Новые знакомства, любовь, но ведь были еще поиски себя… В огромном городе и мире Зое предстояло угадать свое место.

Кроме того, здесь был и практический вопрос — ей не хотелось находиться на иждивении у Барбары. Надо было зарабатывать на жизнь.

Правда, Барбара предложила ей поступать в институт: «Зойка-зайка, тебе надо учиться, знаешь ли, высшее образование никогда не помешает, не беспокойся, я все устрою, а про деньги вообще не думай — положись на меня! Куда бы ты хотела поступить?»

А Зоя сама не знала. В результате решила, что с институтом повременит — в конце концов, несколько лет у нее еще точно есть в запасе, а пока ее задача — найти себя.

Весной она устроилась работать. Когда Барбара узнала кем — чуть не упала в обморок, а Павлик расхохотался, что, учитывая его ипохондрическую натуру и вообще редкую расположенность к смеху, говорило само за себя.

Зоя стала кондуктором в троллейбусе очень интересного десятого маршрута. Дело в том, что путь его пролегал через самый центр города, то есть Зоя целыми днями раскатывала по исключительно красивым местам — Невский проспект, набережная, Дворцовый мост, Васильевский остров и обратно в центр. Красота! За два месяца она узнала город так, как при иных обстоятельствах не смогла бы узнать и за годы жизни в нем. Зоя с восторгом делилась впечатлениями с Басей и Павликом, а те не могли удержаться от иронии.

Павел так тот вообще откровенно насмехался над ней: «Ну, ты, Зойка, даешь! Нет, конечно, кому-то кататься в „Роллс-Ройсе“, а кому-то — на тралике, закон жизни! Все правильно — „Роллс-Ройсов“ на всех не хватит, траликов объективно больше, но непонятно, чему ты радуешься, прямо светишься от счастья!»

Зоя, улыбаясь, отвечала, что город для всех одинаков, смотришь ты на него из окна «Роллс-Ройса» или тралика — неважно. А радуется она потому, что каждый день видит город.

Павлик усмехался — он не любил Петербург и уж точно не находил его красивым: «Унылый, серый, провинциальный, грязный, невозможный, ничуть не похожий на европейскую столицу город! Ну разве что по контрасту с твоим Скотопригоньевском может казаться красоты неземной!»

Зоя смеялась в ответ: «Дурак ты, Павлик, и ничего не понимаешь…»

В общем, те два весенних месяца в десятом троллейбусе она вспоминает как очень хорошее время.

Она уволилась, когда придумала для себя новое место — следующим пунктом в Зоиных поисках стал Эрмитаж. Ей настолько нравилось там бывать, что однажды она всерьез задумалась — а почему бы не устроиться работать, по крайней мере, не придется всякий раз платить за входной билет. И главное — она сможет узнать этот удивительный мир изнутри.

Когда она устраивалась на работу в качестве смотрителя, ей на выбор предложили несколько мест. Можно было выбрать тихий дремотный зал Древнего мира, который рядовому работнику представлялся, вероятно, более удобным вариантом — посетителей там всегда меньше, в иные дни — вообще единицы, сиди себе, посапывай на пару с каменными идолами, они компания нешумная, особо не напрягают. Но Зоя выбрала, пожалуй, одно из самых «хлопотных» мест, популярных и проходных, — залы импрессионистов на третьем этаже, а там, в особенности в весенне-летний период, настоящее столпотворение — смотреть приходится в оба.

«Тебе не скучно? — спрашивала Барбара. — Целый день на одном месте, это ж сдуреть, наверное, можно!»

«Ты что?! — искренне изумлялась Зоя. — Как может быть скучно, когда у меня целый день для радости! Я среди этих картин… А потом, мне интересно наблюдать за людьми! Знаешь, у некоторых такие просветленные лица, когда они входят в зал и видят это чудо! На днях мальчик лет пяти, увидев картину Гогена, застыл перед ней, раскрыв рот. У него даже, представляешь, слюна потекла! Вот настоящий, ненаигранный, восторг! Уж точно — волшебная сила искусства! Знаешь, я где-то слышала историю о том, как дети пришли в театр, а после спектакля у всех стульев были лужицы, потому что малыши описались. Вот это настоящее искусство, понимаешь? И эти картины — они настоящие… А еще во время рабочего дня я часто подхожу к окну и смотрю на площадь. Из моего окна виден Ангел. И я его наблюдаю как бы с другого, чем с твоей крыши, ракурса».

