Книга: Код Рублева
Назад: 4. Решение головоломки
Дальше: 6. Странный чучельник

5. Великолепная четверка

1919 год, октябрь
Для заштатного городка с населением в двадцать тысяч человек шинок был не таким уж и скверным. Можно даже сказать – роскошным. Большой зал на двадцать с лишним столиков, сколоченных из прочных дубовых досок, такая же прочная высокая дубовая стойка, из-за которой выглядывала напомаженная, щекастая голова хозяина – маленького, юркого человечка в белой рубашке и шелковой, видавшей виды жилетке.
Шинок шумел многоголосым хором, дымил дюжиной прокопченных махрой мужских глоток. Дым из редких папирос и наспех свернутых самокруток нависал над столами мохнатыми шубами, а душный, спертый воздух шинка пьянил не хуже горилки.
В прошитом пьяными голосами тумане, подобно юрким подручным сатаны, сновали половые, держа на растопыренных пальцах подносы с выпивкой и закуской. Где-то за завесой дыма надсадно пиликала скрипка. На сцене, сколоченной из свежих сосновых досок, выступала заезжая знаменитость – певица Жозефина, больше известная как Евдокия Васина.
Публика состояла в основном из мужчин. Часть из них была одета в черные мундиры – форму бойцов армии батьки Махно, другая часть – в пиджаки, сюртуки, поддевки, меховые жилеты, в общем – в то, что бог послал. Роднила всех лишь хрустящая кожа портупей с болтающимися на бедрах кобурами.
В самом неприметном углу шинка, за столом, сидел черноволосый мужчина лет тридцати – тридцати пяти, худощавый, но с широкими плечами и мускулистой шеей. Щеки мужчины покрывала густейшая щетина. Черные усы потеряли былую ухоженность, но позорно обвиснуть не успели и все еще не без некоторой лихости топорщились в стороны. Взгляд у мужчины был мутноватый, общее выражение лица – флегматично-философическое. Одет черноусый был в светлое, сильно заношенное летнее пальто, в вороте которого виднелась белая, несвежая рубашка.
На столе перед ним стояла тарелка с ветчиной и вялым соленым огурцом, а рядом – наполовину пустой штоф самогонки. Чуть в стороне лежала светлая фетровая шляпа с мятыми широкими полями.
Мужчина не смотрел ни по сторонам, ни на сцену. Время от времени он флегматично наливал самогонку в кружку, выпивал и, крякнув, так же флегматично закусывал соленым огурцом. Казалось, мужчина был глубоко безучастным ко всему происходящему.
Взяв последнюю, высокую ноту, певица опустила голову и театрально скрестила руки на груди, обхватив пальцами худенькие плечи. Раздались редкие хлопки, выкрики «браво, Жозефина!». В этот момент двери шинка распахнулись, и на пороге, удивленно вглядываясь в махорочный туман, застыл молодой человек.
Внешность у молодого человека была совсем не подходящая для подобного места. Черный пиджачок, белая чистая косоворотка. Светлые волосы аккуратно зачесаны набок, на голове – гимназическая фуражка. По всему видать – бывший гимназист или что-нибудь в этом роде.
Молодой человек обвел зал любопытствующим взглядом, заметил свободное место и решительно к нему направился.
– Вы позволите? – вежливо осведомился он у черноусого.
Черноусый без всякого интереса скользнул взглядом по лицу юноши и едва заметно пожал плечами, как бы говоря: «Делайте как хотите, мне плевать». Расценив это как согласие, юноша сел, скрипнув расшатанным стулом. Несколько секунд он рассматривал черноусого, затем отвел глаза и начал с интересом оглядывать публику. Судя по всему, все это было ему в новинку.
Половой, рыжеволосый парень с тощим лицом, остановился перед столиком юноши и вежливо осведомился:
– Чего изволите?
– Мне… м-м… – Юноша задумчиво наморщил лоб. – А что у вас есть?
– Солянка, щи, котлеты по-киевски… – начал перечислять половой.
– Дайте солянку, – прервал его юноша. – И котлету. И еще… – Тут щеки молодого человека покрылись легким румянцем, и он бросил быстрый взгляд в сторону черноусого. – Самогонки, пожалуйста. Сто грамм.
Половой понимающе улыбнулся, кивнул, споро развернулся на каблучках и удалился.
Юноша продолжил изучение обстановки шинка. Между тем конферансье, одним прыжком вскочивший на струганую сцену, зычно объявил:
– Дамы и господа, к вашим услугам – кумир молодых девушек и престарелых дам! Отважный идальго итальянских и испанских предгорий, господин Петруччио Браккато собственной персоной! Встречайте!
Выдав этот высокопарный бред, конферансье, уставившись в зал и растянув губы в улыбку, энергично захлопал в ладоши.
Черноусый мужчина медленно поднялся из-за стола. Нахлобучил фетровую шляпу на голову и небрежным жестом сбросил с плеч пальто. Под пальто у него оказалась расшитая золотом белая кружевная рубашка, которая (несмотря на несколько потрепанный вид) все еще выглядела нарядной. Тонкая талия черноусого была обмотана широким черным поясом, за которым торчали белые костяные рукоятки ножей. Мужчина вышел из-за стола и неторопливой походкой направился к сцене.
Скрипочка заиграла туш.
Черноусый взошел на сосновый настил, провел рукой по деревянной доске, прибитой к задней стенке сцены, потом отошел на максимальное расстояние от нее и объявил хрипловатым, сочным баритоном:
– Кладу ножи на два вершка друг от друга!
Тут идальго чуть-чуть двинул правой рукой, и два ножа со свистом впились в деревянную доску.
Конферансье подбежал к доске, достал из кармана линейку и отмерил расстояние между ножами.
– Аккурат два вершка! – радостно сообщил он публике.
– Силен! Молодец! Метко бьет! – одобрила публика, наградив артиста редкими хлопками.
Конферансье выдернул из доски ножи и засеменил с ними к черноусому. Тот небрежно взял ножи, повернулся к доске спиной и объявил:
– Латинский крест!
Затем принял устойчивую позу, сосредоточился и метнул через плечо один за другим четыре ножа. Вонзившись в доску, ножи образовали правильный четырехугольник. Черноусый мельком обернулся, одобрительно сам себе кивнул, затем снова отвернулся от доски, пошевелил плечами и сказал:
– Il morso di un serpente! Укус змеи. В центр композиции!
Еще один нож, весело свистнув, вонзился в доску.
Конферансье сделал широкий жест рукой и крикнул:
– Изволите видеть, граждане господа, аккурат посередке! Следующая часть нашей программы – аттракцион «Испытай судьбу»! Господин Браккато желает повторить подвиг Вильгельма Телля! Желающего испытать судьбу прошу подняться на сцену!
Публика зашумела.
– Нет желающих! Нет таковых! Ищи дураков!
– Е-есть желающий! – сипло проревело из тумана.
