16. Вторая встреча Кира и Кати
Загорянка, октябрь 20… г.

Несмотря на то что большую часть своей счастливой собачьей жизни Булька проводила на даче на свежем воздухе, она всегда с особым трепетом относилась к прогулкам за пределами участка, на улице и на поводке. Там было столько всего интересного – знакомые, незнакомые собаки, кошки, машины, люди… А во дворе, ей-богу – не гуляние, а смех, ничего нового, все давным-давно известно и до дыр занюхано.

Катя и Таисия Федоровна редко выводили собаку на улицу. Этим по установившейся традиции занимался Всеволод и по традиции же отлынивал. Вот и теперь, проведя с однокурсниками полноценный week-end с преферансом и пивом, он только в понедельник утром за завтраком вспомнил про Бульку, поймав на себе ее красноречивые взгляды.

– Совесть есть? Погулял бы с собакой, – напомнила ему Катя, поставив на стол тарелку с омлетом.

– Мне же в институт…

– А мне холодильник мыть, тем более кто-то говорил, что ему к третьей паре…

Холодильник под условным названием «Сара», так как окончание «…тов» отвалилось еще лет десять назад, был капризным, но все же работающим агрегатом. Купить новый у Кати все никак руки не доходили. Мытье «Сары» было одним из самых ненавистных ее занятий. Горько вздохнув, она вооружилась губкой и принялась сосредоточенно тереть белые «Сарины» бока. За работой она даже не заметила, что прогулка с Булькой подозрительно затянулась, и вспомнила о сыне, только когда зазвонил телефон и зазвучала знакомая мелодия.

– Ма, срочно выйди на улицу, – тихо прошептал Севка и повесил трубку.

Сразу тревожно екнуло сердце:

– Боже мой, что там еще. – В переднике, с зажатой в руке губкой Катя бросилась на улицу…

Шагах в тридцати, у калитки Семена Васильевича, Катя увидела двух незнакомых мужчин. Они стояли к ней спиной, и в движениях их была какая-то скованность. Сева, едва удерживая на поводке рычащую Бульку, что-то выговаривал незнакомцам. Увидев мать, он призывно махнул ей рукой, а собака тотчас угрожающе рванулась на чужаков.

– Мам. Позвони-ка ты в полицию, а мы с Булькой пока этих «гостей» покараулим.

– Придержите собаку, – сказал один из незнакомцев, – и зовите кого угодно.

Второй обернулся, Катя тут же узнала… Кира Мельгунова.

– Какая неожиданность! Кир Анатольевич, да вы ли это? – театрально всплеснув руками, Катя улыбнулась и подошла к ним.

– Ма, ты что, его знаешь? – недоуменно спросил Сева.

– О, это же господин Мельгунов – личность известная, его знает вся страна! Вот только неизвестно, что, собственно, он тут делает?

– Шастает по чужим участкам, – отозвался Сева, – я видел, как эти двое выходили от Кошелева.

– Может, хватит, Екатерина Николаевна, уберите собаку, – смущенно произнес Мельгунов.

– Буля, фу! Рядом! – скомандовала она, оглядев востоковеда и его спутника. Вид у обоих был несколько испуганный.

– Как все-таки мир тесен. В пятницу, когда я от вас уходила, думала, никогда больше не встретимся, а тут вот вам, пожалуйста. И что же нам с вами теперь делать? Может, правда, в полицию позвонить?

– Какая полиция, Екатерина Николаевна? Вы же знаете, кто я, где работаю. По следам нашего разговора, который… признаться, меня озадачил, я решил сам съездить, посмотреть… Вот друга попросил составить компанию. Это Донат Юрьевич Малов, он тоже востоковед.

– Если мы в такой приятной компании и, как говорится, все свои, может, объясните толком, зачем вы здесь? – спросила она.

– Объясню, разумеется, только не хотелось бы это делать на дороге, в присутствии вашей замечательной собачки. А то я чувствую себя каким-то заложником. У нас за углом стоит машина, можно там поговорить…

– Нет! Не пойдет! В машине мы все не поместимся!

– Тогда давайте пойдем к вам на участок, – предложил Мельгунов.

– Ха, на участок. Почему я вам должна верить, может, у вас топор в кармане?

– Боже мой, ну какой топор… – Мельгунов послушно вывернул карманы ветровки.

– Бред какой-то, – тихо пробурчал Малов, но последовал его примеру.

– Хорошо, пойдемте. Только имейте в виду, моей собаке будет достаточно одного слова… – Конвоируя востоковедов к своей калитке, Катя пыталась ответить на вопрос, зачем она все это делает, если три дня назад приняла окончательное решение ни во что больше не вмешиваться. Но внезапное появление Мельгунова заставило ее передумать.