Барбара только вздохнула в ответ: «Чудная ты, Зоя!»

Павел тоже не понимал Зою: «Работу нашла какую-то бабуськинскую! Не спеши, туда ты всегда успеешь! Вот станешь нафталиновой старушкой, тогда и будешь днями напролет беседовать с Ангелом, а пока найди себе что-нибудь такое… Чтобы если уж амбиций нет, так хоть бабло зарабатывать!»

Но что поделаешь — беседы с Ангелом ей были дороже бабла, хотя в какой-то момент она уступила… Нет, не из-за бабла, а скорее из-за мыслей, которые стали нет-нет да появляться: «Что, если Павлик не может меня полюбить из-за того, что я не такая, как все? Он говорит, что я чудачка и в пяти минутах от титула городской сумасшедшей, что ему меня жаль. А все это явно лежит в иной плоскости, чем любовь… Возможно, надо забыть чудачества, закрыть глаза на то, как невыносимо прекрасен город, и просто жить — совершить над собой волевое усилие, начать зарабатывать деньги и постараться, как они говорят, реализоваться».

Именно тогда Барбара предложила ей работу в модельном агентстве. Зоя удивилась: она всегда скептически относилась к своей внешности, тем не менее предложением воспользовалась — чем не сфера для реализации? Да и Павел горячо поддержал эту идею. Кажется, даже взглянул на нее с уважением — надо же, моделька!

Зое с ходу предложили рекламировать косметику и одежду для подростков, объяснив, что у нее подходящее лицо — рисуй что хочешь — плюс фигура в полном соответствии с модельными параметрами.

Ей неплохо платили и отнеслись к ней лояльно, тем не менее Зоя чувствовала себя здесь не так комфортно, как в троллейбусе десятого маршрута. Ей вообще было сложно представить себя в индустрии моды. Не то чтобы этот мир казался ей неправильным, искусственным или нечестным — нет, просто он был не для нее.

Она постаралась принять правила игры, решив, что на какое-то время предоставляет лицо и тело в аренду, не более того. У нее были показы и сессии, но она понимала, что никогда не сможет заниматься этим всерьез. Когда ей предложили поработать за рубежом, она отказалась. Многие из девушек сочли бы этот контракт весьма выгодным, а перед ней даже не встала проблема выбора: «Оставить город, Павлика и уехать куда-то от них? И речи быть не может!»

Барбара пыталась ее направить: «Зоя, у тебя есть все шансы состояться в модельном бизнесе! Ну, посмотри на себя — конфетка, а не девушка! Мир будет у твоих ног, не говоря о каком-то Павлике!»

Бася повторяла, что Зоя должна серьезнее отнестись к этой работе, постараться получить хорошие контракты, а для этого «немного измениться» — начать стильно одеваться, завести полезные знакомства, перестать витать в облаках.

Понимая, что щедрая, великодушная Барбара желает ей только хорошего и хочет помочь бедной провинциальной родственнице, Зоя тем не менее отвергала любые попытки себя переделать: «Я такая, какая есть, и хотела бы позволить себе роскошь остаться собой. Полезные знакомства? Бася, но это пошло и скучно! Контракты? Ну я же не отказываюсь от того, что предлагают, а специально выискивать не умею. Хорошо одеваться? Бася, мне все равно никогда не стать тобой! Все это замечательно: флакончики, платья, дорогая обувь и шелковые платочки, но… Это не мое. Буду самой себе напоминать ворону, сдуру напялившую павлиньи перья!»

Кстати, когда Зоя только приехала в город и познакомилась с Барбарой, та предложила ей подобрать эффектную дорогую одежду и посетить своего стилиста. После недолгого размышления Зоя отказалась. Тогда Барбара захотела подарить ей что-нибудь из своего гардероба и щедро распахнула дверцы шкафа. Зоя заглянула туда, а там смешались все цвета радуги и бренды. Шкаф ну очень уважающей себя женщины. Зоя поняла, что ей при всем желании не дотянуться даже до нижних полок (а желания и нет, как ни странно!), и от подарка отказалась.