От одного из столиков отлепился рослый мужчина с красной мордой. Одет он был в сильно заношенный мундир державной варты с оторванными знаками отличия.
– Я! – громко и пьяно проговорил мужчина. – Желаю испытать судьбу!
Красномордый тяжело взобрался на сцену и остановился перед метателем ножей.
– Полагаюсь на вас, господин идальго, – сказал он, сверля артиста налитыми кровью глазами. И тихо добавил: – Предупреждаю сразу, мусью, промажешь – мои ребята с тебя шкуру спустят.
– Молодец, Белаш! Давай! Не робей! – поддержала красномордого публика.
Красномордый глумливо раскланялся, затем отошел к доске, снял папаху, и конферансье, подобострастно суетясь, положил ему на голову большое желтое яблоко.
Идальго встал на краю сцены и вынул из-за пояса нож. Скрипочка заиграла тревожную мелодию, и публика, ожидая острых ощущений, притихла. Из тумана влажно поблескивали десятки выжидающих глаз.
– Скоро там? – крикнул, ухмыляясь, красномордый. – Или передумали, господин Бракка…
В воздухе свистнуло, блеснуло, и пронзенное ножом яблоко со стуком упало на дощатый пол.
– Браво! – крикнули из зала. – Ай да идальго! Метко бьет, стервец! Аккурат в яблочко!
Красномордый потрогал голову, посмотрел на расколотое яблоко. Щека его дважды дернулась, рот приоткрылся. Он сглотнул слюну, повернулся к метателю ножей и хрипло, с напускной веселостью произнес:
– Ну что, господин идальго, выходит, судьба ко мне благосклонна. Идемте выпьем по стаканчику первача. Я угощаю.
Артист нахмурился и отрицательно мотнул головой. Красномордый ухмыльнулся:
– Бросьте, идальго. Моя жизнь была в ваших руках. Теперь мы с вами почти что родственники. Извольте пройти за мой столик, если не хотите, чтоб я затаил на вас обиду.
Артист подумал, пожал плечами, повернулся и стал неторопливо спускаться по ступенькам. Красномордый двинулся за ним. Он чуть-чуть посторонился, давая пройти поднимающейся на сцену Жозефине, а когда она прошла, шлепнул ее по ягодице и со смехом проговорил:
– А ну, братва, какие тут любители персиков – налетай!
Шутка была встречена грубым хохотом и непристойными выкриками. Несколько секунд Жозефина в упор смотрела на красномордого, затем, ни слова не говоря, размахнулась и влепила ему звонкую пощечину.
Изумленная физиономия красномордого стала похожа цветом на вареную свеклу.
– Мне? – хрипло и гневно проговорил он, выкатывая на певицу красные, мутные глаза. – По роже? Ординарцу батьки по роже? Да я тебя… – Он схватил девушку за руку и рывком притянул к себе.
Жозефина вскрикнула и заколотила кулачками по его груди, вызвав у публики новый приступ веселья.
– Давай, Белаш! – ревела публика. – Покажи этой б…!
Красномордый, пользуясь поддержкой публики, прижал певицу к себе и звучно поцеловал ее в губы.
– Эй! – крикнул вдруг из зала высокий голос. – Не слышите, что ли? Господин с красной рожей, я к вам обращаюсь!
Белаш ослабил хватку и удивленно завертел головой.
– Что такое? – недоуменно спросил он.
– Поднимать руку на женщину – низко! – повторил тот же голос.
– Чего-о?
Из махорочного тумана вынырнул молодой человек.
– Бить беззащитную женщину – это низость. А вы – негодяй и подлец!
Несколько секунд красномордый изумленно смотрел на юношу в гимназической фуражке. Затем ухмыльнулся и проговорил:
– Ишь какой выискался. «Низко» ему. А ты кто такой, что мне указываешь? Я вот сейчас сниму ремень и отхлестаю тебя по тому месту, каким ты табуретку к полу прижимаешь. Не слишком «низко» будет, а?
Публика одобрительно загоготала.
Лицо юноши вспыхнуло, словно ему на щеки плеснули киновари.
– Милостивый государь, повторяю: вы – подлец! – громко и четко объявил он.
Белаш оттолкнул от себя певицу и двинулся на юношу.
– Ну все, хлопцы, – глухо рычал он. – Играйте траурный марш. Сейчас я этому щенку уши отстрелю.
Он уже был в шаге от наглого юноши, когда ленивый голос за его спиной произнес:
– Эй, Белаш!
Голос этот – негромкий и спокойный – был такого рода, что на него невозможно было не оглянуться. Красномордый остановился как вкопанный и медленно повернул голову. Черноусый метатель ножей, до сих пор стоявший возле сцены, смачно зевнул, показав два ряда белых, крепких зубов, и сказал:
– Силен лаять на щенка, а ты поучи волка.
– Господин идальго? – хрипло проговорил Белаш, таращась на артиста и как бы его не узнавая. – А вы какого черта лезете? Может, хотите ответить вместо него?
– Хочет молодой кочет, – ответил на это метатель ножей. – А взрослый петух как решит, так и вскочит.
С этими словами он достал из кармана брюк вороненый «маузер» и брякнул его на край сцены. Белаш обвел взглядом притихшую публику, снова посмотрел на метателя ножей и осклабился.
– Фигурно выражаетесь, господин артист. Что ж, ваши уши не хуже, чем у этого щенка. Я с удовольствием их вам отстрелю.
Белаш выхватил из кобуры «кольт» и наставил его на метателя ножей.
– Это что же, хлопцы, дуэль? – оживилась публика.
– Делаем ставки! – послышались голоса. – Ставлю «маузер» на Белаша!
– Отвечаю персидским кисетом!
– Серебряные часы на Белаша!
– Латунные шпоры! Шапку! Золотую цепку! – перебивая друг друга, возбужденно загалдели мужчины.
Белаш приблизил свое пухлое, красное лицо к черноусой физиономии метателя ножей и поинтересовался с холодной и колючей уверенностью в голосе:
– Со скольких шагов предпочитаете драться, господин идальго?
Черноусый небрежно подвигал подбородком – влево и вправо – махнул рукой, обозначая расстояние от двери до стойки.
– Господа, господа! – заволновался хозяин шинка. – Прошу вас, успокойтесь! У меня приличное заведение! Хотите убивать друг друга – воля ваша, но, ради бога, делайте это на улице!
Белаш даже не посмотрел в его сторону, лишь брезгливо поморщился и бросил через плечо:
– Пшел прочь, вахлак! Я продырявлю этого наглеца прямо здесь. Здесь нагадил, здесь и ответит. Вы как, господин Петруччио? Не брезгуете деревянным настилом? Или вам удобней на свежую травку?
Артист небрежно пожал плечами и зевнул.
– Прекрасно! – сказал Белаш. – В таком случае – на позицию!
Хозяин прижал ладони к груди и жалобно проблеял:
– Господа, умоляю вас, цельтесь поточнее! Ванька, – повернулся он к половому, – убери бутыли с полок! И крепче держи, свинья! Уронишь – башку откручу!
