Глава 11
К отелю «Балчуг-Кемпински» мы подъехали большой компанией: я, Тавров, Бредников, Соколова и Вахрушин. В номере Пихлера оперативники в присутствии двух испуганных горничных, взятых в качестве понятых, производили обыск. Сам Пихлер – плешивый коротышка, поминутно вытиравший платком пот с красной апоплексической физиономии, – и смертельно бледный Викентий Аркадьевич сидели в соседней комнате на диване.
– Итак, господа, приступаем к беседе! – оживленно объявил Бредников, деловито потирая руки. – Господин Пихлер, вам нужен переводчик?
– Нет, я все понимаю и могу объясниться, – отказался Пихлер. Он говорил по-русски с сильным акцентом, но вполне вразумительно.
– Ну а господину Мурлову Викентию Аркадьевичу переводчик, я полагаю, не требуется, – саркастически заметил Бредников, глядя на беглого дворецкого и пролистывая документы, переданные ему одним из оперативников. – Или все-таки нужен? Ведь по документам вы, оказывается, гражданин Ватикана Павел Слипый! Как же так?! А вот в вашей комнате в доме госпожи Соколовой найден паспорт Российской Федерации с такой же фотографией, и в нем написано, что обладателя паспорта зовут Мурлов Викентий Аркадьевич. Разумеется, теперь он вам не нужен, но хотелось бы установить вашу личность. Итак, кто вы на самом деле?
Викентий Аркадьевич угрюмо молчал.
– А посмотрим, с чем вы пришли к господину Пихлеру, – продолжал монолог Бредников, берясь за спортивную сумку. – Вы пришли с этой сумкой, и это подтверждается записью камер видеонаблюдения на входе в гостиницу. Так что запираться бессмысленно!
– Я пришел с похожей сумкой, – угрюмо пробормотал Викентий Аркадьевич. – А эту вижу первый раз в жизни.
– То есть это не ваше? – спросил Бредников, вытряхивая из сумки упакованный в бумагу длинный предмет, тяжело упавший на полированный столик. – В таком случае, возможно, это принадлежит господину Пихлеру? Что скажете, господин Пихлер?
Пихлер двинул кадыком, сглатывая слюну, и хрипло ответил:
– Это принадлежит церкви! Принадлежит по праву!
– Вот как? – удивленно поднял брови Бредников. – Ну-ка, посмотрим!
Он развернул бумагу, и в его руках оказался предмет, который сразу показался мне знакомым. Это был наконечник копья длиной примерно полметра и довольно странной формы: верхняя часть листовидная, переходящая в нижнюю, расширяющуюся книзу. Через весь наконечник проходило довольно узкое ребро жесткости, снизу плавно переходящее в пустотелую трубку: именно в этой части наконечник насаживался на древко.
– Это оно! – в один голос воскликнули Соколова и Вахрушин. – Копье Дракулы!
Пихлер, неотрывно глядевший горящим взглядом на копье, хрипло рассмеялся и объявил:
– Вы ничего не знаете! Вы даже не знаете, что это!
– Вот как? – иронически осведомился Бредников. – Позвольте с вами не согласиться! Вот два свидетеля, которые утверждают, что данный предмет является собственностью госпожи Соколовой. И имеются неопровержимые доказательства того, что данный предмет был украден из дома госпожи Соколовой присутствующим здесь Мурловым Викентием Аркадьевичем.
– Нет, вы не знаете! – упрямо покачал головой Пихлер. Но больше он ничего не сказал. Бывший дворецкий говорить также отказался, и потому их обоих отправили в СИЗО.
– Вы вернете нам копье? – с волнением спросила Вероника Павловна. Бредников не выдержал ее умоляющего взгляда и отвел глаза.
– Видите ли, тут целый ряд обстоятельств препятствует. Во-первых, данный предмет представляет собой антиквариат, и на него должны быть оформлены соответствующие документы, которых у вас нет; во-вторых, это вещественное доказательство по делу об убийстве Шергина; в-третьих, это…
– А то, что судьба человека, мальчишки, зависит от этого куска железа, так это вам безразлично?! – возмутился я.
– Что же я могу сделать? – развел руками Бредников.
– А ты не пиши в протокол изъятие наконечника копья, – посоветовал Тавров. – Тем более если госпожа Соколова не заявит официально о его похищении, то Мурлову и предъявить нечего будет. А вот фальшивый паспорт Ватикана – это уже само по себе дело. Пихлер передал паспорт Мурлову – так ведь не сам же он его отпечатал?! Думаю, ребята папы римского захотят все это на тормозах спустить. Да и карта иностранного банка в бумажнике Мурлова не случайно там оказалась. Это, очевидно, его гонорар за украденное копье. Так что дело ясное.
– Ну, ладно! – решился Бредников. – Учитывая сложившиеся исключительные обстоятельства – не видел я никакого копья!
И тут Соколову оставила ее обычная выдержка: она упала на колени перед Бредниковым и разрыдалась.
