Мы, по существу, не имеем надежных данных о древнейшей римской религии. Сведения о ней дошли в интерпретации авторов, писавших, когда многое из ранних верований и установлений было уже забыто, стало непонятно и толковалось в свете новых греко-римских социально-политических и философских идей. Истоки римской религии были затемнены и в трудах (дошедших до нас лишь в отрывках), возглавлявших римский культ великих понтификов. Часто они были известными юристами, в соответствии с общим духом римского права стремившимися предвидеть и детализировать все возможные казусы и нормы во взаимоотношениях людей с богами, порядок обращения к богам во всех мыслимых случаях и т. п. Именно из жреческих книг — индигитамент — черпали «отцы церкви» материал для насмешек над религией римлян, у которых каждым моментом жизни человека, каждой стадией произрастания и созревания зерна ведали особые боги, хотя, видимо, такие божества в живой народной религии особой роли не играли.

Эпиграфический материал, относящийся к нашей теме, становится массовым лишь с конца II в. до н. э. Более ранние надписи единичны, мало понятны, и их общепринятое толкование в науке еще не достигнуто. Более или менее надежным источником считается приписывавшийся царю Нуме календарь с обозначением праздников и священнодействий, а также список якобы им же установленных жреческих должностей — фламинов наиболее почитавшихся богов. Но и эти данные часто лишь с трудом поддаются интерпретации.

Такое состояние источников обусловило различные точки зрения как на общий характер ранней римской религии, так и на отдельные, связанные с нею проблемы, в частности на один из кардинальных вопросов о причинах отсутствия у римлян мифологии в общепринятом смысле этого слова.

Характерной чертой древнейшей римской религии обычно считают отсутствие четкого представления о богах (в доказательство приводят неясность пола, а иногда и имени божества, группировку божеств по разнополым парам, не связанным брачными или родственными узами), заменявшегося представлением о присущих различным предметам и действиям неопределенных силах — тгьштф, причем культ, обряды, ритуалы имели целью увеличить благотворное и нейтрализовать вредоносное действие таких сил. Римская религия характеризуется иногда как «полидемоннзм», как некое особое восприятие мира, представлявшегося полем действия и переплетения таких сил и воль. Поэтому римляне долго не антропоморфизировали своих богов, не устанавливали между ними каких-то соотношений, могущих составить основу мифологии. Ум римлян был якобы антимифологичен. Лишь постепенно из массы nnraina стали выделяться древнейшие боги, с определенной индивидуальностью, с определенными функциями, частично восходившими к образам и функциям богов, общих для всех индоевропейских народов, например бога неба и света — Юпитера, известного также под именем «отца дня» — Диспатера. Высказывалось и предположение, что когда-то у римлян существовала какая-то впоследствии забытая примитивная мифология.

Особенно много внимания реконструкции римской мифологии на основании сопоставления с религиями и мифологиями других индоевропейских народов уделял, как известно, Ж. Дюмезиль. По его мнению, у римлян, так же как у индусов, иранцев, кельтов, германцев, существовала некогда мифология, отразившая трехчленное деление общества (жрецы, связанные также с сакральной царской властью, воины и производители материальных благ) и соответственное разделение функций богов. Основные мифы этих народов, принимая разные формы, повествовали о борьбе и примирении богов, примирении, в результате которого создавалось полноценное, способное нормально функционировать общество. Отголоски первоначальной индоевропейской мифологии сохранялись у римлян лишь в ставших им самим непонятными ритуалах, сама же она из мира богов была перенесена в мир людей, став основой римской легендарной истории, заменившей теологию и теогонию. Рассказы о войне Ромула с сабинянами Тита Тация, закончившейся их объединением и установлением культа богов «трех функций»: Юпитера, Mapca и Квирина, о бое Горациев с Куриациями, о подвигах Муция Сцеволы и Горация Коклеса, о первых римских царях Дюмезиль считает секуляризованной мифологией индоевропейцев.

Это важнейшее положение Дюмезиля, направленное на доказательство того факта, что ум римлян не был просто «антимифологичен», но под влиянием особых обстоятельств создал свою специфическую мифологию-историю, принято и другими исследователями, несмотря на то, что по отдельным частным вопросам ему высказывали ряд возражений. Делались также попытки детализировать мировосприятие древнейших римлян, связать их секуляризованную мифологию, в центре которой стоял сам Рим, с их представлением о времени (вехами на пути движения времени были события, начинавшие новый этап в истории города, — основание Рима, мир Ромула с Титом Тацием, установление республики и т. д.), с организацией пространства (Рим и все, что вне его, святость границ, пространство освященное и неосвященное), с организацией самой реальности, постигаемой опять-таки с точки зрения Рима (мир мертвых и мир живых, земной и космический порядок, одинаково статичные и столь тесно взаимосвязанные, что нарушение равновесия в одном неизбежно вело к нарушению равновесия в другом).

Некоторые моменты во взглядах на древнейшую римскую религию общи разным исследователям. Неизбежно при этом встает вопрос, можно ли действительно считать, что она столь значительно отличается от других примитивных религий? В этом плане необходимы некоторые уточнения. Например, непонятно, на чем основывается точка зрения на опрееляющее для римской религии значение идеи numina, обусловившей якобы специфическую для римлян неясность представлении о божестве. Numina не упоминаются в древнейших дошедших до нас целиком или в отрывках памятниках — в песне аральских братьев и салиев, в формуле объявления войны, произносившейся главой коллегии фециалов, ведавшей «международными отношениями», в заклинании, обращенном κ божеству врагов с призывом перейти на сторону римлян (evocatio), в молитве κ подземным богам, в жертву которым римский полководец ради победы римлян приносил и себя, и неприятельское войско (devotio).

В более поздних источниках, когда боги обрели четкую индивидуальность, numina могли обозначать самое божество, понятие божественности, величия, могущества (отсюда — применение этого термина к сенату и императорам), волю бога, его функции (например, у Сервия в Aen., 1, 666: один бог имеет много numina). В таком значении термин numen употреблялся авторами конца Республики и Империи, а также в многочисленных сакральных надписях, предполагавших наличие не некоей абстракции, а определенного субъекта. Если же, говоря о numina, иметь в виду то бесспорное обстоятельство, что римляне особой божественной или магической силой наделяли горы, камни, деревья, рощи, источники, реки, некоторых животных, то в этом нет ничего специфически римского, поскольку аналогичные верования засвидетельствованы и у других, стадиально близких к древнейшему Риму племен и народов.

Что касается неясности пола, имени, функций божества, отразившихся в таких к нему обращениях, как «или бог, или богиня», «или муж, или женщина», неопределенности пола древнейшего пастушеского божества Палес, бывшего и женского (чаще) и мужского рода, обращение к богу с добавлением слов «или каким бы другим именем ты ни пожелал называться», удвоение таких древних божеств, как Фавн и Фавна, Либер и Либера, Помона и Помон и т. п., то, во-первых, следует заметить, что подобные случаи не так уже часты, а, во-вторых, сами древние авторы давали им достаточно убедительные объяснения. Так, Авл Геллий писал (II, 28), что искупительная жертва в случае землетрясения приносится «или богу, или богине», поскольку не было точно известно, какое именно божество трясет землю, и неопределенность диктовалась стремлением избежать ошибки. Согласно Сервию, римляне, опасаясь, как бы враги не переманили на свою сторону божество, опекающее их город, скрывали его имя, причем по понтификальному праву следовало избегать называть и имена других богов. Поэтому на посвященном в Капитолии Гению Рима щите было написано: sive mas, sive femina, a к Юпитеру понтифики обращались говоря: Iuppiter Oplimus Maximus, sive quo alio nomine te appelare volueris (Serv. Аеп., II, 351). Он же пишет, что, по мнению некоторых, божество может быть причастно к обоим полам, и ссылается на имеющееся на Кипре изображение бородатой Венеры, соединяющей в себе мужское и японское начала (Ibid., II, 632). Двуполость Венеры упоминает и Макробий (Sat., III, 8, 3).

Самый интерес к этому вопросу, так же как пример Венеры на Кипре, показывает, что божества с неопределенным полом встречались не только в Риме, где, кстати, такая неопределенность могла обусловливаться особыми обстоятельствами, как в случае с землетрясением, а не какой-то специфической неясностью представлений о божестве. Не свидетельствует о ней и наличие пар разнополых богов. Скорее оно было результатом неких общих разным народам верований, появлявшихся на определенной стадии религиозного творчества. Из основанных на обширнейшем материале исследований Манхардта о культах и обрядах, связанных с лесом и полем, явствует, что в крестьянских обрядах, относящихся к сменам сезонов и циклам земледельческих работ, лицами, представлявшими на соответствующих церемониях духов деревьев, леса, хлеба, последнего снопа, весны, зимы, могли быть мужчины и женщины, Девушки или пожилые женщины, могли фигурировать в одиночку или парами, как, например, король и королева мая. Следовательно, в тех архаических верованиях, которые породили описанные Манхардтом обряды, духи или божества, наиболее тесно связанные со средой, окружающей крестьянина, и с его деятельностью, могли быть разных полов и нести одни и те же функции. Так, и в Италии кое-где Церера была мужского пола или почиталась с паредром мужского пола. При тесном же общении римлян с соседями взаимовлияние и взаимопроникновение верований было неизбежно. Так же можно объяснить двуполую природу и удвоение Палес (Serv. Georg., III, 1), которую могли себе по-разному представлять общины, вошедшие затем в состав Рима и объединившие свои культы.

Таким образом, перечисленные выше обстоятельства вряд ли можно считать доказательством какого-то особого склада ума римлян, проявившегося в их религиозных верованиях.

То же относится к упоминавшейся ссылке на богов отдельных актов и состояний, заимствованных из индигитамент и наиболее полно приводимых Августином (Aug. De Civ. Dei., IV, 11–24; ср.: Serv. Georg., I, 21). В той мере, в какой они не были плодом ученых спекуляций понтификов, такие боги тоже не специфичны для Рима. Как показал Узе-нер, сопоставляя данные о различных народах, аналогичные божества (как он называл их, «божества момента») с мелкими функциями и именами, произведенными от действий и эпитетов, присущи повсюду ранним стадиям религиозных верований, отразившихся даже в почитании наделенных аналогичными функциями средневековых святых. Такие боги, писал Узенер, имелись и в Греции, где частично почитались во все времена, а частично передали свои функции, с соответственными эпитетами, другим, более популярным и могущественным богам. Следовательно, наличие таких «божеств момента» также не специфично для римлян, тем более что мы не знаем, пи когда складывались индигитаменты, ни в какой мере их авторы заимствовали своих богов из живой религии, а в какой создавали сами.

Была ли у римлян в некие неизвестные нам времена мифология, подобная мифологии других стадиально близких к ним народов? Выше уже приводилась точка зрения Дюмезиля и других авторов на возможное существование впоследствии заглохших мифов. Действительно, одним из древнейших римских, известных и у других италиков богов был Янус. Впоследствии он считался богом всякого начала, поэтому ему был посвящен первый день года и каждого месяца и имя его произносилось перед каждым обращением κ богам. Был он также богом входов и выходов, ворот и дверей, а храм его отпирался во время войны и запирался во время мира. Функции Януса, а также его изображения с двумя и четырьмя лицами неоднократно комментировались позднейшими авторами, высказывавшими самые различные предположения (Serv. Aen., I, 291, 292; XII, 198; Macrob. Sat., I, 9, 7). Но в восходящей к древнейшим временам песне салиев он именовался «богом богов» и «добрым создателем» (Macrob. Sat., I, 9, 14–18). Может быть, первоначально Янус был создателем мира, космоса. О его некогда первенствующем положении говорит и тот факт, что его жрецом был возглавлявший культ царь, а затем при Республике сменивший его и впоследствии оттесненный великим понтификом «царь священнодействий» — rex sacrorum. Затем, с утратой интереса к мифологии космическая роль Януса как создателя мира если не была забыта, то игнорировалась, и трактовка его образа развивалась в двух направлениях: с одной стороны, как бога всякого начала, с другой — как первого царя предков латинов и римлян, жившего на холме Яникуле, гостеприимно встретившего и взявшего в соправители Сатурна, который научил его диких подданных земледелию и вообще более цивилизованной жизни (Serv. Aen., VIII, 319, 322; Macrob. Sat., I, 7, 18–28).

