Глава 9

Весной 1935 года, поздно вечером, в дверь квартиры инженера авиационного завода номер 39 товарища Демешкевича осторожно постучали. Стучали долго и настойчиво, пока домработница Маша не услышала и не открыла дверь. За дверью стояла старая цыганка в цветастом платье.

– Что же ты в дверь деребанишь? – сердито спросила Маша. – Звонка, чай, не видишь? На кнопку нажать надо и звонок электрический зазвонит. Да и зря заявилась: не подаем мы.

– Ты, милая, лучше хозяйку позови, – холодно предложила цыганка. Маша собралась было возмущенно фыркнуть, но встретилась взглядом с цыганкой и осеклась. Ох, не зря говорят, что нельзя цыганам в глаза смотреть: лукавство там одно и бесовщина, сразу теряется от их бесстыжих глаз православный человек.

– Кто там, Маша? – послышался из комнаты голос хозяйки.

– К вам тут пришли, Полина Аркадьевна! – крикнула Маша.

– Так проси! Что же ты гостью в дверях держишь?

– Заходите, – проворчала Маша, пропуская цыганку в прихожую.

Полина Аркадьевна изумленно взметнула брови, увидев гостью, но любезно пригласила ее располагаться и послала Машу за самоваром.

– Не серчай, хозяйка, за то, что незваной гостьей пришла на ночь глядя, – сказала негромко цыганка. – Уж если бы не дело срочное, то никогда бы тебя не потревожила.

– Полно вам, Анна! – укоризненно отозвалась Полина Аркадьевна. – Сейчас чаю выпьем, и вы все расскажете. Что стряслось-то?

Маша принесла самовар, накрыла на стол к чаю. Цыганка мрачно посмотрела в ее сторону.

– Спасибо, Маша! Ступайте, – сказала Полина Аркадьевна. Маша вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

– Что стряслось? – повторила вопрос Полина Аркадьевна.

Вместо ответа цыганка вдруг громко произнесла:

– Сгинь, Машка, в свою нору и чтобы не слышала тебя боле! Не то прокляну!

Из коридора донеслись торопливые шаги испуганной Маши. Хлопнула дверь в ее каморку, и все стихло.

– Теперь можно, – облегченно вздохнула цыганка и испытующе взглянула на Полину. – Ты меня выслушай и подумай. Не за себя пришла я просить: что мне бояться? Я уж свое пожила, муж помер, сына посадили… Теперь вот об одном сердце болит: чтобы Ветку пристроить, а то ведь пропадет девка!

– Я знаю, Анна, о вашем горе, – сочувственно проговорила Полина Аркадьевна. – Будем надеяться, что власти разберутся и Тому отпустят.

Тома Ристович Михай был сыном цыганки Анны Михай, работал медником-лудильщиком в цыганской артели «Югославец». Этой весной практически всю артель арестовал НКВД как румынских шпионов. Тома отделался сравнительно легко: он был осужден не за «контрреволюционную деятельность», а всего лишь за «контрреволюционную агитацию», получив пять лет исправительно-трудовых лагерей. Все знакомые сходились на том, что Томе крупно повезло: ведь могли бы «пришить» и «контрреволюционную деятельность», а то и «контрреволюционную троцкистскую деятельность»: последнее означало верную смерть.

Сама Анна Михай, хоть и была цыганка, но не из российских цыган, традиционно промышлявших либо музыкой и танцами, либо торговлей лошадьми, попрошайничеством и гаданием. Анна, как и ее покойный муж Рист Ла Зинкако, происходили из румынских мастеровых цыган «кэлдэрари», столетиями занимавшихся ремеслом медников и кузнецов. Оставшись без мужа, Анна стала зарабатывать ремеслом модистки и снискала известную славу среди жен высокопоставленных советских служащих и ценных технических специалистов. Когда сына Анны арестовали, то почти вся клиентура разбежалась, страшась любых контактов с «членом семьи врага народа». Лишь немногие, в том числе и Полина Аркадьевна, осмеливались выражать сочувствие и поддерживать отношения с Анной Михай.

– Не отпустят его, Полина, – тихо проговорила Анна. – Я цыганка, я судьбу наперед знаю. Не выйдет он из тюрьмы, и мы с Веткой следом пойдем.