– Спасибо вам, спасибо, – доносилось сквозь рыдания, а Вахрушин пытался поднять ее с колен, бормоча:
– Не надо, Ника, стыдно же.
Тавров вздохнул, решительно засунул копье в спортивную сумку Мурлова и сказал:
– Аркадий! Свяжитесь с похитителями и скажите, что артефакт у вас и что вы готовы к обмену. Только пусть предоставят доказательства, что с мальчиком все нормально. И выясните судьбу Порхова и Крутова.
Я думал, что теперь все решится: обменяем злополучный артефакт на живого ребенка – и делу конец. Однако это было только начало.
* * *
Мы не успели покинуть отель: едва мы собрались выходить, как в дверь постучали. Высокий мужчина плотного телосложения в строгом темном костюме вошел в номер и густым приятным баритоном осведомился:
– Господа! Кто здесь старший?
– Я! – сухо ответил Бредников. – Советник юстиции Бредников. А кто вы сами будете?
– Позвольте представиться: протопресвитер Николай, наместник военно-духовного ордена «Братство Креста Господня», – отрекомендовался мужчина.
– А документики ваши позвольте! – бесцеремонно потребовал Бредников. Мужчина пожал плечами, вынул паспорт из внутреннего кармана.
– Ага, Николай Юлиевич Стогов-Абашидзе, 1962 года рождения, уроженец… Угу! – пробормотал Бредников и, возвращая паспорт, спросил: – Я так понимаю, что вы из одной, так сказать, организации с господином Бернудовым?
– Да, господин Бернудов является Кавалером нашего Ордена и именно потому я здесь, – подтвердил Стогов-Абашидзе, усаживаясь на диван.
– Если вы желаете дать свидетельские показания… – начал было Бредников, но Стогов-Абашидзе довольно бесцеремонно перебил его:
– Я не просто хочу дать свидетельские показания, господин советник! Я хочу рассказать вам, как вы заблуждаетесь!
– В отношении чего мы заблуждаемся? – спросил несколько сбитый с толку Бредников.
– А всего! – категорически заявил Стогов-Абашидзе. – Начиная от мотивов действий господ Бернудова и Пихлера и кончая конфискованным вами копьем!
– Давайте по порядку! – призвал заинтригованный Бредников. – Что не так с копьем?
– Оно не просто кусок старого железа, – внушительно заметил Стогов-Абашидзе. – Это священный артефакт.
– Да, мы знаем, – перебил его я. – Копье Дракулы, оно же копье Дракона. Именно поэтому за ним и охотятся. Именно поэтому у госпожи Соколовой похитили сына. И именно поэтому мы собираемся отдать похитителям копье в обмен на освобождение мальчика.
– Да вы что?! – вскричал Стогов-Абашидзе, в возбуждении вскакивая с места. – Это нельзя делать! Ни в коем случае нельзя!
Он упал на диван, закрывая лицо руками.
– Пихлер тоже говорил, что копье – это не то, что мы думаем, – сказал Бредников. – Что он имел в виду?
– Да Пихлер не мог вам этого сказать, – глухо отозвался Стогов-Абашидзе. – Не имел права. Но мои люди вели наблюдение за его номером, вроде как охраняли. Когда появились оперативники, я понял, что события вышли из-под контроля. Мы бережем не свою тайну, поймите! Я был вынужден связаться с Ватиканом, там поняли всю угрозу и… Решение принял лично понтифик! Поэтому я могу рассказать, мне дали на это разрешение. Можно воды?
Я передал ему стоявшую на столе бутылку «Перье» и высокий стакан. Стогов-Абашидзе жадно выпил и продолжил:
– Вы наверняка слышали о копье Лонгина, не так ли?
Стогов-Абашидзе устало прикрыл глаза и монотонно прочитал:
– «Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух. Но так как тогда была пятница, то иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, – ибо та суббота была день великий, – просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их. И так пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили. Ибо сие произошло, да сбудется Писание: кость Его да не сокрушится. Также и в другом месте Писание говорит: воззрят на Того, Которого пронзили». Так апостол Иоанн описывает смерть Спасителя.
– Кстати, а зачем Христу перебивали голени и пробивали бок копьем? – спросил Тавров с неожиданным любопытством. – И, честно говоря, я не понимаю, как из мертвого человека может течь кровь, не говоря уже о воде!