– Ну что, господин идальго, – сказал Белаш, – готовы?
Вместо ответа артист снова зевнул. Публика притихла. Из-за ближайшего столика вскочил казак и крикнул:
– Стреляться будете по моей команде! По шестому шагу от барьера! Приготовьтесь!
Белаш и артист повернулись друг к другу спинами.
– Пошли! Один… Два… – считал шаги казак.
Дуэлянты двинулись к противоположным стенам шинка. Но выстрелить им было не суждено. На третьем шаге дверь шинка распахнулась и через порог, озирая задымленную залу гневным взглядом, переступил невысокий человек в кителе.
– Прекратить! – властно крикнул он. – Немедленно!
– Батько! – выдохнуло несколько глоток.
Вошедший был щуплым человеком с длинной гривой черных волос и бледным, нервным лицом. На переносице его поблескивали кругляшки очков в серебряной оправе.
Он остановился перед черноусым и, бегло осмотрев его, спросил:
– Кто таков?
Артист, в свою очередь, смерил атамана спокойным взглядом и ничего не ответил.
– Это идальго, циркач, – с готовностью объяснил Белаш. – Ножи в деревяшку кидает.
Атаман бросил на Белаша недобрый взгляд, затем прищурил на метателя ножей сухие, блестящие глаза и уточнил:
– Артист?
– Так точно, батько, артист, – снова пояснил Белаш.
Уголки губ вошедшего слегка дернулись.
– Почему молчит? Немой?
– Да нет, батько, наоборот, – шибко разговорчивый. Сеял смуту. Контрреволюционер!
– Господин военный, – быстро заговорил, выдвинувшись вперед, юноша в фуражке, – этот человек…
– Молчать! – жестко приказал атаман. Снова повернулся к красномордому Белашу и спросил: – Мальчишка с ним?
– Так точно, батько, с ним.
– Обоих в сарай, – быстро распорядился атаман. – Если действительно сеяли смуту – на рассвете расстреляем.
– Верно, батько, – одобрительно вякнул Белаш. – К стенке их, и делу конец!
Атаман вперил в Белаша острые и цепкие, как рыболовные крючки, глаза, и тот осекся.
– С тобой мы позже разберемся, – сухо проговорил он.
– Батько, я…
Атаман его больше не слушал, он взял с ближайшего стола бутыль с горилкой и вышел из шинка.
* * *
Артист лежал на охапке сена, закинув ногу на ногу, и с задумчивым видом разглядывал носок сапога. Сапог этот явно и недвусмысленно «просил каши». Юноша стоял подле него с убитым видом.
– Ну вот, – бормотал юноша. – Видите, как все получилось. – Он вздохнул и взъерошил ладонью светлые волосы. – Это все из-за меня. Ну ничего, ничего. Вы только не расстраивайтесь. Мы что-нибудь придумаем. Мы обязательно что-нибудь придумаем.
Артист посмотрел на него снизу вверх и ничего не сказал.
– Спасибо, что не остались в стороне, – продолжил спотыкающимся от смущения голосом юноша. – Я бы, конечно, и сам справился, но раз уж вы вступились…
Артист по-прежнему молчал. Юноша покраснел еще больше.
– Одним словом – спасибо, – сказал он и протянул черноусому руку.
– Спасибо – не шоколадка, во рту от него не сладко, – сказал артист и надвинул на глаза шляпу.
Юноша еще несколько секунд подержал руку, затем, спохватившись, убрал ее за спину.
– Собственно, об этом я и хотел с вами побеседовать, – вновь заговорил он. – Видите ли, я пробираюсь в Москву, и мне нужен спутник. Или, вернее сказать, помощник. Время сейчас смутное, дорога полна опасностей. Вы только не подумайте, что я трушу! Нет! Просто… Я не имею права рисковать своей жизнью без особой надобности. Ну то есть я хотел сказать, что… Одним словом…
Юноша совсем запутался и с надеждой посмотрел на артиста, надеясь, что тот придет ему на помощь и задаст какой-нибудь наводящий вопрос. Тот, однако, совсем не спешил прийти ему на помощь.
– В общем, я предлагаю вам сопровождать меня до Москвы, – выдохнул юноша. – Не за бесплатно, разумеется. Пока я вам заплатить не могу… – Артист приподнял шляпу и посмотрел на юношу. – Но потом деньги появятся, – поспешно добавил тот. – Правда!
Черноусый немного помолчал, затем сказал без всякого выражения:
– Простите, что напоминаю, но, кажется, завтра утром нас собираются расстрелять.
– Да-да, я помню, – кивнул юноша. – Но я почему-то думаю, что ничего страшного не случится.
Артист с любопытством взглянул на юношу из-под шляпы. Тот сконфузился.
– Просто я верю, что… Одним словом… верю, и все. Итак, что вы решили, господин артист? Вы мне поможете?
Тот подумал и сказал:
– Нет.
– Но почему?
– Завтра утром нас расстреляют, а трупы бросят в лесу. Фантазировать на тему счастливого освобождения я не хочу. Но за предложение спасибо.
Юноша немного постоял молча, затем вдруг сказал:
– Господин артист, а хотите пари?
– Какого рода? – осведомился тот.
– Если нам каким-то образом удастся избежать казни, вы будете сопровождать меня до Москвы. А если нет…
– То вы проводите меня до райских врат и замолвите за меня словечко перед апостолом Петром?
– Идет, – кивнул юноша. – Ну что, по рукам? Вам нечего терять, если нас все равно расстреляют.
– Резонно, – сказал артист. Он протянул руку, и они скрепили пари рукопожатием.
Артист прищурился и спросил:
– Позвольте все же поинтересоваться – зачем вам надо в Москву?
– Есть дело, – уклончиво ответил юноша.
– Тайна? Уж не клад ли вы собираетесь там найти?
Юноша покачал головой:
– Нет. Как раз наоборот. Мне, видите ли, нужно кое-что туда доставить. Одну вещь.
– Вещь? – Артист окинул взглядом невысокую фигуру юноши. – Но ведь при вас ничего нет, я видел, как вас обыскивали.
– Обыскивали, но… В общем, все это не имеет значения. То, что я собираюсь доставить, они отнять не в силах. Потому что…
Договорить юноша не успел. За дверью сарая послышалась какая-то возня. Заскрежетал замок, дверь со скрипом распахнулась, и в сарай, сопровождаемое тычком приклада винтовки в спину, ввалилось что-то огромное, шумное и темное. Дверь захлопнулась, замок снова тяжело брякнул о доски, и стены сарая сотряслись от громогласного баса:
– Чтоб вам повылазило, черти!
Огромный человек шумно плюнул в дощатую дверь, затем повернулся, прищурился в полумрак и недовольно произнес:
– Какого черта? Кто здесь?
– Мы, – ответил ему из полумрака неуверенный юношеский голос.
– Какие такие «мы»?
– Пленные, – тихо ответил тот же голос.