– Да что же ты говоришь такое?! – всплеснула руками Полина Аркадьевна. – Кто же ребенка в тюрьму отправит?! За что?!

– Я знаю, что говорю! – сверкнула глазами Анна. – Потому и пришла к тебе в ночь, чужих глаз сторонясь, да Машку напугала, чтобы она в свою дыру забилась и ухо к дверям не лепила. Муж твой, знаю, на аэродроме сегодня новый самолет к полету готовит, ночевать не придет… Так что никто наш разговор не подслушает. Не за себя прошу, за Ветку! Пропадет ведь девка в сиротском приюте. Как пить дать, пропадет!

– Да что же я сделать могу? – пробормотала в замешательстве Полина Аркадьевна. Цыганка порывисто схватила ее за руку и горячо зашептала, обдавая обомлевшую женщину черным пламенем глаз.

– Возьми Ветку к себе, Полина! Возьми! Пусть с тобой живет, под твоей фамилией! Так ты ее спасешь, и я за тебя и мужа твоего молиться буду! На том свете молиться буду! Православная я, никогда от веры не отступалась, так что дойдут мои молитвы до Господа, непременно дойдут!

Цыганка выхватила из-за ворота платья золотой крестик и истово его поцеловала.

– Да как же я ее в семью возьму? – изумилась Полина Аркадьевна. – Мужу что скажу?!

– А тут все просто, – перешла на шепот цыганка. – У тебя сестра на Полтавщине померла, дочка у нее осталась. Ты ведь ее к себе взять хотела, так?

– Да, так! – согласилась Полина Аркадьевна. – И муж уже согласие дал, раз Господь нам до сих пор своих детей не послал… Только вот Веточка тут при чем?

– А при том, что… ты поклянись мне, Полина: если приедешь ты на Украину, а племянница твоя померла, то оформи Ветку по ее документам, – предложила цыганка. – И Ветке хорошо, безопасно, и тебе с мужем радость и утешение… Ветка девка хорошая, не оставит тебя в старости.

– Подожди, Анна! – в смятении воскликнула Полина Аркадьевна. – Почему это племянница моя умереть должна? Откуда ты знаешь?

– Может, и не должна… Только всякое бывает, Полина! Ты мне поклянись, что Ветку спасешь, коли племянницу свою живой не застанешь, – жестко сказала цыганка. – А коли иначе обернется, так твоей вины нет. Клянись! Крест целуй!

И цыганка ткнула в лицо Полины Аркадьевны свой нательный крест. Та было растерялась, но тут же опомнилась. Действительно! Раз вся семья сестры вдруг померла в одночасье, значит, там эпидемия. Разумеется, советские газеты об этом не пишут, но просто так целыми семьями не помирают. А Алеша очень ребенка хочет, и если в скором времени ребенок у них не появится, то Алеша может и новую женщину себе с горя найти. Так что если она не привезет племянницу для удочерения с Украины, то тут совсем плохо станет: племянница, какая-никакая, а родная кровь жене. А совсем чужого ребенка из детдома брать Алексей отказался наотрез. Так что ничего она, Полина, не теряет, а даже обретает надежную гарантию: коли не удастся племянницу удочерить, так вполне можно Веточку за племянницу выдать. Никто из знакомых Веточку не видел, так что обман не раскроется. И Полина Аркадьевна решилась!

– Клянусь! – твердо сказала она и решительно прижалась губами к еще хранящему тепло тела цыганки нательному кресту.

Спустя две недели Полина Аркадьевна приехала в Полтаву, но в детском доме ее племянницы Елизаветы Пилипко, сироты, 1925 года рождения, не оказалось: три дня назад ее в тяжелом состоянии увезли в больницу. Полина Аркадьевна сломя голову помчалась в больницу и там узнала, что сегодня утром от двухстороннего воспаления легких девочка умерла. Полина Аркадьевна поговорила с врачом и следующим днем уехала обратно в Москву с метрикой покойной девочки на руках. На Киевском вокзале ее встретила Анна Михай с внучкой Елизаветой, Веточкой. И имена совпадали! Полина Аркадьевна усмотрела в этом перст судьбы, обняла девочку и повела ее с собой. На площади ее ждала служебная машина, присланная мужем. Полина Аркадьевна вместе с девочкой уселись на заднее сиденье, через противоположную дверцу в салон машины проворно протиснулась цыганка. Шофер удивленно оглянулся, но Полина Аркадьевна сказала ему:

– Это моя знакомая, довезем ее до дома. Она живет недалеко, в Авиационном переулке.