Несколько удивленный Стогов-Абашидзе тем не менее охотно ответил на вопрос:
– Как правило, мучения распятых людей длились довольно долго, смерть наступала по прошествии многих часов, а иногда и суток. Однако при необходимости ускорить смерть осужденных палачи перебивали жертвам голени, из-за чего распятый человек утрачивал возможность опираться ногами о подножие на кресте и погибал от удушья вследствие давления собственного тела на дыхательные пути. Иудеи, разумеется, знали об этом и попросили Пилата ускорить смерть казнимых. Смерть от удушья считалась очень мучительной, и вполне возможно, что римский воин ударил копьем в бок Спасителя из милосердия, а не только для того, чтобы удостовериться в уже произошедшей смерти. Дело в том, что Спаситель умер неожиданно быстро, и потому все усомнились в его смерти. Ну а если вы хотите реалистического объяснения факта истечения из мертвого тела крови и напоминающей воду жидкости, то – извольте! С точки зрения медицины тут может быть два объяснения. Возможно, что наконечник копья вонзился прямо в сердце – профессиональному солдату нанести такой точный и смертельный удар несложно. В таком случае пробивается перикард и происходит истечение жидкости из околосердечной сумки, а также крови из сердца. Таким образом, говоря медицинским языком, Спаситель умер не от удушья, а от остановки сердца вследствие болевого шока и давления на сердце скопившейся в перикарде жидкости. Есть и второе, не менее убедительное медицинское объяснение. Дело в том, что благодаря Туринской плащанице мы знаем, что удар был нанесен в правый бок Христа. На изображении Спасителя ясно видна рана между пятым и шестым ребрами примерно в десяти сантиметрах справа от центра тела. При попадании наконечника в это место не могло возникнуть сиюминутной опасности для жизни, даже если бы копье проникло глубже: оно бы просто рассекло плевру. Во время болезни или вследствие мучений между легкими и грудной клеткой собирается водянистая жидкость. В таком случае «кровь и вода» – это жидкость из плевральной полости, количество которой значительно увеличилось из-за длительного бичевания Спасителя, а также в результате повреждения поверхности легких.
– Хм… Убедительно, – согласился Тавров. Его профессиональное любопытство криминалиста было удовлетворено. Стогов-Абашидзе, встретив неожиданное одобрение, воспрянул и с воодушевлением продолжил:
– Хочу подчеркнуть, что в связи с обстоятельствами смерти Спасителя исполнились два пророчества из книг Ветхого Завета, касающиеся прихода Мессии, которые и процитировал святой Иоанн.
– Давайте перейдем конкретно к копью! – нетерпеливо предложил Бредников.
– Что интересно: из четырех канонических евангелий лишь Иоанн упоминает об инциденте с копьем. Но имени уверовавшего сотника Иоанн не упоминает. Зато это имя известно из апокрифического «Евангелия от Никодима», где в десятой главе говорится следующее: «Один из воинов, Лонгин имя ему, взяв копье, пронзил Ему ребро, и истекла кровь и вода». Из «Жития сотника Лонгина» Исихия Иерусалимского, являвшегося учеником умершего около 450 года историка Церкви святого Григория Богослова, известно, что сразу после казни Иисуса в Иерусалиме случились землетрясение и солнечное затмение, которые заставили всех устрашиться и были восприняты сотником Лонгином как небесный знак, подтвердивший божественную природу казненного. Затем, по приказу Пилата, он со своими подчиненными охранял могилу Христа, где они стали свидетелями воскрешения Спасителя. Под влиянием этих событий центурион Лонгин и двое его воинов отказались лжесвидетельствовать о том, что тело Христа выкрали его ученики. Более того, они раскаялись и уверовали в Спасителя, а затем крестились от апостолов, оставили воинскую службу, стали проповедниками христианства и приняли мученическую смерть от рук язычников в Кесарии Каппадокийской в 58 году. Стоит добавить, что впоследствии Лонгин был канонизирован, и этому святому был посвящен один из приделов храма Гроба Господня в Иерусалиме. К сожалению, о судьбе самого Святого копья житие сотника Лонгина умалчивает. Многие даже сомневались в том, что Лонгин есть имя собственное, а не прозвище от греческого слова «копье». Однако известно, что имя Лонгин было со II века до Р.Х. широко распространено в древнеримском роде Кассиев. Например, в период со II века до Р.Х. по I век от Р.Х. известны три римских консула, один из главарей заговора против Гая Юлия Цезаря и прославленный юрист, одинаково называвшихся – Гай Кассий Лонгин. Еще больше известно Луциев Кассиев Лонгинов, среди которых также было немало консулов и государственных деятелей рангом пониже. Однако с исторической точки зрения биография сотника Лонгина и тем более дальнейшая судьба его копья совершенно неясны.
– Но как же так?! – удивился я. – Да вы в Интернет зайдите и посмотрите, сколько там публикаций о копье Судьбы, как иначе называют копье Лонгина!
