23. Виктор Мальцев
Мальцев родился в Ярославле в июне 1945-го, поэтому и назвали его Виктором. Мать его, Зоя, отвоевав неполных четыре года, демобилизовалась по беременности и вернулась в родной город. Отца своего он никогда не видел и знал о нем только из рассказов матери – майор Ефимов умер от крупозного воспаления легких в госпитале в Восточной Пруссии, не дожив пять месяцев до победы.
Воспитывала его в основном бабка Глафира Семеновна, или просто баба Глаша, так ее звали все вокруг. Мать дома бывала редко, она вкалывала на полторы ставки в районной больнице – была хирургической медсестрой, а иногда еще и подработку брала – ходила на дом уколы делать. Рукодельная баба Глаша помогала ей чем могла – кому что зашить, кому перелицевать, носки вязала, варежки, военным из общежития белье стирала. Но жилось им все равно бедно, правда, тогда все так жили. Кого в послевоенные годы бедностью-то можно было удивить. Несмотря на голодуху, маленький Витька рос здоровым, крепким и почти не болел. Мать и бабка души в нем не чаяли, баловали, гордились. Вот Витенька на ножки встал, ходить начал, первое слово сказал, вот раньше сверстников читать научился… А уж когда он в школу пошел – тут и говорить нечего, потому что учение Витьке всегда давалось легко, в табеле одни «хорошо» и «отлично», не то что у соседских пацанят.
– Способный мальчик, сообразительный, память у него цепкая, а по арифметике и устному счету – он лучше всех в классе, – говорила на собраниях учительница. – Правда, по внеклассной работе у Вити таких успехов нет. После уроков он не остается, от общественных поручений отлынивает. С коллективом у него отношения не складываются. Вот и друзей в классе у него нет.
«Ну это ты врешь, – думала про себя баба Глаша, слушая учительницу. – «Друзей нет». Видела бы ты, с какой ватагой ребят он вчера по двору носился. Знаю я вас, вам бы только зазря мальчишку оговорить». Баба Глаша не терпела, когда кто-то ругал ее внука. И воспитание свое считала правильным. Он уж и так сирота, без отца растет… а вы его еще и виноватить. Даже с Зоей, с дочкой своей, у нее из-за этого ссоры выходили. За внука бабка всегда горой стояла…
Не видела она и не хотела видеть в своем Витеньке ничего плохого, никаких недостатков. Ну и что, что парнишка хитроват – немного хитрости никому не помешает. А то, что говорят, жадный он и ни с кем не делится, так это даже хорошо, у расчетливого и мошна тяжелее. Ничего, с таким приданым ему жить будет легче…
Но вообще-то легкую жизнь Витьке Мальцеву сулило другое удивительно редкое его качество. С самого рождения был у него совершенно особый дар, потрясающий нюх – безошибочно угадывать приближение опасности. Как маяк, он вел его по жизни, предостерегал, подсказывал. Вот, к примеру, Кольшу Доронкина за разбитое стекло отец поймал и выпорол. Хотя Витек рядом был, вместе с Кольшей, но в последний момент смылся. И в школе у военрука костыли они вдвоем стащили, а попало одному. Потому что Витька вовремя ушел и его не заметили, а не заметили – значит, не виноват. Хотя это была его идея с костылями.
– Тебе, Малец, всегда фартит, – с досадой бросил Кольша. Он нарочно сказал «Малец», знал, что Витька не любит, когда его так называют.
После случая с одноногим военруком второгодника Доронкина из школы поперли. Витькино везение на других не распространялось. Без единого «трояка» в табеле он перешел в седьмой класс и уехал в пионерлагерь на Волгу.
– Нечего тебе с таким хулиганьем водиться! – убеждала внука баба Глаша. Но его не надо было убеждать. Он сам для себя давно все решил, и дружба с Кольшей как-то незаметно сошла на нет.