– Пленные? – Верзила шагнул на голос и остановился. – Вот те на! – удивленно воскликнул он. – Безусый юнош! А вы-то чего натворили?
Гимназист смущенно улыбнулся.
– Назвал бандита подлецом, – признался он. – А господин артист вызвал бандита на дуэль. Только выстрелить не успел, главарь помешал.
– «Артист», говорите? Который тут артист? – Верзила осмотрелся и остановил взгляд на метателе ножей, который со спокойным видом продолжал разглядывать свой дырявый сапог.
В свою очередь, юноша внимательно изучал вновь прибывшего. Новичок был размером с хорошего быка и чрезвычайно упитан. Как говорится – кровь с молоком. Лицо у него было широкое, однако черты приятные и не без некоторого благородства. Мужественный вид слегка портили полноватые, чувственные губы, но тяжелый подбородок, с ямочкой посередине, с лихвой возмещал этот недостаток. Одет верзила был в старомодный темно-зеленый бархатный камзол.
– Значит, артист, – басовито проговорил новичок и усмехнулся. – Ну-ну. Нынче кого только не встретишь. Два дня назад я угостил тумаками одного венецианского дожа. А за день до этого имел удовольствие дать по физиономии английскому мистеру, который воровал у меня кур.
Метатель ножей никак не отреагировал на замечания здоровяка. Тот еще некоторое время разглядывал артиста, затем повернулся к двери и озадаченно поскреб лапой в затылке.
– Жрать охота, мочи нет, – сообщил он. – Быка бы сейчас съел. Господа, вы не знаете, во сколько здесь подают ужин?
Юноша вздохнул и сказал:
– Боюсь, что тут его вообще не подают.
– Как так «не подают»? Черт знает что такое! Эй, вы! – Здоровяк громыхнул огромным кулаком по двери, да так, что задрожал весь сарай. – Тащите ужин или я разнесу вашу халупу к чертовой матери!
– Ось разишовся, бисов сын, – послышался из-за двери сонный голос часового. – Нэ балуй, чуешь?
– Сала принеси, чучело!
– Нема сала.
– Ну тогда картошки!
– Нема картопли.
– «Картопли»… Вот чучело! Ну так знай: не лягу спать, пока не поужинаю!
– А мени сдается, шо вы таки ляжете спать голодным, – не без иронии ответил часовой.
Здоровяк смачно сплюнул на пол.
– Тьфу, кретины! И ты кретин, и атаман твой – самый кретинский кретин! – сообщил он часовому. Затем отвернулся от двери и задумчиво проговорил: – Да, видать, это надолго. Если, конечно, не расстреляют поутру. – Потом снова огляделся, остановил взгляд на юноше и сказал: – Господа, раз уж мы оказались в заточении вместе, давайте, что ли, познакомимся? Позвольте представиться – Павел Афанасьевич Пирогов. Как говорится, прошу любить и жаловать.
– Алеша Берсенев, бывший гимназист, – представился молодой человек. – А это, – он кивнул в сторону своего «сокамерника», – господин Петруччио Браккато. Он артист. Мастер ножа и пистолета.
– А-га, – неопределенно произнес здоровяк, подозрительно глядя на черноусого.
– Господин Пирогов, – вновь заговорил Алеша, – позвольте узнать: за что вас сюда?
Здоровяк приосанился.
– Представьте, господа, – забасил он, – эти идиоты ввалились ко мне в дом и сказали, что реквизируют его. Видит бог, я человек спокойный, но терпеть такое… – Здоровяк насупил брови и красноречиво покачал головой.
– И что же вы сделали? – поинтересовался Алеша.
– Что! Вышвырнул их к чертовой матери на улицу! Двое ничего, оклемались. А вот третий… Перестарался я малость, погорячился. Тех двоих с крыльца спустил, а третьего – в окно попросил. Упрямый был, сволочь. Вот шею себе и свернул.
Артист приподнял шляпу и с интересом посмотрел на Пирогова. Затем снова надвинул шляпу на глаза. А Алеша спросил притихшим голосом:
– Но ведь они, наверное, были вооружены?
– А как же! – подтвердил Пирогов. – Только я у них винтовки отобрал. Горячий я, с детства это у меня. Матушка, царствие ей небесное, всегда мне говорила: «Через горячность ты свою, Павлуша, пострадаешь». Как в воду глядела, – грустно заключил он. – Однако, господа, как урчит в желудке. Этак и с голоду недолго помереть.
Алеша печально улыбнулся.
– Не волнуйтесь, господин Пирогов, нас все равно расстреляют.
– Ну, это еще когда будет, – возразил тот. – Да и потом, господин гимназист, не знаю, как вы, а я предпочитаю отправиться на аудиенцию к Господу Богу с сытым желудком. Еще неизвестно, чем кормят в раю, и кормят ли там вообще. Эй, как вас там! Господин Петруччио! Вы хоть говорить-то умеете?
– Много говорить – себе могилу рыть, – флегматично ответил идальго, не поднимая с глаз надвинутой шляпы.
– Резонно, – согласился Пирогов. Повернулся к Алеше и деловито осведомился: – Он всегда такой?
– Насколько я могу судить – да.
– Ну что ж, господа… – Пирогов вздохнул. – Значит, до утра нам тут вместе куковать.
Он отошел наконец от двери и, щелкнув суставами, улегся в углу на большую охапку сена. Минут пять верзила ворочался, вздыхая и причитая, потом затих. Еще через несколько минут из угла послышался его громкий, жизнеутверждающий храп.
* * *
Женщина была высокая, тонкая, с точеным, бледным лицом и замысловатой прической.
– Нестор, – тихо позвала она.
Махно, сидевший за столом над потертой картой, не откликнулся.
Женщина встала с кресла, подошла к нему сзади и обвила его короткую шею своими тонкими белыми руками.
– Нестор, – повторила она.
– Что? – сухо сказал Махно, не отрываясь от работы.
– Ты в самом деле хочешь их убить?
– Кого?
– Этого мальчика. И… артиста.
– Они сеяли смуту и ответят за это по законам революционного времени, – не отрываясь от карты, сказал Махно.
– Ты ведь знаешь, что это не так. Они вступились за женщину. Это благородно.
– Это глупо. А за глупость нужно платить.
– Ох, Нестор, Нестор… – Женщина провела тонкими пальцами по длинным волосам мужчины. – Что с тобой сделало это скотское время.
Она секунду помедлила, затем наклонилась, поцеловала его мягкие волосы и тихо сказала:
– Нестор, я прошу тебя, отпусти их.
– Нет, – коротко ответил он.
– Этот мальчик – он ведь совсем еще ребенок.
– Он смутьян.
– Он храбрый и благородный юноша. Он не побоялся осадить твоего зарвавшегося ординарца.
– Белаш – боец революции, – сухо ответил Махно. – А этот щенок – недобиток буржуйский, семя Каиново. И заступник его такой же. Попадись мы им – они бы с нами не церемонились.
