Глава 33
Таисия принимала ванну с солью Мертвого моря – успокаивала измученные нервы. Она чувствовала себя странно счастливой. Не о таком счастье она мечтала. Вместо безмятежности – тревога и ожидание каких-то новых испытаний.
Михаил применил самое действенное лекарство от стресса – ночи любви. Смиренница-жена возбуждала его сильнее, чем он мог ожидать. Стыдливость, которую давно предали анафеме современные женщины, оказалась чем-то сродни приворотному зелью или скорее «шпанской мушке».
То, как Таисия воспринимала мир, потрясло его. Он не знал, чего ему хотелось больше – целовать ее или говорить с ней.
Теперь он готов был отказаться от чего угодно, кроме жены. Они могут вообще уехать из России – на Кипр или в Англию. Его не пугали трудности, работу он найдет в любой стране. Главное – согласится ли Тая? Он дважды чуть не потерял ее. А ведь это может повториться из-за Леды. Та не успокоится.
«Хорошо, что я купил телефон с записывающим устройством, – хвалил он себя и тут же корил: – Но я подверг Таю опасности. Леда чуть не убила ее!» И тут же оправдывался: «Я бы не допустил этого. Я все время находился рядом. Я должен был выведать, что она задумала!»
Он выбрал подходящий момент и спросил жену:
– Зачем ты позвонила Леде и назначила встречу?
– Она мне сестра. Мой отец умер, а я не знала, не успела попрощаться, последний раз взглянуть в его глаза! Я хотела пойти на кладбище. Ты не понимаешь!
Беспокойные мысли витали в ее голове. Она вспоминала слова Леды, которые та выкрикивала, ползая в грязи, и ей становилось не по себе. Смысл этих слов ускользал от нее.
– Почему сестра хотела убить меня? Что я ей сделала? В Новгороде, когда ты уехал, я позвонила ей – с трудом узнала ее новый номер. Мы должны были встретиться, но она не пришла. Или пришла? Это был не грабитель, который позарился на мою сумку! Боже мой, она еще в тот раз могла…
– Вы не любили друг друга?
– Она невзлюбила меня, кажется, еще маленьким ребенком. Не понимаю, что во мне так ее бесило. Она ужасно вела себя, будто нарочно доводила родителей до белого каления. Особенно отца. Мама мягче, терпимее, она воспринимала выходки Леды как невинные шалости. И постоянно повторяла: «Мы сами виноваты!» Они были лучшими родителями на свете…
– Почему «были»? Мама еще жива.
– Да, но не для меня. Нельзя бередить старые раны. Когда-то я резала по живому и не вынесу этого вновь. Я почувствовала, что отца нет в живых… Последнее время меня преследовал его образ – он пытался что-то донести до меня. Покинув Камку, я ощутила такую тоску, что не выдержала и позвонила Леде. Она сказала мне о смерти папы. Если бы не это, я бы не стала с ней встречаться. Я не собиралась возвращаться! Я только хотела расспросить ее о папе, о том, как он умер, узнать, где его похоронили…
– Хочешь, я сам все разузнаю и мы съездим на кладбище? Обещаю! – Он помолчал. – Как ты смотришь на то, чтобы расписаться официально?
Она через силу улыбнулась.
– Для меня это не имеет значения. Перед Богом мы супруги, а остальное неважно.
– Ничего не важно? – спросил Михаил. – А если я окажусь преступником, вором, мошенником? Ты и тогда не бросишь меня?
– Мы обвенчаны. Я твоя жена, что бы ни случилось.
В ее глазах, не проливаясь, стояли слезы. Он не знал, не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства – нежность, сострадание, бесконечную вину, жгучее желание все исправить, упасть на колени, просить помилования и любви. Но любовь не подают, это не монета, пусть даже отлитая из чистого золота.
– Я… должен признаться тебе, – пересохшими губами вымолвил Михаил. – Сможешь выслушать исповедь корыстолюбца и негодяя, который недостоин дышать одним воздухом с тобой?
Она побледнела и кивнула.