Зато появился Юрочка, неуклюжий жиртрест из параллельного класса, полковничий сынок, которого надо было подтянуть по химии, и Витька вызвался ему помочь. Он приходил к нему домой, и Юрочкина мать кормила их борщом с пампушками. И дама с ярко накрашенными губами, и борщ, и отдельная квартира, обставленная красивой трофейной мебелью, Витьке нравились, а вот сам Юрка – не очень, вернее, совсем не нравился. С завистью смотрел Витяныч на его драповое пальто с воротником, на теплые меховые унты, шапку и думал о своем погибшем отце, которого он никогда не видел. Он пытался представить себе, как сложилась бы его жизнь, если бы отец не погиб… У них тоже была бы большая квартира, но только не в Ярославле, а в Москве, а у него – отдельная комната, красивая одежда и такие же наручные часы, как у жиртреста Юрки. Пожалуй, часы Витьке хотелось больше всего, они даже ему по ночам снились. Вот и вышла с ними история…
Как-то на путях пацаны из школы играли в пристенок, Юрочка тоже играл. Сцепились, слово за слово, вышла потасовка. У Витьки денег не было, он просто со стороны наблюдал и в драке не участвовал, может, поэтому только один он заметил, как драгоценные немецкие часики соскочили с руки и упали в песок. Витек их тихонько подобрал, послушал, как тикают, а потом взял и долбанул со всей дури о железную балку и снова бросил в песок.
«Ну и дурак! – потом подумал он про себя. – Главное не в том, чтобы у Юрки больше не было часов, а в том, чтобы они были у тебя!»
Ох как Витька ненавидел свою бедность! Люто, до дрожи. И то, что в бедности жили почти все, его нисколько не утешало. «Вот вырасту и обязательно буду хорошо зарабатывать. Получу много-много денег и уеду навсегда из Ярославля, из этого вонючего барака, поселюсь в Москве, там, где жил и работал мой отец. Надо только выбиться, любой ценой выбиться».
В первый раз Витька услышал, что его назвали красивым, когда ему было лет пятнадцать. Он действительно здорово вытянулся и раздался в плечах за лето, проведенное на Волге в рыбсовхозе. На солнце шевелюра его выгорела, закурчавилась, подернулась золотистыми всполохами, а на лице появился гладкий бронзовый загар. Накануне, перед первым сентября, мать купила ему костюм, пусть не новый, с чужого плеча, и его пришлось немного перешить, но зато это были настоящие пиджак, брюки со стрелками и белая рубаха, которые он, конечно, сразу надел в школу. Вот там, в школьном коридоре, проходя мимо учительской, он и услышал из-за полузакрытой двери, как молоденькая физичка кому-то расхваливает его внешние данные. Потом мнение учительницы поддержала Юрочкина мать, встретив его как-то на улице.
– Ой, Витя, я тебя даже не узнала, – пропела она ему в лицо, с удивлением разглядывая. На парня пахнуло терпким запахом духов «Красная Москва». – Какой ты стал взрослый, красивый, – ярко накрашенные губы ее растянулись в томной улыбке. – Почему же ты к нам больше не приходишь? Я… мы будем очень рады.
Витька стал замечать, что на него обращают внимание в школе, на танцах в клубе, в городе. Девчонки-старшеклассницы шушукались, провожали его взглядами, потом стали строчить записки. Дамочки в возрасте тоже с любопытством косились через плечо. Постепенно Витька привык к женскому вниманию, он чувствовал, что он нравится, и ему нравилось нравиться. А спустя какое-то время он понял, что из этого можно извлекать пользу. Белобрысая продавщица из булочной без очереди отпускала ему хлеб. Школьная библиотекарша отпрашивала с уроков. А билеты в кино, как оказалось, Витьке вовсе не нужны, потому что у одноклассницы Инги отец работал киномехаником.