Отголоском первоначальных представлений могла быть позднейшая трактовка Януса как мира — mundus (Serv. Aen., VII, 610; Macrob. Sat., I 7t 18–28), как бога, который все формирует, всем правит, знает прошедшее и будущее (отсюда его два лица), как силы, заключенной во всех элементах, их связующей, как создателя человеческого рода, продолжению которого он способствует (Macrob. Sat., I, 9, 14–18 со ссылкой на авгура М. Мессалу и Варрона). Овидий, собравший в начале «Фаст» различные версии о Янусе, изображает его и как жившего на Яникуле царя, в правление которого царили мир, справедливость и всеобщее благополучие, и как бога, обуздывающего войну, бога входов и выходов, небесного привратника, передающего богам молитвы людей, и как бога заключения союзов (в частности, союза Ромула с Титом Тацием), и как первобытный хаос, из которого выделились составляющие мир элементы и возник упорядоченный космос, а сам Янус, первоначально бесформенный шар, приобрел образ бога, блюстителя мирового порядка, стража мира, вращающего его ось. Конечно, здесь несомненно влияние позднейшей философской мысли, но тот факт, что сотворение мира и управление царствующим в мире порядком связывались именно с Янусом, а не, скажем, с верховным богом Рима Юпитером, в сочетании с его эпитетами в песне салиев допускает предположение о его соответствующей роли в некогда существовавшей мифологии. В пользу этого говорят и некоторые наблюдения Кука, отмечавшего наличие и у других народов древности архаического двуликого бога неба, а также связь Януса с архаическими представлениями о небе, как о металлическом своде. Первоначально Янус изображался в виде такого свода, затем его храм представлял. собой покрытую бронзой двойную арку на колоннах, символизировавшую небо и носившую название Ianus Geminus.

Может быть, в глубокой древности существовал и миф о происхождении людей от деревьев. На него намекает Сервий, комментируя рассказ Евандра о живших некогда в лесах на месте будущего Рима фавнах и нимфах и племени людей, рожденных стволами крепкого дуба, познавших никакой культуры и цивилизованных впоследствии Сатурном. Сервий пишет, что поскольку древние люди не имели домов и жили в дуплах, то те, которые видели, как они оттуда выходят со своим потомством, думали, что они рождены деревьями (VIII, 315). Об огромной роли культа деревьев и особенно дуба у римлян, как и у других пародов, обширный материал собрал, как известно, Фрезер. Он подчеркивал связь дуба с Юпитером, с альбанскими и римскими царями, носившими венки из дуба. Он обращал внимание на то, что все альбанские цари носили прозвище Сильвии — «лесовики», и высказывал предположение, что цари Альбы и Рима воплощали дух дуба, а через связь с ним — и Юпитера, почему царь Латин стал Юпитером Латиарисом, почитавшимся в горном лесу. Следует заметить, что Юпитер был связан не только с дубом, но и с буком и под именем Юпитера Фагутала почитался в буковом лесу на одноименном холме Фагутале (Plin. Ν. Η., XVI, 15, 1). Духом дуба Фрезер считает и божество арицийской рощи Вирбия, сочетавшееся священным браком с нимфой дуба Дианой, святилище которой было у озера Неми. Знаменитый же обычай, по которому жрецом арицийской Дианы был беглый раб, убивший своего предшественника, Фрезер толкует как реминисценцию ритуального убиения царя как духа дуба, воскресавшего затем обновленным. Сакральным браком, по мнению Фрезера, сочетался в священном лесу царь Нума с лесной нимфой Эгерией, почитавшейся вместе с Дианой.

Как бы ни расценивать гипотезы Фрезера, отрицать значение культа деревьев и леса в римской религии, очевидно, не приходится. Культ отдельных рощ был впоследствии объединен в праздник Лукарий, когда в роще богини Деа Диа приносились жертвы Юпитеру, Янусу, Ларам, матери Ларов, Флоре и Весте во искупление порубок и других нарушений покоя леса. Искупительная жертва приносилась и частным липом, намеревавшимся срубить дерево (Cato, 139). Существовал и бог Лукарис. хранивший созданное Ромулом убежище «между двумя рощами» (Serv. Aen., II, 761). Священные деревья почитались в имениях (Pomp. Porph. Od., III, 221). Древнейшие изображения богов делались из ветвей дерева (Serv. Aen. II, 225). Древпейшие римско-италийские божества — Фавн и Фавна, сильваны, Пик, Кармента, Карна, Робиго, Деа Диа почитались в рощах. Роща была посвящена и Минерве (Plin. Ν. Η., X, 14, 1). Часть этих божеств имела, как и Янус, двойную судьбу: оставаясь божествами, они вместе с тем были включены в легендарную римскую историю как цари или связанные с царями персонажи. Так, якобы пришедший из Аркадии и поселившийся на Палатине царь Евандр (впоследствии союзник Энея) был сыном нимфы-пророчицы Кармеиты и ежегодно на воздвигнутом им обоим алтаре получал жертвоприношения (Dion. Halic, I, 31–32). Вместе с тем Карменту почитали и как помощницу при родах, способствовавшую правильному развитию зародыша, как покровительницу детей (Aul. Gell., XVI, 16; Ovid. Fast., I, 627–636). Эгерия была советницей Нумы, подсказавшей ему ряд мудрых установлений, особенно в области культа (Liv., I, 19; Ovid. Fast., III, 285–342). Фавны в Италии и Риме почитались как боги леса, дававшие пророчества в шуме листвы или во сне спящим в лесу, как защитники стад от волков, не смевших трогать скот в день их праздника Фауналий (Pomp. Porph. Od., III, 18, 1; 9; 13). С Фавном был связан древнейший праздник Луперкалий, праздник очищения и плодородия, когда нагие юноши — луперки — бежали вокруг Палатина, стегая женщин ремнями из шкуры жертвенного козла, чтобы сделать их плодовитыми; обряд вместе с тем имел целью отогнать от стад волков. О популярности Фавна говорит разнообразие дававшихся ему имен: Inuus, Incubus, Fatuus, Fatulcus, а также почитание его паредры Фавны или Фатуи, с которой впоследствии связывались разные предания. Пик — Picus Marlins, посвященный Марсу дятел, дававший пророчества жрецу авгуру, державшему в своем доме дятла, согласно традиции привел на место их поселения пиценов, получивших от него свое имя (Nonn. Marc, p. 834). Он же был самостоятельным богом Пикумном, возлюбленным богини Помоны (Serv. Aen., VII, 190). Вместе с тем Пик и Фавн выступают как цари латинов: первым в их ряду был Питумн, брат Пилумна. Питумн изобрел унавоживание полей, почему его называли также Стеркулииом, Пилумн — дробление зерна пестом (pilum). Сыном Пилумна был Пик (по другой версии он был сыном Сатурна — Serv. Aen., VII, 170–203), сыном Пика Фавн, а Фавна — Латин (Serv. Aen., IX, 4; X, 76).

Священными были не только деревья, но и некоторые травы: посвященный Марсу gramen, якобы росший из человеческой крови, вербена, росшая на Капитолии, и вообще дерн, который клали перед жертвоприношениями на алтари (Serv. Aen., XII, 119–120). Столь значительная роль деревьев, растительности, леса, лесных божеств в культе и легендарной предыстории Рима делает вероятным существование каких-то мифов, связанных с лесом и деревьями, в частности ο происхождении людей от деревьев, мифов, имевшихся и у других народов.

Существовал также у римлян обычный для многих народов культ возвышенностей и камней. Так, Юпитер имел имя lapis, клятва которым считалась особенно священной (Serv. Aen., VIII, 641; Aul. Gell., I, 11). Со скалой была связана Добрая богиня — Bona Dea (Ovid. Fast., V, 149–159), впоследствии приобретшая особенное значение как объект женского культа, считавшаяся ученой дочерью Фавна, имя которой было табу (Serv. Aen., VIII, 314). Еще более распространено было почитание водных источников (по Сервию, «нет источника не священного». — Aen., VII, 84), культ которых был объединен в культе бога Фоне с праздником Фонтаналий. С водной стихией был связан и бог Нептун.

Почитались и некоторые звери: уже упоминавшийся дятел, орел (птица Юпитера), бык и особенно волк. Помимо волчьего праздника Лунеркалий и предания о кормившей Ромула и Рема волчице, с волками были связаны разные поверья, говорящие об их роли в древние времена. Когда новобрачная входила в дом жениха, порог натирался волчьим жиром: считалось, что волчий жир и части тела волка помогают от многих болезней. Рассказывали, что волчица в присутствии сородичей сочетается браком с супругом, а потеряв его, более не вступает в брак (Serv. Aen., IV, 458), — факт немаловажный, учитывая уважение римлян к женщинам, состоявшим в браке только один раз. Верили, что некоторые люди могут превращаться в волков, а человек, которого волк, выйдя из лесу, увидит первым, лишается голоса (Serv. Bucol., VIII, 97; IX, 54; Plin. Ν. Η., VIII, 34, 1–2). Волку приписывались особые магические свойства (Inn., Philarg. Bucol., VIII, 97), шерсть и копчик его хвоста якобы помогали добиться любви; встреча с волком, переходившим человеку дорогу с правой стороны, предвещала необыкновенную удачу (Plin. Ν. Η., VIII, 24, 3). Возможно, что с этими животными были связаны и какие-то мифы. По словам Дионисия Галикарнасского (I, 59), на форуме Лавиния стояли очень древние бронзовые изваяния волка, лисы и орла, напоминавшие о предзнаменовании, имевшем место тогда, когда Эней строил город: в лесу загорелся огонь, волк в пасти принес сухое дерево и бросил его в пламя, а орел раздувал его крыльями; лиса же пыталась загасить огонь намоченным в воде хвостом, но этой ей не удалось. Эней понял, что это означает процветание города и зависть соседей, которую он победит с помощью богов. Правда, неизвестно, когда сложилась эта легенда и восходит ли она к каким-то древнейшим корням.

Как известно, в примитивных религиях большое место занимали мифы, связанные с инициацией. В исторические времена обряды инициации у римлян не засвидетельствованы. Переход мальчика в разряд взрослых знаменовался тем, что он посвящал свою детскую буллу домашним Ларам, приносил жертву богине юности — Ювентас, почитавшейся вместе с Юпитером на Капитолии, и одевал мужскую тогу. Существует, однако, мнение, что некоторые реминисценции инициации сохранялись в обрядах луперкалий. Возможно, они отразились и в обычае приносить богине Мании в дар куклы вместо некогда приносившихся ей в жертву детей. Мания была мрачной хтонической богиней, культ которой был как-то связан с культом Ларов, видимо, возникшим из культа предков (о чем подробнее дальше), и вполне могла быть аналогична якобы пожиравшему посвящаемых чудовищу, игравшему, как и духи предков, главную роль в обрядах инициации у разных народов. Впоследствии мнимая смерть посвящаемых (обязательный момент инициации, когда юноша будто бы умирал, а затем воскресал уже полноправным взрослым мужчиной) могла быть интерпретирована как реальные кровавые жертвы.