– Леда говорила правду. Она послала меня отыскать тебя, чтобы жениться, а потом убить. Самое страшное, что я согласился! Превыше всего в жизни я ставил выгоду и наживу. Я обыкновенный подонок, из тех, что косяками бродят в коралловых рифах бизнеса. Благодаря отцу я получил прекрасное образование, но светлый ум никак не влиял на темную натуру. Деньги и статус – вот мои идолы. Ради них я готов был жениться по расчету на дочери Куприянова. Не на тебе – на Леде! Я прикидывался влюбленным, ничего не зная о ее сестре. Когда ты ушла из дома, Куприяновы вычеркнули тебя из семьи, из своей жизни, из памяти. Даже Павел Анисимович. Полагаю, он слишком любил тебя, чтобы простить. Оказавшись на пороге смерти, он смягчился, задумался о пережитом, а может быть, просто решил насолить Леде. И переделал завещание, оставив жене и младшей дочери дом в Витеневке и небольшое содержание, а всю недвижимость, счета в банках и компанию «Куприянов и партнеры» отписал тебе. Оригинал хранился у нотариуса, а копия – в домашнем сейфе твоего отца. Леда прочитала документ и показала его мне. Ее чуть удар не хватил! Похоже, покойный именно на это и рассчитывал. А потом, когда она пришла в себя, мы вместе придумали, как заполучить все.
Перед смертью Куприянов предпринимал попытки найти свою старшую дочь, но внезапная кончина помешала этому. Он успел выяснить, что ты осела где-то в Новгородской области, и я взялся за дело. Ездил по деревням и поселкам, показывал твою фотографию десятилетней давности и расспрашивал, расспрашивал. На одном забытом богом хуторе мне повезло: я наткнулся на пожилую женщину, которую исцелил старец Авксентий. Она-то и узнала тебя на снимке. «Девка похожа на помощницу пустынника, только та постарше будет» – так она сказала. Я подготовился и отправился в Камку под видом инженера Прилукина. Куприяновские миллионы стоили того, чтобы жить в грязной развалюхе, кормить комаров да при том еще корчить из себя специалиста-дорожника, который интересуется старым монастырским трактом. Я нашел тебя, но почему-то не торопился докладывать об этом Леде. Не знаю, что меня удерживало. Помнишь нашу первую встречу у колодца? Стоило мне посмотреть на тебя, как в моем сердце что-то проснулось. Я увидел в тебе… не могу выразить, что я увидел…
Он смешался. Слова все портили. Но другого способа передать свои чувства он не знал.
– Я перестал замечать, в каких условиях я живу, что ем, куда хожу, чем занимаюсь. Я думал только о тебе – днем и ночью. Когда мне приходилось уезжать в Москву, к Леде, разгребать завалы в работе компании, я становился совсем не таким, как в Камке. Я умирал столько раз, сколько мы расставались. Мой ум отказывался понимать, что на меня нашло. Ум любви не знает, она для него – чуждый элемент. Я всегда жил рассудком, а чувства считал второстепенными и ничтожными. Я отбрасывал их, как ненужный хлам, который мешает идти вперед, делать карьеру, добиваться поставленных целей, зарабатывать деньги. Ум все подвергает анализу, все толкует на свой лад… Умом любить нельзя. И вдруг я погрузился в такое блаженство, в такую мучительную радость, что сам себя перестал узнавать. Можешь мне не верить, ты имеешь на это полное право.
У него пересохло в горле, и он замолчал. По лицу Таисии пробегали тени прошлого, отзываясь в сердце томительной болью. Ее губы приоткрылись, но не издали ни звука.
– Я не инженер Прилукин, – признался муж. – Я – Влад Неверов, исполняющий обязанности вице-президента компании твоего… вашего с Ледой покойного отца. Мы сговорились убить тебя после того, как ты станешь моей женой. Потому что в случае твоей смерти все перешло бы ко мне. Леде Павел Анисимович при любом раскладе не оставил ничего, кроме содержания. Если бы ты умерла незамужней и бездетной, все его богатство досталось бы монастырю, куда он ездил замаливать грехи. В пику родной дочери! Он замыслил досадить ей даже с того света.