Исполнилась и его давняя мечта – немецкие наручные часы на кожаном ремешке. Их подарила ему Раиса Артемовна, мать Юрки. С самим жиртрестом Витек к тому времени дружбу уже не водил. А вот с его мамашей – другое дело. Она стала его первой женщиной. Нежная, страстная, жадная до любви, Раиса была Витьке и любовницей, и матерью, и наставницей. Таким премудростям его обучила – дух захватывало. Ее полковник тогда все больше по командировкам мотался, не пропадать же накопленному опыту. Словом, в отсутствие мужа и ласки и борщи доставались Витеньке.
На окончание школы Раиса преподнесла ему часы:
– Вот уедешь ты в Москву, поступишь в институт и меня забудешь, – с печалью в голосе прошептала она, – бабы, они везде одинаковые, что в Ярославле, что в столице, проходу тебе и там не дадут. А часы на руке тикать будут и обо мне напомнят…
Ее сын Юра тоже решил ехать в Москву поступать. Так что провожали их вдвоем. Мать Вити с работы отпросилась, баба Глаша и Раиса Артемовна… Стоит на перроне – бархатная сумочка, шляпка с вуалеткой, губы яркие, красные, и белый кружевной платочек в руке… еще неизвестно, по кому она тогда больше плакала…
В то лето в институт Витька Мальцев не поступил, не добрал полтора балла. Казалось бы, чем не угодил – и аттестат отличный, и разряд по лыжам, и благодарность из рыбсовхоза. Жалко было так, что он, пожалуй, первый раз в жизни растерялся и не знал, что дальше делать. Как же теперь? Обратно возвращаться? В Ярославль, в опостылевший барак к бабке с матерью? Да и стыдно очень. Перед отъездом-то вон каким гоголем ходил. Даже и представить себе не мог, что провалится. Где же его пресловутое везение! От обиды на всю систему высшего образования Витька напился в лоскуты, в хлам, до полного бесчувствия, даже чуть в милицию не попал. Хотя такого с ним никогда не случалось. С водкой он для себя давно вопрос решил, вдоволь насмотревшись на соседскую пьянь. Протрезвев на следующий день, Витек пошел гулять по Москве – прощаться. Побродил, посмотрел на всю эту столичную красоту и зачем-то зашел в общежитие к Юрке. Он как раз в геологический экзамены выдержал и сидел в своей комнате в общаге – новые учебники в тумбочку укладывал. Рот до ушей, на щеках ямочки. «Вот ведь жиртрест! И тут ему лакомый кусок обломился».
Витек земляка поздравил, порадовался за него, руку пожал и даже от чая не отказался. А за чаем, как бы между прочим, взял и рассказал кое-что из жизни полковничьих жен. Про любовь, конечно, без подробностей, но все же со знанием дела.
Тут улыбка с Юрочкиного лица съехала, пухлый подбородок затрясся, руки сами собой сжались в кулаки.
– Дурак ты, Юрка. Я ведь, можно сказать, к ней всей душой, ничего плохого даже в мыслях не держал, – благодушно проговорил Витька уже из дверей и вышел на улицу.
А там было тепло, ясно, небо высокое, голубое, легкий ветерок кружил опавшую листву, глаза солнцем слепило. Тяжело громыхая, остановился трамвай, из него вышлидве девчонки с бантами и задержались у автомата с газировкой.
«Ничего, прорвемся. Обязательно прорвемся, – подумал тогда про себя Виктор. – А ты, Москва, погоди чуток. Я к тебе еще вернусь!»
Приехав в Ярославль, Витя устроился работать в депо на окраине города. Там меньше встречались знакомые лица. О своем провале с поступлением он распространяться не собирался. Раису Артемовну он больше не видел. Рыпнулся было однажды, но она даже дверь ему не открыла. Навязываться Витек не привык, тем более что желающие быстро нашлись. До армии оставалось полгода. В конце апреля его призвали.