Возможно, имелись и мифы о священных браках. Выше уже приводились соображения Фрезера о таких браках, между прочим о браке Вирбия и Дианы. Их история (Вирбий, впоследствии отождествленный с Ипполитом, погибал растерзанный конями) близка к распространенным у разных народов мифам о «хозяйке леса» и ее смертном, погибавшем от ее гнева любовнике — охотнике или пастухе. Отождествление Вирбия с Ипполитом, якобы воскрешенным Дианой и перенесенным на озеро Неми, возможно, обусловливалось наличием какого-то мифа о Диане и Вирбии, давшего повод для такого отождествления. Может быть, трансформировавшимся до неузнаваемости мифом о сакральном браке была история Акки Ларентии. По одной версии, она была кормилицей Ромула и Рема, по другой — это гетера, проведшая ночь с Гераклом в его храме, а затем выданная им замуж за богатейшего человека. Оставленное мужем состояние она завещала римскому народу, за что ей воздавался культ и справлялся посвященный ей праздник Ларенталий. Ее статус гетеры роднит ее с теми духами растительности, праздники которых сопровождались сексуальной свободой, якобы стимулировавшей плодородие земли. В Риме существовал такой веселый и разнузданный праздник — Флоралии (в честь Флоры), в котором активное участие принимали проститутки (Ovid. Fast, V, 278–373).

К мифам о сакральных браках могли относиться и истории о союзе девушек, свободных и рабынь, с божеством домашнего очага, от которого рождались герои, основатели и законодатели.

Если высказанные предположения в какой-то мере справедливы, то наличие в древнейшем Риме мифологии, сходной с мифологией стадиально близких народов, можно считать вполне вероятным и не считать римлян в этом плане каким-то исключением. С другими народами их сближает и почитание божественных множественностей — Фавнов, Сильванов, Ларов, манов, Юнон (сообщавших плодовитость женщинам, у каждой из которых была своя Юнона), гениев и т. п.

Наконец, что особенно важно, римская религия, как и другие религии, зародившиеся при общинном строе, была связана не с индивидами, а с коллективами, причем эта ее ярко выраженная черта закрепилась на особенно долгий срок, что было одной из причин, определивших своеобразие ее дальнейшего развития. Блаженный Августин в своей полемике с язычниками издевался над римской идеей первичности человеческих институтов перед религиозными (с его точки зрения, первичен бог, а люди и их институты вторичны). Мы не можем знать, когда возникло и оформилось такое воззрение, но в исторические времена оно глубоко укоренилось в римском сознании. Предания приписывали установление культа тех или иных богов Евандру, Ромулу и другим царям. Они якобы учреждали не только общеримские культы, но и культы триб, курий, пагов (Dion. Halic, II, 21; 23, 63, 76: IV, 14, 15). Цари или жрецы предписывали отдельным родам и фамилиям, как и каких богов они должны чтить, как под надзором понтификов отправлять Фамильный культ — sacra privata. Понтифики же надзирали за религиозной жизнью присоединившихся к Риму городов (Fest., s. v. mnnicipalia sacra), оставляя им одни культы, другие переводя в Рим. Впоследствии, как известно из устава колонии Юлии Генетивы в Испании (CIL., II, 5439, § 64, 65, 70, 72), первые декурионы колонии решали, какие будут в колонии почитаться боги, какие будут проводиться в их честь священнодействия и праздники. Из «Дигест» мы узнаем, что даже землевладелец, в собственность которого попадали села, устанавливал, какие у них будут празднества и состязания, обычно имевшие культовый характер (Dig., XXXI, 71, 33). Все это характерно для римского взгляда на религию, как на функцию коллективов. Таковой она, вероятно, была с самого начала, но возникала не по неким предписаниям, а стихийно, как и у других народов.

В современной науке утвердилось мнение о возникновении Рима не из объединения родов, как считали раньше, а из синойкизма территориальных общин, в которых, однако, еще сильны были кровнородственные связи. Такие общины располагались на холмах — montani — и в разделяющих их долинах — pagani. Они существовали еще в позднереспубликанском Риме, паги же во все времена имелись на италийской территории. Воспоминание о слиянии самостоятельных общин в римскую civitas отразилось, между прочим, в древнейшем, сохранившемся в песне салиев обозначении римского народа во множественном числе — poplac — «народы». У этих общин были свои культы ручьев (Карменты у Палатина, Ютурны на Форуме), холмов (Палее и Палатуи на Палатине, Квирина на Квиринале, Салюс на Салютаре), деревьев (бука на Фагутале, чтившегося как Юпитер Фагутал, тростника на Виминале с культом Юпитера Вимина), тогда как земледельцы долин чтили богинь посева я жатвы — Сейю, Сегетию, Мессию, Тутулину.

Вопрос о наличии в Риме родовых культов спорен. Латте приводит некоторые совпадения имен богов и родов, например богини Винилии и рода Винилиев, Анхарии и Анхариев, но в общем оспаривает мнение о распространении гентильных культов, поскольку большие роды почитали не богов-прародителей, а общеримских богов: Пинарии и Потитии — Геркулеса, Наутии — Минерву, Аврелии — Солнце, Юлии — Вейовиса, которому в конце Республики gentiles luliei посвятили алтарь «по альбанскому ритуалу», очевидно, в связи с происхождением Юлиев из Альбы (CIL, I, 1439). Высказывалось предположение, что культ Юноны Сестринской (Sororia), по традиции учрежденный Горацием во искупление убийства сестры после победы над Куриациями, был культом рода Горациев. Может быть, такой же родовой характер носил культ Януса Куриация, учрежденный якобы по тому же случаю, но впоследствии оба эти культа (как и другие родовые культы) стали общеримскими и на алтарях Юноны Сестринской и Януса Куриация ежегодно совершались торжественные жертвоприношения (Dion. Halic, III, 22,5). В древнейшие времена прародителем, а значит и божеством рода, считался Гений, в культе которого участвовали только свободнорожденные носители родового имени (Nonn. Marc, р. 172). Неопределенность данных о родовых культах, возможно, объясняется именно тем, что кровнородственные общины издавна стали превращаться в соседские и родовые культы стали вытесняться, с одной стороны, фамильными, а с другой — культами общин соседских. Конечно, четкую грань здесь провести невозможно, поскольку кровнородственные связи сохранялись и внутри соседских общин. В этом смысле знаменателен тот факт, что ритуальная нечистота фамилии, глава которой умирал, прекращавшаяся только после очистительных жертвоприношений, распространялась и на наг, к которому принадлежала фамилия (Pomp. Porph. Serm., II, 13, 14), т. е. паг рассматривался как некое родственное объединение.

В результате синойкизма бол» ества и культы сливались, отголоском чего было предание об объединении культов римлян и сабинян после мира Ромула с Титом Тацием, праздник Сеитимонтия, когда первоначально объединившиеся семь холмов приносили семь Жертв, обряды аргеев, в которых участвовали курии, Фордицидии, когда каждая курия приносила богине земли Теллус стельную корову, и др. Удвоены были коллегии салиев (salii Pallatini и salii Collini), луперков (luperci Quinctiales и luperci Fabiani), сабинский бог клятв Semo Sancus дублировал имевшего ту же функцию Dius Fidius, Ларуида (хтоническая богиня) дублировала Ларенту.

Боги, имевшие одинаковое имя или сходные функции, сливались, приобретали эпитеты и функции сходных по значению божеств, что объясняет многочисленность эпитетов и функций главных богов римского пантеона. Так, Юпитер Луцетий (от Lux — свет) был отождествлен с Диспатером (Serv. Aen., IX, 576). Впоследствии, когда римляне стали приходить во все более тесное соприкосновение с италийскими общинами, Юпитер почитался не только как бог неба и грозы, но и как гарант верности клятве, податель победы, хранитель границ, покровитель виноградников (отсюда посвящение ему праздника Виналий и эпитет Либер), как «плодоносящий» — Frugifer и как Dapalis (от священной трапезы — daps, которую устраивал для него земледелец, моливший о хорошем урожае). Он принимал эпитеты и других богов: Анксур (от бога Анксура, почитавшегося в Таррацине), Пёнин (горный бог), Клитумн (бог одноименной реки), Сумман (бог ночных молний) и др.

Юнона, выделившаяся из Юнон женщин, была и родовспомогательница — Лунина, и — под влиянием ее культа в других городах — царица, Популона, воинственная Куритис с колесницей и копьем; Диана была и лесной богиней, и луной, и родовспомогателышцей; Фортуна — и богиней-матерью, и кормилицей, и предсказательницей, и богиней судьбы и счастливого случая. Геракл мог быть и богом прибыли (поэтому ему в Риме на его древнем алтаре — Ara maxima — жертвовалась десятая часть торговой прибыли и военной добычи), и военным богом с эпитетами Победитель, Непобедимый; в таком качестве он почитался в Тибуре, где имел свою коллегию салиев, аналогичных римским салиям Марса. Сабинская богиня Вакуна слилась с Церерой, а затем с Викторией, Минервой и Дианой. Таким образом, боги вошедших в состав Рима общин сливались, смешивались их имена и функции, они становились общеримскими или оставались богами пагов, или же их ожидало забвение, как впоследствии нередко происходило с богами италийских городов. Сходные процессы можно обнаружить и в других религиях, например греческой, хотя, конечно, аккумуляция функций наиболее популярных божеств обусловливалась не только их слиянием с другими, но и тем, что κ ним обращались, веря в их могущество, в разных случаях жизни.

В исторические времена в Риме, священнодействия разделялись на частные — sacra privata, отправлявшиеся родами или фамилиями, sacra populäres, отправлявшиеся различными подразделениями граждан (например, куриями, но сюда же, видимо, можно отнести и паги), и sacra publica, отправлявшимися за весь народ. По мнению Каталано, в древнейшие времена такого разделения не было: то, что совершалось во имя общего блага, совершалось и во имя блага отдельного лица или группы, и наоборот. Во всяком случае, эти sacra не были отделены друг от друга стеной, поскольку все они имели в виду одних и тех же богов только, так сказать, в разных аспектах, и самые церемонии были сходны, например сопровождавшийся жертвоприношениями очистительный обход земли отдельной фамилии, пага и всей civitas (так называемая люстрация). Ряд священнодействий совершался и частным порядком — privatim, и публично — publice, например приношение богам в календы июня бобовой каши (Nonn. Marc, p. 539, со ссылкой на Варрона), праздник в честь Палее — Палилии и др. Кроме того, все эти sacra, как уже упоминалось, состояли под надзором понтификов, составляя части одного целого.

Все разновидности sacra были обусловлены не личным выбором участников, а их причастностью к коллективам, составлявшим в своей совокупности римский народ, — фамилиям, соседским общинам, гражданской общине. Вряд ли можно, как то делал Латте, настаивать на первичности культов «крестьянской усадьбы», перенесенных затем на римский культ в целом. Скорее следует говорить о единстве принципов, на которых строились и частные, и общественные культы, принципов, связующих коллектив с божеством.

