Ночные беседы с Ангелом подтачивали нежное сердце послушницы Филофеи. Она ведь была не из камня – из плоти и крови. А подавляемое женское естество сыграло с ней злую шутку. Сладкие речи, обещания неземного блаженства разбудили ее страстную натуру. Не эту ли жажду любви чувственной, пылкой и неистовой пыталась она скрыть под монашеским одеянием? С той же одержимостью, с какой днем она предавалась служению ближним, по ночам Филофея внимала голосу Ангела, а когда тот не являлся, боролась с собственным воображением, рисующим эротические картины. Самые откровенные, полные изощренного соблазна и ласк любовные сцены непроизвольно разыгрывались в ее сознании. Они тем сильнее воздействовали на нее, чем отчаяннее она старалась закрыться, вытравить греховную похоть из своей души. Казалось, сам бог любви спустился с небес искушать давшую обет целомудрия девицу, пуская в ход свои неотразимые стрелы.

«Не противься мне, – нашептывал он. – Удел возвышенного духа – слиться с заоблачным женихом и взойти на брачное ложе, дабы вечно вкушать райских щедрот. Высшая любовь не знает преград. Даже боги покоряются дыханию Эроса и пьют нектар бессмертия из его чаши. Ибо только через любовь смертный может войти в чертоги богов и стать равным им. Разве не эту цель преследуют все святые мученики, отшельники, пустынники и праведники? Разве не этой милости алчут они? Разве не об этом просят в своих молитвах? Разве не ради высшей любви отвергают они все земные утехи, называя их ничтожными? Даже обитатели мрачного подземного мира – призраки и тени – желают познать сию великую тайну. Даже ад признает власть Эроса и покоряется ему…»

Пока Филофея завороженно слушала этот дивный голос, он проникал в нее и подчинял себе. Она запуталась между духом и плотью, между божественным и человеческим. Но едва голос замолкал, она, очнувшись от сладчайшего наваждения, замирала в ужасе, начинала казнить себя, обвинять в отступничестве и пророчить адовы муки. Ее ждет пекло, раз она поддается на «искушения змиевы», упивается губительным ядом чудовища, прямиком следуя в огненную бездну его разинутой пасти.

В отрочестве она перечитала множество книг, увлекалась сочинениями философов, особенно Платона, часами сидя и размышляя над некоторыми страницами. У нее вызывало недоумение то, что Платон называл златокудрого спутника Афродиты не божеством, а демоном. Дескать, сия аллегорическая фигура выражает вечное и неутолимое стремление к прекрасному – идеалу любви и красоты. Желая несуществующего и, следовательно, недостижимого, люди все продолжают и продолжают бессмысленную гонку за ускользающим счастьем. Ничто человеческое не чуждо и богам. И они становятся мишенью для стрел коварного Эроса, трепеща и покоряясь…

Не это ли устремление к идеалу, которого попросту нет и быть не может, питает вселенную и движет звезды? Игре не видно конца. Не эта ли невероятная тайна хранится в ларце Персефоны, владычицы царства Аида? Недаром ларец строго-настрого запрещено открывать. Древние римляне нарекли владычицу преисподней Прозерпиной, но за другим именем кроется все та же женская ипостась демона и тайна ларца.

Демоны могут быть так же прельстительны, как и ангелы. А искушение запретом – самое невыносимое. Никто не возьмется предсказывать судьбу смельчака, заглянувшего в ларец Прозерпины! Если такое все же случится, не в меру любопытному не удастся рассказать об увиденном – его окутает смертный сон, сомкнет веки и запечатает уста.

Только теперь до Таисии-Филофеи начал доходить смысл высказываний Платона. Она не знала, кто завладел ее сердцем и мыслями, она боялась даже подумать, что и душой, – божественный посланник или прекрасный слуга Люцифера? Ведь сатана, дабы смущать нестойкие умы, тоже принимает лучезарный образ. Потому имя его читается по латыни как «несущий свет».

Рассуждать и анализировать легко со стороны. Вряд ли увязшая в сиропе пчела способна правильно оценить свое положение.

Так и Филофея, опьяненная любовным томлением, погруженная в эротические грезы, на первых порах не чувствовала опасности. Она надеялась на спасение через молитвы, через милосердие Господа, который непременно протянет ей руку помощи. Испытание оказалось непомерно велико для нее. А помощь все не приходила.