– Увы! – грустно улыбнулся Стогов-Абашидзе. – В представлении христиан в образе копья Судьбы слились две совершенно разные раннехристианские реликвии: копье Лонгина и копье святого Маврикия. Согласно официальному житию святого Маврикия он был военачальником из Апамеи Сирийской и пострадал в 305 году при императоре Максимиане Галерии, правившем с 305 по 311 год. Вместе с Маврикием экзекуции подверглись его сын Фотин и подчиненные ему семьдесят воинов. В то время шли жестокие преследования христиан, и после чудовищных пыток и убийства сына на глазах у отца, отказавшихся принять язычество, христианских воинов отвели на болотистое место, где были целые тучи комаров, ос и оводов, и привязали к деревьям, обмазав их тела медом. Мученики приняли мучительную смерть от насекомых, жажды и голода. Копье воина-мученика святого Маврикия стало христианской святыней. Но дело в том, что первые пятьсот лет существования копья Лонгина, к сожалению, никак не отражены в сохранившихся исторических источниках, а потому неизвестны обстоятельства и точное время появления этой реликвии в храме Гроба Господня в Иерусалиме. То же самое касается и копья святого Маврикия. Однако известно, что сам храм был построен в 325–335 годах над местом погребения Иисуса Христа по повелению Константина Великого, первого христианского императора Римской империи. Этот храм изначально стал местом почитания реликвий Страстей Христовых, прежде всего Животворящего Креста, найденного матерью этого императора – Еленой – во время организованных ею раскопок на Голгофе в 325 году. Не позднее V века к Кресту были добавлены Губка – которую во время казни, пропитав уксусом, подавали римские воины Спасителю для утоления Его жажды – и Святое копье. Почитание копья Лонгина в Иерусалиме документально засвидетельствовано с VI века.
– То есть все реликвии были собраны в Святой Земле? – уточнил Тавров.
– Именно так. Эти реликвии хранились на Святой Земле, входившей в состав Восточной Римской – именуемой историками «Византийской» – империи, до седьмого века, когда непрерывная цепь политических и религиозных конфликтов, войн и походов завоевателей на Ближнем Востоке вынудила христиан подыскать для своих святынь более безопасное место. В начале мая 614 года Иерусалим был взят штурмом персами после двадцати дней осады, после чего в городе трое суток шли грабежи, убийства и уничтожение христианских ценностей, в которых особенно отличились союзники персов – иудеи. Не менее семнадцати тысяч христиан были убиты в городе после его падения, а тридцать пять тысяч взяты живьем и угнаны в Иран на принудительные работы. Иудеи разрушили все христианские святилища, в том числе храм Гроба Господня, они же уничтожили часть христианских реликвий. Так что стойкая неприязнь к иудеям в средневековой Европе имела, увы, достаточно оснований! Главная христианская святыня – Животворящее Древо Креста – была захвачена персами и вывезена в столицу их державы, где и пребывала в плену долгие годы. Однако Губка и Святое копье избежали этой участи. Согласно сообщению одной из византийских летописей – так называемой Пасхальной Хронике, – они были спасены и переправлены в Константинополь. В главном храме Империи, храме Святой Софии, Губку выставили на поклонение 14 сентября 614 года, а копье прибыло 26 октября. Оно было доставлено уже из плена одним из людей иранского полководца Шахрбараза, захватившего Иерусалим. В столице Византийской империи Святое копье поместили в реликварий храма Святой Софии.
После победоносного завершения войны с персами в 629 году византийский император Ираклий Первый торжественно вернул в Иерусалим реликвию Честного Креста, переданную ему побежденными персами по условиям мирного договора, а вскоре восстановил и храмовый комплекс Гроба Господня. Посчитав, что реликвиям Страстей Христовых больше ничего не может угрожать на Святой Земле, византийцы вслед за Крестом возвратили в Иерусалим и другие святыни. Вероятно, они были переданы Иерусалимской Церкви не позже 630 года, начиная с которого имеются исторические свидетельства поклонения этим святыням в тамошних храмах. Копье Лонгина вернулось ко Гробу Господню и последующие триста с лишним лет вместе с остальными реликвиями было выставлено для поклонения паломников, прибывавших в Палестину со всех концов христианского мира. Этому сохранились документальные подтверждения.
Во второй половине седьмого века Иерусалим посетил галльский епископ Аркульф, рассказы которого послужили ирландскому аббату Адамнану основой для написанной им позднее книги «О святых местах». В своем сочинении Адамнан посвятил Святому копью целую главу, в которой сказал следующее. Вот цитата по памяти: «Тот же Аркульф точно так же видел и то копье воина, которым он прободал ребра висевшего на кресте Господа. Это копье находится вделанным в деревянный крест в портике базилики Константина; древко этого копья расколото на две части, и его также город Иерусалим посещает, лобызает и чтит». К тому же к седьмому столетию, ко времени после освобождения Иерусалима от персов, относятся свидетельства о Святом копье иерусалимского патриарха Софрония, жившего с 634 по 638 год, и армянского паломника Мовсеса Каланкатуаци.
В первой половине девятого века было оставлено последнее упоминание о нахождении копья Лонгина в Иерусалиме, где его наряду с другими реликвиями Страстей видел византийский паломник Епифаний, описавший свое путешествие в книге «Повесть о Иерусалиме и сущих в нем местах».
После арабского завоевания в 638 г. Святая Земля превратилась в провинцию халифата Фаластын. Довольно долго – два столетия – мусульмане мирно соседствовали с христианами, но после обострения отношений Византийской империи с мусульманскими правителями во второй половине девятого века все реликвии Страстей, за исключением Древа Креста, вновь были перевезены в Константинополь. Как утверждается в русской хронике «Повесть временных лет», уже в правление императора Льва VI Мудрого, правившего с 870 по 912 год, эти святыни демонстрировались русским послам в Большом дворце византийской столицы.