В общем, любуясь Барбарой, восхищаясь ее женственностью и шиком, Зоя тем не менее не стремилась ей подражать. Она слишком ценила свою независимость и предпочитала оставаться самой собой: чистое, без всякого макияжа, лицо, длинные волосы, собранные в хвост, джинсы.

В первый раз, увидев себя в придуманном для сессии образе, Зоя неприятно поразилась — это не я, а какая-то раскрашенная стерва! Потом стала привыкать к метаморфозам, хотя после съемок или показов ей всегда хотелось быстрее умыть лицо и стянуть с себя неудобные тряпки.

Но главное, работая в агентстве, Зоя все время как будто ждала какого-то подвоха и наконец — надо же — дождалась!

А начиналось все довольно симпатично… Одна из Зоиных коллег-моделек неожиданно проявила инициативу на сближение — улыбнулась ей, подмигнула, завязался разговор, хотя разговаривать с девушкой Милой было особо не о чем. Она и двух слов не могла связать, правда, ей и не надо было — с такой-то внешностью! Мила обладала фантастической красотой: огромные синие глаза, белая фарфоровая кожа, кроме того, совершенно роскошное тело с такими округлостями и формами, что в агентстве она считалась моделью особого формата. В отличие от Зои она могла рекламировать не только подростковую одежду, но, скажем, чулки или белье. И рекламируемый ею товар покупался, потому что Мила была убедительна в роли соблазнительницы!

Зоя любовалась ею, как произведением искусства, правда, предпочитала делать это, когда новая знакомая молчала — стоило красавице раскрыть рот, как из него бессчетно вылетали «блины», междометия и прочие жабы.

Вряд ли этому знакомству суждено было перерасти в дружбу — оно держалось лишь на энтузиазме Милы (кстати, Зоя подозревала, что интерес вызывает не она сама, а факт ее родства с известной Барбарой Лесневской).

Однажды, когда Мила в очередной раз пригласила Зою на «клевую вечеринку», та из вежливости сделала ход конем: «У меня сегодня встреча с друзьями, хочешь, идем со мной?»

Мила согласилась, и вечером они поужинали вместе с Павлом и Мишей в ресторане. Потом гуляли по городу, катались на пароходике.

Все бы ничего, но у Зои остался какой-то неприятный осадок, ей показалось, что на Павла красота Милы произвела большее впечатление, чем следовало. С него даже слетела ипохондрия, весь вечер он был исключительно любезен и весел, отчего Зоя невольно погрустнела. Странная все-таки штука — любовь…

Ну ладно — на следующий день Зоя постаралась забыть об этом вечере и изжить ревность (оно и правильно — нехорошее чувство, разрушает!), но история имела неожиданное продолжение.

Зоя вдруг стала замечать, что Павел внезапно стал чем-то сильно занят. Один вечер — занят, второй — занят, после третьего, проведенного в обществе Миши, Зоя сочла возможным поинтересоваться, а чем, собственно, занят Павлик. В ответ — ледяное молчание. Но вскоре все выяснилось само собой.

Соседи же по лестничной клетке, что очень мешает сохранять конспирацию.

Как-то не вполне добрым утром Зоя вышла из квартиры — и столкнулась нос к носу с Милой.

— А ты что же здесь, Мила?

У той был такой смущенный взгляд, что, в общем-то, стало понятно, что она здесь…

Зоя благородно дала Миле уйти без склок и выяснения отношений, однако тут же постучала в дверь Дубровских. Отодвинула сонную Наину, открывшую ей, и промчалась прямиком в комнату к Павлику.

А он, неверный, спал, безмятежно и сладко. И выражение лица у него было… Одним словом, такое, что Зоя утвердилась в своих худших подозрениях. Ей стало так больно — просто на разрыв.