На чистом белом лбу женщины обозначились мелкие морщинки.
– Нестор, пожалей хотя бы мальчика.
– Нет.
– Это твое последнее слово?
– Последнее.
Женщина убрала руки с шеи Махно. Снова помедлила, затем сделала еще одну попытку. На этот раз она говорила холодно:
– Нестор, отпусти мальчика, если хочешь, чтобы сегодня ночью мы были вместе.
Махно поднял голову от карты, удивленно посмотрел на женщину.
– На тебе одной свет клином не сошелся, – сказал он.
Женщина отвечала с недоброй усмешкой:
– Это мы еще посмотрим.
– Смотри сколько хочешь, это твое право, – сказал Махно и, дернув щекой, снова склонился над картой на столе.

 

Ночь пришла холодная и ветреная. Иногда сквозь тучи слабо мерцала луна, словно единственная уцелевшая золотая пуговица на заношенном, грязном сюртуке.
Тонкая, гибкая тень скользнула по белой стене хаты и снова нырнула в темень.
– Хто це? – спросил часовой, насторожившись. – Хто це иде? А ну – ответь!
– Это я, Серко. Я, Галина Андреевна.
Женщина подошла к сидящему на бочке у стены сарая пожилому казаку.
– Караулишь, Серко?
– Так, пани, – ответил он и передернул плечами. – Стэрэжу.
– Озяб поди?
– Трохи змерз.
– А я тебе чаю горячего принесла.
Женщина поставила на землю медный чайничек. Казак улыбнулся в седые усы:
– Дуже дякую, пани. Правда, мне б чего погорячей…
– А я и самогонку принесла. Вот, Серко, возьми. – Она протянула казаку пузатую бутылку.
– Ось дякую, пани. Ись прийди Страшный суд, Богу за вас молыти буду.
– Ладно, я пойду. А ты, Серко, карауль.
– Добре, пани!
Женщина повернулась и вновь двинулась по направлению к хате. Казак проводил ее благодарным взглядом, потом вздохнул, вынул зубами пробку из бутылки и, собравшись с духом, отхлебнул пару глотков.
– Добре… – повторил он и ткнулся носом в рукав.
Вскоре в ночи раздался его негромкий, сиплый храп.
И снова по белой стене хаты скользнула тень. Тонкие пальцы вынули из черного мундира часового ключ. Тихо брякнул тяжелый замок, дверь сарая приоткрылась.
– Эй! – тихо окликнула женщина. – Эй, вы!
– Что такое? – раздался из черноты сарая заспанный голос.
– Ради бога, тише. Выходите. Дверь открыта.
Послышался легкий шум. В дверном проеме показалась большая, взлохмаченная голова Пирогова. Он удивленно посмотрел на женщину, затем перевел взгляд на спящего казака и спросил:
– Что с ним?
– Он спит, – ответила женщина. – Я дала ему снотворного. Выходите.
Пленники вышли на улицу. Неуверенно огляделись.
– Забор слева, – сказала женщина. – За ним поле, а дальше лес. В лес они за вами не пойдут.
Артист шагнул к спящему казаку, быстро склонился и вынул у него из-за пояса револьвер.
– Могу я узнать, как зовут нашу спасительницу? – спросил Пирогов.
Немного поколебавшись, женщина тихо ответила:
– Галина Андреевна.
– Галина, – блаженным голосом повторил Пирогов. – Сударыня, если когда-нибудь судьба снова сведет нас с вами, клянусь честью, я…
Артист тронул его за плечо:
– Кончайте трепаться. Надо идти.
– Жаль, что мы не встретились при более благоприятных обстоятельствах, – прочувствованно сказал женщине Пирогов. – Позвольте хотя бы поцеловать вашу ручку. На прощание.
Пирогов по-медвежьи неуклюже склонился над женщиной, сгреб ее ладонь в свою пятерню и прижал к губам. Спящий казак заворочался во сне, и женщина пугливо отдернула руку.
– Идите, – сказала она. – До рассвета вас не хватятся. И умоляю вас, не попадайтесь больше Нестору. Второй раз он вас не упустит, уж будьте уверены. Да, и вот еще – возьмите.
Женщина ткнула в руки Пирогову узелок.
– Здесь немного еды. Картошка, сало, хлеб – все, что смогла собрать.
– О, мадам, если б вы знали, как я…
– Пора! – нетерпеливо прервал его излияния артист.
Казак снова тревожно застонал во сне.
– Идите с богом! – Женщина коротко перекрестила беглецов, повернулась и быстро зашагала к хате. Пирогов проводил ее печальным взглядом. Потом вздохнул и заспешил за товарищами. Несколько секунд спустя три тени перелезли через плетень и растворились во тьме.
* * *
Полуденное солнце светило и грело еще вполне по-летнему. В пожухлой траве стрекотали кузнечики.
Алеша Берсенев открыл глаза, зевнул и приподнялся на локте. Несколько секунд он растерянно смотрел по сторонам, явно не понимая, где он и как сюда попал. Затем взгляд его прояснился, и он улыбнулся. Небо над оврагом было голубым и свежим, словно его только что вымыли. Алеша сел, протер глаза кулаками, посмотрел на артиста, грудь которого равномерно вздымалась, а лицо было прикрыто шляпой. Затем перевел взгляд на широкую спину Пирогова. Тот сидел на примятой траве и, задрав голову, смотрел на голубое небо.
– Пирогов! – окликнул его Алеша. – Вы что же это, совсем не спали?
Широкая спина слегка шевельнулась. Потом раздался вздох и печальный голос произнес:
– Какая женщина…
– Вы это о нашей спасительнице? – уточнил Алеша.
– О ней. Встретил бы такую в былое время – повел бы к венцу не раздумывая.
– А если бы она с вами не пошла?
Пирогов слегка повернул голову, покосился на Алешу и недоуменно спросил:
– Как это?
Алеша махнул рукой. Затем протянул руку к платку и развязал узелок.
– Держите. – Он бросил вареную картофелину Пирогову.
– Благодарю.
Как только запахло копченым салом, артист вдруг слегка пошевелился и втянул ноздрями воздух. Потом поднял руку и приподнял шляпу.
– А вот и наш молчаливый итальянец проснулся, – с усмешкой приветствовал его пробуждение Пирогов. – Присоединяйтесь к нам, господин Браккато. Говядину по-флорентийски вам предложить не могу, но украинское сало ничем не хуже. Особенно если учитывать обстановку.
Артист сел, потянулся, затем взял из узелка картофелину и принялся неторопливо ее очищать.
Некоторое время они ели молча.
– Вы куда собираетесь идти, господин Берсенев? – поинтересовался Пирогов, жуя горбушку черного хлеба.
– В Москву.
– В Москву-у? Должен вам сказать, Алеша, что это весьма опасная затея.
– Да, я знаю. Но идальго вызвался меня сопровождать. – Алеша вытер рот рукавом. – А вы? Куда пойдете вы?
