Эпилог
Москва, осень 1919 года
Красная площадь была пустынна и холодна в этот ранний, серый час. Алеша шел по неровной брусчатке, сунув руки в карманы и дрожа всем телом. Поравнявшись с Лобным местом, он остановился. Здесь, как и повсюду в Москве, царил беспорядок. После давнего артиллерийского обстрела несколько облицовочных плиток были отколоты от парапета Лобного места и валялись на грязной брусчатке. Там и сям лежали кучки песка и щебня. Возле одной из плиток стояло небольшое ведерко, из которого торчал мастерок. По всему было видно, что рабочие бросили начатую работу и отправились куда-нибудь пьянствовать. А может, их забрали в ВЧК и расстреляли за нерадивость, кто знает. В наше время проще расстрелять человека, чем выругать или научить.
Алеша стоял возле Лобного места, смотрел на отвалившиеся плитки и в голове его отчетливо звучал голос отца.
– Запомни главное, сын, – говорил доктор Берсенев. – Пелена эта должна храниться в самом сердце страны, на пересечении торговли, религии, науки и политики. Место это должно быть символически связано с Иерусалимом и горой Голгофой, на которой был распят Иисус. Любой многовековой символ несет в себе мистический заряд, способный поколебать поле человеческого сознания. Это факт, который я бы назвал научным, не будь он так далек от интересов современной науки.
– Ты врач, а так пренебрежительно отзываешься о науке, – усомнился Алеша.
– Я знаю ее настоящие возможности, – отвечал доктор Берсенев. – Запоминай дальше. Место такое в Москве есть. В былые времена в Вербное воскресенье российский патриарх въезжал в Кремль верхом на лошади через Спасские ворота…
– Как Христос въезжал в Иерусалим!
– Именно. Кремль – это символический Иерусалим. Голгофа, на которой произошло распятие, располагалась за городской стеной. Наша голгофа также находится за стеной Кремля. Ты уже догадался, о каком месте я говорю?
– Конечно! Это Лобное место на Красной площади!
– Да, это Лобное место. Помимо пересечения четырех направлений человеческой деятельности – торговли, политики, науки и религии – в этом месте также сходятся воедино и два основополагающих символа человечества – солнце и крест. Круг Лобного места, изображающий голгофу, и крест распятия на нем.
– Крест, вписанный в круг, – тихо проговорил Алеша, живо представив себе этот геометрический рисунок.
– Да, все сходится. Символы, порожденные человеческим сознанием, всегда возвращаются обратно к человеку, – продолжил доктор Берсенев, – но уже обладая мистическим зарядом. Запомни раз и навсегда: любая человеческая мысль действенна. Я глубоко убежден, что если миллион человек в одно и то же мгновение подумают о дожде, с неба тотчас же польется дождь.
– Даже если бы на нем не было облаков?
– Даже если бы не было облаков, – кивнул отец. – Если большевизм когда-нибудь породит нового Бога, то его мощи будут храниться именно на Красной площади. Люди перенесут их туда, сами до конца не осознавая истинной подоплеки своего деяния. Такое уж это место. Ты понял все, что я сказал?
– Да.
– Повтори.
Алеша стал повторять со скучающим видом:
– Лобное место символизирует гору Голгофу, на которой распяли Иисуса. В месте, где оно находится, сходятся четыре луча: политика, торговля, наука и религия. По четырем основным видам деятельности, которыми занят человек.
– Почему ты усмехаешься?
– Потому что… мне все это кажется немного нелепым. Я как-то не очень в это верю.
– Это неважно, сын. В данном случае вера имеет второстепенное значение, главное – действие. Ты должен сделать все так, как я тебе рассказал. Конечно, лишь в том случае, если я сам не сумею.
– Но почему мы не можем увезти пелену за границу?
– Ее место в Москве. В сердце страны и города. Кроме того, я видел кое-что… во сне.