В Константинополе Святое копье вскоре приобрело статус, пожалуй, самой почитаемой святыни. По крайней мере, в послеиконоборческую эпоху, то есть после 843 года, в византийской богослужебной практике вошло в традицию торжественное поклонение Святому копью с участием императора и патриарха в Великие четверг и пятницу – предпасхальные дни, которые в седьмом – девятом веках посвящались поклонению Древу Креста Господнего. В числе ряда авторов этот факт засвидетельствовал и византийский император-интеллектуал Константин VII Багрянородный, правивший с 911 по 959 год, в своей книге «О церемониях византийского двора». Устав храма Святой Софии – Типикон Великой церкви – описывает процедуру поклонения Святому копью.
За два последующих столетия византийским императорам удалось собрать в Константинополе все важнейшие реликвии Страстей Господних, ранее хранившиеся не только в Иерусалиме, но и в нескольких других городах Ближнего Востока. Поэтому к концу одиннадцатого века столица Византийской империи стала для христианского мира, в сущности, настоящей Святой Землей, не менее святой, чем Палестина. Слава об этой коллекции зазвучала по всей Европе после письма императора Алексея Первого Комнина, правившего с 1081 по 1118 год, отправленного где-то между 1091 и 1095 годами графу Фландрии с просьбой о помощи против турок. В этом послании император довольно подробно перечислил хранящиеся в его столице христианские реликвии, не забыв и о Святом копье.
Существует предположение, что в целях проверки подлинности византийского сообщения об имеющемся в Константинополе собрании священных предметов туда специально направлялись западные паломники. В числе таковых был, например, неизвестный по имени мирянин, житель Северной Франции или Фландрии, скорее всего, из числа будущих крестоносцев. Не позже 1098 года он записал рассказ о своем путешествии, известный сегодня под названием «О граде Константинополе». Эта уникальная рукопись сохранилась в единственной рукописной копии конца двенадцатого или начала тринадцатого века, созданной в монастыре Сантес-Креус, что в тридцати километрах от города Таррагоны в испанской Каталонии. Ныне эта рукопись хранится в Публичной библиотеке города Таррагоны. Упомянутый анонимный путешественник свидетельствует, что во дворце императора наряду с другими святынями Страстей Христовых находится «копие, которым был пронзен Его бок».
На основании сообщений десятков паломников можно уверенно утверждать, что в конце одиннадцатого века все константинопольские реликвии Страстей, в том числе и копье, были сосредоточены в дворцовом храме Богородицы Фаросской, в специально оборудованном реликварии. С большой долей вероятности предполагается, что размещалось это священное хранилище в приделе восточной части южного храмового нефа, а сам реликварий был уникальным сооружением со скатами из хрусталя и деревянных перекрытий, пропускающими солнечные лучи. Этот преломляющийся свет создавал мистически сияющую и переливающуюся среду, золотые солнечные блики перетекали по поверхности реликвий, которые в большинстве своем оставались доступными для созерцания.
Именно там, в 1200 году, Святое копье наряду с другими святынями Страстей Господних увидел и кратко описал новгородский паломник Добрыня Ядрейкович – будущий новгородский архиепископ Антоний. В его книге «Паломник» есть следующее сообщение: «Се же во царских Златых палатах: Крест Честный, Венец, Губа, Гвозди, Кровь лежащее иная, Багряница, Копие, Трость…»
31 июля 1201 года священные реликвии Фаросского храма едва не оказались разграблены толпой обезумевшей черни, ворвавшейся в императорский дворец в ходе аристократического мятежа и попытки узурпации власти одним из константинопольских вельмож. Южная часть храма была сожжена, а одна из стен реликвария полностью разрушена. И только выдающееся красноречие скевофилакса этого храма – хранителя ценностей – Николая Месорита, а более того, копья подчиненных ему стражников остановили и вразумили народ.
В связи со спасением святынь Фаросского храма Месорит оставил потомкам риторически украшенную речь, произнесенную в присутствии императора вскоре после описанных драматических событий. В речи он дал метафорическое описание важнейших реликвий Страстей, в том числе и копья Лонгина: «Копие, Господне ребро, прободившее, имеющее вид обоюдоострого меча, в форме крестного знамения. Тот, чей взгляд острый и проницательный, увидит, что все оно окровавлено, окрашенное кровью и сверхъестественно источившейся из ребра Спасителя водой».
Счастливо избегнув разграбления чернью, святыни спустя три года оказались во власти знатных грабителей – участников Четвертого крестового похода. Латиняне штурмом захватили Константинополь в 1204 году по наущению венецианцев, которым участники похода задолжали крупную сумму за провиант и перевозку. Перед этим крестоносцы захватили христианский город Задар на берегу Адриатического моря, но захваченных в нем ценностей и стоимости самого города, переданного во владение Венеции, не хватило на покрытие долга. И христианское войско оказалось под стенами Константинополя. Французский рыцарь Робер де Клари видел Святое копье и описал его в своих мемуарах, известных в переводе на русский язык под названием «Завоевание Константинополя». Он свидетельствует, что, осматривая захваченный восхитительный и богатейший дворцовый храм, крестоносцы в числе прочих реликвий обнаружили и «железный наконечник от копья, которым прободен был наш Господь в бок».
