25. Виктор Ефимов
Переждал Виктор месячишко и с первым пароходом рванул во Владивосток. А оттуда поездом до Уссурийска. Покрутился недельку в городе, на переговорный пункт сходил, матери позвонил, по почте им с бабой Глашей сто рублей отправил, та снова в больнице лежала. И уже по наводке одного портового сел на попутку и поехал в Гагатинский кооппромзверосовхоз.
Да, не насвистели мужики – такой природы он еще нигде не видел. Тут тебе и поля, и горы, и реки, и озера, чистые, синие, глубокие, а вдоль берега лотос цветет. В лесах чего только не водится. О таком зверье он раньше лишь в книжках читал: колонок, барсук, горностай, росомаха, рысь, бурундук, косуля, лось. Определили его в помощники к одному старому охотнику, Савве Никитичу. Тот в ту пору уже восьмой десяток разменял. Снова пошла у Виктора учеба, в охотничьем деле премудростей много. И лес, и зверье понимать надо. Одной меткой стрельбы недостаточно.
Но не успел Витек на новом месте освоиться, как телеграмму от матери принесли – баба Глаша умерла. Он хотел было в Ярославль сорваться, да какой тут… телеграмма до их захолустья аж пять дней шла. Бабушку без него схоронили.
И накатила тогда на Витьку тоска, заслонила собой все, чем он до этого жил. Даже сберкнижка больше душу не грела. Тошно было так, что неделю в избе провалялся, ничего не ел, только пил, но от водки легче все равно не стало. Пришел к нему в один из таких дней Никитич, почмокал губами, посочувствовал и говорит:
– Ты, парень, однако, в лес сходи. Там все горе лечат. Вот я тоже, как поминки по бабе своей справил, в тайгу на неделю ушел… Бурхан человеческое горе сразу учует и поможет…
Про Бурхана Витька еще раньше от Никитича слышал. Другие охотники тоже о нем рассказывали. Ох и суеверный они народ. Верят, будто этот Бурхан – всесильный Хозяин леса, вся тайга по его указке живет. Перед каждой охотой молитву ему творят, поляны водкой кропят четырехкратно на все стороны света, чтоб Хозяина задобрить.
От слов Никитича Витька тогда отмахнулся, не для него все эти сказочки писаны, но в лес все-таки собрался… километров на пятьдесят в тайгу ушел, до самого Медвежьего Бока… Там лес в реку упирается, берег крутой, высокий, подветренный, а внизу к поваленной сосне медведи рыбу ловить приходят.
Четверо суток провел Витька в тайге, на обратной дороге даже заплутал, если бы не собака, которую ему Никитич дал с собой, мог и сгинуть.
А как вернулся в поселок, так сразу ее увидел. Ладная, высокая, стоит у заготконторы с бригадиром разговаривает. Коса черная, в руку толщиной, с блестящим отливом, а глаза ярко-синие и смотрят смело, будто с вызовом.
– Откуда же ты такая красавица приехала? Что-то я тебя раньше здесь не встречал.
– Так из отпуска. У родителей в Уссурийске гостила. – Улыбка осветила лицо девушки.
– И как же тебя зовут, красавица?
– Глафира, Глаша, – ответила она. – А вас как?
Витька даже чуть рюкзак из рук не выронил, смотрит на нее и молчит, как зачарованный. «Бывает же такое! Никак и вправду Бурхан постарался, вместо одной Глафиры другую ему нашел, да еще какую!»
В поселке Глаша Петрова заведовала библиотекой, приехала по распределению после техникума. Именно тогда, через ее красоту, Виктор и пристрастился к чтению. Тем более что время свободное у него появилось, а заняться по большому счету было нечем. А в библиотеке и разговор культурный, и интерес. Только на Глашу его обычные подходцы почему-то не действовали, хоть встречала она его всегда с улыбкой и слушала с интересом. Приветливая, вежливая, но не более…
– Не ты первый, парень, не ты последний, кто к нашей Глафире клинья подбивает, – сказала Витьке хозяйка, у которой он в совхозе комнату снимал. – Зря стараешься. Жених у нее есть, скоро приехать должен. Он в Москве институт закончил, на охотоведа выучился.
Через неделю Витька сам с этим охотоведом познакомился, но в библиотеку все равно ходить не перестал. «Ничего, я упорный. Еще посмотрим, чья возьмет».
Зима в Уссурийском крае не в пример колымской – короче, светлее, тише. Нет здесь таких ветров и сырого холода. Хотя тоже бывает, когда мороз за сорок градусов месяц стоит. Но для пушного зверя это даже полезно. Перезимовали гагатинцы хорошо – пушнины, мяса в тот год сверх плана сдали. А по весне надумал председатель новые технологии в работу внедрять. Понятное дело, Глафирин охотовед выслужиться захотел. Тоже нашелся, умник.