Только теперь она до конца, как ей мнилось, постигла трагическую судьбу той инокини Филофеи, чья полуразрушенная келья до сих пор помнит ее стенания. Бедняжка, не в силах вынести дьявольского искушения, кинулась сломя голову через болота, куда глаза глядят. Лишь бы не слышать сладкозвучных речей, лишь бы вырваться из плена сияющего образа «ангельского». Поглотившую ее тело трясину страдалица предпочла погибели своей души. Смертные врата раскрылись для нее и…

Нынешняя Филофея с ужасом подумала, что за ними мог поджидать свою жертву вовсе не апостол с ключами от рая, а смеющийся демон. Ибо душа окажется там, куда истинно влечет ее.

Она начала оглядываться вокруг себя, ожидая найти соломинку, за которую хватается утопающий. Не может быть, чтобы от нее отвернулся ее духовный отец – преподобный Авксентий. Уж он-то ее не оставит! Непременно подаст спасительный знак. Или давно подал, только она, ослепленная греховной страстью, какой-то непостижимой воображаемой любовью, этого знака не видит.

Иногда ей в голову закрадывалась жуткая мысль: не исключено, что правы были родители, которые приглашали к ней врача-психиатра. Она уже тогда была одержима демонами. И лекарства от ее болезни не существует. Если вера ее не излечила, если чудотворная икона не принесла облегчения, то пилюли и микстуры тем более будут бессильны.

– Бедные папа и мама, – шептала, заливаясь слезами, Филофея. – Слава богу, что я ушла от них и они избавлены от ужасного зрелища моих мучений.

Смерть в вязких глубинах Дамиановых топей казалась ей незаслуженно жестоким наказанием. На это она решиться не могла, в последней надежде ища поданного Авксентием знака. Он оказывал ей покровительство на земле, не забудет ее и на небе.

Настойчивые ухаживания Михаила Прилукина, инженера из петербургской строительной фирмы, раскрылись для нее с неожиданной стороны. А что, если этот мужчина и есть ее спаситель? Пострига она принять не успела, монашеского обета не давала – стало быть, свободна и имеет право распорядиться своей судьбой по-иному. Послушание на то и дается человеку, чтобы решение посвятить себя божественному служению не было поспешным и опрометчивым. Душа, не отрешившаяся от земных соблазнов, не осилит подвижнического пути и быстро скатится в пропасть.

«Я уже качусь! – с дрожью признавалась себе Филофея. – Зачем же усугублять свой грех, обманывая Бога? Лучше я останусь честной перед собой и сестрами и объявлю о том, что не готова стать Христовой невестой. Потому как…»

Но причина, заставившая Филофею отказаться от монашеской стези, вызывала у нее такой стыд, такое отвращение и презрение к себе, что она не могла ее вымолвить. Ей хотелось остаться в памяти Василисы и Улиты благочестивой и самоотверженной духовной дочерью старца Авксентия, которой они привыкли ее считать.

Она призналась, что дух ее недостаточно крепок и она недостойна разделять их уединение, их путь. Что она не созрела для монашества и хочет дожить отмеренные ей Всевышним годы, как живут обыкновенные люди.

Она не сказала сестрам всей правды, но и не солгала им.

– Горемычная! – всплеснула руками Василиса. – Куда же ты пойдешь? Чем станешь заниматься?

Вернуться домой было немыслимо. Но оставаться в Камке Филофея больше не могла. Все здесь напоминало о ее слабости, грехопадении и позоре. Неважно, что сестры ни о чем не догадывались. Главный судья человеку – он сам.

– Называйте теперь меня Таисией, – сказала она потрясенным старушкам. – Отныне я не Филофея.

Михаил просиял, услышав о ее решении.

– Я приехал сюда совершенно не за тем, чтобы встретить свою судьбу, – прошептал он. – Но, увидев тебя, полюбил с первого взгляда. Не знал, как подступиться…

Его слова казались ничтожными по сравнению с речами Ангела, они не тронули молодую женщину. Инженер был хорош собой и горел желанием жениться на бывшей послушнице.

– Я увезу тебя отсюда, – говорил он, робко прикасаясь к ее руке. А она представляла на его месте ночного гостя, и по ее жилам разливалась жаркая истома. – Мы уедем, как только я закончу свои дела.

«Я уже изменяю ему, – с горечью подумала Таисия. – Пусть в мыслях, но это еще хуже. И все равно, лучше я буду обманывать мужчину, чем Господа! Я должна выйти замуж за Михаила и стать ему верной и любящей женой. Это будет новым испытанием, искуплением моего греха. Лучше так, чем позволить демонам завладеть моей душой и растерзать ее».

Той же ночью она впервые за последние месяцы уснула спокойно. Во сне к ней явился преподобный Авксентий и благословил ее. Значит, она поступает правильно.

Впервые за много лет Таисия проспала и не отправилась к колодцу, едва рассвело. Она открыла глаза, умиротворенная и расслабленная, и… услышала громкий плач сестер. Они причитали и звали на помощь…