22. В поезде

На Киевский вокзал Насоновых отвезла Маша. Как выяснилось, на поезде оба не ездили сто лет. У вагона СВ фирменного поезда «Крым» на перроне стояла румяная, высокая, как гренадер, проводница и проверяла билеты:

– Граждане отъезжающие, проходим на места, отправление поезда через пятнадцать минут… провожающих просьба не задерживаться, – говорила она немногочисленным пассажирам, по-малоросски гэкая.

Насоновы поднялись в вагон. Там было чисто, опрятно – ковровая дорожка, болоснежные, в пол-окна занавесочки, на столике в купе – минералка. Пахло дешевым освежителем воздуха. Оставив вещи, мать и сын приклеились к окну. На перроне среди снующих людей стояла Машка и театрально махала платком. Потом, видно, ей это надоело, она ткнула пальцем в циферблат часов и умчалась по своим делам.

Через несколько минут поезд тронулся. Мерно застучали колеса. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Вокзал, нагруженные пассажиры, перрон поплыли назад. Боже мой, как в детстве, давно забытые ощущения, когда Катя вместе с родителями ездила летом в Крым. По коридору вихрем пронеслась проводница, «Граждане пассажиры, готовим билетики». Захлопали двери купе. Вскоре появилась официантка из вагона-ресторана, хрестоматийная, в мини-юбке, с кружевной наколкой в канареечно-желтых буклях: «овощной салатик, соляночка, бефстроганов, рыбка». Севка, с неподдельным интересом обследовавший купе, высунул голову в коридор.

– Водички, коньячку? – скороговоркой спросила его официантка.

– Нет, пока кипяточку с заварочкой и сахарком, – парировал Сева.

– За чаем к проводнице, – разочарованно через плечо бросила официантка и поспешила дальше.

– Эх жаль, верхней полки нет. Так хотелось поспать на втором ярусе. Слушай, ма, а что мы так редко на поезде ездим? Тут прикольно.

– До Майорки поездом не доедешь.

– А в вагон-ресторан пойдем? – не успел он спросить, как в куртке ожил его мобильный. Звонила бабушка:

– Севочка, ты смотри, не ешь ничего в поезде в ресторане! А то я вас знаю, наедитесь и сляжете с поносом.

Услышав бабушкины ЦУ, Катя хитро подмигнула сыну.

За окном потянулись бетонные заборы, сплошь исписанные и покрытые граффити: «Кони – мусор», «Спартак – чемпион», «Голосуй за ЛДПР», за ними унылые гаражи и не менее унылые московские новостройки. Поезд прибавил скорость. Тук-тук-тук, тук-тук-тук.

– Эх, сразу есть захотелось, – глядя в окно, мечтательно произнес Сева.

– Ну, ты даешь! Еще часа не проехали! Хотя бабушка нам кое-что с собой навертела. Достать?

– Бабушкино неинтересно. – Сын вытащил из сумки объемистый русско-украинский словарь, который специально купил для поездки.

– Зато безопасно. Скажи, Сев, зачем было брать такую тяжесть?

– Очень поучительно, и потом мы ведь должны там как-то общаться.

– В Одессе все прекрасно говорят по-русски.

– Это раньше, а теперь… вот ты, знаешь, например, как будет по-украински «сыщик»?

– Ну и?

– Нышпорка. А ледокол – крыголом.

– Очень поучительно.

В купе зашла проводница, села на полку и разложила на коленях плоскую кожаную сумку с кармашками.

– Билеты приготовили? До Одессы следуем?

Катя кивнула и протянула ей билеты.

– Есть чай, кофе, печенье – обращайтеся.

– А почему вы говорите «билет»? – перебил ее Сева. – Ведь по-украински это будет «квиток».

Проводница улыбнулась:

– Дак, чтоб понятней было. Не все ж такие, как ты. – И, посмотрев на Катю, спросила: – Какой шустрый, он вам кто – брат или сын?

– Сын.

– А что народу у вас так немного? – продолжил разговор Севка.

Проводница сложила сумку и встала:

– Откуда ж ему взяться? Чай не лето. Кроме вас вон всего пятеро. Вы, если чего надо – обращайтеся.

– А стоянка первая когда?

– Большая – в Брянск-Орловском, тридцать минут.

– Спасибо. Будем знать. Можно у вас чайку? Как это правильно – ласково просим?

– Да зараз.

После горячего чая с домашними бутербродами, да еще под стук колес Катю потянуло ко сну. Прикрыв от яркого света лицо журналом, она с удовольствием вытянулась на купейном диванчике. «Надо бы еще не забыть речь продумать, а то выйду на сцену, и ни бэ ни мэ». Севке на месте, наоборот, не сиделось. Он то выходил в коридор общаться с проводницей, которую, разумеется, звали Оксана, то возвращался и принимался снова что-то жевать, то с хохотом штудировал украинскую лексику.

Тук-тук-тук, тук-тук-тук. Поезд набрал скорость.

Сын разбудил Катю в Брянск-Орловском.