Таисия не заплакала. Ее слезы высохли. Она пропускала мимо ушей все, касающееся преступного заговора, и ловила подробности отцовской любви. Ей не хватало его все годы, проведенные вдали от дома. Она мысленно говорила с ним бессонными ночами, когда над лесом всходила оранжевая луна и всхлипывали болотные птицы, когда одиночество становилось карой Господней, а не благом. Ей бы тогда еще понять, что монашеский затвор – не ее стезя.
Слова мужа доносились до нее сквозь пелену горечи и сожаления, застилающую сознание. Ей было все равно, что Леда дважды покушалась на ее жизнь, она не винила сестру. Демоны алчности и зависти присасываются к людям намертво – попробуй оторви. Даже молитвы исцеляют не каждого.
– Господин Куприянов рубил сплеча, – продолжал между тем Неверов. – Он решил, что нажитым состоянием будешь владеть либо ты, либо монастырь. Он возлагал на тебя большие надежды и верил: чувство ответственности и дочерний долг заставят тебя вернуться к мирской жизни.
– А…
Он испугался: вдруг Таисия его не слышит и придется повторять все это снова и снова? Он взял ее за плечи и легонько встряхнул:
– Ты меня понимаешь?
– Да, да, говори…
– Я лгал всем. Матери – что езжу в длительные командировки. Леде – что разыскиваю тебя. Она теряла терпение, торопила. Я совершенно запутался! Я не признавался себе, что… полюбил тебя. Мной будто безумие овладело. Я продолжал оказывать тебе знаки внимания, но ты была неприступна. Твоя монашеская одежда и твои обеты стали, казалось, непреодолимой преградой. Я старался, изощрялся, как мог. А когда я совершенно отчаялся, ты вдруг проявила благосклонность…
Мысли Таисии текли по собственному руслу:
– Ты… собирался жениться на Леде? Ты обещал ей?
– Я ничего не хочу скрывать от тебя – ни одной мерзкой подробности. Я сам себе противен… и, наверное, тебе тоже. Да, я клялся ей в любви и уговаривал выйти за меня замуж. Потом, когда внезапно умер Павел Анисимович и всплыло завещание, мне пришлось перекраивать планы. Я должен был жениться на тебе, потом убить, представить все как несчастный случай, получить наследство, и тогда только наш с Ледой брак смог бы принести ей выстраданное богатство. Подозреваю, что она побаивалась, как бы я не смылся с миллионами Куприянова. Но выбора у нее не было! Она взяла с меня слово, она убедила себя, что мы без памяти влюблены и безраздельно принадлежим друг другу. Поверила в придуманную ею сказку. Труднее всего расставаться с иллюзиями, созданными самим собой.
– Вы с ней… были близки?
Таисия будто наотмашь ударила его этим вопросом. Так, что икры из глаз посыпались. Как выкручиваться? Да и стоит ли?
– Мы стали любовниками почти сразу после того, как я уволился из компании. Куприянов был грубиян и самодур, но чутье у него срабатывало безотказно. Он интуитивно угадал во мне расчетливого эгоиста, способного ради денег на любую аферу. – Неверов говорил о себе, как о ком-то другом, был беспощаден в суждениях. – Мой будущий, как я полагал, тесть оказался дальновидным человеком. Он распознал угрозу и защитил свои бастионы. Разумеется, я намеревался обчистить Леду, как только представится удобный случай. Но она-то об этом не знала! А гнев Куприянова я обратил себе на пользу. Отец и дочь кипели от взаимной ненависти, я же потирал руки.
– Как ты… собирался меня убить?
Неверов падал в пропасть и не мог остановиться. Он шагнул в бездну и предоставил судьбе решать его участь. Он зашел так далеко, что пути назад не было. Теперь от этой хрупкой женщины, с которой он стоял под венцом, зависели его жизнь или смерть.