Она представила Милу — красивую, с фарфоровым лицом и бездумными глазами, и задохнулась от обиды: «Ну ладно, ты любишь Барбару, и на это я внутренне согласна, понимая ее масштаб. Но Мила! Это ничтожество! Пустое, смешливое существо!»

Она разбудила Павлика, чтобы сказать слова, которые прозвучали хлестко, как пощечина:

— Как ты мог?! С ней! Это все равно что заниматься любовью с резиновой куклой из секс-шопа!

Павлик даже опешил:

— Ты что? Сдурела?

Тогда она подкрепила слова настоящей пощечиной. Наотмашь!

И ушла.

Три дня ей было так плохо, что не передать — до физической боли, когда без пауз и передышек, на износ — больно, больно, сплошной комок боли…

А на третий день Павлик вдруг сам пришел к ней, как ни странно — тихий и словно виноватый. Они долго сидели рядом. Молчали. Потом он сказал:

— Знаешь, она ужасная дура. Я, веришь, сам пожалел…

— Пожалуйста, избавь меня от подробностей! — сморщилась Зоя.

Уходя, он предложил поехать завтра в Павловск. Погулять. Зоя кивнула. Вот и все. Как будто ничего не было.

Она никогда потом не напоминала ему про Милу. Кстати, больше у него с ней ничего не было. Это Зоя знала точно.

А вот ей было сложно встречаться с Милой в агентстве и еще сложнее — удержаться от вполне объяснимых негативных эмоций. Зоя не хотела чувствовать раздражение, злобу, нечто разрушающее. Не лучше ли просто исключить Милу из своей жизни, уйдя из агентства? Да и что ей здесь делать? Ясно же, что этот мир никогда не станет для нее своим. Зачем терять время?

И Зоя ушла из модельного бизнеса.

Барбара ей чуть плешь не проела: «Ты с ума сошла! Бросила перспективную работу!»

Потом попыталась помочь — то одно место предлагала через знакомых (солидная компания, и деньги неплохие!), то другое. Зоя вежливо отказывалась: «Ну как ты не понимаешь, это все не мое!»

Тем не менее ей было приятно, что Барбара о ней заботится — она уже тогда поняла, как сильно изменилось отношение Барбары к ней.

В самом начале их знакомства это была лишь дежурная вежливость, не более того. А потом, очень не сразу, стали, как трава сквозь асфальт, медленно и трудно пробиваться теплота, сердечность, привязанность, забота…

Зоя поняла это, когда заболела — простудилась, просидев всю ночь под дверью Павлика, который появился лишь под утро.

Барбара, увидев утром замерзшую несчастную Зою, кричала не останавливаясь: «Дура-дура-дура!»

А когда Зоя свалилась с тяжелейшей ангиной, оставила все дела и трогательно за ней ухаживала. Молоко в постель, чаи с малиной и всякие душеспасительные беседы. Трогательно — Барбара даже отменила поездку с Эдом на съемки, что, как догадывалась Зоя, было для нее нешуточной жертвой.

Барбара давала ей лекарства и говорила исключительно правильные вещи о том, что нельзя чего-то столь страстно желать и нельзя в ком бы то ни было так — до полного забвения себя — растворяться. Зоя слушала и выздоравливала. От ангины. Увы, излечиться от опасных мыслей и еще более опасных, горячих, как лихорадка, чувств было невозможно.

А тут еще наступила осень, с хандрой и затяжными дождями. И город открылся Зое с иной стороны. Он словно испытывал ее на прочность. Жестко и безжалостно: «А ну-ка, посмотрим, что ты собой представляешь!»

В какой-то момент ей захотелось уехать, сбежать: «Я сдаюсь, потому что этот город меня так и не принял».

Она уже собиралась взять билет и вернуться домой, но ее намерение жестко пресекла Барбара: «Нельзя сейчас уезжать. Это будет капитуляция! Поняла?»

Барбара окружила Зою вниманием и заботой, и, возможно, именно из-за нее Зоя осталась.

Ей захотелось изменить жизнь, по возможности — стремительно и необратимо. И она устроилась работать стюардессой.

На самом деле она страшно боялась самолетов, то есть просто до колик. Боязнь летать была ее единственной, зато очень сильной фобией.