Послали их как-то раз вместе с Ефимовым в тайгу новые капканы на соболя настораживать. Поклажа у обоих тяжелая, поэтому шли не спеша. Витька все больше молчал, чего зря языком молоть, а умник Глафирин, Игорем его звали, как лектор в клубе, рта не закрывал. Сначала про новые промысловые технологии мозги полоскал, а потом, будто специально, про свою личную жизнь стал Витьке докладывать. Так все, мол, у них с Глафирой расчудесно складывается, что хоть в присядку пляши. Свадьбу в Уссурийске отпразднуют, и назад в зверосовхоз, председатель им уже жилье обещал. И говорит, и говорит, будто его за язык кто-то тянет. Если бы умник этот про свадьбу тогда не сказал, может, и жив остался бы… Потому что у Витька от его слов будто черная пелена перед глазами встала. Такая ненависть накатила, что он сам толком не понимал, что делал, что говорил и как предложил охотоведу до Медвежьего Бока дойти, к тому самому обрыву его подвел… А дальше… тайга следы укроет, зверь-то по весне голодный.
Искали Игоря всем совхозом, неделю, а то и дольше… На поиски охотоведа Витек ходил в первых рядах, и так прилюдно себя винил, что ему поверили. И милиционер, который из района приезжал, тоже. Витьке фарт и тут не изменил – никто так и не догадался…
Потом Ефимов обождал несколько месяцев и в библиотеку пошел, к Глафире. Обхаживал ее долго, по-умному, без напора, но все равно ничего у него не вышло. Глафира держалась как кремень.
– Ты, Виктор, на меня зря время не трать, не могу я Игоря забыть.
– Эх, хороша Глаша, да не наша! – с улыбкой ответил он, а у самого слезы в глазах стоят. Внутри словно оборвалось что-то.
«Ну, коли так, нечего дольше в этой глуши сидеть. – В один день собрался и уехал. Решил: Сначала в Уссурийск, а там посмотрим…»
Синеглазая Глафира еще долго у него перед глазами стояла, ночами снилась. С тех пор ни к одной женщине не испытывал Витька Ефимов ничего подобного. Казалось бы, столько баб в его жизни было, взялся как-то подсчитывать, да на пятом десятке со счету сбился… И если проклевывалось в его душе что-то отдаленно напоминающее любовь, то Витька безжалостно давил это в зародыше. Потому что к бабьему племени у него раз и навсегда отношение переменилось. Чем к ним хуже, тем лучше. Слабости тут не место.
Даже когда Ефимов жениться надумал, то жену свою, молоденькую девчонку москвичку (по этой причине он, кстати, и женился), всегда в строгости держал. Познакомились они в Ялте, Витька тогда спасателем на пляж устроился, на сезон. Вся работа плавать да по пляжу ходить, мышцами поигрывать. Вот уж где от баб ему отбоя не было. Нина к его вышке сама подошла и, краснея, о какой-то ерунде спросила. Разговорились, вечером с ее подружками в кафе пошли, потом на танцы. Смотрит Виктор, девчонка-то как пластилин– тает. Зацепило, значит, крепко зацепило. Тогда Ефимов и решился предложение сделать, как-никак ему двадцать восьмой год пошел. С каникул Ниночка вернулась с опозданием и не одна. Дождалась Москва-столица Витьку Ефимова. Правда, с родителями невесты в профессорской семье поначалу не все гладко было. Но куда ж они денутся с подводной лодки!
С Ниной они прожили шесть лет, из которых пять Виктор в юридическом заочном учился. Не успел диплом получить, как совместная жизнь дала трещину. Нинка из-за детей очень переживала – после первого аборта она по-женски заболела, долго лечилась, но все без толку. Вот нервы у нее и сдали. Ревновать стала Виктора к каждой юбке, не без повода, конечно, и скандалы закатывать. Один раз даже кухонный нож схватила. Тогда Витька в нервную клинику ее отвез, а сам на развод подал. Тем более что надежный тыл у него уже имелся – двухкомнатная квартира в самом центре Москвы, с хозяйкой он за несколько месяцев до развода сошелся – Лина, образованная дамочка, кандидат наук, археолог, уже в возрасте, зато безо всякого романтического тумана в голове.
– Меня в Москве не будет месяца три, хочешь – живи, коли ты такой бездомный, – мимоходом сказала она Виктору, собирая сумку.