Тогда некоторые из византийских реликвий были просто украдены кем-то из крестоносцев, в том числе и знаменитая Туринская плащаница. О ней Робер де Клари скупо сообщает, что «никто – ни грек, ни француз – никогда не узнал, что сталось с этим саваном, когда город был взят». Но большинство святынь Страстей Господних, в том числе и Святое копье, попали во владение императоров созданного крестоносцами на захваченных ими территориях Византии государства – Латинской империи.
Первым латинским императором стал граф Балдуин Девятый Фландрский – под именем Балдуин Первый, а последним – его племянник Балдуин Второй, правивший с 1228 по 1261 год. Оккупационное государство все пятьдесят семь лет своего существования безуспешно пыталось подавить сопротивление православных греков силами военных наемников. Первоначально их нанимали на деньги от распродажи захваченных в Константинополе ценностей, но, в конце концов, все, что можно было продать, было продано, и Балдуину Второму уже приходилось одалживать деньги где только можно по всей Европе. Крайние финансовые затруднения довели императора Балдуина Второго до того, что он даже отдал своего единственного сына Филиппа венецианским торговцам в качестве залога для ссуды денег. Венецианцам же заложил он и двадцать две реликвии из Фаросского храма, в том числе и «железо святого копия, которым на кресте был пронзен бок Господа нашего Иисуса Христа». Поняв, что выплачивать долги он оказался не в силах, Балдуин в 1238 году передал французскому королю Людовику IX Святому, правившему с 1226 по 1270 год, право выкупить залог и владеть всеми реликвиями навечно. Французский король недаром именовался Святым: за огромные деньги он приобрел для своей страны главные священные предметы христианского мира. Только за Терновый Венец Спасителя была выплачена фантастическая по тем временам сумма, равная половине национального годового бюджета Франции. В 1239 году Венец Спасителя, а в 1241 году и прочие священные реликвии были перевезены из Константинополя во Францию морем; греки пытались перехватить ценный груз в пути, но потерпели неудачу. Юридически право на владение всем комплектом святынь было закреплено особой грамотой, подписанной Балдуином и скрепленной его золотой печатью в июне 1247 года.
Специально для хранения приобретенных святынь по повелению Людовика Девятого в Париже был построен королевский храм-реликварий в готическом стиле, освященный в 1248 году. Этот храм именовался Сен-Шапель – что означает Святая Капелла, – и он был призван превратить Париж в новый священный центр христианского мира: недаром даже само название «Sancta Capella», по-французски Sainte-Chapelle, является традиционным латинским наименованием Фаросского храма Константинополя.
Вскоре случилось то, что неизбежно должно было случиться: Латинская империя прекратила свое нелепое существование. В 1261 году Константинополь был захвачен греческим императором Михаилом Восьмым Палеологом, правившим с 1259 по 1282 год и восстановившим Византийскую державу, а Балдуин Второй в панике сбежал из города на венецианской галере, второпях не захватив даже императорские регалии.
А через некоторое время, на удивление католическому миру, в основательно разграбленном Константинополе вновь появляется некая византийская коллекция реликвий, которую греческие императоры охотно демонстрируют важным гостям своей столицы. В их числе оказалось и копье Лонгина!
В 1403 году посол кастильского короля Руи Гонсалес де Клавихо, проезжавший в Самарканд ко двору Тимур-Амира во время посольства 1403–1406 годов, видел «железо от копья, которым Лонгин поразил Господа нашего Иисуса Христа» в особой башне при храме Святого Иоанна Предтечи. По описанию де Клавихо из дошедшего до нас его «Дневника путешествия в Самарканд ко двору Тимура», копье хранилось в позолоченном серебряном ларце, закрывавшемся шестью парами опечатанных круглых застежек и особым замочком, открывавшимся серебряным ключом. Тусклый железный наконечник был вделан в покрытую золотом дощечку; он был тонким и острым как шип, имел в своей нижней части отверстие для крепления на древке. Длина наконечника составляла примерно одну пядь и два дюйма, ширина – около двух дюймов. На конце острия виднелись следы крови, причем кровь казалась свежей.
В конце 1437 года или в начале 1438 года «копье, которое вошло в бок нашего Господа», в храме Святой Софии осматривал испанский идальго и любознательный путешественник Перо Тафур, сообщивший нам об этом событии в своей книге, написанной им около 1454 года в форме автобиографии с элементами рыцарского романа. В ней испанец также сообщает о том, как позже судьба его забросила в Германию, где такую же реликвию – «железное копье длиной в локоть» – ему показывали в немецком городе Нюрнберге, а он несколько опрометчиво сообщил, что уже видел Святое копье в Константинополе. Реакцию нюрнбергских клириков на это свое замечание Тафур описал следующими словами: «Уверен, что если бы не было там сеньоров, было бы мне опасно оставаться с немцами из-за того, что я сказал».