Первичной ячейкой, производственной и социальной, была фамилия. Под этим термином понимались находящиеся под властью ее главы люди (жена, сыновья и внуки с их женами, незамужние дочери, рабы, зависимые клиенты) и имущество, считавшееся собственностью pater familias, но ограниченной, с одной стороны, всем коллективом граждан, требовавшим от главы фамилии тщательной обработки земли и разумного обращения с имуществом и людьми, а с другой — признанием наследников латентными совладельцами главы фамилии, обязанного оставить им имущество не преуменьшенным, а преумноженным, святостью обязанностей патрона относительно клиента, мерами, смягчавшими власть господина над рабами. Характеру фамилии соответствовали и фамильные культы, цементировавшие ее как коллектив: культ Гения главы фамилии, видимо, происшедший из культа Гения рода. Впоследствии представления о Гениях настолько расширились и усложнились, что из позднейших комментариев очень трудно понять их первоначальное значение. Обычно считается, что Гений мужчины, как Юнона женщины, олицетворял его способность к воспроизводству потомства и другие его силы и возможности. В день рождения главы фамилии домашние приносили жертвы его гению, по, видимо, первоначально его культ большой роли не играл. Центром фамильного культа был домашний очаг, домашняя Веста. Вокруг очага для трапезы собиралась вся фамилия, и самая трапеза носила сакральный характер, часть ее уделялась богам. Домашними божествами были Пенаты, хранители внутреннего вместилища продовольственных запасов и дома в целом. Наибольшее же значение имел культ Ларов, выступавших или как множественность, или как один фамильный Jlap — Lar iamiiiaris.

Относительно природы Ларов существуют различные точки зрения. Античные авторы выводили их культ из культа предков, связывая его с древним обычаем хоронить мертвых в их домах (Serv. Aen., V, 64; Vi, 152), считали Ларов ставшими богами душами людей (Fest., s. v. eftigies lancae). Из современных исследователей одни примыкают к такому толкованию, другие его оспаривают. Так, Латте разбирая весьма туманные упоминания о матери Ларов, ее связи с Аккой Ларентией, Ларундой и праздником Ларенталий, приходит к выводу, что Лары всегда были духами имения, а не предков, культ которых, с его точки зрения, не имел особого значения в Риме. Вайе, не отрицая связи Ларов с воспоминаниями о мертвых, их близости к миру покойных — Манов, к хтоническим силам смерти и плодородия — Ларенте-Ларунде, Мании, сближает их с Пенатами в один комплекс духов фамилии и дома, к которым обращались во всех важнейших случаях жизни — при браке, родах, смерти, очищении фамилии. Дюмезиль толкует Ларов как хранителей тех мест, где люди чувствовали себя уверенно, в противоположность Фавнам, царившим там, «где люди не чувствовали себя дома». Лары всегда связаны с местом, с почвой, а потому их нельзя отождествлять с предками. Мертвые были Маны и divi parentes или divi parentum — «добрые боги», «боги предков», под влиянием греков сближавшиеся с демонами-хранителями или мстителями. Пиккалуга не останавливаясь на происхождении Ларов, отождествляет Манию, страшное существо загробного мира, причину безумия, с матерью Ларов, покровителей обжитого мира, благодетельных для всего, что находится внутри него, и грозных для всякой опасности извне. Некогда Мания и Лары, в соответствии с темными сторонами их природы, требовали человеческих жертвоприношений, замененных затем изображением свободных (в виде кукол) и рабов (в виде шаров из шерсти;. Эти изображения вешались на перекрестке, при этом приносились молитвы, чтобы никто из фамилии не умер.

Думается, что в некоторых отношениях споры о Ларах несколько схоластичны. Как это достаточно хорошо засвидетельствовано для других народов, стоявших на той же стадии развития, резкой дифференциации между духами предков какого-то коллектива или его главы и духами-покровителями земли такой группы не было. Принадлежность κ ней непосредственно связывалась с участием в культе ее святынь, а их наличие — с правами как всей группы, так и отдельных ее членов на ее территорию и выделявшиеся из нее индивидуальные участки. Не было строгой дифференциации между духами растительности, леса, дома. Не могло ее быть и в древнейшем Риме, где, как уже упоминалось, самое понятие «фамилия» включало и людей, и землю, и имущество. На недиффоренцированность в этом плане функции Ларов указывает, между прочим, и их связь с домашним очагом и фамильной трапезой, и связь с деревьями и рощами, в каждой усадьбе посвящавшимися Ларам. Такие же рощи у других народов считались обиталищем предков и духов-хранителей дома и земли. По сообщениям античных авторов, сыновья почитали умершего отца, как бога (Serv. Aen., V, 47). Подняв первую кость с погребального костра отца, сын объявлял, что покойный стал богом (Plut. Quaest. Rom., 14). Достаточно хорошо засвидетельствованы почитание богов Манов, богов предков, посвященные поминовению и умилостивлению умерших Паренталии, идентичные Лемуриям, от лемуров, теней предков (Pseiidoacr. Epist., II, 209), праздник сага cognatio, когда считалось, что среди собравшихся родственников присутствуют и покойные члены семьи (Ovid. Fast., II, 21–36, 532–583, 618–620). Знаменательно также, что Овидий связывает угощение покойных с л» ертвой Ларам (Ibid., II, 654). Вряд ли можно оторвать от культа предков обычай хранить в домах, по крайней мере в знатных семьях, их изображения — imagines и нести изображении предков в погребальном кортеже их потомка, да и всем известное необычайное почтение римлян к предкам вообще.

Принадлежность человека κ фамилии и обусловливавшиеся ею права и обязанности длились, пока он участвовал в фамильных священнодействиях — donec in sacris remaneat (CI, VIII, 53, 11), a переходивший иг своей фамилии в другую должен был отречься от фамильного культа первой (Serv. Aen., II, 156), так же как к Ларам фамилии мужа, принеся ему в дар асс, приобщалась новобрачная, распрощавшись с Ларами фамилии отца и принеся им в жертву свои игрушки и украшения. Но, видимо, как и в случае с гентильными культами, отходившими на задний план по мере вытеснения кровнородственных связей соседскими, характер Ларов как предков в фамильном культе стал несколько стушевываться по мере того, как в фамильную общину стали входить чуждые ей по крови или по браку люди — рабы, вольноотпущенники, клиенты — и фамилия стала превращаться в организацию не только и не столько родственную, сколько в социально-экономическую. Однако Лары продолжали играть роль цементирующей и регулирующей жизнь и функционирование (Фамилии силы, причем роль эта все возрастала. Отправление культа Ларов, как и другие фамильные sacra, лежало на главе фамилии и было теснейшим образом связано с его владельческими правами и дееспособностью. Наследник pater familias, независимо от того, был ли он его родственником или посторонним, был обязан отправлять sacra и нести связанные с ними расходы, что учитывалось при дележе имущества между сонаследниками и отразилось в крылатом выражении: hereditas sine sacris (наследование без обязанностей совершать священнодействия) как синоним прав без обязанностей. Юристы в качестве одной из причин, почему фамилия не должна долго оставаться без хозяина, указывали на недопустимость перерыва в sacra (Q. Muc. Scaev. Fragm., 3; Q. Muc. Scaev. Fragm., 15; Cic, De leg., II, 48–49). От Лара зависело господство над наследственным имуществом (Plant. Aulul., Proem).

Связь Лара с юридическими правами главы фамилии и его обязанностями особенно наглядно выступает в произносившейся претором формуле лишения расточителя правоспособности: «Так как ты своей негодностью губишь отцовское и дедовское имущество и ведешь детей к нужде, я отлучаю тебя от Лара и ведения дел (Lare comercioque interdico. — Paul. Sent, IVa, 7). Такое место в праве Лары могли занять лишь в силу их изначальной роли гарантов собственности (представленной ее главой) фамильной общины на ее имущество, и в первую очередь землю, что лишний раз показывает неправомерность разделения в данном случае земельного участка и возделывающих его людей.

Во внутренней жизни фамилии Лары, как и аналогичные им духи и божества у других народов, следили за выполнением регулирующих ее жизнь норм, включавшихся в общее понятие Pietas, означавшее соблюдение долга относительно родителей, детей, богов, родины. Лары карали злых и нечестивых, забывающих свои обязанности (Plut. Quaest. Rom., 2). У алтаря Ларов возле домашнего очага искал раб спасения от гнева господина: младшие члены фамилии, дети и рабы, принимали активное участие в культе защищавших их Ларов, прислуживая отцу и господину во время священнодействий. По мере развития рабства Лары все более связывались с рабской фамилией, что отнюдь не противоречит их первоначальной природе обожествленных предков, обычных блюстителей справедливости и традиции. К домашним Ларам обращались в различных случаях жизни, и крупных, и мелких. Они помогали найти пропажу, охраняли членов фамилии, отправившихся в путешествие, им приносили первинки плодов.

Фамильных Ларов нельзя рассматривать в отрыве от Ларов компитальных, почитавшихся на перекрестке дорог (compitum) теми, чьи участки примыкали к этим дорогам, т. е. соседской организацией — vicinia. На перекрестке сооружалось святилище с количеством отверстий, соответствующим числу соседей. Здесь Ларам приносились жертвы и, как уже упоминалось, вешались для предотвращения смертных случаев шары и куклы, изображавшие свободных и несвободных членов фамилии.

Здесь же справлялся праздник Компиталий, сопровождавшийся песнями, играми, плясками, состязаниями на приз, трапезами с участием рабов и свободных. Установление Компиталий, как и учреждение пагов и их праздника Паганалии, приписывалось Сервию Туллию (Dion. Halic, IV, 15), а самые Компиталии рассматривались как праздник очищения и стимуляции плодородия, нужного всем земледельцам независимо от их статуса. Впоследствии он стал наиболее демократическим праздником плебса.

Что представляли собой эти Лары соседских общин? Вопрос этот непосредственно подводит нас к вопросу о соотношении Ларов и Героев, с которыми отождествляли Ларов греки, и о том, существовал ли некогда в Риме культ Героев, покровителей общин, известный в той или иной форме у разных народов.

Некоторые исследователи считали, что греки отождествляли Ларов с Героями лишь из-за отсутствия более адекватного эквивалента. Однако трудно себе представить, чтобы хорошо знавшие и римские, и греческие обычаи греки вроде Дионисия Галикарнасского или Плутарха допустили подобное отождествление без достаточных оснований. По-видимому, то, правда, немногое, что мы в этом плане знаем о Ларах, не противоречит такому отождествлению. Лары были тесно связаны с лесом и, по распространенному представлению, жили в лесах и водных источниках. Но там же жили души vi ι i Fortee (термин, применявшийся к знатным людям и равнозначный греческим Героям, как обожествленным царям или предкам знатных родов). Души viri Tortes, обитавшие в лесах, часто непосредственно приравнивались к Ларам, воспринимавшимся, следовательно, как Герои. Но Лабеону, души людей в результате некоторых священнодействий обращаются в богов, именуемых dii animales, так как они возникли из душ — animae, и к ним относятся Пенаты и lares viales (Serv. Aen., III, 1G9, со ссылкой на Лабеона). В другом месте Сервий поясняет, что в рощах живут manes piorum, которые и есть lares viales (Ibid., III, 302), что в рощах почитаются души Героев (Ibid., VI, 673). Лары связывались также с dii indigetes — термин, обычно применявшийся к ставшим богами людям (Brev. expos. Georg., I, 498).

Против возможного возражения о позднем появлении таких представлений под влиянием греков свидетельствует надпись IV в. до н. э., посвященная «Лару Энею» (An. ep., 1960, № 138), где Лар уже несомненно идентичен Герою. Как известно, считалось, что Эней после смерти был причислен к богам под именем Юпитера Индигета (Liv., I, 2), которому понтифики и консулы ежегодно приносили жертвы, и что ему был посвящен лес (Plin. Ν. Η., III, 9, 4). По Дионисию (I, 64), Энею был воздвигнут героон, стоявший и в его время. На близость Героев и Ларов указывают хтонические черты тех и других, функции Героев и Ларов как подателей плодородия и защитников от врагов, упомннавшиеся выше версии о происхождении от Ларов основателей и законодателей городов.