Но поскольку ей было так плохо — просто до физической боли — от осознания того, что Павлик любит не ее, а другую, что она задумалась: а может, в лечебных целях, сознательно сделать себе еще хуже?

К тому же если она пересилит себя, научится каждый день «входить в зону стресса», побеждать страх, и — мимоходом — себя, ей удастся справиться и с другими проблемами.

Первый рейс оказался трагикомическим. В середине полета ее вызвал пассажир, мужчина вполне брутальной наружности, и, стуча зубами от страха, признался, что у него аэрофобия.

Зоя лучезарно улыбнулась:

— Ну что вы?! Согласно статистике, самолет — самый безопасный вид транспорта! Сейчас я принесу вам успокоительное!

Накапав товарищу валерьянки, Зоя тут же осушила ее сама.

Первое время ей приходилось преодолевать себя — выглядеть уверенной, спокойно выполнять свои обязанности, в то время как отчаянно хотелось где-нибудь в салоне поискать пятый угол или вообще закричать: «Остановите, я передумала, дайте выйти!»

В общем, пересилить себя — задача не из легких.

Кстати, первое время, уходя в рейс, она совершенно серьезно прощалась с Павликом так, будто — кто его знает — могла не вернуться. Вот из-за этого «кто его знает» Зоя на прощание целовала Павлика особенно нежно. Он, конечно, ничего не понимал. Но ему и не нужно было понимать.

Она часто вспоминала красивый фильм про странную девушку-стюардессу и невольно проецировала трагичный финал той истории на свою собственную жизнь — представляла, что когда-нибудь не вернется из рейса, и Павлик, узнав о ее гибели, будет жестоко страдать. Что-то такое безусловно сладостное было в подобных фантазиях.

Барбара, узнав о ее выборе, пожала плечами:

— Не понимаю… Романтика, не иначе?

Зоя совершенно серьезно ответила:

— Да какая романтика? Так… Подай, принеси. А если кого стошнит в салоне — совсем грустно. Но я привыкну!

И действительно привыкла… Даже страх как-то стал растворяться, что ли…

Вот такой долгий путь — от троллейбуса до самолета.

Зое казалось, что это немало.

Сейчас, в такси, события этого года пронеслись перед ней, как улицы и дома за окном машины.

Она чувствовала шальную радость; настроение было как в детстве, когда от Нового года ждешь чего-то необыкновенного. Хотелось всех поздравлять и желать всем нового счастья.

В чемоданчике лежали подарки (Зоя взяла их с собой в рейс): платок Наине, редкая книга для профессора и нечто особенное для Павлика.

Зоя выбирала подарки с любовью — она искренне привязалась к родным Павлика и любила бывать у Дубровских.

Промчались набережные, площади, яркий, сверкающий огнями Невский, и наконец такси остановилось возле дома, в котором живет ее счастье.

— С наступающим! — выдохнула Зоя.

Таксист улыбнулся:

— С Новым годом, барышня! Удачи и самой красивой любви!

Она взбежала по ступеням. Сердце ухало — вот сейчас откроются двери, и она увидит его…

— Ну, снега им насыпали! — расхохотался Рыцарь. — Ни пройти ни проехать, последние сто лет такого не припомню! Все бы тебе, Нимфа, шутки шутить! Снегу-то столько зачем?

— Затем! Декорации должны быть красивыми и настраивать на лирический лад. — Нимфа вздохнула. — Слушай… Тут такая история. Женщина, скажем деликатно, в возрасте… Ну, по человеческим меркам. Приехала специально на Рождество издалека. Когда-то жила в этом городе. Любила. Не без страданий.

— Давай короче, — попросил Рыцарь. — Суть в чем?

— Она очень хочет увидеться с тем, кого любила, о ком страдала, кого не забыла… Хотя, кажется, дама и сама себе боится в этом признаться… А старик профессор был бы счастлив. Как раз сейчас о ней мечтает!

— Ну и что?

— Ну и то. Как думаешь, устроить им встречу в веках?

— Устрой, — улыбнулся Рыцарь. — Жалко, что ли… Все-таки Новый год. Чего-то они всегда ждут от этих дней. Не будем разочаровывать!