Две цыганки, вынырнув из кустов, быстрым шагом подошли к скамейке. Одна из них, старше первой, с отвратительной бородавкой на носу, быстро огляделась по сторонам. Вокруг не было ни души. Лишь рядом с мусорным баком грызла какую-то дрянь большая белая собака.

Вторая цыганка, еще совсем молодая, но с таким же грубым, прокопченным на солнце лицом, протянула к старшей тощую руку:

– Шелоро, дай перстенек поглядеть!

– Не дам, – огрызнулась, ощерив золотой зуб, та. – Сама не насмотрелась. Да тебе и опасно отдавать. Дашь тебе золото, вернется – серебром!

– Ай, Шелоро, как можно так говорить? Ты же моя сестра. Я тебя никогда не обижала.

– Обидела б, кабы могла, – сказала бородавчатая.

Молодая цыганка, которую звали Нана, удрученно вздохнула:

– Зачем так говоришь? Не хочешь давать – не надо. Я бы и сама его не взяла.

– Это почему же? – насторожилась Шелоро.

Нана лукаво прищурилась:

– Ты, когда перстенек брала, все больше на него смотрела, а я – на девку эту.

Шелоро фыркнула:

– А мне что за дело? Смотри на кого хочешь, только на меня не пялься. Глаз у тебя дурной.

– Может, и дурной, – согласилась Нана, – зато зоркий, как у птицы. Непростая это девка. Говорю тебе, Шелоро, непростая. Заговоренная. И перстенек этот – тоже заговоренный. Я сердцем это чую, а сердце никогда не обманет.

– Ну тебя, Нана. Вечно ты не то говоришь. Обыкновенная девка. Кто ее заговорил?

– Не знаю кто, но не из наших, не из цыган. – Нана сдвинула брови и на секунду задумалась. – Тут русская заговаривала, – проговорила она, морща смуглый лоб, – я по лицу ее видела, по рукам видела, по глазам. – Внезапно глаза Наны блеснули. – Брось перстенек, Шелоро! – взволнованно сказала она. – Беда на нем! Брось!

– Я брошу, а ты подберешь? – усмехнулась Шелоро. – На палец его надену, чтобы ты завидовала. Может, ты права и перстенек – заговоренный. Покажу его твоему Федору. Может, он тебя, ворону, бросит и в мое гнездо прилетит!

Шелоро вытащила из кошелька перстень, подняла его над головой, держа двумя толстыми пальцами, и захохотала. Нана зыркнула на нее злобным взглядом.

– В твоем гнезде, кроме костей обглоданных, ничего нет, – сказала она холодно. – Мой Федор уют и ласку любит. А твой язык – злой, любого мужика со свету сживет.

– Вот и посмотрим! – усмехнулась Шелоро и надела перстень на мизинец. – Гляди на меня, ворона, любуйся: как раз впору пришелся!

Шелоро отставила руку, растопырила пальцы и залюбовалась сверкнувшим на солнце камушком, потом сняла перстень и положила в кошелек. Откуда ни возьмись налетел ветер. Нана поежилась и вдруг встрепенулась, вздрогнула всем телом – где-то наверху грохнула об раму оконная створка.

Нана задрала голову. Она успела увидеть летящий с неба сверкающий дождь осколков и отбежала. А Шелоро, поглощенная манипуляциями с перстнем, сообразила слишком поздно. Заметив краем глаза, как Нана отпрыгнула в сторону, Шелоро повернулась к сестре и вопросительно на нее посмотрела.

И в этот момент осколки разбитого стекла с оглушительным звоном обрушились на асфальт. Один из осколков рассек до кости руку Шелоро. Она выронила кошелек с перстнем.

Шелоро вскрикнула и отдернула руку, из которой фонтаном брызнула кровь.

– Ой, беда, ой, горе! – закричала Нана, ударив себя ладонями по щекам, и в ужасе уставилась на залитую кровью сестру.

Шелоро закричала и запричитала, топая ногами. Ни она, ни Нана не заметили, как белая собака, ковырявшаяся в помойке, вскинув крысиную голову, повела носом по ветру и уставилась жадными глазами на кошелек Шелоро, валявшийся на асфальте.

– Кошелек с перстнем! – крикнула Шелоро, прижимая к груди кровоточащую руку и раскачиваясь из стороны в сторону. – Кошелек хватай, Нана!

Нана бросилась к портмоне. Однако белая собака оказалась проворнее. Лязгнув белыми клыками, она схватила кошелек и кинулась прочь.

– Лови пса! – крикнула, обливаясь слезами, Шелоро. – Пса лови!

Нана бросилась за собакой. Шелоро тоже хотела бежать, но вдруг остановилась, побледнела, покачнулась и, закатив глаза, тяжело рухнула на асфальт.