Эти сообщения путешественников о константинопольском Святом копье вносили сумятицу в умы христиан того времени, поскольку в Европе реликвий, именуемых копьем сотника Лонгина, насчитывалось уже несколько. В их числе было и хранящееся в Париже острие копья, официально полученное из Константинополя, не говоря уже о других копьях-«дубликатах» вроде нюрнбергского.
В дальнейшем судьба константинопольского Святого копья вызывала множество недоумений, и по сей день она остается не до конца определенной. Но нам достоверно известно следующее.
После завоевания Константинополя турками в 1453 году некое священное копье досталось османскому султану Мехмету Второму, правившему с 1444 по 1481 год, а его сын – султан Баязид Второй, правивший с 1481 по 1512 год, желая получить поддержку своей политики от Ватикана, подарил это копье римскому папе Иннокентию Восьмому в 1492 году, незадолго до смерти последнего. Подаренное копье не имело кончика острия, что удивило и огорчило папу, посчитавшего, что турки повредили реликвию. Подарок Иннокентий Восьмой принял, но никаких мер в поддержку правящего османского султана предпринять не пожелал.
На самом деле турки в порче копья были невиновны, а отломленное острие, как оказалось, хранилось в парижской Святой капелле со времен короля Людовика Святого. Это было то самое, уже упомянутое «железо святого копия, которым на Кресте был пронзен бок Господа нашего Иисуса Христа». Именно так этот предмет был поименован в известной грамоте латинского императора Балдуина Второго, передавшего права на владение реликвиями Страстей Христовых французскому королю. Отчаянно нуждавшийся в деньгах самозваный император решил, что распродажа христианских реликвий по частям окажется выгоднее.
Все это удалось выяснить доктору теологии и католическому кардиналу Просперо Ламбертини, ставшему впоследствии папой Бенедиктом Четырнадцатым, понтификат которого длился с 1740 по 1758 год. Ламбертини приложил немало усилий в деле изучения ватиканского копья и его исторической судьбы, после чего сообщил о результатах своих исследований в послании «О почитании во святыне», в котором доказал, что хранящаяся в Париже реликвия – это обломок ватиканского копья. Сопоставление парижского и римского фрагментов наглядно показало, что они действительно принадлежат одному и тому же лезвию.
Ватиканское копье и поныне хранится в соборе Святого Петра в Риме, его показывают людям только по большим праздникам, да еще и не каждый год. При этом Ватикан официально «не настаивает» на его идентичности копью сотника Лонгина. На чем же основаны эти сомнения?
Дело в том, что тот же Ламбертини официально отверг подлинность так называемого антиохийского копья, известного в Европе с конца одиннадцатого века «дубликата» Святого копья. Можно предположить, что Просперо Ламбертини пришел к выводу об идентичности ватиканского и антиохийского копья. И это заключение позволяет объяснить многие загадки «размножения» константинопольской святыни.
Латинские хронисты Первого Крестового похода повествуют о том, как во время осады Антиохии войсками сельджукского атабека Кербоги по указанию апостола Андрея, данному провансальцу Петру Бартоломею, крестоносцы 14 июня 1098 года в антиохийском храме Святого Петра обнаружили копье Судьбы, которое и принесло им избавление от ужасов осады и обеспечило победу в битве с превосходящими силами неверных 28 июня 1098 года. Поскольку «святое копье» обрели провансальцы – выходцы из Южной Франции, участвовавшие в походе под началом графа Раймунда Тулузского, то Раймунд и стал первым владельцем антиохийского копья, а непосредственным носителем копья в битве с сельджуками был личный духовник графа и капеллан его отряда – Раймунд Ажильский, впоследствии написавший сочинение «История франков, которые взяли Иерусалим». Уже многие участники тех событий заподозрили в антиохийском копье подлог, и нашедший копье Петр Бартоломей для доказательства своей правоты прошел сквозь огромный костер невредимым. Впрочем, после этого он сам стал святыней и тут же был затоптан крестоносцами, пытавшимися заполучить кусочки его одежды в качестве святых реликвий. Так или иначе, свою роль боевого знамени крестоносцев, укрепляющего воинский дух и ведущего к победе, антиохийское копье все-таки сыграло. В хрониках Первого Крестового похода, за небольшими исключениями, чуть ли не на каждой странице встречаются упоминания о чудесах, явлениях крестоносцам Христа, Девы Марии, апостолов и святых, непосредственное участие которых в действиях крестоносцев описывается как факт, происходивший вполне реально. Небесные знамения в них, как правило, предопределяют ход исторических событий. На столь мощной волне религиозного воодушевления дальнейшие действия крестоносцев были в целом также успешными, и Первый Крестовый поход принес Святой Земле освобождение от мусульманского владычества. После завоевания крестоносцами Иерусалима в июле 1099 года и поклонения святым местам граф Раймунд Тулузский продолжал сражаться с турками и сарацинами на Ближнем Востоке. В том же году он участвовал в разгроме еще одной мусульманской армии, с опозданием подошедшей на выручку Иерусалимского гарнизона, а потом осаждал портовые города на средиземноморском побережье Сирии и Палестины, возглавлял неудачный поход одного из новых крестоносных войск по малоазийским землям. Осенью 1101 года он вместе со своим прославленным копьем и изрядно потрепанным в боях отрядом оказался в Константинополе. Целью визита в столицу империи было урегулирование с императором Алексеем Первым Комнином вопроса о Северной Сирии и выработка планов совместных действий против их общих врагов. В частности, Раймунд Тулузский задумал захватить укрепленный мусульманский портовый город Триполи в Ливане. Армянский хронист Матфей Эдесский в своей «Хронографии» сообщает, что «когда он достиг Константинополя, император Алексей щедро одарил его и переправил вместе с войском через Средиземное море». В благодарность за это Раймунд отдал копье Алексею Комнину. Столь дружественные отношения между Раймундом и Алексеем объясняются тем, что граф Тулузский был единственным верным союзником византийцев среди всех вождей Первого Крестового похода.