Виктор поблагодарил хозяйку за широкий жест, но пожить в ее квартире ему так и не пришлось. Оседлая жизнь надоела, он уволился с работы и уехал вместе с Линой в археологическую экспедицию в Узбекистан. «К северу от Самарканда, за небольшой, пересыхающей летом речушкой Сиаб тянутся мрачные серо-желтые холмы. Уже более ста лет они, как магнит, притягивают к себе русских исследователей, путешественников, храня под тоннами песка и пыли тайны древнего Афросиаба», – писали в газетах.
– Афросиабом звали одного героя, мифологического короля Турана из поэмы «Шахнаме», – объяснила Виктору Лина, – так же называлось и городище, где 2000 лет назад вовсю кипела жизнь, шла торговля, процветали ремесла.
Крупномасштабные раскопки под Самаркандом были предприняты уже в советское время, а с 1965 года после целой серии уникальных находок у подножия Афросиаба вырос большой палаточный городок. Как в настоящем городе, в нем было все, что требовалось для работы и отдыха: современное оборудование, автопарк, фотолаборатории, медпункт, кухня с холодильниками, душевые, были даже волейбольная площадка и стол для пинг-понга.
– Поначалу, Вить, работа может показаться тебе немного нудной, – объясняла Лина. Вдохнув полевой воздух, она, казалось, помолодела лет на десять-пятнадцать. Выцветшие шорты, футболка, кепка с козырьком – ни дать ни взять студентка на практике. – Тут, как говорится, «копай глубже, кидай дальше», хотя копают только на штык, глубже нельзя – подъемного материала много. Ну да ничего, недельку, две покопаешь, потом переведем тебя на зачистку – это дело более интеллектуальное, тонкое, терпение требуется.
В лагере Лина чувствовала себя как рыба в воде, работала сутки напролет и вниманием своим Витьку не доставала. Дышалось ему вольно, хорошо. Раньше он представить себе не мог, что раскопки привлекают такое количество народу – помимо специалистов в полевом лагере жили и работали десятки людей самых разных возрастов, далеких от археологии: инженеры, музыканты, художники, журналисты, учителя, студенты. После работы в городке начиналась совсем другая жизнь. По вечерам у костров пили и пели песни, играли на гитарах, травили анекдоты, занимались йогой, крутили романы…
Жадный до впечатлений, легко обучаемый, как губка впитывающий все новое, Ефимов смотрел, слушал, мотал на ус, учился, заводил знакомства.
Одним из его новых знакомых стал Фархад Салахов, археолог из Баку, молодой – он был всего на два года старше Виктора, – обаятельный, веселый, без малейшего акцента говорящий по-русски. Он был прекрасно образован, кандидатскую защитил сразу после института, за поистине энциклопедические знания в лагере его так и прозвали Знайкой. Во время вечерних посиделок увлекательные истории Фарика пользовались особой популярностью, вокруг их костра собирались большие компании. Некоторые специально приходили его послушать, так сказать, ходили «на Фарика». Виктор стал одним из его самых благодарных почитателей. Рассказы о знаменитых археологах и их сенсационных открытиях увлекали. Никогда прежде Ефимов не слышал ни о Генрихе Шлимане, ни о Говарде Картере, ни тем более о графе Уварове, Пиотровском, Мельгунове, Герасимове, Сарианиди… сасанидском серебре, бактрийском золоте. Древние сокровища манили, а звездное небо, пустыня, руины Афросиаба и разбитый на квадраты раскоп, обещающий встречу с непознанным, служили декорацией к рассказам Фарика и бередили воображение. От Салахова Ефимов впервые узнал и о пророке Заратуштре и всемогущем Ахура-Мазде, о древней религии огнепоклонников и священной Авесте. В конце сезона Салахов сделал Виктору подарок на память об Афросиабе, об их вечерах у костра. Это был старый азербайджанский пастушеский нож. Фарик объяснил, что форма этого ножа не меняется в течение многих веков, а еще добавил, что у некоторых народов нож символизирует мужскую силу. С тех пор Ефимов никогда с ним не расставался.
То, что сам Фархад тоже был зороастрийцем, Виктор узнал много позже – о таких вещах в период «развитого атеизма» не говорили.
Они встретились снова уже в самом конце 80-х в Москве. В стране как раз начинался настоящий религиозный бум. В девственный после семидесятилет безверия Союз отовсюду повалили миссионеры, представители всех мыслимых и немыслимых конфессий, известных и свежевыдуманных, легальных и не очень. Ловцы душ работали без устали. Некоторые из них, быть может, имели вполне искреннее желание проповедовать, наставлять на путь истинный обезверившихся советских граждан. Другие же, а они, как показало время, были более многочисленными, явились в Москву в надежде хорошенько подзаработать… «Ибо сказано было, хочешь разбогатеть – придумай религию».