– Ма, ну чего ты все дрыхнешь? Какая ты скучная! Давай хоть на воздух выйдем, постоим.

Катерина взяла из сумки сигареты и пошла за ним.

На перроне, несмотря на дождь, шла активная торговля. Деловитые бабушки толпились у дверей вагонов, предлагая горячие беляши, вареную картошку, рыбу-копчушку.

Сева побежал в газетный киоск. Катя прошлась по перрону и закурила. Вслед за ней из вагона спустился невысокий кругленький мужчина благообразного вида и попросил прикурить.

– В Одессу? Впервые?

Катя улыбнулась и кивнула.

– О, в таком разе считайте, что вы уже там. Я про нее, красавицу, знаю все и даже больше, никакого путеводителя вам уже не надо. – Мужчина оказался одесситом и до крайности общительным: – Вы, мадам, в каком купе место имеете? С кавалером? И что так печально? В Одессу, как в Париж, хорошо ездить дуэтом. Хотя как на это посмотреть… с другой стороны, со своими бычками на Привоз не ходят, – попутчик говорил быстро, без пауз и с таким удовольствием, что казалось, участие собеседника в разговоре вовсе необязательно. – Уверяю вас, мадам, в нашем городе, в отличие от Москвы, еще умеют ценить женское общество. Для этой цели посоветую вам один достойный общепит с достойным обществом… ничего вульгарного, уверяю вас, только чтобы сделать себе настроение. Можете сказать, что вы от Миши Школьника, это я. Меня там, слава богу, еще не забыли.

Катерина докуривала вторую сигарету, кстати, по вопросу табакокурения разговорчивый попутчик тожевысказал свое мнение, и ей страшно надоела болтовня одессита, но она все никак не решалась его перебить. Наконец вернулся Сева, и она, воспользовавшись моментом, извинилась, поднялась в тамбур, прошла в купе и принялась составлять текст своего выступления. Лучший экспромт – это подготовленный экспромт.

В коридоре мелькнул Севка и проследовал в купе одессита. Его не было довольно долго – Миша Школьник знал свое дело и работал на износ.

Вечером Всеволод, сославшись на страшный голод, запросил солянку и настоял на посещении вагона-ресторана. Но после утреннего анонса набор блюд сильно сократился – осталась только жареная картошка.

Часов в одиннадцать Сева начал зевать, да и Катерину стало клонить в сон. Переодевшись, они улеглись на свои места. Было уютно, тепло и покойно. В черном окне мелькали огни фонарей, проносились полустанки, переезды. К ночи поезд разогнался, и вагон слегка покачивался. Тук-тук-тук, тук-тук-тук.

– Нас кто-нибудь будет встречать или мы сами с усами?

– Вроде должны прислать водителя… Что-то мне, Сев, волнительно на сцену выходить, речь толкать…

– Ничего. Завтра отрепетируешь.

«Нет, все-таки железная дорога лучше всякого димедрола», – погружаясь в сон, подумала Катерина.

Через несколько часов она проснулась от необъяснимого дискомфорта. Ей показалось, что правая сторона ее лица потеряла чувствительность, онемела щека в том месте, где был шрам. Ее словно подкинуло, она села на полке и принялась судорожно делать мимические упражнения, которые заучила еще двадцать лет назад, после операции. Через несколько минут онемение как будто прошло. Только теперь она заметила, что поезд стоит. За окном виднелись освещенный перрон и здание вокзала, большие часы на его фасаде показывали два ночи. Странное пробуждение взбудоражило ее, и хотя она снова легла, сон как отшибло.

Из коридора донеслись громкие голоса и топот.

– Где старший проводник или начальник поезда в конце концов? – раздраженно проорал кто-то прямо у них под дверью.

«Что там за шум? Наверное, снова пограничники?» – спросонья Катя никак не могла понять, что происходит.

– Да я почем знаю! Поразбежалися все, «Скорую» встречать! – взвизгнула проводница Оксана.

– Мы с вами вдвоем не справимся. Надо носилки поддержать.

«Нет, это не пограничники… они вроде уже были», – пронеслось в голове у Кати.

– Погодите, я зараз… тут мужик во втором купе, – ответила Оксана.

Каблуки затопали по ковровой дорожке, проводница забарабанила в дверь соседнего купе:

– Гражданин! А гражданин, срочно помощь нужна. Человеку плохо.

Снова топот и отчаянный стук в дверь.

– Мужчина, выйдите, пожалуйста. Надо помочь донести носилки! – повторил просьбу проводницы ее нервный спутник.

– Эх, да что ж санитар-то такой пьяный?

Катя вскочила с диванной полки, включила ночник, прислушалась. «Надо помочь», – решила она, снимая с вешалки пальто и приоткрывая дверь купе.

