Михаил связал «бесу» руки и спустил в пустой заброшенный погреб.

Гнилые ступеньки лестницы чудом выдержали двух дюжих мужчин. Благо пленник не упирался. В погребе стояла затхлая сырость, валялись старые доски и жестяное ведро без ручки. В углублении у одной из стен накопилась вода – каждую осень и весну погреба в Камке подтапливало.

Осветив лицо пленника, инженер присвистнул:

– Вот так рыбка попалась! Никак сам душегуб Ивашка Стариков!

– Откуда знаешь?

– Тебя теперь каждая лягушка на болотах знает.

– Ты кто, мент?

– Народный дружинник!

– Не мент, значит. Слава богу…

Молодой егерь, заросший недельной щетиной, опустился на черные доски и прислонился спиной к стене, зыркая исподлобья шалыми глазами. Фонарь слепил его, и лица Михаила не было видно в темноте.

– Голод не тетка, – задумчиво констатировал тот. – Яичницы захотелось?

– А то…

Никакого оружия, кроме ржавого ножа, видимо, подобранного среди хлама в пустых жилищах, при беглеце не обнаружилось. Ружье он в панике прихватить не догадался и теперь вынужден был питаться подножным кормом. А какие сейчас в лесу ягоды и грибы? Украсть удавалось немного, страх заставлял егеря прятаться, чтобы, не дай бог, не попасться в руки милиции. В каждом человеке он видел если не стража порядка, то стукача, кровно заинтересованного в том, чтобы засадить его за решетку.

– За что ж ты напарника своего порешил, парень?

– Не знаю…

– Видать, бес попутал?

– Ага! – тряхнул чубатой головой Иван и зажмурился от боли: Михаил здорово огрел его по затылку, до сих пор в глазах темно.

– Я тебя запру здесь, а утром в милицию сдам.

Пленник дернулся и, получив удар по лодыжке, взвыл:

– А-а-а-а! Ты чего?! Я ж тебя не трогал! Отпусти, Христа ради! Я в лес уйду, далеко!

Михаил вытащил из кармана вязаную шапочку и натянул на голову егеря до самого подбородка.

– З-зачем? – испугался тот.

– Кончать тебя буду.

– Не надо! Не надо! – взмолился Стариков. – Не бери грех на душу! Выпусти меня, я в лес уйду!

Из-под шапочки его голос звучал глуше и жалобней.

– Да не бойся. Шапку я на тебя надел, чтобы ты не сбежал. А то глаза к темноте привыкнут, начнешь искать доску с гвоздем или железку, пожалуй, еще развяжешься.

– Отпусти-и меня-я-а… – заскулил пленник. – Не виноват я… Дядька Макар мне как родной был. Сам не пойму, что на меня нашло-о… Нечистая сила вселилась! Не веришь, да? А ты поверь… Поверь!

– Ты убийца. Вдруг еще кого-нибудь жизни лишишь? Старушек вон напугал до смерти.

– Нет… нет… клянусь! Богом клянусь! Здоровьем матери! Монашек я пугать не хотел – голод замучил. Я уходить собирался, дождь пережидал.

– По сараям прятался?

– В сене спал, – признался пленник. – Ночью-то холодно. Здешние собаки к чужим привыкли, они всех подряд облаивают и ко всем ластятся. Отпусти меня…

Михаил молчал, что-то обдумывал.

– Почему на заброшенном хуторе не поселился? – после паузы спросил он. – Там людей вовсе нет. В хибарах на болоте мог бы спать. В такую погоду они пустуют. Ты ж здесь каждую кочку знаешь.

– Боязно мне.

– Чего ж ты боишься? Сам человека убил, это тебя бояться надо.

– В округе призрак бродит… бог войны! – выпалил Стариков. – Я его раз увидел, у меня волосы дыбом встали. Черный весь, как глыба… Не идет, а плывет над землей, молнии из глаз пускает!

– Врешь, – не поверил Михаил. – Какие еще молнии?

– Истинный крест! В длинном плаще, на голове то ли капюшон, то ли колпак. Повернулся в мою сторону и к месту пригвоздил. Мои ноги враз в земле увязли – ни вперед, ни назад. Жуть!