Шофер кивнул и плавно тронул машину с места.

– Ветка все знает, все будет делать как ты скажешь, – коротко сказала цыганка. – Предупреди мужа, что девочку нельзя расспрашивать о ее прошлом: у нее голова от переживаний повредилась, врачи еле выходили. Понятно?

Полина Аркадьевна покорно кивнула. Она была рада и согласна на все условия: наконец у них с Алексеем будет ребенок!

– Теперь самое главное, – перешла цыганка на шепот. – Смотри!

Она развернула лежавшую на ее коленях белую тряпицу, и Полина Аркадьевна с глубоким изумлением увидела лежавшее там ожерелье, словно сотканное из золотых цепочек, соединяющих полтора десятка разнокалиберных и разноцветных камней в золотых оправах. Самый большой голубой камень размером чуть меньше перепелиного яйца составлял центр композиции.

– Это ожерелье передается по наследству в нашем роду уже пятьсот лет, – сказала цыганка. – Это единственное из золотых украшений, которые мы вывезли из Румынии. Цыгане все, что наживают, обращают в золото. Но при обыске у нас отобрали все, кроме этого. Да и бог с ним, с золотом… Главное – не золото, а то, что делает это ожерелье. Оно хранит всех женщин нашего рода. Береги его и никогда ни при каких обстоятельствах с ним не расставайся – иначе сама погибнешь и Ветку погубишь. А когда Ветке исполнится девятнадцать лет, отдашь ей его. Понятно?

Испуганная Полина Аркадьевна торопливо кивнула.

– Тогда возьми! Храни ожерелье, и Господь сохранит вас с Веткой!

Цыганка вышла на пересечении Авиационного переулка с Ленинградским шоссе. Больше Полина Аркадьевна ее не видела. Она попробовала узнать о судьбе Анны и ее арестованного сына. Цыганка исчезла бесследно и никто не знал: где она и что с ней. Но судьбу ее сына Томы Полине Аркадьевне удалось узнать через знакомого высокопоставленного офицера НКВД. Несчастный отсидел два с лишним года в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН), а затем против него возбудили новое дело, этапировали в Ленинград, где он и был 25 ноября 1937 года приговорен Особым Трибуналом Управления НКВД по Ленинградской области к расстрелу. Приговор привели в исполнение на следующий день.

Муж Полины Аркадьевны Алексей Демешкевич тепло принял девочку. Тихая и скромная черноглазая Вета с шапкой вьющихся черных волос обещала вырасти в настоящую украинскую красавицу. Они, как и большинство советских людей, которых не коснулись репрессии и голод тридцатых годов, жили счастливо до того рокового летнего дня 1941 года, который одним махом перевернул и искалечил судьбы миллионов.

Гитлеровцы приближались к Москве, Полину Аркадьевну и Вету отправили в эвакуацию. В эвакуации жили бедно и голодно. Но самое страшное случилось, когда Вета заболела и врач сказал, что девочке нужно диетическое питание. А его можно было достать только за большие деньги на черном рынке. И Полина Аркадьевна решилась. Достала из заветной шкатулки платок с ожерельем и отправилась на рынок. Она уже видела фанерную будку, в которой сидел часовщик, через которого за золото и драгоценности можно было достать любые продукты. И вдруг кто-то цепко ухватил ее за подол платья.

Это была худая неопределенного возраста цыганка в грязном платье и пыльном платке.

– Куда спешишь, красавица? – хрипло спросила цыганка. – Давай погадаю!

Полина Аркадьевна оцепенела, а цыганка проворно схватила ее ладонь и торопливо забормотала:

– Не ходи на рынок, погибель здесь твоя, не ходи! Домой беги, со всех ног беги, там спасение твое и твоих близких. Беги!