Следы культа Героев, может быть, сохранились в соответственно обработанных рассказах о Горации, победителе Куриациев, поскольку Дионисий упоминает святилище в роще Героя Горация, подавшего голос во время воины римлян с этрусками (V, 14, 16), в преданиях о богах-царях, учивших людей полезным новшествам (т. е. бывших «культурными героями»), с которыми может быть сопоставлена жена царя Тарквиния Древнего, воспитательница и помощница Сервия Туллия Танаквиль, известная также под именем Гаи Цецилии. В храме Сапка стояла статуя Танаквиль с прялкой и шерстью, и ей приписывалось изобретение тканья особого вида туник (Plin. Ν. Η., VIII, 74/1, со ссылкой на Варрона). О почитании римлянами наряду с богами Героев упоминается у Дионисия (I, 32), но имел ли он в виду Ларов или Героев в греческом понимании, неизвестно. Наконец, отголоском культа Героев могли быть предания об основателях городов, но поскольку некоторые из этих основателей были греками и троянцами, предания могли возникнуть сравнительно поздно, под влиянием стремления римлян связать свое прошлое с Грецией и Троей. Божественных прародителей имели цари (например, царь Вей происходил от сына Нептуна Галеза. — Serv. Aen., VIII, 285), народы (например, сабины, происходившие от сына бога Санка Саба. — Dion. Halic, II, 49, со ссылкой на Катона), знатные роды (Фабии считались потомками Геркулеса и дочери Евандра Виндуны. — Fest., s. ν. Favii).

Если принять предположение о первоначальной идентичности Ларов и Героев, можно думать, что гентильные и соседские общины имели некогда своих покровителей Ларов-Героев — предков, учителей, основателей и устроителей их институтов, бывших объектом их культа (характерно, что новобрачная приносила асс не только домашним Ларам мужа, но и его компитальными Ларам, поступая под их защиту как новый член коллектива их потомков или почитателей. — Nonn. Marc, р. 852), и что и в этом отношении римская религия была сходна с религиями других стадиально близких народов.

Культы соседских общин не ограничивались культом компитальных Ларов. На перекрестках, куда соседи собирались по звуку трубы для решения общих дел и обмена продуктами, справлялись праздники аграрной и подземной богини Цереры, сопровождавшиеся песнями и криками, толковавшимися впоследствии как крики отождествленной г Деметрой Цереры, искавшей свою дочь (Serv. Aen., IV, 609), а также праздники Либера-Вакха, когда участники распевали шуточные песни, качались на качелях, раскачивали сделанный из цветов фалл, рядились в маски из коры и листьев и совершали всякие, угодные богам плодородия «веселые непристойности» (Serv. Georg., Il, 385. 387, 389). На праздник Терминалий соседи совместно приносили жертву хранителю нерушимости границ и добрососедских отношений межевому камню Термину, разжигали очистительные костры (Ovid. Fast., IIΙ, 638–659). Характерно, что Термин был связан с мертвыми (Pseudoacr. Ep., II, 59), т. е. опять-таки с предками, блюстителями справедливости и обычая. На перекрестке трех дорог впоследствии почиталась Геката Тривия, богиня колдовства, подземного мира, злых духов, отождествлявшаяся с Дианой, хотя первоначально она, видимо, была близка Церере, связанной со злыми духами — Ларвами и насылавшей на людей безумие. Появилась в Риме Геката значительно позже, но характерна ее связь с перекрестком, игравшим столь значительную роль в культе Ларов и считавшимся у других народов обычным местом появления призраков, фей, белых дам, эльфов, лесных духов, местом, наиболее благоприятным для магии.

Более широкая, чем организация ближайших соседей, община пага (хотя иногда празднества пага и vicinis отождествлялись) также имела своих богов и свои священнодействия, важнейшим из которых была люстрация пага — ритуальный обход его границ, сопровождавшийся жертвоприношениями Матери Земле и Церере (Ovid. Fast., I, 665–694). Церера почиталась многими италийскими племенами, иногда со своим паредром Церусом. С нею отождествлялась богиня Панда, или Эмпанда, в храме которой якобы некогда получали хлеб голодные. Культы пагов восходили к глубокой древности и сохранялись, несмотря на последующее перекраивание земель пагов и приписки их к разным городам. Линия, по которой следовала процессия во время люстрации пага, определяла его границы при земельных спорах и тяжбах. Хранителями пагов в более поздние времена выступали обычно боги общеримского пантеона, например Tuppiter paganicus, Bona dea paganica. Были ли у пагов когда-то свои особые боги, нам неизвестно.

Как уже упоминалось, sacra общин фамильных и соседских не были отделены от sacra гражданской общины в целом, и все, что мы знаем о последних, характеризует их именно как культ общины, отражающий нераздельность представлений о ее территории и ее населении. Как общины других народов, вплоть до сельских общин Европы средних веков и нового времени, Рим имел свое священное дерево — смоковницу (по одной версии, волчица кормила под нею Ромула и Рема), жизнь которой была тесно связана с благополучием города: увядание какой-нибудь ее ветви повергало граждан в смятение. Священен был и дуб на Капитолии, которому Ромул принес свою первую spolia opima (вооружение, снятое с убитого военачальника или царя врага), посвятив ее Юпитеру Феретрию, и более древний, чем сам Рим, каменный дуб на Ватикане (Plin. Ν. Η., XVI, 87, 1). Священный дуб имели также эквы, а в Тибуре чтились три каменных дуба, возле которых основатель города Тибурт получил авгурий. Имел Рим и свой священный очаг — Весту, обслуживавшуюся жрицами — девами-весталками. Ежегодно в первый день марта, с которого когда-то начинался год, в святилище Весты и на очагах курии с особыми церемониями зажигался новый огонь (Macrob. Sat., I, 19, 16), что имеет свои многочисленные аналогии в средневековой и новой Европе: на Ивана Купала — праздник очистительного огня — с помощью трения дерева или выпуклого стекла разводился общественный костер в центре поселения, от огня которого зажигались и домашние очаги. Возможно, та же связь существовала в Риме между очагом города и очагом курий, якобы учрежденных Ромулом, но, вероятно, бывших религиозными центрами общин, вошедших в состав Рима, и домашними очагами, что подчеркивало единство святынь гражданской общины и ее компонентов при приоритете первой, некогда персонифицировавшейся ее жрецом-царем. Связь Весты с царем несомненна (например, раз в год весталки приходили к царю и призывали его бдить. — Serv. Aen., X, 228), но довольно туманна. Видимо, здесь отразились общеиндоевропейские представления, возможно, царь был верховным жрецом Весты, подобно тому как глава фамилии — фамильного очага. Во всяком случае, общинный характер культа Весты не подлежит сомнению. Ее круглый храм около жилища царя — regia — был одной из святынь, символизировавших единство civitas. К ним принадлежали также «гробница Ромула» у Капитолия, хранившееся в regia копье Марса и 12 щитов, из которых один, якобы упавший с неба, был залогом непобедимости Рима, а другие были его копиями, изготовленными по приказу Нумы кузнецом Мамуррием, дабы враги не могли отличить и похитить подлинник. Охрана их была поручена жреческой коллегии салиев Марса, исполнявших во время посвященных ему праздников священные гимны и пляски. Отправлявшийся на войну полководец приводил в движение щиты и копье Марса и говорил: «Марс, бди!» — Mars, vigila! (Serv. Aen VIII, 3).

Общинной святыней civitas были ее Пенаты, якобы привезенные из Трон Энеем. Поскольку они хранились в тайне и приближаться к ним могли только жрецы, впоследствии о них высказывались самые разные предположения и они отождествлялись с самыми разными богами: Аполлоном и Нептуном, Церерой, Вестой и Фортуной, Диоскурами, самофракийскими Кабирами, или «Великими богами», и т. д. (Serv. Aen.. II, 296, 325; III, 12; Macrob. Sat., III, 4, 6, 13; Dion. Halic, I, 68). Один из древнейших богов — Консус (по преданию, именно во время посвященного ему Ромулом праздника Консуалий были похищены сабинянки) был богом подземного хранилища заготовленного на зиму зерна. Мол;ет быть, в его культе отразились пережитки тех отдаленнейших времен, когда собранная с общинных земель жатва поступала в общее пользование и распределялась между гражданами, как хлеб в святилище Эмпанды. В помещенном в жилище царя (regia) святилище Земли был центр коллегии Арвальских братьев, якобы первоначально состоявшей из одиннадцати сыновей Акки Ларентии и двенадцатого — Ромула. За благополучие всей римской общины эта коллегия справляла трехдневный торжественный праздник в городе и в роще «божественной богини» — Dea Dia, кульминацией которого был очистительный обход границ, сопровождавшийся жертвоприношениями, ритуальной трапезой, состязаниями на приз. В своем молитвенном гимне Арвалы обращались к Семонам, сущность которых не ясна, Лазам-Ларам и Марсу, покровителям Рима и его земли. Ритуал Арвалов в масштабе civitas соответствовал люстрации пага и отдельного участка. Обойдя его, владелец приносил жертву Марсу с просьбой устранить болезни, неурожаи, помочь росту зерна и винограда, дать здоровье скоту, пастухам, всему дому и его людям (Cato, 131). Лары Арвалов, скорее всего, были те же предки, хранившие фамильные и соседские общины. Впоследствии Лары города, как Lares prestites, на посвященном им алтаре изображались как двое юношей с собакой (Ovid. Fast., V, 129–136), т. е. так же, как обычно в более поздние времена изображались Лары дома.

Что касается Марса, то мнения о его первоначальной природе расходятся. В своем специально посвященном ему исследовании Германсен собрал данные о культе Марса в различных городах Италии. Он отметил его связь с дятлом, быком, конем и особенно волком, иногда трехглавым (т. е. хтоническим), а также с хтоническими божествами круга Цереры и высказал предположение об идентичности Марса с Церрусом, паредром Цереры в Игувийских таблицах, описывавших церемонию люстрации города, аналогичную ритуалу арвалов; он отметил также обращение к Марсу-Сильвану во время совершавшегося в лесу жертвоприношения за здоровье быков (Cato, 83). Все это привело его к выводу о широких функциях Марса, бывшего не только богом войны, каким он стал впоследствии, но и земли, земного плодородия, растительности. Напротив, Дюмезиль, оспаривает причастность Марса к какой-нибудь деятельности, кроме военной. В пользу его толкования говорит популярность Марса именно как бога войны, сооружение его храма вне границ города — померил (поскольку вооруженное войско не могло входить в пределы города), военный характер коллегии салиев, почитание копья как символа Марса, связанные с его культом празднества очищения оружия и военных музыкальных инструментов, жертвоприношение Марсу коня в октябре с окончанием военных походов.

Некоторые считают Марса божеством дикой природы, всего чужого, опасного, лежащего за городскими стенами. Он должен был охранять город, его жителей и их имущество от враждебных влияний, он указывал путь тем, кто покидал родину в поисках новых поселений; он же давал победу воинам, выступавшим против населения чужой территории. Возможно, что попытки точно очертить функции древнего Марса неправомерны, так как и в данном случае строгая их дифференциация несовместима с фигурой бога-хранителя общины, каким был Марс в Риме и других италийских городах. Такой бог, предок, Герой (все эти понятия близки к Марсу, сын которого основал Рим, а его животные участвовали в основании ряда других городов) заботился обо всех потребностях общины и в мирное, и в военное время. Поэтому к Марсу, как и к Ларам, обращался глава фамилии, а в масштабах всей общины и арвалы, и салии. Превращение Марса в бога чисто военного имело место позже, с окончательной кристаллизацией пантеона.