К несчастью для Раймунда Тулузского, корабли графа чуть не пошли ко дну, а сам он, прибитый к берегу неподалеку от Тарса, вместе с сокровищами оказался пленником правителя Антиохи норманна Танкреда, который обвинил Раймунда во вторжении в свои владения. Известно, что между провансальцами и норманнами на протяжении всего Крестового похода постоянно возникали разногласия, раздоры, а то и вооруженные стычки, и Танкред, воспользовавшись ситуацией, просто ограбил бывшего «брата по оружию», заключил его в оковы и бросил в тюрьму. Благодаря упомянутой выше хронике Матфея Эдесского мы знаем, что эти события произошли в «550 год армянской эры», что соответствует 1101–1102 годам летоисчисления от Рождества Христова. Подтверждает эту датировку и немецкий хронист середины двенадцатого века Альберт Аахенский, который в своей «Иерусалимской истории» сообщает, что Раймунд Тулузский отправился морским путем в Сирию в первых числах марта 1102 года. Таким образом, мы знаем, что с конца 1101 года в Константинополе хранилось два священных копья: Святое копье из Иерусалима и антиохийское копье, подаренное графом Раймундом Тулузским византийскому императору. К сожалению, ни один из хронистов похода не дал сколько-нибудь подробного описания антиохийского копья, хотя многие из них, несомненно, видели его своими глазами. Мы знаем только, что это копье не было похоже на обычное оружие средневекового европейского воина. По словам того же Рауля Каэнского: «по форме и размеру копье было непохоже на обычное», и он предполагал, что это копье имело арабское происхождение. Зато мы точно знаем, как выглядело собственно Святое копье благодаря зоркому глазу упомянутого выше кастильского посла Руи де Клавихо и его обстоятельному описанию этой святыни. Разумеется, византийцы четко понимали разницу между этими копьями, и если одно было выставлено в реликварии Фаросского храма для поклонения, то другое совершенно не афишировалось и, скорее всего, постоянно пребывало в какой-нибудь государственной сокровищнице как предмет, имеющий определенную историческую и идеологическую ценность, как знамя самого успешного Крестового похода против мусульман.
Однако для потомственного крестоносца, латинского императора Балдуина Второго, эта разница не была столь существенной, возможно даже, антиохийское копье было более «подлинным» в его глазах. Но в любом случае объявить себя обладателем сразу двух «копий Лонгина» он, естественно, не мог. Поэтому он заложил венецианским банкирам, несмотря на крайнюю нужду в деньгах, только одно «железо святого копия». А вернее сказать, то, что он заложил, было даже меньшим, чем одно копье. Сам ли он решился на расчленение священного копья первых крестоносцев или это сделал кто-то до него, например, в пылу разграбления константинопольских святынь «воинами креста» в 1204 году, можно только гадать. Но факт остается фактом, и в итоге в парижском собрании святынь короля Людовика Девятого оказался только наконечник антиохийского копья, а его остальная часть через двести с лишним лет осела в Ватикане после бурных событий крушения Византийской империи под натиском турок-османов.
К несчастью, большинство святынь из собрания Людовика Девятого бесследно исчезли в 1793 году, уничтоженные революционерами-богоборцами, разгромившими Сен-Шапель до основания. Однако несколько важнейших реликвий, переданных для научных целей в Национальную библиотеку, сохранились до наших дней. Это в первую очередь Терновый Венец, большой фрагмент Святого Древа и один из Гвоздей Распятия, хранящиеся сегодня в сокровищнице собора Нотр-Дам де Пари, а также Камень от Гроба Господня, находящийся в Лувре. Увы, но тот предмет, что в грамоте Балдуина Второго именовался «железом святого копия, которым на кресте был пронзен бок Господа нашего Иисуса Христа», пропал безвозвратно на парижской мусорной свалке.