Полина Аркадьевна вздрогнула и метнулась обратно по улице. Сделала несколько шагов и, опомнившись, посмотрела назад. Цыганка стояла посреди улицы и мрачно смотрела ей вслед. Полина Аркадьевна что было сил припустила домой.

Дома, нетерпеливо меряя крохотную комнатку шагами, ее ожидал доктор.

– Где вы ходите?! – воскликнул он, хватая Полину Аркадьевну за руку. – Вашей дочери нужен тщательный уход и хорошее питание. Пришло указание отправить особо истощенных и ослабевших после болезни детей на лечение в санаторий работников ЦК партии. Туда не пробиться: много страдающих от дистрофии детей из блокадного Ленинграда. Но есть один шанс. В штат работников санатория ввели дополнительную единицу нянечки. Если вы согласны на эту работу, то я отправлю вас и вашу дочь туда немедленно! Это – уникальный шанс!

Полина Аркадьевна сжала платок с ожерельем и заплакала. Она поверила в силу цыганского ожерелья, и теперь никто на свете не мог заставить ее расстаться с ним.

Хорошее питание, здоровый горный воздух и тщательный уход буквально воскресили Вету. Из безжизненной восковой куклы она превратилась в жизнерадостного, энергичного и пышущего здоровьем ребенка. А вскоре им разрешили вернуться из эвакуации в Москву. Фронт был уже далеко, и в Москве мало-помалу налаживалась нормальная жизнь. Хотя сохранялась карточная система, но технический специалист Алексей Демешкевич, как и многие инженеры военной промышленности, носил форму инженера-полковника авиации и получал хороший паек.

Война закончилась, и жизнь стала совсем хорошей. Дочь высокопоставленного работника Министерства авиационной промышленности Елизавета Демешкевич была одной из самых видных невест Москвы не только из-за высокого положения отца: стройная красавица брюнетка с огромными жгучими черными глазами разбила сердца многих мужчин. Сама она, однако, замуж не торопилась, да и родители не настаивали – хотя женихов было хоть отбавляй. Но Вета закончила иняз, получила диплом и лишь после этого в 1950 году вышла замуж за карьерного дипломата: красавца мужчину старше ее лет на десять. Спустя год Вета родила дочку Викторию. Муж Веты, убежденный коммунист, хотел оградить дочку от «разлагающего влияния капиталистического окружения» и при первой возможности отправил дочь в Москву – чему дедушка Алексей и бабушка Полина только были рады.

Однако отсутствие постоянного родительского контроля, неумеренная любовь бабушки и дедушки, а также постоянное вращение в обществе молодых бездельников из «высшего общества» разложили Викторию почище «капиталистического окружения». Когда муж Веты получил назначение на высокий пост в Министерство иностранных дел и они вернулись в Москву, то Вета пришла в ужас, узнав о тайных сторонах жизни своей семнадцатилетней дочери. Семейный совет постановил как можно скорее покончить с этим.

Опираясь на обширные связи, через пень колоду окончившую школу Вику «впихнули» в престижный вуз. Однако и там Вика пустилась в загулы, категорически не желая даже изобразить хоть видимость участия в учебном процессе. И потому очередной семейный совет был вынужден позорно капитулировать: Вику решили выдать замуж, отправить в академический отпуск, а там уж видно будет. Был подобран подходящий жених из семьи работника аппарата ЦК КПСС, и в 1970 году торжественно сыграли достойную «высшего круга» свадьбу. Молодожены отправились в свадебное путешествие на Золотые пески в Болгарию. Хотя в те времена и говорили «курица не птица, а Болгария не заграница», но отправлять в «настоящую заграницу» молодоженов, учитывая склонность Вики к безудержным загулам, ни отец, ни свекр не решились. В 1971 году, строго в соответствии с приличиями, Вика родила дочь Веронику и, исполнив семейный долг, отправилась в очередной загул – но в компании с мужем, как и следует приличной женщине. Заботы о крошечной Веронике охотно взяла на себя бабушка Вета, давно уже не ожидавшая ничего хорошего от «жизнелюбивых» зятя и дочери. Свекр, в конце концов, через знакомого ректора «достал» диплом о высшем образовании для Вики и устроил ее на работу туда же, куда ранее пристроил и своего сына балбеса: в аппарат ЦК КПСС на Старой площади в Москве. Работа под крыльями высокопоставленных родителей не пыльная, жизнь номенклатурная, обеспеченная, ребенок на руках у бабушки – в общем, беззаботная жизнь Вики и ее мужа продолжалась, и они даже не задумывались о том, что когда-нибудь этому выстроенному на песке благополучию придет конец. Однако бабушка Вета это прекрасно понимала.