– Вы, Катерина Николаевна, оказались правы, в этой беседке, вернее, под ней, в земле, в колодце, мой дед действительно кое-что спрятал. И я сожалею… – срывающимся голосом заговорил Кир, то усаживаясь на лавочку, то снова вскакивая.

– Почему же вы умолчали об этом, когда я к вам приходила?

– Потому что тогда я не располагал еще такой информацией.

– То есть три дня назад вы ничего не знали, а сегодня совершенно случайно пришли вынюхивать…

– Давайте я все объясню. Понимаете, четыре месяца назад мне в руки попал дневник моего деда, Федора Петровича Мельгунова. Кстати, если бы не ваш приятель Антон Малышев – ничего бы не вышло. Он – человек известный, и ему удалось договориться с ФСБ, с центральным архивом. Так мы, то есть я, наконец, получил доступ к материалам дела моего деда, в том числе и к прочим документам, изъятым при аресте, среди которых оказался и дневник.

– Вы хотите сказать, что читали его четыре месяца? По складам, что ли? – не преминула съязвить Катя.

– Может, хватит, мам? – оборвал ее Сева.

– В самом деле, Катерина Николаевна, не будьте так нетерпеливы, – взмолился Мельгунов. – Вы отчасти правы. Я читал не спеша, в свободное время, потихоньку переводил, делал кое-какиепометки. Дело в том, что дневник деда – это записи настоящего полиглота… он писал как Генрих Шлиман – на разных языках, в зависимости от страны, в которой он находился. Похоже, дед специально шифровал записи – советская власть быстро приучила его к осмотрительности. В дневнике по-русски только переводы стихов – Саади, Низами… ну и еще пара случайных фраз. А основной корпус текста – то персидский, то есть фарси, то арабский, то турецкий, так что прочесть это могли лишь очень немногие. В первую очередь я старался читать то, что мне по силам, турецкий же, которым я владею плохо, оставил на потом. По этой причине перевод дневника затянулся… а чего торопиться, реликвия, так сказать, узкосемейного свойства. Поначалу я не придал ему большого значения, – востоковед заговорил с азартом, заторопился, то и дело поднимая вверх указательный палец левой руки: – А тут в пятницу приходите вы, рассказываете всю эту сумбурную историю с убийством. Она, наверное, и послужила для меня толчком. Потому что уже вечером мы встретились с Донатом – в турецком он дока.

Скромно сидевший на лавочке «дока» потупил глаза.

– Ему и часа хватило, чтобы перевести то, с чем я ковырялся бы неизвестно сколько. Одним словом, когда он перевел… когда он перевел все до самого конца, мне тотчас захотелось встать и бежать в Загорянку, а по дороге позвонить вам с извинениями, но, к сожалению, телефон у меня не сохранился… Ваши догадки, Екатерина Николаевна, уж не знаю, что тут сработало, логика или женская интуиция, абсолютно подтвердились!

– Интересно, что же вы там такое прочли? – спросила Катя.

– Стихи, – с лукавым прищуром ответил востоковед.

– Как? Просто стихи?

– Не просто! Очень даже не просто! Чтобы понять смысл этих строк, мы с Донатом полночи просидели, голову ломали, пока наконец не догадались, что в них содержится ключ… – вдохновенно объяснил Мельгунов, указательный палец его вновь взлетел вверх.

– Ва-а-у, – протянул Севка.

– Подождите, какой ключ? – все еще не понимая, спросила Катя.

Тут в разговор вступил Донат, которому надоело сидеть и молча слушать:

– Катерина, в это довольно трудно поверить. Все буквально как в детективе, вроде «Тайны пляшущих человечков». Я и сам поначалу не поверил. В общем, оказалось, что в стихотворении, в котором обычный читатель не нашел бы для себя ничего примечательного, содержится некий код или зашифрованное послание…

Порыв холодного осеннего ветра подхватил его слова и понес в глубь участка. На пожухлую траву у лавочки упали первые капли дождя. Катя растерянно посмотрела на губку, которую все еще держала в руках…

– Погодите, не рассказывайте. Может, в дом пойдем? А то что-то холодно стало, – воодушевленно предложил Севка, который, судя по всему, решил не ходить и к третьей паре.

