзя было не согласиться.
— Тогда могу ли я узнать, куда ты дел тот яд, стоивший немало денег? — спросил «ученый муж»,— Ведь ты не мог выбросить эту редкостную отраву?
Я пристально посмотрел в его темные и, несмотря на выпитое вино, холодные глаза. Аддуниб был одним из слуг бога Мардука. Кир был нужен жрецам Мардука по крайней мере до тех пор, пока не вернут в свои руки власть в Вавилоне.
— Один царь выбросил перстень в море и нашел его в пойманной рыбе,— напомнил я Аддунибу тот старый разговор в таверне неподалеку от Ниппура.— Но то был обыкновенный, хоть и драгоценный, перстень, не таивший смерти...
Тонкая улыбка зазмеилась на губах «ученого мужа», и он согласно кивнул.
— Поэтому я припрятал твой яд на твердой земле и вблизи дороги.
— У дороги! — уважительно произнес Аддуниб.— Ты самый благоразумный человек, Кратон, из всех чужестранцев, которые мне известны. У дороги! Ты думаешь о будущем!
— Нет! — резко возразил я.
— Не верю,— мелко засмеялся вавилонянин.— Ты спрятал яд у дороги и не думаешь о будущем. Одно противоречит другому.
Его змеиная улыбка спряталась так стремительно, как стремительно исчезает змея среди камней у дороги. Он потянулся ко мне через стол, вперив в меня остановившийся взор.
— Ты можешь донести на меня персу. Царю. Будем по праву называть его царем. Но разве не мы с тобой сохранили ему жизнь, посадили на трон и помогли завоевать весь мир?
— Все это сделали твои звезды, вавилонянин,— так же хладнокровно глядя ему в глаза, ответил я.
Аддуниб на миг замер, сообразив, что меня такими чарами не проймешь, и, откинувшись назад, воздел к небесам руки.
— Звезды! Разумеется, звезды! — громко возгласил он,— Наши звезды! Готов присовокупить и в а ш у эллинскую Судьбу! Ты прав, эллин. Ты бы никогда не подошел ко мне сам. Кир соединил наши судьбы. Воля царя Кира, эллинская Судьба и наши звезды — разве этого мало? разве это не доброе предзнаменование? Разве это не свидетельство того, что наше будущее стоит немало?
— Говори прямо, Аддуниб, что ты хочешь,— спокойно прервал его я.— И зачем тебе нужен яд?
— Мне? — сделал он удивленный вид.— Мне он не нужен. И тебе, полагаю,— тоже. По крайней мере, пока правит Кир. Но ему уже немало лет. Мы с тобой все-таки моложе. Он добрый правитель, но всегда завидовал чужой мудрости и страшился ее. Вот увидишь: когда он возьмет Вавилон, то перенесет в него свою столицу. А может быть, перенесет ее даже дальше — в Сузы. Вавилону три тысячи лет, а Сузам все пять! Каково? Первые стены Суз уже превратились в песчаные дюны. Кир хочет стать древнее самого себя и своего собственного рода. Он так и не научился быть богатым. Вавилон и Сузы нужны ему только для того, чтобы чувствовать, что он правит всем миром не десять лет, а по меньшей мере тысячу. Он всегда боялся начинать, поэтому и терпел Астиага столько времени. Пока его не выгнали на открытое место, как робкого зверя из норы, он боялся и пальцем пошевелить. А потом уж ничего не оставалось, как только доказывать всем отсутствие трусости. Его отец был рохлей. Его братец и сейчас таков, хотя умен, не спорю. Киру всегда не хватало честолюбия. Он завоевал мир, не имея честолюбия. Воистину чудо! Этого не могло бы случиться, если бы не воля богов, расположение звезд и, если эллину угодно, сила Судьбы.
— Замечательное красноречие, но ради чего? — полюбопытствовал я.