– Понятия не имею, – пожал медвежьими плечами Пирогов. – Домой мне возвращаться нельзя – это точно.
– Что же вы намерены делать?
– А черт его знает. Может, с вами пойду. Если повезет и махновцы не перехватят, запишусь в армию генерала Деникина.
– Зачем?
– Я потомственный дворянин, – гордо произнес Пирогов. – А долг каждого дворянина – помочь генералу избавить Россию от красной плесени.
Алеша смерил здоровяка насмешливым взглядом.
– А вы когда-нибудь служили?
– В армии-то? – Пирогов покачал головой. – Нет. Мечтал в детстве попасть в кадетский корпус, да мамаша, царствие ей небесное, не пустила. А вы зачем в Москву?
– Так. Нужно по одному делу.
Пирогов внимательно посмотрел на Алешу и собрался было уточнить насчет этого загадочного «дела», но наверху оврага послышался какой-то шум, и несколько комочков сухой земли упали на узелок.
Артист выхватил из кармана револьвер и выставил его перед собой. Над краем оврага показалась человеческая голова.
– Оставаться на месте! – крикнул артист и прицелился в голову.
– Не стреляйте, товарищи! – жалобно проговорила голова, блеснув круглыми очками.
– Товарищи? – пробасил Пирогов, свирепо прищуривая глаза. – Где это вы тут нашли товарищей?
– Виноват… господа. – Лицо незнакомца просияло. – Господа! – воскликнул он, весь показываясь из-за края оврага. – Ей-богу, я рад вас видеть!
Артист по-прежнему держал его на прицеле.
– Господа, – быстро заговорил незнакомец, – вы должны меня понять, в наше время приходится быть осторожным. Тем более в этих местах. Верите ли, за последних четыре дня я побывал в трех населенных пунктах – и в каждом своя власть. В наше время, чтобы выжить, нужно быть хитрым, как лис.
Пирогов усмехнулся.
– А вы, стало быть, хитры, как лис? – осведомился он у незнакомца.
– Стараюсь, – ответил тот. Он посмотрел на развязанный узелок с харчами, сглотнул слюну и сказал: – Прошу прощения, что помешал. Вы, я вижу, обедаете.
– Спускайтесь к нам! – дружелюбно пригласил Алеша. – Господин Браккато, пожалуйста, спрячьте оружие.
– Я бы с этим не торопился, – тихо и сурово сказал Пирогов. – Вдруг этот тип – большевистский шпион. Мы отвернемся, а он нам – нож в спину.
Незнакомец растерянно посмотрел на Пирогова.
– Помилуйте, господа, у меня и ножа-то никакого нет, – проговорил он.
Алеша махнул рукой.
– Да ну вас, Пирогов, ей-богу. Что вы пугаете человека? Разве не видите, это же типичный русский интеллигент.
Незнакомец, явно польщенный таким определением, слегка приосанился и поправил пальцем очки. Артист помедлил несколько секунд, внимательно разглядывая незваного гостя, затем убрал револьвер в карман.
– Ну вот, – с облегчением сказал Алеша. – Теперь вы можете спуститься.
Незнакомец осторожно, хватаясь руками за пучки пожухлой травы, спустился в овраг. Серое пальто его было сильно испачкано, протертые на коленях штаны выглядели жалко и неприлично. На вид человеку было лет сорок или около того. Узкий подбородок покрывала колючая рыжеватая бородка. Глаза смотрели сквозь стекла очков дружелюбно и с какой-то редко встречаемой мягкостью.
– Кто вы? – спросил его Алеша. – И как сюда попали?
Незнакомец улыбнулся.
– Отстал от поезда. Хотел срезать дорогу через лес, но заблудился. Думал, совсем пропаду, но, по счастию, услышал ваши голоса. Господа, я так рад, что встретил вас! Вы позволите мне с вами посидеть? Сказать по чести, я очень устал за последние дни.
– Куда же вы направлялись? – поинтересовался Алеша.
Незнакомец неопределенно махнул рукой и сказал:
– Куда глаза глядят. В силу сложившихся обстоятельств я совершенно свободен от оков оседлой жизни. – Он поправил пальцем очки и спросил: – А вы куда держите путь?
Алеша посмотрел на своих провожатых и не совсем уверенно произнес:
– Вообще-то, мы направляемся в Москву.
– В Москву? О, это очень большое путешествие! Большое и… – Взгляд незнакомца наткнулся на развязанный узелок. Он судорожно сглотнул слюну.
– Хотите картошки? – предложил Алеша.
– Благодарю вас, но я совсем не голоден, – поспешно сказал незнакомец. – Сегодня утром я сытно позавтракал.
– Глупости. Ничего вы не позавтракали. – Алеша взял из узелка картофелину и протянул гостю. – Вот, держите.
– Но я вовсе не…
– Держите и не спорьте.
Судя по тому, с какой жадностью незнакомец уплетал картофелину, сытный завтрак, о котором он говорил, был выдуман. Съев картофелину, незнакомец тщательно облизал пальцы, затем улыбнулся и вдруг сказал, обращаясь почему-то к Пирогову:
– Господа, а позвольте мне путешествовать с вами.
– Вот еще, – фыркнул Пирогов. – Много вас на дармовые-то харчи.
– Как вам не стыдно, Пирогов! – гневно осадил его Алеша. – Человек просит, а вы! Конечно, присоединяйтесь. Как вас зовут?
– Миронов, – представился незнакомец. – Евгений Александрович. Бывший учитель. Честное слово, господа, я вас не обременю. Просто буду держаться рядом, и все.
Пирогов смерил его щуплую фигуру недоверчивым взглядом и, неожиданно смягчившись, сказал:
– Ладно, черт с вами. Может, когда и сгодитесь. Я читал, что с помощью линз огонь можно разжечь. Правда, сам никогда не пробовал, не довелось.
Миронов улыбнулся.
– Если задумаете разводить костер – мои очки к вашим услугам, – добродушно ответил он.
* * *
Нестор Махно взвесил шашку на ладони, проверяя ее балансировку.
– Хороший подарок! – Он слегка отвел руку в сторону и резко рубанул шашкой воздух. – Ай, хороша! Я ваш должник, комиссар!
– Пустяки, – ответил ему человек в серой шинели и кожаной фуражке, сидевший по другую сторону стола. Он был худощав, бледен и тонкогуб. Небольшие, глубоко посаженные глаза смотрели из-под почти голых надбровных дуг настороженно. Руки бледнолицего покоились в карманах шинели, воротник был поднят, как будто человек опасался сквозняков. – Я слышал, вы задержали мальчишку. – Голос его звучал глухо и сипло, отдаваясь в ушах у Махно неприятным поскребом. – Гимназиста.
– Мальчишку? Гимназиста? – Махно посмотрел на гостя и прищурился. – А почему вы им интересуетесь?
Человек в шинели, не вынимая рук из карманов, резко подался вперед.
– Мне нужен этот мальчишка!
– Нужен? – Махно усмехнулся. – Остыньте, товарищ Глазнек. Я его отпустил. Еще утром.