– В чем, собственно, дело? С какой стати? – к двум предыдущим голосам присоединился третий. Говоривший был явно недоволен, он даже особенно не слушал, о чем его просят. – В чем дело, хотелось бы узнать? Я предупреждал, чтоб меня не беспокоили… Что? Помочь донести носилки? Что вы мне голову морочите, у меня вообще спина больная…

Катя высунулась из купе и уже хотела предложить свою помощь, но вдруг остановилась, как будто что-то или кто-то заставил ее это сделать, и слова «давайте я помогу» застряли у нее в горле. Она снова села. Бессознательно в памяти отозвалась фраза, сказанная пассажиром: «Что вы мне морочите голову… мне морочите голову… морочить голову». Откуда? Она ее уже где-то слышала. Где-то… И эта уверенная, отрывистая интонация, легкая, чуть заметная гнусавинка в голосе… «Хватит, старик, мне морочить голову!»

– О, господи… о, господи! Что же это… такого просто быть не может, – прошептала Катя и, чтобы не закричать, зажала руками рот.

– Мама, что с тобой? – Севка проснулся и приподнялся на койке. – Тебе плохо?

Но Катерина не услышала вопроса. Она вспомнила этот голос, вернее, никогда его не забывала! И узнала бы среди десятков других. Ее безупречная память на голоса и звуки не давала осечек.

С грохотом распахнувшаяся в тот момент дверь тамбура заставила ее подскочить на месте. В приоткрытую щелку было видно, как по коридору пробежал проводник. За ним еще кто-то в белом халате с носилками: «На руках! Носилки не пройдут!» Оба скрылись в одном из купе. Через минуту мимо остолбеневшей Катерины двое мужчин, едва поворачивающихся в узком коридоре, пронесли белого как полотно одессита. Следом, охая и причитая, с медицинским чемоданчиком прошла проводница Оксана…

Поезд продолжал движение. Тук-тук-тук, тук-тук-тук.

– Вот же гад! По-другому не скажешь! Ему говорят: человеку плохо, а он «с какой стати, у меня спина больная», – возмущению Оксаны не было конца, сочное фрикативное «г» наполнило небольшое пространство купе. – Боже ж мой! Ну и ночка выдалась! А завтра еще целый день работать.

– Неужели он так и ответил? – удивился Сева.

– А то! Я что, тебе вру? – сказала Оксана, налила в стопку водки и залпом выпила. – А ты давай чаю! Еще молодой! Водка – яд.

– Оксана, что же случилось с пассажиром тем, Михал Семенычем? – спросил молодой человек.

– Да вроде врач сказал, инсульт. Он-то вечером у меня все таблетки просил. Давление подскочило. Я ему дала и чайку горячего сделала. А ночью, как Терновку прошли, иду мимо, слышу, стонет кто-то. Дверь закрыта. Вернулася за ключом. Открываю, а он на полу лежит. Ой, хуже нет, когда пассажиры болеют. Мороки не оберешься!

– Досталось вам сегодня, – сочувственно протянул Севка и сделал маленький глоток чая. Пить ему уже не хотелось. Это был третий по счету стакан. Просто чаепитие удачный повод для беседы. А вопросов у Севы Насонова накопилось много, и главный из них: на кого зарегистрировано место во втором купе.

Вагон потряхивало. Тук-тук-тук, тук-тук-тук.

За окном чуть забрезжил рассвет. Потянулись нескончаемые поля, покрытые белым, как молоко, туманом, из которого изредка выплывали одинокие избенки.

Накинув пальто и поджав под себя ноги, Катерина сидела и мелко тряслась, ее знобило то ли от недосыпа, то ли от страха.

– Все-таки, Севк, я не пойму, какие теперь наши действия? Ну, позвонили мы, допустим, сообщили его координаты, а дальше-то что?

– Ма, не дрефь. Востоковед и без нас знает, что делать. Он уже наверняка связался с тем майором, а тот в свою очередь веерно трезвонит по всем ментовским инстанциям, – в отличие от матери Севка ничуть не потерял присутствия духа, он держался вполне уверенно и рассуждал здраво: – Скорей всего они сейчас пробивают его личность по базе.

– Какой тут веерно! Посмотри на часы – шесть утра. Времени у нас остается всего ничего. Боже мой, что же он не перезванивает! В одиннадцать мы будем уже в Одессе. И что тогда? Тогда ищи свищи этого В. Д. Ефимова. А мы даже не знаем, как он выглядит. Ой, не нравится мне все это…

– А мне нравится! – с воодушевлением возразил сын.

Заливистый звонок телефона прервал их разговор.

– Это Кир! – встрепенулась Катя. – Алло, тебя плохо слышно. Хорошо, что ты позвонил. Не спим… А что делать-то? Сын мой, знамо дело, хорохорится, а мне как-то не по себе…

На том конце трубки заговорил Мельгунов, а она замолчала, просто кивала, вставляя короткие «Да» или «Понятно».

Потом связь прервалась.

– Ну? – Сева вопросительно уставился на мать.

– Представляешь, он мне сказал… – помолчав, ответила Катя, глаза ее округлились, – помнишь ту историю с дневником деда-полиглота?

– Само собой. Ну и чего?

– Так вот, следователя НКВД, что вел дело деда Мельгунова и на допросе у которого тот умер, звали…