В этот день в институт он вообще не попал. И холодильник «Сара», кстати, тоже остался немытым. Забыв о делах, Катя с Севой сидели и, затаив дыхание, слушали Кира, лишь изредка прерывая его вопросами. Его немного отстраненный, как будто речь шла не о судьбе его родственников, рассказ, лишенный чванства и пафоса, захватил их сразу и безоговорочно. Жестокое время, утраченные надежды, искалеченные жизни… Большевистский молох не щадил никого…

– Дед начал вести дневник еще в 20-х. Он тогда работал в Наркомате иностранных дел, его привлекли в качестве специалиста по Востоку и переводчика и, похоже, по-своему ценили. Но именно по-своему, как и всех спецов старой закалки. Дед относился к новой власти, мягко говоря, без симпатии. В записях у него сквозит откровенный сарказм, а иногда ужас. Пишет он, допустим, о первой советской дипломатической миссии – это Афганистан, Кабул, 21–24-й годы, они там были вместе с бабушкой. А между строк читаешь, как ему противна вся эта безграмотная, истерическая «пролетарская дипломатия» во главе с тогдашним послом, фигляром Федором Раскольниковым. Кстати, женой Раскольникова в тот период была легендарная «Валькирия Революции» – Лариса Рейснер…

– Это та, которая общество «Долой стыд»? – переспросил Малов. – И «Оптимистическая трагедия» Вишневского с комиссарским телом, кажется, тоже про нее?

– Еще как! – вскричал Кир. – Вы простите, я, кажется, сбился с мысли… Останавливайте меня – в дневнике такие имена встречаются, столько всего – просто дух захватывает…

– Теперь, чтобы не пересказывать, позвольте, я принесу из машины наш с Донатом перевод, – прервал рассказ Кир и вопросительно посмотрел на Катю.

– Давай я схожу, – тотчас предложил Малов, видимо, заметив необычную разговорчивость Кира в присутствии хозяйки.

– А ты, мама, сегодня решила блеснуть гостеприимством? Может, хоть чаю людям нальешь? – выступил Севка, явно довольный и новым знакомством, и удивительной историей.

Катя спохватилась.

– Я сейчас, простите… – сказала она из дверей кухни.

На веранде было слышно, как в чайник полилась вода, зажегся газ, захлопали дверцы буфета.

Накрывая на стол, Катя невольно посматривала на Кира. Тот, спросив разрешения, закурил в приоткрытое окно, разгоняя рукой дым от сигареты. Казалось, после утреннего инцидента он все еще робеет и немного побаивается Кати. Она же про себя удивлялась перемене, произошедшей с ним, – из полуманекена с делано-правильной речью он превратился в нормального, может быть, даже обаятельного мужчину. С чего бы это, подумала Катя…

– Дача, чай! И варенье будет? – расплылся в улыбке вернувшийся с кипой бумаг Малов.

– Я вот начал про имена – тут Глеб Бокий, Яков Блюмкин, Рерих, Бехтерев, Барченко… – продолжал Кир, листая страницы отпечатанного текста. – Я, например, никогда раньше не знал, что дед участвовал в подготовке той секретной экспедиции в Шамбалу, но не в этом дело… дед в 30-х уже понимал, что его могут арестовать, однако даже арест не страшил его настолько, насколько его заботила судьба семейной коллекции. Ее собрал и хранил как зеницу ока еще его отец, мой прадед Петр Мельгунов.

Кир, отодвинув чашки, развернул на столе небольшую брошюру дореволюционного издания: «Коллекция восточных редкостей П. И. Мельгунова», которая, даже если судить по скромным, напечатанным в каталоге черно-белым фото, была поистине богатейшей.

– С некоторой ее частью – это живопись, керамика, персидская миниатюра – деду уже пришлось расстаться: Музей Востока, взявший эти предметы для временного экспонирования, после смены директора отказался их вернуть. Невероятно обидно, но вполне в духе того времени. Дед, разумеется, очень переживал, но в итоге все же успокоился, видимо, решив для себя, что по крайней мере эта часть фамильного собрания не исчезнет бесследно и не будет разрознена. Однако больше всего его волновала судьба самой ценной, хранившейся дома части коллекции. В том числе так называемый золотой фонд собрания, в прямом и переносном смысле, старинные ювелирные изделия из Луристана, редкие предметы восточных культов и жемчужина собрания – золотой зороастрийский истукан. Вот он тут на фотографии, смотрите.

– Ну и рожа у этой «жемчужины», испугаться можно, – заметил Сева.

– Так и должно быть – князь тьмы, носитель абсолютного зла… – еще более оживился Кир, указательный палец которого, описав круг, взмыл ввысь, – но, невзирая на его наружность, это бесценный артефакт, он датируется приблизительно VI–VII веком до н. э., а для алчных людей – это три с лишним кг чистейшего золота…

– Ничего себе!!! Сколько ж он стоит?! – воскликнул Севка.