– Может, это рыбак был в прорезиненном плаще.

– Что я, рыбаков не видел? Говорю же – призрак! – Пленник двинул ногой и застонал. – Ты мне кость перебил! Живодер.

– Цела твоя кость. Но менты тебя отметелят как положено! Не завидую. Они по лесу набегались, комарье их жрало, теперь на тебе отыграются. Почему не сдался?

– Так ведь посадят.

С этим было трудно спорить.

– А я никого убивать не хотел, – взахлеб оправдывался Иван. – Я даже не помню ничего! Мы с дядей Макаром выпили много, и я уснул. Проснулся… а он… мертвый. И мой нож у него в спине торчит.

Михаил молчал.

– Клянусь, так и было!

– Если будешь врать, сдам ментам, – пригрозил он егерю. – Говори как на духу.

– А если я все выложу, отпустишь?

– Подумаю.

Пленник тяжело дышал, будто долго бежал по лесу без отдыха.

– Я правду сказал, – выдавил он. – Как убивал – не помню. Хоть режь! Это был не я.

– А кто же?

– Злой дух, который в меня вселился. Хочешь – верь, хочешь – нет. У нас с дядей Макаром черная полоса пошла, невезуха сплошная. Денег нет, крыша течет, зверье подкармливать нечем. Чувак один из города приехал на охоту – заблудился и пропал. Утоп или забрел куда не надо, в старую волчью яму угодил. Сейчас-то волков мало, но раньше попадались. Или, может, сбежал. Это все Грибовы! Они нам денег пообещали за то, что мы устроим москвичу кабанью охоту – не настоящую, а так, понарошку. А он возьми и сгинь.

– Куда ж он делся?

– Черт его знает! Как сквозь землю провалился. Я думаю, его монашка в топь заманила, – вздохнул пленник.

– Еще один призрак. Опять врешь? Вы, наверное, убили приезжего, деньги забрали себе, а тело в болоте утопили.

– Да что мы, злодеи какие? – возмутился Стариков. – Зачем нам человека убивать зазря? Нечистую силу наружу выпустили, вот и начались черные дела. Нельзя покойников грабить, их сон нарушать. Дядя Макар правильно говорил, что с тех пор, как могилы потревожили, этот бог войны и появился.

– Какие могилы? Места бывших боев, что ли?

– Здесь полно мертвых лежит, – перешел на шепот егерь. – И наших солдат, и фашистов, и партизан. Разные люди повадились в земле копаться: оружие ищут, ордена немецкие, каски. Иногда у офицеров портсигары серебряные при себе имелись, кольца, часы золотые. Мы пацанами тоже пробовали копать, так родители нас выпороли нещадно и запретили в тот лес ходить.

– А когда ты призрака видел?

– В то же утро… когда дядю Макара… когда он умер. Я выбежал из домика… понесся сломя голову в чащу… лишь бы подальше от… ну, ты понимаешь. – Стариков запинался, сбивался с мысли. – Тогда я не ментов испугался, а самого себя. Ломился через лес куда глаза глядят. Вдруг сбоку между деревьями тень мелькнула! Я – в кусты, упал… лежу, не дышу. А он… удаляется в сторону оврага… черный, в колпаке… у меня мороз по коже, и в ушах зазвенело. Напрасно я дяде Макару не верил! И правда, дьявол балует, людей с ума сводит. Эти… которые мертвых откапывают… стреляли в нас, чудом не убили.

– Кто?

– Хрен их разберет! – разгорячился пленник. – Молодые парни с рюкзаками, с саперными лопатками вдруг ка-а-ак дали очередь из автомата! Мы еле ноги унесли!

Свет фонаря потускнел – садилась батарея. Казалось, стены погреба сдвинулись, и хранилище для припасов стало похоже на могильную яму. Запах сырой земли усиливал это ощущение.

– И давно у вас такая чертовщина творится? – спросил Прилукин.

– Про наши места разное болтают. В заброшенном монастыре на болотах, говорят, в полнолуние лучше не появляться. Колокольню разбомбили, а колокола звонят, особенно в туманные дни. И вообще, на мелколесье, ближе к топи, там, где много трупов с войны лежит, людей такая жуть одолевает, что они бегут, не разбирая дороги, и могут прямиком в трясину угодить.