Ходить строем по чужой команде, ползать по-пластунски брюхом в грязи Витьке не нравилось, но это совсем не значило, что приспособиться к казарменной жизни он не сумел. В армии, как и везде, можно найти местечко, где «меньше дует». Надо только уметь не высовываться, а при случае вовремя о себе напомнить. Без малого два года он провел в котельной, так как штатного истопника в их части не было. Работа хоть и пыльная, но без нервотрепки. После депо опыт у него кое-какой имелся, и с техникой он был на «ты». В части его ценили. А чуть что – ответ готов: «Котел барахлит». Так что положенный срок Витек отслужил спокойно и стал ефрейтором, отличником боевой и политической подготовки…
Уже будучи дембелем, Витька свел знакомство с одним прапором, звали его Саенко. В их часть того перевели недавно, прежде он служил на Колыме, в Магаданской области. Витька часто к нему в каптерку заходил чайку попить, разговоры послушать. Саенко, хоть и любил приврать, но поездил по стране прилично и рассказчик был отменный. А про Колыму, к которой прикипел всей душой, такие байки травил, что голова кругом шла. Витька слушал, слушал, думал, думал, а потом взял да и решил махнуть в края далекие. Действительно, что он в этом Ярославле забыл? Так что в родной город ефрейтор Ефимов (перед армией Витька материну фамилию Мальцев поменял на отцовскую, она ему больше нравилась) вернулся только погостить. Баба Глаша тогда уже в больнице лежала с сердцем.
– Ох каким ты молодцом сделался! – все приговаривала она, глядя на внука. – Настоящий богатырь! А я, вот видишь, совсем никудышняя стала.
Баба Глаша и вправду выглядела неважно – сморщилась вся и как будто вдвое уменьшилась.
– Ты бы, Витенька, это… не уезжал, а то я помру, мать-то совсем одна останется, – без особой надежды просила она внука. Как никто другой понимала она его, поэтому наперед знала, что от своего решения Витек не отступится.
– Да я, бабушка, ненадолго… А мать что? Ей одной даже легче будет. Может, еще и мужа себе найдет. Я бы возражать не стал, – сказал Виктор, но тут же засомневался, вспомнив поблекшее располневшее материно лицо, красные руки и отекшие, с проступившими венами ноги.
Вообще-то с матерью у повзрослевшего Витьки отношения не очень складывались. Вечно уставшая и какая-то жалкая, она всегда была раздражена и чем-то недовольна. А еще все про институт с ним заговаривала.
– Успеется, – нехотя отвечал ей Витька, – вот деньжат подзаработаю, там и до института дело дойдет. Ты же знаешь, я учиться не против.
Он не хотел говорить на эту тему, она по-прежнему оставалась для него больной, все чаще Виктор старался уходить из дома, когда мать возвращалась с работы.
Другое дело бабка, она не задавала лишних вопросов, он всегда с ней ладил и любил ее.
Медсестра сделала бабушке укол, и Витьке разрешили вернуться в палату.
– Сколько тебе еще тут лежать? – спросил он и тронул краешек больничной койки.
Но баба Глаша заснула. Во сне она была похожа на покойницу.
Перед отъездом он еще несколько раз навещал ее в больнице. Но бабка больше не просила его остаться, поняла – на месте внуку не усидеть.
Колыма Витьку звала… Законтрактовался он быстро. Устроиться на новом месте помог все тот же Саенко – списался с магаданской родней. У них Витька прожил первые две недели, пока общежитие не дали. Вот и пошла учеба, хоть и не за партой в институте, но Витек тоже учился – сначала в порту на разгрузке, потом, когда путина началась, на сейнере у рыбаков. Ну, а как зима пришла – случились у Виктора каникулы. Ничего, с северной надбавкой можно и отдохнуть. Зима в Магадане ох какая лютая. С моря влага идет, с земли мороз, вот и получается, будто не воздухом дышишь, а лед глотаешь. Витька с непривычки чуть ноги себе не отморозил. Но зато в тот день они с Зиной познакомились. Она складом промтоваров заведовала. Большой человек, в Магадане ее каждая собака знала. «Зима – холодная, Зина – горячая». Через нее у Витьки и унты, и полушубок, и шапка пыжиковая появились. Не баба, а золото. Только характер подкачал, больно крутой. Витька едва перезимовал у нее и в мае сбежал к геологам. В один день оформился в геологическую партию – с кадрами у них вечный дефицит, а толковых помощников раз, два и обчелся, одни «бичи». Начальником партии был Герман Сергеевич, толковый мужик, знающий. Присмотрелся он к молодому кадру и тоже обрабатывать начал:
– Тебе, Виктор, учиться надо, ты молодой, способный, вот и поступал бы на геологический, а я тебе характеристику дам.