– Сколько стоит – вопрос интересный. Но сейчас невозможно даже предположить, какова цена такой скульптуры. Показатель – аукционные торги, а предметов такого уровня с 30-х годов XX века на аукционах не бывало… Сколько стоит золотая маска Тутанхамона или Джоконда? У них нет даже страховой стоимости, они просто бесценны… – пожимая плечами, произнес Мельгунов, – так, вероятно обстоит дело и с этим истуканом. Но помимо материальной и культурной стороны есть еще и религиозная – это уникальный предмет для последователей Заратустры. Кстати, их и сейчас довольно много.

– Сейчас? В смысле в наше время? – удивилась Катя. – Неужели такое возможно!

– Очень даже. Древний культ, один из самых древних, – обрадовавшись ее вопросу, мгновенно отозвался Кир. – Зороастрийцев и сейчас десятки тысяч в Иране, в Индии, в Средней Азии, в Азербайджане и уж, конечно, в США. Там, как говорится, каждой твари по паре. Словом, для них этот истукан представляет совершенно особую ценность…

– И нигде никаких упоминаний об истукане, сколько мы ни искали информацию о нем, ни мы, ни наши коллеги-востоковеды ничего не слышали о пропавшем сокровище, – поддержал коллегу Малов.

Кир допил чай и поставил чашку на стол. Голубые глаза его робко посмотрели на Катерину:

– Тогда, в пятницу, когда мы с вами, Катя, так неудачно встретились… очень неловко, честное слово…

– Да ладно вам, Кир, вспоминать-то!

– Понимаете, Катя, вы ушли, а ночью мы с Донатом закончили перевод, и я понял, что ваш рассказ напрямую связан с тем, что написано у деда. У него есть запись, это 32-й или 33-й год, что ему выделили участок в Загорянке… Словом, вот, слушайте:Июль, август 1933 г. Во избежание распространения кишечной инфекции дачный Саннадзор приказал засыпать все колодцы на участках по нашей стороне поселка. Пришлось подчиниться, однако задача оказалась не из легких. Капа волновалась, как бы Анатолий, играя в саду со своими маленькими друзьями, не угодил в страшную яму, и велела обнести ее забором. Но мне в голову пришла другая идея. Давно лелеял я мечту соорудить на участке что-то в духе блистательного Персеполиса… Зарисовал, подготовил эскизы – получилось занятно, что-то вроде летнего павильона, или беседки, летом чаи гонять. Капе понравилось. А тут, как по заказу, спасибо Денисову, подвернулась бригада – столяры, резчики. И дело у нас пошло. Думаю, к Яблочному Спасу на месте бывшего колодца уже будет остов беседки.

– Ну и что это доказывает? Только то, что на участке действительно стояла беседка… – выпалила Катя.

– Да погоди ты перебивать! – цыкнул на нее Сева, весь обратившийся в слух. – И что там дальше в дневнике?

– Усилились репрессии, и над дедом стали сгущаться тучи, были арестованы или расстреляны почти все его друзья и коллеги, он понимал, что не сегодня завтра его очередь, и вот теперь читайте:20.IX.40 г. Думаю, времени у меня остается всего ничего. В Наркоминделе предоставили отпуск – при том, что я о нем даже не заикался. В институте исчез из расписания мой курс лекций по древней истории. Вчера пришла до смерти перепуганная Ната. Плачет, говорит, что дворник под величайшим секретом шепнул ей, что, дескать, приходили двое из органов, расспрашивали обо мне. И посоветовал поскорее от меня уйти.

– Как это страшно… полная безысходность, – прошептала Катя, – ну а дальше?

– А дальше стихотворение.

– И больше ничего? – удивилась Катя.

– Вот и мы удивлялись. Как же так? Последние страницы дневника – и вдруг стихи… несколько четверостиший, написано небрежно, второпях, строчки прыгают. Я их еще раньше проглядел, прямо скажем, перевод не без странностей, попахивает отсебятиной. Казалось бы, дед так не работал. Если уж переводил, то каждая строчка звенела! Перечитываю и еще больше утверждаюсь в мысли, что здесь что-то не так. Сплошная бессмыслица, несостыковки, несуразности. Откуда у Омара Хайяма – первые три четверостишия с натяжкой напомнили мне рубаи Хайяма, который, разумеется, исповедовал ислам, – взялась этическая триада зороастризма о благих помыслах, словах и делах! Не мог же дед это сам выдумать! Нет, думаю, тут что-то не то… Хотя лучше на текст взглянуть, он простой, по-русски:

начал было вслух читать Кир, но остановился, – хотя, нет… это опустим, тут все звучит вполне традиционно, ничего не смущает. Автор объясняет, что в поисках мудрости, некоегоистинного знаниясовсем не обязательно отправляться в далекие края потому, что обрести его можно рядом со своим домом… Как он пишет, лишь стоит открыть дверь, сделать несколько шагов по саду и войти в некий шатер, предварительно прочтя надпись, высеченную над входом. Вот здесь и появляются строчки, вызывающие недоумение:

– Вот именно, что сомненье, и, лично у меня, даже не одно! – снова прервал чтение Мельгунов. – Ладно, пропустим слова Заратуштры, который хотя бы по географическому признаку близок Хайяму, но как объяснить следующее четверостишие, которое нас с Донатом повергло в состояние шока:

– Благими помыслами вымощена дорога в ад – откуда здесь это, действительно странно! – догадалась Катя.

– Дело в том, что это хорошо известное каждому христианину высказывание имеет значительно более позднее происхождение, Хайям просто не мог его знать, – вступил в разговор Донат.

– Как же интересно! И к какому вы пришли выводу? – спросила Катя.

– Подождите, без последнего четверостишия будет непонятно, – остановил ее Малов.

– Ну вот и финальные строчки, в которых мы сразу обратили внимание на то, что слово «Дар», а не только «Божий», написано с заглавной буквы. Это нас заинтриговало. Решение подсказала случайность. Донат вспомнил, что недавно был на крестинах, младенца нарекли Федором, иначе Теодором, что в переводе с греческого значит Дар Божий или Богоданный. Это и послужило толчком, поскольку дед тоже был Федор, – сказал Кир и после короткой паузы продолжил: голос его зазвучал очень торжественно: – Итак, сведя воедино все несуразности, как сначала нам казалось, и погрешности перевода, мы получили следующую логическую цепочку: для того чтобы обрести некое истинное знание, человек отнюдь не должен отправляться «далёко». Ему стоит «лишь дверь открыть» и сделать несколько шагов по саду. Из контекста видно, что сад этому человеку хорошо знаком. Далее ему надлежит войти в шатер, который в европейской традиции может означать беседку, предварительно «прочтя слова над сводом». С триадой зороастризма все понятно – помните, в дневнике дед велел вырезать эту надпись над входом в беседку. А вот христианский афоризм служит своего рода сигналом, командой «внимание», которую сможет понять лишь посвященный.

– Точно! И чтоб не понял посторонний! – догадалась Катя.

– Афоризм заканчивается словом «ад». Ад, Ахриман, Ангра-Майнью, абсолютное зло – возможно, об этом хотел сказать автор. Подвести, так сказать, к нужной теме, – высказал предположение Малов.

– Донат, ты абсолютно прав. В последних строчках читаем, что это зло, «князь тьмы» уже не так страшен, не так силен, потому что «до времени укрыт Даром Божьим», то есть зарыт, предан земле. Таким образом, стихотворение, поначалу показавшееся нам полной нелепицей, лишенной всякого смысла, оказалось тайным кодом, шифром! И притом так хитро, изобретательно выполненным.

– Гениально! – с уважением поглядев на Мельгунова, произнес Севка.

– Стало быть, над входом беседки была надпись? Этого я, конечно, не помню, – сказала в задумчивости потрясенная Катя.

– А саму беседку помните?

– Конечно, я вам даже фотографию показывала…

– Скажите, Катя, вы случайно не знаете, как давно разобрали беседку? – робко остановил ее Кир. – И кто ее разобрал?

– Да никто, сгнила и завалилась потом сама от ветра или снега. А после гибели сына Кошелеву было не до того, он просто взял да и сжег рухнувший остов.

– Получается, ваш сосед про клад ничего не знал? – подытожил Малов.

– Конечно, не знал. Когда мы нашли труп и увидели яму – она была свежая, туда даже листьев почти не нападало, – подтвердил Сева.

– Получается, что вашего соседа убили из-за истукана. Но о кладе никто не мог знать! – воскликнул Малов.

– Значит, кто-то узнал… – быстро проговорила Катя.

– Дичь какая! Кто? – воскликнул Кир.

– Похоже, дело приобретает совсем другой оборот. Без полиции нам не обойтись, – сказал Малов.

– Ой, только не в полицию. Они все равно ничего не будут делать! – возразила Катя.

– Подождите, у меня в областной прокуратуре работает друг, бывший одноклассник, – обрадовался Мельгунов.

– Слушай, Кирушка! Насколько я понимаю, все необходимые доказательства, что в земле лежала ваша собственность, у тебя имеются. А вдруг в самом деле все отыщется… и станешь ты настоящим богатеем! – сказал Малов.