Богом, тесно связанным с общинным характером древнего Рима, был и Квирин, впоследствии отождествленный с Ромулом. Дюмезиль связывает его с преданием о союзе Ромула с Титом Тацием. Для самих римлян Квирин, бог сабинян, выступает в основном как другая ипостась Марса — Марса «покоящегося», «мирного», храм которого, в отличие от «движущегося» Маиса, Mars Gradivus, был в стенах города (Serv. Aen., III, 35). Современные исследователи возводят имя Квирина к тому же корню, что и «курия» (coviria — «собрание мужей»), и считают его богом народного собрания римлян. Такое толкование объясняет, почему гробница отождествленного с Квирином Ромула находилась на месте древних комиций, а также и самое это отождествление, поскольку Ромул был основателем не только Рима, но и основных его институтов. Отсюда же и близость Квирина к Марсу, соответствующая близости народного собрания и народного ополчения, и содержавшиеся в жреческих книгах обращения к Нога (Юности) Квирина и Viriles Quirini (Serv., Aen., Χ, 610), что, скорее всего, связано с возрастными классами граждан, и сообщение Плиния Старшего о росших перед храмом Квирина двух священных миртах, олицетворявших один сенат, другой — плебс, причем первый процветал до, а второй после Союзнической войны (Plin. Ν. Η., XV, 36, 2). Интересно объединение Януса и Квирина, которому под именем Януса Квирина якобы воздвиг храм Нума (Schol. Veron. Aen., VII, 607), что могло знаменовать связь войны и мира в гпажданской общине, поскольку призыв к Янусу Квирину содержался в формуле объявления войны главой фециалов (Liv., I, 32, 12). Возможно также, что, поскольку Янус как Янус Консивий считался умножителем человеческого рода (Macrob. Sat., I, 9, 14–18), а следовательно, и римских граждан, он мог связываться с богом их общины. Наконец, не исключено, что такая взаимосвязь подразумевала взаимосвязь космического порядка с порядком римской civitas. Фламины Квирина участвовали и в празднике Робигалии в роще божества Робиго, предохранявшего посевы от ржавчины (Ovid. Fast., IV, 305–343), а также от других возможных бедствий (Aul, Gell., IV, 6; V, 12), и они же обслуживали культ Акки Ларентии (Ibid., VI, 7). Очевидно, в их обязанности входило отвращать бедствия от коллектива граждан и чтить его благодетелей.

Таким образом, наиболее значимые римские культы древности были в основном культами общин — фамильной, соседской и гражданской.

Мы практически почти ничего не знаем, как римляне того времени представляли себе мир божеств, но, возможно, как это обычно бывает, он строился по образцу их собственного мира. Наиболее чтимые боги Янус, Юпитер, Марс, Квирин, Нептун, иногда Лар, как и сенаторы, именовались «отцами» — patres. Исконным или заимствованным у этрусков было представление о совете богов (dii consentes) при Юпитере, подобном опять-таки сенату при царе. В священной роще во время Луперкалий призывались божественные девы — virgines divi — аналоги весталок, обслуживавших священный очаг богов, и famuli divi — божественные слуги, так как боги, как и люди, имели прислужников из божеств низшего ранга. Видимо, κ famuli divi относились и лесные божества, и близкие рабам Лары. Такие лесные и домашние духи, слуги богов и защитники слуг известны и у других народов. Судя по формуле объявления войны, произносившейся главой фециалов (Liv., I, 32, 6—14), боги делились на небесных, земных и подземных, однако сфера их действия не всегда была четко разделена. Так, Юпитер был и небесным богом, а под именем Вейовиса и подземным и, как уже упоминалось, имел непосредственное отношение к плодам земли. Диана (хотя неизвестно с какого времени) была богиня и небесная, и земная, и подземная, откуда ее эпитет Тривия и отождествление с Гекатой Тривией (Serv. Aen., IV, 510, 511). Подземным богом мог быть и Меркурий (Ibid., IV, 577).

Возможно, господствующим было представление о трех разграниченных, но взаимосвязанных обществах: обитателей неба (богов), людей и мертвых. Разграниченность сказывалась в разграниченности связанных с ними понятий и установлений. Так, право божеское — fas — не смешивалось с правом человеческим — ius. Посвященное богам изымалось из сферы действия ius и переходило в сферу fas. Действию закона не подлежали весталки (Ibid., XI, 206). Человек мог быть посвящен богам и служить им как раб до освобождения от обязательств, накладываемых посвящением (dum… liberetur sacrationis nexu. — Ibid., XI, 558). Из общины людей исключались те, кого за преступления карали не по человеческим, а по божеским законам, по формуле sacer esto. По Закону XII таблиц (XII, 4) запрещалось посвящать богам спорную вещь, видимо, именно потому, что тяжбу о ней уже нельзя было решать на основе ius. В том же положении оказывались и мертвые — Маны, которых боялись propter cosecrationem (Serv. Aen., V, 45 со ссылкой на Варрона). Мир мертвых был отделен от мира живых, за исключением дней, посвященных общению с ними, когда открывался обычно закрытый вход в подземное царство (возможно, как-то связанный с понятием космоса) и мертвые впускались в мир живых. В эти дни следовало воздерживаться от всяких дел.

Взаимосвязанность же трех миров, вернее, трех сфер мира в целом, отражалась в ряде моментов. Люди не начинали ни одного серьезного дела, не узнав, одобрят ли его боги. Отсюда детальная разработка различных способов узнать их волю, сложная наука авгуров и гаруспиков, постоянное стремление истолковать любое необычное или даже обычное явление как благоприятный или неблагоприятный знак воли богов. Наиболее распространены были попытки узнать эту волю на основании исследования внутренностей (в первую очередь печени) жертвенных животных (искусство, заимствованное у этрусков) и по полету птиц, летевших в том или ином направлении, в той или иной части неба. При самом основании Рима Ромул получил благоприятный знак, увидя 12 коршунов, что предрекало городу 12 веков величия. Ромул считался первым авгуром, и его авгуральный жезл (им авгур размечал части неба, в которых предстояло наблюдать полет птиц) являлся одной из римских святынь и хранился в курии салиев.

Волю богов мог вопрошать и любой глава фамилии относительно своих частных дел, также как римский царь, жрец, впоследствии консул, главнокомандующий — относительно дел, касавшихся всего римского народа. Это не было в собственном смысле гаданием, т. е. попыткой с помощью неких приемов узнать будущее, — речь шла о том, чтобы определить волю богов, дабы не противоречить ей. На волю богов можно было воздействовать искупительными, умилостивляющими жертвоприношениями, очистительными обрядами, составленными по определенной формуле молитвами. Наряду с ними существовала и магия — как вредоносная, каравшаяся по закону (например, в Законах XII таблиц оговорены наказания за заклинания, имевшие целью повредить соседу и его урожаю, — VIII, 1в, 8а_в, 9), так и безвредная, связанная с лечением болезней, благополучием растений и животных, привлечением любви и симпатии и т. п. (многочисленные примеры такого рода собраны Плинием Старшим в XXVIII и XXX книгах его труда).

Из идеи о взаимосвязанности разных миров вытекало представление о постоянном участии богов в жизни людей, их постоянном присутствии в домах, в окружающей природе. В решительные минуты сражений боги иногда подавали голос или другой знак, обеспечивавший победу. Богов врага можно было переманить на свою сторону путем evocatio (Macrob. Sat., III, 9, 2). Они покидали свою общину и становились богами общины римской, воздававшей им культ. На дела живых могли влиять и мертвые, наказывая за пренебрежение к установленным в их честь обрядам (Ovid. Fast., II, 532–534) или должным погребениям: непогребенные мертвецы превращались во вредоносных Ларв, Стриг, Лемуров, опасных для детей.

Древние (возможно, отчасти модифицированные со временем) представления отразились и в формуле devotio. Произносивший ее полководец говорил: «Янус, Юпитер, Марс-отец, Квирин, Беллона, Лары, боги-индигеты, боги Новепсиды, боги, имеющие власть над нами и над врагами, боги Маны, вас я заклинаю, умоляю, прошу как милости, чтобы вы послали римскому народу квиритов силу и победу, а врагов римского народа квиритов поразили страхом, ужасом, смертью. Согласно моему торжественному обету, данному в этих словах, за республику, войско, легионы и вспомогательные отряды римского народа квиритов я предаю вместе с собою легионы и вспомогательные отряды врагов богам Манам и Земле Теллус» (Liv., VIII, 9, 6—14). Как видим, здесь содержится обращение и к основным богам-хранителям римской civitas, и к dii indigetes — обожествленным предкам — Героям, и к dii novensides (по более Распространенным толкованиям, это боги, вновь принятые в римский пантеон, по другим, основанным на этрусской этимологии, это девять богов, имеющих право наряду с Юпитером распоряжаться молнией), и к богам подземного мира. Взаимосвязь разных миров видна и здесь.

У римлян, как и в других древних религиях (хотя менее ярко выражено или стерто впоследствии), существовало разделение на культы исключительно мужские (Геракла, Сильвана) и исключительно женские (Матери Матуты, Доброй богини), функции которых толковались по-разному, поскольку их первоначальный характер был забыт.

Боги различных сословий и статусов если и существовали когда-нибудь, согласно теории Дюмезиля, то следы их стерлись, и то, что мы знаем о соответствующих представлениях, восходит к более позднему времени. Наиболее стойко держалась версия о воздававшихся созданным Ромулом отрядом или сословием всадников культах конному Нептуну и заимствованным путем evocatio из Тускула в 499 г. до н. э. Диоскурам. Тут, скорее всего, отразилось влияние греческих представлений о конном Посейдоне и всадниках Диоскурах. Но возможно, что у римлян, как и у других стадиально близких народов, существовали некогда связанные со сражавшимися на конях viri fortes боги-всадники, о чем и сохранились некие смутные воспоминания. С умножением числа торговцев их богом стал Меркурий, которому по решению народа в 495 г. до н. э. был посвящен храм; одновременно была организована и коллегия торговцев (Liv., II, 27, 6). Покровительницей ремесленников, организация коллегий которых приписывалась Нуме, стала Минерва. Впоследствии любые вновь возникающие коллегии группировались вокруг какого-нибудь божества. Во все времена для римлян человек, не причастный к sacra какого-нибудь коллектива, стоял как бы вне всяких общественных связей и казался поэтому презренным и опасным. Так, Ливий вкладывал в уста противников плебса обвинение плебеев в непризнании святости богов (III, 18, 2–3; 19, 10). В одной контроверсии Сенеки Старшего (III, 21) сын, жалуясь на отца, вознамерившегося выдать дочь замуж за раба, подчеркивает отсутствие у раба семейных святынь, к которым муж приводит новобрачную.

Идея неразрывности коллектива с его божеством сказывалась в таких мероприятиях, как сооружение Сервием Туллием на Авентине храма богине латинов Диане Аррицийской (когда Рим стал главою латинского союза) и перенесение в Рим культа Юпитера Латиариса, обожествленного царя Латина. Впоследствии вокруг храма Дианы на Авентине группировались плебеи и рабы, видимо, первоначально принадлежавшие к числу переселенных в Рим или взятых в плен латинов. Царь Тарквиний Гордый закончил и посвятил на Капитолии храм Юпитера, Юноны и Минервы как центр окончательно оформившегося как единый город Рима. Капитолийская троица оттеснила на задний план троицу Юпитера, Марса и Квирина, и главным богом Рима на все времена окончательно стал капитолийский Юпитер Всеблагой, Величайший — Iuppiter Optimus Maximus.