– Как? – Кадык на шее комиссара дернулся. – Как отпустили?
– Вот так, просто. Я не воюю с детьми.
– С детьми? – Серый человек недобро осклабился. – Щенок обвел вас вокруг пальца, как…
– Я сказал – остыньте, – резко оборвал его Махно. – Кажется, это не я у вас в гостях, а вы у меня.
Комиссар снова откинулся на спинку стула. Руки его по-прежнему покоились в карманах шинели. Он посмотрел на Махно исподлобья и спросил:
– Вы его хотя бы обыскали?
– А чего это вы им так интересуетесь?
– Обыскали или нет? – повысил голос комиссар.
Щека Махно нервно дернулась.
– Сбавьте обороты, Глазнек. Я не терплю, когда на меня повышают голос. Последний, кто это сделал, лишился языка. Я вырвал его собственными руками.
Комиссар крепко сжал зубы, на скулах у него заиграли желваки. Несколько секунд он молча смотрел на Махно, затем плечи его слегка обмякли, и он сказал:
– Простите, я не хотел грубить. Так было при нем что-нибудь или нет?
– Что, например? – уточнил Махно, в скучающих глазах которого зажглось любопытство.
– Что-нибудь… необычное.
– Туманно выражаетесь, Глазнек. Нет, при нем не было ничего необычного. Ни оружия, ни денег, ни бумаг. Ничего, что могло бы вас заинтересовать.
– Когда вы его отпустили?
– На рассвете. – Махно наткнулся на холодный взгляд комиссара и недобро прищурился. – Не понимаю, зачем он вам понадобился? Это простой мальчишка. Он не может угрожать делу революции.
– Он владеет важной информацией, – сказал комиссар. – У меня к вам личная просьба. Если он попадется вашим людям – дайте нам знать. Наша благодарность не будет иметь границ.
Комиссар вынул правую руку из кармана шинели и положил на стол бархатный мешочек, стянутый бечевкой.
– Это вам. Подарок.
Махно поднял брови.
– Как? Еще один?
– В знак дружбы, – пояснил комиссар.
Махно криво усмехнулся, взял мешочек, ослабил веревку и с любопытством в него заглянул.
– Дорого вы цените этого щенка, – задумчиво проговорил он. – Неужели он и впрямь того стоит?
– Для кого как, – ответил комиссар.
– Хорошо. – Махно снова затянул мешочек и спрятал его в карман. – Считайте, что мальчишка у вас в руках.
Комиссар поднялся из-за стола.
– Уже уходите? – с усмешкой поинтересовался Махно, разглядывая долговязую и сухую, как мертвое дерево, фигуру комиссара.
– Да, мне пора.
– Можете остаться на обед, – предложил Махно.
– Нет времени. Еще раз простите за вторжение.
– Ничего. – Махно насмешливо дернул щекой. – Одним делом занимаемся. Что-то еще? – спросил он, заметив, что комиссар медлит и словно бы о чем-то раздумывает.
– Да, – ответил тот. – Просьба. Не могли бы вы выдать нам мандат, чтобы мы могли беспрепятственно продвигаться через ваши кордоны?
– Мандат? Это запросто.
Махно достал из стола лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу, быстро набросал несколько строк и подмахнул их подписью. Протянул бумагу гостю:
– Держите.
Комиссар Глазнек скользнул по строчкам взглядом.
– Годится? – поинтересовался Махно, насмешливо следя за ним.
– Вполне. Спасибо.
Глазнек спрятал мандат в карман шинели, кивнул Махно, повернулся и направился к двери.
– Эй, комиссар! – окликнул его Махно.
Тот остановился и обернулся.
– Что?
– Забыл сказать. Мальчишка ушел не один, с ним еще двое. Один очень опасен.
– Кто такой?
– Представляется итальянцем.
– Итальянцем? – Тонкая губа комиссара слегка приподнялась, как у пса. – Очень интересно. Его вы тоже «отпустили»?
Махно, не выносивший насмешек, слегка побледнел. Комиссар это заметил и примирительно произнес:
– Ладно. Надеюсь на вашу помощь. Всего хорошего.
Он бесшумно, как тень, выскользнул за дверь, плотно притворив ее за собой.
Из соседней комнаты, кутаясь в белый ажурный платок, вышла Галина. Махно сидел вполоборота, положив локоть на стол и опустив голову. Лицо его было бледным, в глазах застыла злоба.
Заслышав шаги Галины, он поднял голову, пристально на нее посмотрел, затем снова уткнул взгляд в пол и тихо процедил:
– Сволочи.
Галина подошла к Махно и положила ему руку на голову.
– Шваль, плесень, – устало сказал Махно. – И еще называют себя революционерами. Ты его видела?
– Да. А кто он?
Махно скривил губы и презрительно произнес:
– Комиссар. С особым мандатом. Поймал бы гниду в поле, лично бы удавил.
– Но ведь они твои союзники, – тихо сказала Галина.
– Союзники, – ухмыльнулся Махно. – Пока бьем буржуев – союзники. А потом… Вот погоди, сперва разделаемся с белыми, потом и до большевиков дело дойдет. Народ не с ними, Галя, он со мной. Я, а не они реальная сила.
Галина вынула из кармана кофты склянку с таблетками и протянула Махно.
– Выпей лекарство, Нестор.
– Убери! – Махно выхватил из руки женщины склянку и швырнул ее об стену. – Мальчишка ему понадобился, а! Только с детьми и могут воевать, ироды!
Галина насторожилась.
– Ты про какого мальчишку говоришь? – тихо спросила она. – Про того, которого Серко упустил?
– Про него.
– Зачем он им?
– А я почем знаю? – Махно болезненно наморщился. – Ч-черт, проклятая мигрень… – Он взял ладонь женщины и положил ее себе на лоб. Потом проговорил нежно, поглаживая кончиками пальцев тонкую руку женщины. – Будь со мной, Галя. Успокой мою мятежную душу. Дай мне покоя. Не могу больше. Устал.
Галина обняла голову Махно и прижала ее к груди.
– Все будет хорошо, – тихо проговорила она, целуя атамана в мягкие волосы.
– Народ со мной, а не с ними, – глухо пророкотал Махно. – Мужики со мной. Я для них и хлеб, и воля.
– С тобой, Нестор. Конечно, с тобой.
Махно вскинул голову и посмотрел на женщину пылающими глазами. – Только когда ты рядом… – пробормотал он со слезами на глазах. – Только когда ты рядом…
– Конечно, милый, конечно.
– Будь сегодня со мной рядом.
– Буду. Всегда буду.
Через пять минут атаман успокоился. Галина взяла с ночного столика вязанье и села в кресло. Махно разложил на столе карту и, подергивая щекой, принялся ее изучать.
Галина смотрела на Махно, задумчиво склонившегося над картой, на его портупею, деревянную кобуру, на ученический циркуль в его руке – и никак не могла отделаться от ощущения нарочитости всего происходящего.