— Ради истины,— уверил меня Аддуниб.— Чудо не может длиться долго. На то оно и чудо. Кир хотел мудрости. Он ее получит. В новом колене. Того хотят звезды. Наступит время, когда царством будет править Камбис. Он будет править миром из Вавилона. Он поднимется на башню бога Мардука. Потом Камбис захватит Египет. Так говорят звезды. Кир же с годами станет мнительным, как и все правители. Как его дед. Как мнителен уже ныне Гистасп. Тогда его будут мучить старые сны. Та ночь, когда ты напугал его, будет часто возникать в его старческой памяти. Подумай, Кратон. Когда-то он подарил тебе жизнь. Я полагаю, что ты заплатил за его милость уже сполна. Служи дальше царю, но поразмышляй на досуге о своей жизни. Разве ты уже не чувствуешь на себе его холодности? Кое-кто даже называет тебя «другом Пастыря». Но неужели тебя ослепит самая дешевая лесть? Время идет. Когда-нибудь настанет черед Египта. И нам потребуется в Милете или Фивах... или даже в Афинах... нам потребуется свой Скамандр. Человек благоразумный, опытный, знающий дела на Востоке. Может наступить день, когда многие захотят узнать, у какой дороги спрятан самый сильный в мире яд.
— Об этом яде мы все можем забыть, клянусь богами! — предупредил я «ученого мужа».
— Хорошо, забудем,— легко смирился Аддуниб и развел руками.— Подумай об остальном.
Холод из его темных глаз против моей воли стал вливаться в мою душу. Из чувства превосходства я намеренно не отводил взгляда, начиная понимать, что в словах вавилонянина есть-таки горькая истина. Я всегда любил свободу, но когда-то подчинил свою волю воле Скамандра. Кир дал мне свободу, но, платя за нее, я подчинил свою судьбу его воле и успокоился, безосновательно решив, что мир отныне неизменен до скончания века. Но сколько умных людей теряло к старости рассудок! Сколько справедливых царей на склоне лет становились невыносимыми для своего собственного народа и своих собственных потомков!
__ Подумаю,— сказал я Аддунибу, уже глубоко задумавшись над превратностями судьбы.
— Приятно встретить посреди пустыни разумного человека! — с довольным видом проговорил «ученый муж» из Вавилона.
В это время где-то залаяла собака, потом еще две, и сквозь лай донесся стук копыт. Аддуниб и ухом не повел, а в его глазах мелькнул очень недобрый огонек.
«Неужто измена!» — встрепенулся я и, опрокинув скамью, опрометью выскочил в темноту. Какова могла быть измена, я ума приложить не мог, но, признаюсь, первый раз испугался, что не выполню приказ Кира и, попавшись в руки каким-нибудь врагам, нанесу царю убыток.
Во мне проснулись старые кошачьи повадки. В один миг я взлетел на крышу одного из ближайших домов, затаился и напряг зрение.
Лаяло уже с десяток собак. Люди выскакивали из домов с огнями. Кто-то уже гнал скотину и женщин в сторону зарослей кустарника, полагая, что на селение налетели разбойники.
Действительно, из тьмы появилось полдюжины всадников. Они сбавили ход и, никого не трогая, спокойно проехали по единственной улице селения к тому самому дому, где мы держали «совет» с Аддунибом. По одежде в них можно было определить знатных вавилонских воинов. Всадники были одеты в длинные, до колен, кожаные рубахи с обрезанным подолом, подпоясанные широкими ремнями. Передний всадник отличался от прочих перевязью через левое плечо и золотыми бляшками, сверкавшими на поясе. Штанов эти воины не носили.
Вавилоняне спустились с коней около дома. Один из них поспешил в сторону и стал требовать у жителей вина. Кто-то повел его за собой. Я тут же спрыгнул с крыши, настиг жертву в темноте, прыгнул ей на загривок и, зажав Рот, приставил к горлу кинжал. Вскрикнул не он, а обещавший ему вино житель селения.
— Молчи и убирайся! — зашипел я на простолюдина, и тот исчез.
Я придавил воина лицом к ближайшей стене, немного ослабил хватку и начал допрос:
— Ты откуда?
— Из Описа,— прохрипел вавилонянин.
В Описе стоял гарнизон под началом Валтасара, сына царя Набонида.
— Зачем приехали сюда?
— Не знаю...
С той стороны, где остановились всадники, донесся подозрительный шум, и я невольным движением пронзил пленнику шею.
— Кратон! — раздался громкий голос Аддуниба,— Кратон, ты где?
Я отпустил мертвеца и, когда тело сползло по стене на землю, выдернул из плоти кинжал.