– Утопить в трясине, – опустив голову, прошептал он. И добавил, не надеясь на прощение: – Мы бы продолжали жить в Камке, ты бы ничего не знала про наследство. А потом однажды по дороге в Дамианову пустынь оступилась бы, и все…
Лучше бы ему умереть прямо сейчас, сделать себе харакири, что ли. Та пытка, которую он терпел, признаваясь в собственном ничтожестве и позоре перед любимой женщиной, терзала его сильнее, чем физические страдания. Он никогда не верил, что такое возможно, был насмешливым циником, не признающим ничего святого.
– Ты любишь меня? – спросила она.
– Ч-что?
– Ты меня любишь?
Влад заговорил бессвязно, страшно волнуясь и путаясь. Его глаза повлажнели.
– Я… любил тебя всегда. Заброшенный монастырь, болота, луна на черном небе околдовали меня. Я переродился! Да, не смейся, пожалуйста. Я как будто сам содрал свою кожу и, корчась от боли, обнаружил, что у меня есть сердце…
– Нам нельзя любить, – повторяла Таисия. – Нельзя.
– Почему?
– Потому что мы… умерли…
– Что ты говоришь? – опешил он. – Мы ужасно устали. Нам обоим нужно отдохнуть, не думать ни о чем, просто забыться… Все образуется, я уверен. Я позаботился о том, чтобы…
Он рассказал ей, как решил исчезнуть, но из этого ничего не получилось.
– Я хотел инсценировать гибель на охоте. Дескать, преследовал кабана, заблудился на болотах и утонул. Неверов бы исчез, а Прилукин остался. Я все предусмотрел, кроме того, что ты позвонишь Леде. Мы бы затерялись где-нибудь в глуши или уехали за границу. Плевать на наследство! Деньги мы заработаем… Я заработаю! У меня неплохо варят мозги. Ты не представляешь, как мы заживем…
Он потянулся к ее губам, но она отстранилась.
– Ты тоже не все обо мне знаешь…
* * *
Он не думал, просто нес в себе след своего создателя, его частичку. Тончайшую субстанцию, пронизывающую творение. Все, что люди считают мертвым, на самом деле в какой-то степени живо.
Он чувствовал – скоро закончится период тьмы и наступит триумф света. За ним пришли, он ощущал это, как незримую неосязаемую вибрацию своего совершенного, гладкого и блестящего тела. Дрожь в предвкушении пира.
Люди – странные существа. Воюют, чтобы присвоить себе города, степи или горы, табуны лошадей, дома, красивых женщин. Особенно много крови льется из-за золота. Целые сонмища бабочек летают над полями сражений, заслоняя солнце, – это души погибших за химеру. Они так и не успели узнать главного.
Время все превращает в прах. Самые великие завоеватели и сказочно богатые владыки теперь беднее последнего нищего. Власть, пьяный земной мед, упорхнула от них, как вспугнутая колибри. Яркие перышки, великолепный хвост – и спустя мгновение только едва заметно покачивается ветка, на которой сидела птичка.
Он был равнодушен к стремлениям людей. Вряд ли он умел мыслить… и уж точно не умел чувствовать. Он служил времени, выпускал на волю бабочек. Только одна бабочка всегда пребудет с ним – он ее не отпустит. Она – его душа. Они будут летать вместе… или прозябать в бездействии и неподвижности. Они – неразлучны.
Он пришел из страны туманов и был совсем не прочь вернуться. Он стосковался по славным подвигам и сильным рукам безупречного героя.
Он не умел верить, не умел любить, не умел ненавидеть. Он – открывал клетки, в которых томились бабочки. Прокладывал дорогу сильным и повергал слабых. Страх повиновался ему, как рабы повинуются грозному господину. В его острие таилась смертоносная страсть. Он жаждал жертв. Он входил в плоть, как фаллос входит в женское лоно, и тем совершал самый сакральный сексуальный акт. Он воплощал собой Эрос, несущий гибель…
Время открыло ему свое лицо, непостижимое и вожделенное. Ибо тот, кто не владеет временем, не владеет ничем…