– Во сне? – Алеша посмотрел на отца с удивлением. – С каких это пор ты стал верить снам?
– С тех пор, как они начали сбываться, – ответил отец.
Алеша подумал и спросил:
– Но как я это сделаю? Мне что, долбить Лобное место молотком? Или взорвать его динамитом?
– Этого я не знаю. Но я знаю, что ответ найдется сам собой – там, на месте. Провидение поможет тебе все сделать правильно.
И вновь Алеша не удержался от усмешки.
– До сих пор мне не приходилось иметь дело с Провидением, – заметил он.
– Это тебе только так кажется. Впрочем, сейчас не время и не место для теологических дискуссий. Сейчас важно только действие. Обыкновенный человеческий поступок. Твой поступок.
– Но ты говорил, что у тебя есть товарищи. Неужели, кроме тебя, никого не осталось?
Лицо доктора Берсенева помрачнело.
– Никого, – глухо проговорил он. – Только мы вдвоем – ты и я.
– Я все-таки надеюсь, что ты сам все сделаешь и что мне не придется стоять, как дураку, посреди Красной площади и ждать Божьего гласа, – сказал Алеша.
– Не властны мы в самих себе… – тихо проговорил отец. Улыбнулся и погладил Алешу по голове, совсем как маленького. – Перед дорогой нам нужно хорошенько подкрепиться. Сейчас приведу себя в порядок и отведу тебя в ресторацию!
Доктор Берсенев засучил рукава, взял с полочки бритву и повернулся к умывальнику. На сгибах его локтей виднелись две тусклые татуировки, виденные Алешей сотни, если не тысячи раз – шестиконечная звезда и латинский крест. Знаки хранителей.
– Не властны мы в самих себе, – пробормотал Алеша, оглядывая Лобное место.
«Но как же я буду тут работать? – растерянно думал он. – Прямо здесь, у логова зверя!»
За спиной у Алеши послышался шум. Он обернулся. Черный «Паккард», рыча, как голодный зверь, катил через пустынную площадь к Спасским воротам Кремля.
Алеша хотел бежать, но удержался. Если побежишь, тогда точно погонятся. А так, может, и пронесет. Алеша присел на ступеньку Лобного места и стал с озабоченным видом разглядывать свои сапоги.
Сумрачный человек, сидевший в черном «Паккарде», тронул шофера за плечо и негромко сказал:
– Ну-ка притормози.
Шофер нажал на педаль тормоза. Человек приник носом к стеклу и, близоруко сощурившись, посмотрел на одинокую, скрюченную фигурку, сидевшую на ступеньке Лобного места.
– Кто это там сидит? – спросил он.
– Где? – Водитель повернул голову. – А, это. Кажись, рабочий. Да, точно рабочий. Я его вчера тут видел. Старшие, видать, ушли, а этого мальца раствор сторожить оставили.
– Раствор? – Узкие губы неприязненно скривились на землисто-бледном лице. – Черт знает что такое. Рядом с правительственным учреждением такой беспорядок. А ну-ка выйди и скажи этому бездельнику, чтобы брался за работу. И чтобы к обеду все было закончено. Иначе я лично им займусь.
– Я-то скажу, но он, верно, старших дожидается. Один-то поди и не возьмется.
– У тебя есть револьвер?
– Так точно. Вы же сами мне его выдали.
– Ты знаешь, как им пользоваться?
– Да.
– Ну так иди и не задавай глупых вопросов.
– Слушаюсь, товарищ Глазнек.
Шофер открыл дверцу и выбрался из машины. Зябко передернул плечами, поднял ворот тужурки и двинулся к Лобному месту. Парень испуганно глядел, как он приближается.
– Слышь, малый? – окликнул его водитель. – Ты ремонтник?
– Я?.. Да. А что?
– Ну так слушай. Чтобы к обеду работа была сделана. Если не выполнишь, пойдешь в расход. Это приказ комиссара. Видишь, вон он – в машине сидит. Все понял?