— Найдешь его теперь! — веселился тем временем «ученый муж».— Кратон, выходи! Опасности нет!
Я начал злиться и на него и на себя: похоже было, что я показал чрезмерную прыть. Но эту игру надо было доводить до конца.
— Слушай меня, Кратон! — крикнул Аддуниб, видя, что я не собираюсь «сдаться» задешево,— Мы будем говорить в доме обо всем том, что нужно знать и тебе. Знаю, ты все услышишь. Даю тебе время найти место поудобней.
После этого он приказал всем всадникам, кроме их предводителя, удалиться за пределы селения.
Положение мое выходило глупым, но ничего не оставалось, как внять совету Аддуниба.
Перебравшись с земли на крышу дома, в который вошли Аддуниб с прибывшим из Описа воином, я устроился, и вся картина стала напоминать ту достославную ночь, когда мы с Азелек пробрались в селение, занятое Гарпагом. Тогда опорой и зашитой мне была прекрасная Азелек, а теперь кто?
Вавилонский стратег говорил Аддунибу о сдаче Описа, и его громкая речь была обращена скорее ко мне, чем к «ученому мужу». Тот лишь задавал наводящие вопросы.
За Валтасара будут сражаться только фракийцы,— сообщил стратег.— Пять тысяч. Но если мы откроем ворота, то хлопот не будет.
— Вы сможете выдать Валтасара?
— Он имеет тысячу верных телохранителей, но, если великий Мардук того хочет, нам удастся и это дело.
— Учтите там, царь персов не любит принимать и миловать мертвых царей.
— Нам известно о великом милосердии персидского царя.
— Что слышно в Сиппаре?
— Набонид хочет послать большое подкрепление своему сыну. Если он сделает это, то сам останется только с горсткой личной охраны. Если же царь Кир начнет наступать, то подкрепление может и не подоспеть. Тогда оно окажется бесполезным уже для обоих. Так для царя персов будет лучше всего: подождать еще сутки, а потом начать быстрое продвижение к Опису. Тогда царь Кир подойдет к Вавилону безо всякой войны.
«Что за охота! — думал я,— Сотня великанов на полдюжины зайцев! Так и Кир: ведет огромное войско на страну, где уже никто, кроме одного царя и его сына, не хочет воевать. Все только и хлопочут, чтобы поднести завоевателю ягнят да щенят. В таком положении сильное войско выглядит попросту смешным... как и я на этой крыше».
Спустившись на землю, я еще подумал, что Кир, может быть, теперь сам понимает забавную двусмысленность своего великого похода на Вавилон. Тут бы наконец повоевать как следует, чтобы удивить весь мир не только своим милосердием к покоренным народам, а вот ничего не получается. Как ни бросай кости, выпадает одно и то же. Потому-то царь и начал теперь сражение с вавилонскими реками, чтобы хоть как-то удостовериться самому и убедить всех в своей мощи... Однако, с другой стороны, он ведь не выступил в поход против Вавилона раньше, чем Набонид со своими прихотями вконец опротивел всему народу.
С этими противоречивыми мыслями я и вошел в дом не стучась.
Вавилонский стратег сразу догадался, что за «гость» перед ним. Он живо поднялся и, отвесив низкий поклон, приветствовал посланника царя персов.
— Так ты был на охоте, Кратон?! — с деланным удивлением воскликнул Аддуниб, посмотрев мне на ноги.— Мы и не догадались сразу.
Я опустил взгляд и увидел, что мои анаксариды внизу густо запачканы кровью. Верно, я угодил тому бедняге прямо в шейную жилу, и, когда выдернул кинжал, кровь брызнула струей.
— Плохая охота, Аддуниб! — ответил я, имея в виду гораздо большее,— Надо предупреждать заранее. В гарнизоне Описа уже есть потери, а славные воины остались без вина.
Стратег приподнял бровь и с удивлением посмотрел на Аддуниба. Я объяснил ему, в чем дело, и принес извинения.
— Кратон из Милета — тот самый человек, который по ночам способен в одиночку брать укрепленные города,— столь же многозначительно заметил Аддуниб.
Вавилонский стратег снова поклонился. Он не сел, пока я сам не опустился на грубую скамейку.