Капитолийская троица и посвященные Юпитеру Великие игры были в первую очередь связаны с патрициями, и из патрициев вербовались первоначально все члены жреческих коллегий. Все возраставшее за счет переселений в Рим граждан соседних общин население не имело своего официального религиозного центра. И может быть, именно вследствие представления о недопустимости существования какого-то коллектива (общины или сословия плебеев), лишенного связующей силы культа божества-покровителя, в 494 г. до н. э. был основан (по преданию, выстроенный греческими мастерами) храм плебейской троицы Цереры, Либера и Либеры, старых земледельческих богов, чтимых в разных городах Италии. Этот храм, в котором помещался архив народных трибунов, так же как Плебейские игры, устраивавшиеся плебейскими эдилами, был теснейшим образом связан с борьбой патрициев и плебеев. Может быть, в это же время для привлечения плебса был основан храм Сатурна и учреждены Сатурналии. Правда, окончательно они были оформлены как праздник равенства господ и рабов, как воспоминание о «золотом веке» под влиянием греческих Кроний во время II Пунической войны. Но, возможно, аналогичные элементы содержались в нем и раньше, что и привело к отождествлению Сатурна с Кроносом. По мнению Гаже, уступкой плебсу было и введение культа Аполлона, получившего храм в 431 до н. э. Аполлон, как считает Гаже, был близок к пастушескому богу горы Соракты — Сорану, жрецы которого hirpi (т. е. волки) Sorani были сходны с Луперками. Затем этот бог слился с Аполлоном, а тот с Вейовисом, изображавшимся как вооруженный стрелами юноша. Он стоял близко к почитавшейся в Таррацине Ферронии, богине растительности, леса, магии и отпускавшихся в ее храме на волю рабов. Культ Аполлона, считает Гаже, легко мог объединить элементы, стоявшие вне пределов общины и ее религии. Коллегия его жрецов, сперва duumviri, затем decemviri sacris faciundis, первая стала доступна плебеям. Ей были поручены якобы приобретенные Тарквинием Гордым у пророчицы-сивиллы так называемые сивиллины книги, содержавшие написанные акростихами предсказания и предписания, как следует умилостивлять богов, если какое-нибудь бедствие или необычайное знамение показывало, что боги чем-то разгневаны. С взаимоотношениями патрициев и плебеев было, видимо, связано и посвящение в 466 г. до н. э. храма богу верности клятве — Dius Fidius. Fides, по преданию обожествленная Нумой и чтившаяся также другими италиками, была одним из основных понятий, порожденных структурой тогдашнего Рима. В частности, она определяла такой важнейший ее элемент, как взаимные обязательства патронов и клиентов, римлян и подчиненных им общин разного статуса. Впоследствии обожествляться стали и другие считавшиеся наиболее важными добродетели и понятия, как уже упоминавшаяся выше Pietas, Доблесть — Virtus, Honos — почет от сограждан, заслуженный подвигами во имя родины, и др. Обожествление Добродетелей и понятий, к ним близких (например, Конкордии — согласия между гражданами), — уникальная черта римской религии, у других народов не встречающаяся и еще не нашедшая объяснения.

В остальном же, как мы пытались показать, несмотря на скудость наших сведений, нет оснований полагать, что древнейшая римская религия резко отличалась от религий других народов, стоявших на стадии перехода к классовому обществу, и говорить о каком-то особом складе ума и духе римлян, обусловивших такое различие.

Специфика римской религии стала определяться позже, в связи с особенностями развития Рима, отличавшими его от других древних народов. К ним относятся: рано начавшееся передвижение населения из других общин в Рим, a римлян — в выводимые ими колонии; безудержное расширение римской агрессии и римской территории; демократизация общественного строя, обусловившая неизвестную в других странах древности (за исключением греческих полисов) кристаллизацию рабства и свободы. Как эти факторы влияли на судьбу римских верований и культа и какова была судьба первоначальных истоков последних, становится более ясно в эпоху Пунических войн и после них, но кое-что имело место уже и в более ранние периоды. За счет перенесения в Рим культа покоренных общин расширялся римский пантеон. Кроме уже упоминавшихся раньше различных ипостасей Юпитера и Юноны, в него вошли Фортуна Примигения, заимствованная из Пренесте, где в ее храме давались предсказания по надписям на дубовых табличках (так называемые sortes — «жребии»), что и сделало ее в первую очередь богиней судьбы. Культ Фортуны Примигении дополнил культ других Фортун с разными эпитетами, якобы введенный любимцем этой богини Сервием Туллием. Видимо, из Тибура пришел Геркулес, из Таррацины уже упоминавшаяся Феррония и т. д. Большую роль играли и взаимовлияния представлений о разных богах, что усложняло их образ, делало их поливалентными. Выше уже приводились данные Гаже об Аполлоне. Очень сложным, согласно исследованию Шиллинга, был генезис образа Венеры. В нем нашли отражение культ богини садов, персонификации «Милости богов» и черт, присущих греческой Афродите, с которой под влиянием распространения в V в. до н. э. предания об Энее, сыне Афродиты, была отождествлена Венера, ставшая покровительницей его потомков и римлян вообще.

Кое-что заимствовалось у этрусков (искусство гаруспиков и авгуров, архитектура храмов, возможно, некоторые предания, хотя излишнее преувеличение влияния этрусков вряд ли оправданно) и греков, например обряд лектистерний — священной трапезы, устраивавшейся для богов, известный уже в 399 г. до н. э., когда угощение было дано статуям шести богов, ритуал культа Геркулеса на ara maxima.

Смешение населения и демократизация общественного строя определили, вероятно, угасание культа Героев (если таковой существовал) и превращение их в безымянных Ларов. Враждебность масс к патрициям, из которых выходили viri fortes, слияние части плебейских родов, не имевших именитых предков, с патрицианскими, приток извне людей, которым местные римские традиции были чужды, должны были затемнить образы Героев, свести на нет их почитание. Этому же могла способствовать укрепившаяся со времени свержения Тарквиния ненависть к царской власти и крайне настороженное отношение ко всякому выдающемуся лицу, подозреваемому в намерении объявить себя царем. Тот факт, что Законы XII таблиц запрещали предоставление личных привилегий (IX, 1–2), позволяет думать, что уже тогда складывалась впоследствии столь ярко выраженная у Катона идеология, решительно осуждавшая любого, даже самого заслуженного, человека, если он ставил себя выше остальных граждан, и противопоставлявшая возвеличивавших своих героев греков римлянам, могущество которых создавали не отдельные герои, a весь народ, все граждане. Катон, а впоследствии Вергилий называли этрусского царя Мезенция contemptor deorum (бого-сулышк), так как тот приказал приносить себе первинки плодов, причитающиеся богам, а претендующий на божеские почести и есть contemptor deorum (Macrob. Sat., III, 5, 10–11). Такое умонастроение, естественно, не благоприятствовало культу Героев. Напротив, демократический культ Ларов, покровителей всех членов фамилий и соседств независимо от их статуса и происхождения, приобретал все большее значение. Возможно, с ним связан засвидетельствованный Варроном обычай жрецов приносить во время Ларенталий жертву «рабским Манам» на гробнице Акки Ларентии (Varr. L. 1., VI, 24), связь которой с Ларами, как уже упоминалось, не исключается. Рабы-чужеземцы, видимо, не получали должного погребения, их трупы выбрасывались за Эсквилинские ворота (Pseudoacr. Serai., I, 8, 8; Fest., s.v. puteum). Демократизация сказалась и на трансформации всаднического культа конного Нептуна, ставшего только богом моря, на ослаблении связи всадников с Диоскурами.

Одновременно происходила централизация культа и окончательно оформлялся пантеон за счет некоего «естественного отбора» богов. С усилением мощи Рима на первое место, естественно, выдвигались боги, наиболее тесно связанные с его возвышением. Видимо, в эту же эпоху начинает складываться специфическая римская мифология, по форме отличная от мифологии других народов, но по сути имевшая ту же задачу: объяснить прошлое, оправдать настоящее и наметить пели на будущее. Такой задаче в сложившихся условиях, блестяще отвечал «римский миф», видимо, впитавший в себя самые различные элементы древней религии, преданий, легенд, по мнению Дюмезиля, также и общеиндоевропейского наследия. Несмотря на пестроту материала, «римский миф» сложился со временем в более или менее стройное целое, хотя у разных авторов мы видим различные версии его компонентов — истории Энея, происхождения и истории Ромула и Рема, Сервия Туллия и т. д. Но ведущая идея оставалась общей, и она обусловила подбор и препарирование основных эпизодов, какими бы ни были их истоки: индоевропейская мифология, собственные мифы, мифы, заимствованные у других италиков, этрусков, греческих городов Италии. Это — идея исключительности судьбы Рима (предначертанная богами еще тогда, когда Эней уходил из горящей Трои), города, основанного сыновьями бога, пользующегося особым покровительством богов, предназначивших ему беспримерное величие и власть. Боги участвовали в установлении его институтов, а потому служение Риму есть в то же время служение богам, исполнение их воли. Первые цари, Гораций, победивший своих представлявших воевавшую с Римом Альбу двоюродных братьев Куриациев и не пощадивший сестру, осмелившуюся оплакивать одного из Куриациев, бывшего ее женихом; Брут, казнивший вступивших в заговор с Тарквинием своих сыновей; Муций Сцевола, пробравшийся в лагерь врага Рима этрусского царя Порсенны и, будучи пойманным, сжегший руку на его очаге в доказательство стойкости римских юношей; Гораций Коклес, один защищавший от врагов мост, открывавший дорогу в римскую землю; отец и сын Деции Мусы, принесшие себя в жертву подземным богам ради победы римлян, и другие легендарные и полулегендарные лица воплощали и иллюстрировали ведущую идею «римского мифа».

Связанные с ним рассказы в основном группировались вокруг трех тем: история Энея, доримских царей латинов и основания Рима, история первых римских царей и установление республики; первые воины республики и их герои. Как сложны были пути создания таких мифов, видно на примере истории Сервия Туллия. На самом деле он был этрусским или латинским полководцем Мастарной, захватившим со своими отрядами власть в Риме. Согласно общепринятой истории, он был сыном Лара и рабыни (по другой, более рационалистической версии, сыном знатной пленницы), воспитанным женой Тарквиния Древнего мудрой Танаквиль (она предугадала его великое будущее, увидев, как огонь окружил его колыбель, никак, однако, не повредив ему), возлюбленным Фортуны, возвысившей его из рабов в цари, инициатором различных полезных народу установлений (особенно ценза, дававшего возможность людям выдвинуться не по знатности происхождения, а благодаря нажитому умом и деятельной жизни богатству), царем-народолюбцем, погибшим из-за ненависти знати и предательства собственной дочери. Очень важно, что герои всех преданий о ранней римской истории видели свою награду в заслуженном ими признании народа, в его благодарности, оказанном им почете, по не ставили себя над народом, не претендовали на роль, как мы бы сказали, «сверхчеловека». Напротив, те, кто, имея большие заслуги, стремился к власти над народом н противопоставлял ему себя (как, например, Манлий Капитолийский), покрывали себя позором.

Естественным следствием господства над умами «римского мифа» было то обстоятельство, что, в отличие от других народов, по представлениям которых награждали и карали боги, в Риме следы освященной религией этики очень незначительны и, пожалуй, прослеживаются только в рамках фамилии, где носителями этического начала были Лары. Это и понятно, так как на первых этапах истории Рима основное противоречие между неограниченной властью господина и абсолютным повиновением его подчиненных, особенно рабов, проявлялось в основном в рамках фамилии, и только апелляция к религии могла его как-то умерить и сгладить. В целом же высшей этической санкцией было одобрение или осуждение сограждан, а истоком этики была гражданская община. Но так как она сама была неразрывно связана с миром богов, их волей и предначертаниями, то выступавшие против нее в конечном счете выступали и против них.