Когда Галина была маленькой, к ним в дом часто приезжали ее кузены. Объединившись с ее младшими братьями, они постоянно устраивали военные игры. Делились на две команды, а затем бегали по саду с деревянными ружьями и кинжалами, нанося друг другу «неизлечимые раны» (так они любили выражаться). Потом матушка звала всех есть клубнику со сливками. Ружья и кинжалы немедля отставлялись в сторону, а «раненые» и «убитые» герои наперегонки неслись к огромной тарелке с клубникой. А разделавшись с лакомством, все шли купаться на реку – довольные, бодрые, дружелюбные и говорливые.
И вот теперь, спустя годы, глядя на Махно и его бойцов, Галина все время вспоминала мальчишеские игры и никак не могла отделаться от мысли, что сейчас все – то же самое. Та же гордость, та же спесь, та же жажда самоутверждения, тот же азарт – с той лишь разницей, что кровь теперь проливалась по-настоящему.
То же ощущение нарочитости происходящего возникало у Галины, когда Махно заводил свои разговоры про «народ».
Галина никак не могла понять, чем именно крестьянин лучше дворянина. Тем, что у крестьянина меньше собственности и денег? Ну хорошо. Допустим. Но ведь есть, во-первых, зажиточные крестьяне. А во-вторых – нищие (в полном смысле этого слова) дворяне. С ними-то как? Почему Махно охотно оказывает помощь сытому крестьянину, а голодного дворянина приказывает отвести в лес и расстрелять?
Можно предположить, что нынешние обнищавшие дворяне расплачиваются за грехи предков. Ну ладно. Вроде бы разобрались. Но пройдут два-три поколения, и потомки нынешнего бедного дворянина и зажиточного крестьянина вновь поменяются местами. А еще через два-три – опять. И опять. И так до бесконечности. И что же? Каждые пятьдесят-семьдесят лет одна половина жителей страны будет резать и расстреливать другую? И в этой социальной мстительности – главный смысл существования великой нации?
Галина покачала головой. Нет. Она отказывалась верить этому бреду. Просто воевать легче и интереснее, чем полоть грядки с клубникой. Взрастет клубника или нет – еще неизвестно. Вероятность же срубить шашкой голову богатому землевладельцу и завладеть его имуществом несравненно выше.
Глупые, глупые мужчины… Видно, и правда, здравый смысл в этой стране остался только у женщин. Галина посмотрела на Махно долгим, задумчивым взглядом, потом вздохнула, опустила глаза на вязанье и бойко заработала спицами.
* * *
– Смотрите, – тихо сказал Пирогов. – Кто это там едет?
Он слегка раздвинул рукой кусты, чтобы Алеше и артисту лучше было видно.
По дороге ехали всадники. На гнедом жеребце восседал прямой, как палка, человек в серой шинели и кожаной фуражке, на околыше которой мерцала кроваво-красная большевистская звезда. У него было чуть вытянутое, бледное, с землистым оттенком лицо с какими-то неопределенными, словно подтертыми ластиком чертами. Глаза не то черные, не то темно-серые, глубоко посаженные и какие-то тусклые, будто матовые.
Он повел носом вправо и влево – как бы принюхиваясь, и вдруг остановил лошадь прямо напротив кустов, где прятались Алеша Берсенев и его спутники. Кончик носа у человека был острый, ноздри – тонкие, трепещущие.
Всадники проехали мимо, но один из них остановился рядом с бледнолицым. Этот был широкоплечий, кряжистый, в черной, сильно заношенной фуражке. Он выправил коня и спросил:
– Что случилось, товарищ Глазнек?
– Ничего. Показалось, – ответил тот тихим, сипловатым голосом.
Кряжистый огляделся по сторонам и сказал:
– Мальчишка не мог далеко уйти.
– Верно, не мог, – ответил бледнолицый.
– Думаете, эти двое все еще с ним?
– Не знаю.
Конь под широкоплечим слегка взбрыкивал. Широкоплечий осадил его и раздраженно произнес:
– Черт! Вымотался, сил нет! Задница – будто на маслобойне побывала! И голова раскалывается. Дернул же меня черт с батькой пить.
Бледнолицый недобро на него прищурился.
– Он вам уже «батька»?
– Бросьте, комиссар. Я ведь это так сказал – к слову. Черт, как же все-таки болит задница. Честное слово, поймаю сучонка – на ремни порежу! Самолично! Столько мучений из-за какого-то щенка. Скажите хоть, что такого важного он тащит?
Бледнолицый промолчал.
– Военная тайна? – с легкой усмешкой осведомился широкоплечий.
Комиссар и на этот раз не ответил.
– Ох, тайны, тайны… – проворчал широкоплечий. – Наверно, тащит пуд золота. Не иначе.
Он стегнул лошадь и поскакал догонять своих товарищей. Комиссар проводил его холодным, оловянным взглядом, затем еще раз внимательно посмотрел на кусты, отвернулся и медленно тронул лошадь.
Только когда всадники скрылись из глаз, когда затих перестук лошадиных копыт, Пирогов решился заговорить.
– Фу, пронесло, – облегченно произнес он. – Уберег Господь от расправы. – Он повернулся к Алеше. – Ну? И какого черта вы им понадобились? Они ведь о вас говорили?
– Я… не знаю, – тихо ответил Алеша.
– Идальго, вы слышали? Евгений Александрович, вы слышали? Он «не знает». А кто знает?
Артист поднялся на ноги и сказал:
– Отстаньте от него. Вы же видите, парень напуган.
– Напуган? А я не напуган? Я, может быть, еще больше напуган! Видели, как он на кусты смотрел? Я думал, он мне прямо в душу заглядывает! Никогда не видывал таких глаз… А вы-то что молчите, господин Берсенев? Признавайтесь – что это за дьявол за вами охотится?
– В самом деле, Пирогов, – мягко заговорил Миронов, поблескивая стеклышками очков, – вы же видите – Алеше плохо. Вот станет лучше, и он, может быть, вам все расскажет. Правда, Алеша?
– Правда. – Алеша тяжело поднялся на ноги, изо всех сил стараясь сдерживать подкатившую к горлу тошноту. – Только я не знаю, что рассказывать. Я никогда прежде его не видел.
– Тогда хотя бы скажите, что вы несете в Москву, – потребовал Пирогов. – Мы с вами, и мы должны это знать. Вы ведь что-то несете?
Алеша стоял, держась рукой за ствол березы, с бледным измученным лицом. Лоб его покрывали мелкие капли пота.
– Пирогов, если вы от него не отстанете, я вас застрелю, – тихо пообещал артист.
Пирогов встретился с ним взглядом, и тут же поспешно отвел глаза.
– Да я так только спросил, – сказал он, пожимая плечами.
– Извините, господа… – пролепетал вдруг Алеша и, закрыв рот руками, поспешил за деревья. Там его вырвало.
Назад: 4. Решение головоломки
Дальше: 6. Странный чучельник