– Да.
– Тогда хватай мастерок и за работу. – Шофер глянул через плечо на машину и добавил, понизив голос: – Ты, сынок, лучше сделай, как он велит. Черта гневить себе дороже. Сможешь?
– Смогу.
– Ну давай.
Водитель повернулся и мелкой рысцой побежал обратно к машине.
– Что так долго? – сухо спросил комиссар Глазнек.
– Да пока втолковал…
Комиссар отвернулся от Лобного места, зевнул, обнажив желтые клыки, и небрежно произнес:
– Трогай.
Машина дернулась с места и резво покатила по брусчатке площади. Спустя минуту зев Спасских ворот раскрылся и поглотил ее. Площадь снова стала пустынна и холодна.
Алеша огляделся – нет ли кого вокруг. Быстро скинул пиджак, снял грязную толстую рубашку, провонявшую потом, затем ухватил пальцами рваный край подкладки и оторвал длинный лоскут. Затем снова огляделся и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, сунул руку в дыру и достал из-за подкладки свернутую грязную тряпицу…
Работать было тяжело. Тело ломило, окоченевшие пальцы плохо слушались. То и дело прошибал пот, который тут же сменялся ознобом, да таким сильным, что зуб на зуб не попадал. Алеша мысленно благодарил отца за прозорливость. Года два назад отец обучил его некоторым приемам ремонтно-строительных работ. Отец любил все делать своими руками и пытался привить любовь к ручному труду своему сыну. Приохотить не получилось, но кое-какие ремесленные навыки Алеша усвоил.
Когда Алеша клал последнюю плитку, к Лобному месту подошли трое рабочих с опухшими лицами.
– Эй! – неуверенно окликнул Алешу один из них, самый старший по виду. – Ты чего это тут?
– А, бездельники, – усмехнулся Алеша. – Работу вашу доделываю по приказу наркома. – Он вытер со лба пот рукавом рубашки.
Мужики переглянулись.
– Так мы это… – снова заговорил старший. – Мы бы и сами… К обеду бы аккурат и управились.
– Теперь точно управитесь. Тут работы на полчаса осталось. – Несмотря на смертельную усталость, Алеша изо всех сил бодрился. – И не забудьте место убрать, – сурово сказал он. – Имейте в виду, сам товарищ Троцкий работу принимать будет. Оставите после себя мусор – пойдете в расход. Ясно выражаюсь?
– Да уж куда яснее.
Пока Алеша надевал пиджак, мужики продолжали топтаться на месте, озадаченно на него поглядывая.
– Откуда ж ты будешь? – не без боязни спросил наконец старший.
Алеша кивнул головой в сторону Кремля:
– Оттуда, отец.
– Вот оно как. А куда ж теперь?
Алеша кивнул в другую сторону и сказал:
– Туда.
– Понятно.
– Ну прощайте. Смотрите, ребята, инструменты после работы не бросайте, это теперь народное достояние. Ясно выражаюсь?
Подул ветер. Алеша поднял воротник пиджака, сунул руки в карманы и побрел по площади. Мужики молча смотрели ему вслед, пока он не скрылся из вида.
– Чудеса, да и только, – проговорил старший.
– Нешто правда, сам Троцкий работу проверять будет? – спросил с тревогой в голосе самый младший.
Старший пожал плечами и ответил:
– Кто ж его знает? Может, и проверит. Нынче все может быть. Время такое.
Молодой рабочий подошел к парапету Лобного места, провел шершавой ладонью по белокаменной плитке и сказал:
– А хорошо положил. Ровно.
– Да, неплохо, – отозвался старший.
Поднявшийся ветер поволок по брусчатке обрывок газеты, окурки папирос и прочий мусор, подхватил все это, весело закружил в спираль и понес прочь – через пространство, через время, бог знает куда.
notes