«Римский миф» обусловил и толкование обрядов и ритуалов, смысл которых был забыт, на основании истинных или легендарных исторических событий. Так, праздник «бегства царя» — regifugium — связывался с изгнанием Тарквиния, а праздник «бегства народа» (poplifugium) — с исчезновением ставшего богом Ромула, которого народ в смятении побежал искать. Праздник Нонны Капратины, когда рабыни одевались и вели себя, как свободные, возводился к подвигу рабынь, которые некогда отправились, переодевшись матронами, к требовавшим заложниц врагам и, напоив их допьяна, подали знак римскому войску, легко перебившему пьяных. Новогодний праздник Анны Перенны интерпретировался как воспоминание о доброй старухе, кормившей хлебом и пирожками удалившихся на Священную гору плебеев.

Видимо, параллельно с генезисом «римского мифа» шла разработка методов общения с богами, уточнение их функций и формул, по которым следовало к ним обращаться. Так создавались понтификальные книги, устанавливавшие, как, в каких случаях и каких богов следует призывать.

В тот же период жреческие коллегии, прежде доступные только патрициям и пополнявшиеся кооптацией, становятся доступными и плебеям, а члены их, в первую очередь великий понтифик, стали избираться народным собранием. Было запрещено дарить и завещать богам, т. е. храмам, землю, чтобы она не уходила из-под контроля общины и не обрабатывалась хуже, чем положено (Cic. De leg., II, 23, 45; Ulp. Fragm., XXII, 6). Опубликование календаря, ранее известного только жрецам, имевшим возможность по своему усмотрению объявлять дни неблагоприятными для народных собраний, судов и т. п., лишило их и этой возможности влиять на политическую и общественную жизнь. Таким образом, в Риме не смогло развиться храмовое хозяйство, в других странах обеспечивавшее влияние жрецов, а сами они не превратились ни в касту, ни в сословие, в какой-то мере противостоящее другим социальным слоям. Религия нередко использовалась в политических целях, но в интересах не жречества, как некоего целого, а в интересах той или иной политической группировки. В результате при обязательном участии граждан в культе тех общин, к которым они принадлежали, они не были стеснены никакой обязательной догмой, что имело огромное значение для развития как римской религии, так и всей римской культуры.

Религия цементировала общины, связывала их с богами и предками, как бы включавшимися в их коллектив, следовавший их указаниям и воле. И именно эта органическая связь устраняла представление о сверхъестественном в позднейшем и современном понимании этого слова. Боги могли разгневаться на какие-то неугодные им, оскверняющие действия, послать необычайные знамения, страшные бедствия, покойники могли быть и благодетельными, и зловредными, но все это входило в естественный порядок вещей, могло быть улажено соответственными искуплениями. Страха перед какими-то стоящими вне мира, вне регулирующих его законов силами не было. А следовательно, не было боязни оскорбить эти неведомые и страшные в своей непостижимости силы отступлением от какого-то предписанного ими и столь же непостижимого человеческому разуму учения, требующего слепой веры, обычно лежащей в основе догмата. Законы религии общин были в конечном счете законами самих общин. Они утверждали основополагающую взаимосвязь изначального органического единства общин и вторичность, производность множественности их сочленов, к числу которых принадлежали и боги.

Не было в римской религии и какого-то божественного оправдания существующей социальной структуры, санкции повиновения низших высшим. Рабы повиновались господам не потому, что так предписали боги, а потому, что господа обладали правом принуждения, действовавшим до тех пор, пока раб не избавлялся от власти господина, получив вольную или сбежав. Граждане были, по крайней мере в принципе, равноправны и должны были во всем руководствоваться прежде всего благом Рима, повиноваться его законам.

Когда позднее римляне сталкивались с племенами и народами, в той или иной мере сохранившими те же общинные отношения, которые были характерны для первых веков истории Рима, они обнаруживали там религиозные представления, весьма сходные с их собственными более ранними верованиями. Частично сходство связано было со свойственным всем древним народам обожествлением гор, водных источников, лесов, деревьев, некоторых животных, иногда антропоморфизированных. Но главной основой сходства была аналогичная социальная психология, обусловленная общинным строем. Общины могли быть кровнородственными или территориальными, и, соответственно, божество могло быть или предком, или покровителем соседств, но во всех случаях оно было неразрывно связано с почитавшим его коллективом, почему боги и богини часто носили имена и эпитеты, производные от названия родов, племен, сел. Такие культы были связаны именно с социальным строем, a не со слабостью эллинизации или романизации. Особенно показательна в этом смысле издавна романизированная долина По, где сохранилось много общин различного тина, почитавших богинь Матерей или Матрон, носивших имена этих общин. Насколько идентично было повсюду отношение общинников к их божествам, показывает сопоставление надписей из района Медиолана и других западных областей, посвящавшихся Matronis et vicanis (например, CLL, V, 5716), с посвящениями из Малой Азии «богу и кометам».

В зависимости от конкретно-исторических условий такие боги могли быть разного тина. У народов, издавна знавших классовое общество и государство, это были повсеместно чтимые боги с эпитетами, произведенными от наименования общины. Такой характер носили, например, боги Малой Азии, почитавшиеся в сельских общинах. У племен, стоявших на более ранней стадии эволюции, в основном прослеживаются два варианта: почитание родом, мелким племенем, поселением группы божеств типа Матерей и Матрон с гентильными или локальными эпитетами, иногда вместе с одним, главным божеством общины, кое-где еще носившим название главы или царя туата — Тевтата, Тауторикса (этот вариант особенно распространен в прирейнских областях, кое-где в Галлии и на Дунае), или почитание одного бога данной общины, носившего ее или свое особое имя (этот вариант особенно характерен для районов Испании с многочисленными гентильными общинами, отчасти для Британии). Во всех западных провинциях в той или иной мере существовал культ обожествленных умерших царей или вождей, изображавшихся в виде всадников, воинов и охотников. Вряд ли оправдано заметное в литературе последних десятилетий стремление связать коней, a также других священных животных исключительно с царством мертвых. Гораздо убедительнее соображения о связи коня и всадника со сражавшейся верхом родоплеменной знатью, по образу которой изображались Герои и некоторые боги, а также о связи коня с царской властью, тем более что там, где вожди сражались на колесницах, колесничими изображались и боги (например, у белгов, не говоря уже о странах древнего Востока). Несомненно, существовали и «культурные герои», хотя нам больше известны аналогичные по своему характеру боги. Первое место среди них занимал общекельтский бог, знаток всех искусств и ремесел — Луг. В Британии известны и боги или «культурные герои» с более частными функциями — Брациак, ведавший пивоварением, Медоций — медом, Рига — пахотой.

Процесс отождествления вплоть до слияния (interpretatio roinana) туземных богов с римскими настолько сложен и многообразен, что, несмотря на многие посвященные ему исследования, он еще не нашел общепринятой и приложимой ко всем случаям интерпретации. Но, исходя из черт сходства между культами древних римских общин и общий провинциальных, можно высказать некоторые предположения. Первые римляне и италики, с которыми начало соприкасаться население западных провинций, были в основном людьми из средних и низших слоев: солдаты и ветераны, выведенные в колонии, отпущенники и рабы, посылавшиеся господами и патронами в провинции для ведения различных деловых операций, мелкие дельцы, искатели счастья и т. п. С местным населением — простым народом — они, естественно, соприкасались гораздо больше, чем наместники и их штат, а также представители римских высших кругов. Interpretatio romana начиналась на уровне народных верований с той и другой стороны, а среди низших и средних слоев римско-италийского населения эти верования, видимо, были более архаичны, чем среди высших классов и интеллигенции. М. Клавель-Левек справедливо замечает, что имелось два уровня синкретизма: один в народе, в крестьянской среде, другой — среди людей обеспеченных. Свои наблюдения она обосновывает иконографией богов, но их, вероятно, можно значительно расширить, предположив, что народы провинций воспринимали римских богов такими, какими они представлялись римско-италийским низам. К фактам, характерным для interpretatio этого типа, можно, например, отнести посвящения германских отрядов в Британии Marti Thingso, т. е. богу народного собрания — тинга, тождественному древнейшему, слившемуся с Марсом Квирину (CIL, VII, 1040, 1041; An. ep., 1923, № 94), и Марсу Тевтату (CIL, VII, 84), тогда как в официальной римской религии Марс давно уже стал только богом войны. Сюда же относятся многочисленные посвящения Марсу с эпитетами, произведенными от наименования племен и поселений, в которых Марс, слившись с туземными богами, выступает, как древний римский Марс, хранителем общины, ее территории и населения. Многочисленны и посвящения Марсу с эпитетами, означавшими «царь света», «светоносный», «мудрый» и т. п., часто прилагавшимися к верховному богу общины племенной или территориальной. Mor Марс выступать и как обожествленный Герой, например, слившись с Героем испанского племени аццетанов Нетоном (Macrob. Sat., I, 19, 5), поскольку и Герои выступали, как хранители общин. Кельтский. Луг (в Галлии и Испании известны и аналогичные Матронам Луговии) часто отождествляли с Меркурием с такими эпитетами, как «мудрый», «знающий» и т. п. Так как Луг мог быть и общинным божеством, выступая вместе с Луговиями, то бог племени мог отождествляться не только с Марсом, но и с Меркурием, например «царь Арвернов» — Меркурий Арвенорикс, Mercurius Channinis, почитавшийся вместе с Matronae Channinae (CIL, XIII, 7781; An. ep., 1945, № 5). Меркурий, почитавшийся в Британии в виде деревянного столба (CIL, VII, 1069, 1070), иногда заменявшего священное дерево общины. Показательны также отождествление в Галлии и на Рейне богинь Матерей, часто связанных с деревьями, рощами, перекрестками, с Бивнями, Тривиями, Квадривиями, аналогичными компитальным Ларам, упоминания Матерей с эпитетом «домашние», сближавшим их с Ларами фамилий, почитание в Испании Ларов кровнородственных и соседских общин с соответственными эпитетами (например, посвящения Laribus Turolices, Laribus Gapeticorum gentilitates, Laribus Tormugebacis Cecaecis, второй эпитет которых происходит от рода Cecciqum, и др.). Здесь Лары, очевидно, как это было и в древнейшем Риме, аналогичны Героям-родоначальникам. Культ таких Героев засвидетельствован и доримскими изображениями всадников, воинов и охотников, особенно многочисленных в Испании и на Дунае, во Фракии и Малой Азии, но известных и в других провинциях, в частности на Рейне, где они появляются позже, но, видимо, связаны с доримскими традициями. На Дунае мы встречаем посвящения «совету богов» — consensui deorum dearumque, consentio deorum и т. п. в соединении с Юпитером, Марсом, Меркурием. «Совет богов», видимо, для Рима этого времени был уже архаическим понятием, но, поскольку оно проникло на Дунай с римскими поселенцами, можно думать, что в народе оно все еще жило и подменило здесь какую-то неизвестную нам божественную множественность. С культом предков, возможно, связаны дунайские посвящения dis Maioribus; с культом множественностей — посвящения сильванам и Сильвестрам, Сильвану и Сильване, Либеру и Либере.

Боги и культы, некогда господствовавшие в древнейшем Риме, порожденные общинным строем и сохранявшиеся в ряде провинциальных областей, были отправной точкой дальнейшей эволюции религии римского мира, эволюции, шедшей в различных его областях с различной интенсивностью, но, видимо, в одном направлении.