«В геологический поступай», а у самого одна нога обморожена, своих зубов не осталось, все металлические, и таблетки каждый день глотает пригоршнями, то ли от ревматизма, то ли еще от чего. Чудной народ эти геологи, «солнцу и ветру братья»: холод, ветер, дождь, комарье, насквозь продуваемая палатка, упревшие от резиновых сапог ноги. Так что, кроме получки, – ничего хорошего. Ну ладно, сезон-другой в земле покопаться можно, а там уж извиняйте, Герман Сергеевич.
Но характеристику Виктор у него все-таки взял, вовремя успел… потому что потом вышла одна история с его заместительшей, Аллой Сергеевной.
С самого первого дня, как Ефимов в партию устроился, она с него глаз не сводила. А после того, как Витька в реку провалился и почти утоп и Сергеевна его полуживого вытащила, вообще любовь пошла. Витьке Алла не нравилась, но… выходило, что он ей жизнью обязан. Так что хочешь не хочешь (делать-то все равно нечего), будьте любезны вечером в палатку к Алле Сергеевне, слушать про геологические пласты и про Ленинград. Стихи еще ему читала. Образованная… а как начитается, туда же:
– Обними меня, Витенька, у тебя такие руки сильные…
В конце сезона, когда их партию на зимовку отправляли, отводит его в сторону и говорит:
– Я, Виктор, тебя люблю и жить без тебя не могу. Поедем вместе в Ленинград, там и распишемся?
И еще добавила, что, мол, ребенка от него ждет.
От таких слов Витек остолбенел, а в голове мысли роятся: «Надо же, Алла Сергеевна, чего удумала. Вроде взрослая опытная женщина, на восемь лет старше…»
Промямлил он ей тогда что-то в ответ, напустил туману, но, как только Алла с оборудованием в город уехала, по-быстрому взял расчет у Германа Сергеевича, и деру. Но не тут-то было – нашелся у нее защитничек, синюшный бич Палыч, он у них в партии кухней заведовал. Встретил его Виктор в городе через пару месяцев, поздоровался. А тот громко так, при Зинке, ему в лицо рявкнул:
– Большая ты мразь, Ефимов! – и кулаком в глаз съездил. – Это тебе, альфонс, за Аллу Сергеевну!
У Виктора от злости даже в глазах потемнело, но он стерпел, отвечать Палычу не стал. Он его позже встретил у пивной в порту. Под вечер дело было, темнотища кругом, Палыч едва на ногах держался, вот до дома и не дошел… а может, дошел. В любом случае Виктор об этом больше не думал. Ему предложили на сейнер вернуться (деньги, конечно, неплохие), но после того, как он в ледяной реке искупался, Ефимов воды побаивался и в море не пошел. И вообще, к тому времени у него другие мысли в голове вертелись. Надоела ему вечная мерзлота, холод, сугробы в человеческий рост, ветрище с бухты Нагаева такой, что с ног сносит. И сберкнижка за два года на Колымской земле у Витьки приятно «отяжелела».
Послушал он тогда, что мужики с материка рассказывают, и решил податься в Приморье в кооппромзверосовхоз. В охотничьем промысле – хозрасчет, платят сдельно, и если в потолок не плевать, то заработок не хуже колымского выйдет. Сколько настрелял, все твое. А стрелял Виктор отлично, хоть и левша, еще в школьные годы в тире пристрастился, потом в армии и на Колыме, там вообще без ружья нельзя.