К какой группе миссионеров принадлежал Фарик Салахов, приехавший в столицу с несколькими сподвижниками с намерением открыть неозороастрийский молельный дом, Ефимов не знал, да, в общем, и не хотел знать. Адептом он все равно становиться не собирался. Перед ним Фархад поставил другие задачи. К моменту их встречи Ефимов был уже довольно известным в столице квартирным маклером, слова «риелтор» тогда еще никто не знал. Ефимов помог Салахову – нашел небольшое помещение, оформил все надлежащие бумаги и, разумеется, хорошо на этом заработал. Свои услуги он всегда умел ценить, брал дорого, но и работал четко, быстро. В дальнейшем он еще не раз Фарику помогал – тот был щедрым заказчиком.
Но как обычно бывает в жизни, за взлетами пришли падения. Стремительность, натиск, спешка, отчаянная любовь к риску не лучшие качества для риелтора. Дерзкие, на грани фола сделки, черный нал, счета в офшорах… Организм, привыкший к адреналину, начинает нуждаться в еще больших его дозах. Вот и получилось, что после пятидесяти хваленый ефимовский фарт будто износился, растратился, словно отпущено его было только на половину жизни. Полоса неудач у Виктора затянулась, проколы в делах следовали один за другим. Тогда и пришла телеграмма из Ярославля. Соседка по дому отправила: «В четверг в больнице скончалась Зоя. Инсульт. Похороны в субботу».
В последние годы они общались мало и тяжело. К старости характер у матери сильно изменился. Упреки, жалобы Виктор слушать не хотел, поэтому ее почти не навещал. Правда, деньги отправлял регулярно и звонил. Чаще даже соседке, мать хворала, и та за ней приглядывала.
На похоронах Зои Мальцевой кроме Виктора были четыре старухи и один полуглухой дед. Никто не плакал, попрощались, схоронили, помянули. Вещи, что остались после матери, Виктор отдал соседке в тот же вечер. А вот однокомнатная квартира в сталинке могла бы его сейчас выручить – лишних денег никогда не бывает. Продавать надо было быстро, поэтому Ефимов продал ее, почти не торгуясь.
Прошелся в последний раз по комнате, огляделся. Открыл напоследок старый, еще бабы Глаши, комод. В нос ударил запах лаванды. А там… надо же, сколько же лет прошло… отцовские реликвии – орденская книжка майора Ефимова, кобура с наградным вальтером, который мать ему, как он ни просил, так и не отдала, и портсигар… Перед глазами всплыла баба Глаша, раскладывающая по ящикам мешочки с лавандой против моли. Как же это давно было… Виктор молча стоял, перебирая в руках отцовские вещи, нахлынувшие воспоминания уносили его в далекие пятидесятые. Из портсигара выпала пожелтевшая от времени бумажка. Точно! Он же ее с детства помнил. Когда мать рассказывала ему об отце, она всегда ее доставала и показывала. Для Витьки это был целый ритуал – слушать про храброго майора-смершевца, который убил всех до одного фашистов, но последнему все же удалось выстрелить и ранить его. Уже в госпитале, умирая, отец передал своему сыну письмо, да не простое, а завещание…
В детстве Витька очень любил слушать эту историю про папу, вместо сказки на ночь, он и относился к ней как к сказке…
Ефимов сел на стул и развернул до боли знакомый листок… Правда, сейчас что-то заставило его взглянуть на текст по-новому и почему-то зацепило. Эхом пронеслась в голове фамилия «Мельгунов». Откуда… откуда вдруг на обратной стороне письма взялось известное зороастрийское изречение о благих помыслах, словах и делах? Ефимов, подслеповато щурясь, пытался разглядеть прыгающие, написанные карандашом строки, потом достал очки и наконец прочитал записку с полустершимся рисунком под ней. Едва различимые буквы: ул. Чайковского, дом 7, пос. Загорянка… фамилия Мельгунов, НКВД и «Смерш» и недавний документальный фильм сами собой стали складываться в его голове в одно целое…
Убивать старика Ефимов не хотел. Все вышло случайно. Если бы Кошелев не вернулся… Сам ведь сказал, что весь день в Москве по врачам ходить будет… Честно говоря, в какой-то момент у Виктора просто нервы сдали, терпеть этот стариковский бубнеж никаких сил не было. А тот еще уперся, как баран… Случайно вышло, будто рука сама за нож схватилась…