– Ясно.

На самом деле Михаил ничего толком не понял. За то время, что наездами провел в Камке и окрестностях, он всякого наслушался от местных: и про монашку, и про болотных духов, которые людей морочат. Теперь вот до бога войны дело дошло. Убийство егеря Лычкина всколыхнуло сонный люд, посеяло множество домыслов и самых невероятных слухов.

– Не надо было мертвецов тревожить, – глухо произнес Стариков. – Я помню, в нашей деревне дед жил, Ипатием его звали. Он первый начал в лес с лопатой хаживать. То гильзу от снаряда притащит, то зажигалку немецкую, то… – Он замолчал на полуслове. – С Ипатия-то и пошла мода мародерничать. Дед сам плохо кончил и на других беду накликал.

– С ним что-то случилось?

– Ага! – как будто даже радостно воскликнул молодой егерь. – Гранату откопал немецкую, она и рванула. От Ипатия только клочки разлетелись в разные стороны. Деревенские мужики потом землю вокруг совками соскребали и в гроб ссыпали. Бабка пуговицу дедову нашла, голосила на весь лес. С той поры и пошло – то мальцы соседские подорвались, то… – он опять запнулся. – Господи, помилуй! Точно, Ипатий злого духа на волю выпустил! Как-то охотники на мертвеца наткнулись у лесной дороги, тот в машине сидел ну, в милицию сообщили, все как положено. А потом эти охотники сами умерли: один самогоном упился и повесился в белой горячке, другой в реке утоп. Рыбу удил, упал с лодки, пьяный, – и кранты. Через две недели выловили тело аж в Тарановке, к берегу прибило. Тарановка ниже по течению, вот и…

– При чем же тут Ипатий? – перебил его инженер. – Здешние мужики небось не раз погибали по пьяни.

– Так дядя Макар с теми охотниками был, когда мертвеца нашли, – медленно произнес пленник. – Сильно удивлялся, что в траве рядом с машиной валялся кисет деда. Он его подобрал и молчок: боялся, засадят Ипатия в каталажку. Пропадет старикан! Дед уперся, как баран, – ничего не видел, ничего не знаю, а кисет там случайно оказался: обронил раньше, когда грибы собирал. Ну, дядя Макар про кисет никому не сказал. Человека того в машине ведь не убили, он сам помер, а деду досталось бы на орехи. Дядя Макар хороший был… добрый.

Парень зашмыгал носом – наверное, прослезился.

– Выходит, твой напарник один в живых остался из тех троих? – спросил Михаил и тут же понял: сморозил не то. – Вернее, умер последним.

– Как я мог? – всхлипнул под шапкой егерь. – Я любил дядю Макара…

Инженера заинтересовал его рассказ. Может, парень ни в чем не виноват?

– Макар не мог ошибиться? Как он узнал кисет деда Ипатия?

– Старикан немецкие прибамбасы на кисет прикрутил, таких ни у кого больше не было: значки какие-то или нашивки. Я не видел, это ж лет десять назад случилось.

– Откуда ты знаешь эту историю?

– Вся деревня о том галдела! А недавно дядя Макар разговорился: как раз про мертвеца в машине вспоминал, про кисет. Про то, что дед Ипатий заварил кашу, себя погубил, а люди по сей день расхлебывают. Дядя Макар много чего помнил. У него под хмельком язык развязывался, всего не переслушаешь!

– Ты сам откуда родом? Из Шубинки? – по-доброму спросил Михаил.

Пленник перестал казаться ему преступником: скорее молодой егерь стал жертвой обстоятельств.

– Не, из Борового. Как и Макар. Жалко его… Не верю, что у меня рука поднялась! Сколько бы я ни выпил, за нож не хватался. Драки не по мне.

– У Ипатия родственники есть?

– Старуха его давно преставилась, а сын у них больной был, инвалид, тоже помер.

– Печально. Ты давно в Камке прячешься?

Иван отрицательно качнул головой:

– Мне на одном месте оставаться нельзя. Пару раз ночью залезал к монашкам, картошки набрал и теперь вот дождь пережидаю. Я никому зла не делал, поел бы яиц и ушел. Отпусти меня, а?