Летом 1990 года родители убыли на курорт, и Вероника, которую все знакомые и родственники называли просто Ника, предвкушала вечеринку с друзьями в опустевшей квартире родителей. Однако, войдя в квартиру, она обнаружила сидящую в гостиной на диване бабушку Вету. Бабушка курила длинную сигарету в мундштуке слоновой кости, стряхивая пепел в хрустальную чешскую пепельницу, и выстраивала на журнальном столике карточный домик.

– Бабушка? Что ты здесь делаешь? – изумилась Ника. Бабушка не появлялась в квартире родителей с момента празднования новоселья в 1976 году.

– Садись рядом, поговорить надо, – велела Вета. Ника знала: с бабушкой лучше не спорить. Поэтому она молча уселась на диван рядом с ней и вопросительно взглянула на нее.

– Пришло время, Ника, узнать тебе наш главный семейный секрет, – сказала Вета. – Слава богу, дожила я до твоего девятнадцатилетия. Пора тебе, девочка моя, обеспокоиться своим будущим. Уйду я скоро, одна ты останешься.

Ника хотела издать протестующий возглас, однако Вета властным движением остановила ее.

– Не перебивай! Да, уйду, чувствую я это. Родители твои – одно беспокойство от них, помощи никакой, а очень скоро серьезные неприятности от них к тебе прийти могут. Так что будь готова! Впрочем, что от них еще ожидать? Отец твой – дурак и бездельник, а мать – дура и шлюха. Скоро, очень скоро времена изменятся, и все их благополучие рухнет. Вот так!

Вета тронула мундштуком ближайшую карту, и домик рухнул, разметав карточные стены.

– Так что слушай, девочка моя, внимательно слушай!

Вета положила на столик платок, развернула его – и на ткани блеснуло золотое колье с многочисленными драгоценными камнями.

Ника была до глубины души потрясена рассказом бабушки Веты. Теперь она – хранительница древнего мистического артефакта? С ума можно было сойти! Ника с благодарностью приняла ожерелье, принеся клятву вечно хранить его в семье. Хотя, разумеется, дитя нашего рационального воспитания так до конца и не поверила в мистические свойства цыганского ожерелья с драгоценными камнями Влада Цепеша Дракулы. Вера пришла к ней много позже.

В августе 1991 года неожиданно рухнул подточенный врожденными пороками большевизма и стремительно добитый целенаправленным идиотизмом Горбачева и его камарильи Советский Союз – и родители Ники оказались за бортом жизни. Вместо роскошной пенсии партийных чиновников и цековских спецпайков они получили гроши и шиш. Партийных чиновников было слишком много – и мифического «золота партии» на всех хватить не могло. Даже если бы оно и существовало в реальности. Довольно долго родители Ники жили, распродавая накопленное имущество, и дело быстро дошло до квартиры. В начале 1995 года Нике позвонила мать.

– Никочка, ты же знаешь, что у нас с папой дела идут не очень хорошо, – затараторила Виктория. – Поэтому мы решили выгодно сдать нашу квартиру и переехать жить в бабушкину квартиру, к тебе. Ты не против?

Вот тут Ника и возрадовалась предусмотрительности бабушки Веты, заставившей внучку приватизировать квартиру на себя.

– Против, – сухо ответила Ника и повесила трубку. Она была беременна, интоксикация брала свое, и ее тошнило даже без голоса Вики. Год назад Ника по уши влюбилась в молодого лейтенанта Владимира Соколова, только что выпустившегося из училища. Прадед Володи, штабс-капитан гвардейского Семеновского полка погиб на Первой мировой войне. Дед, майор Рабоче-Крестьянской Красной Армии, сгинул в зловещем Мясном Бору. Отец, капитан Советской Армии, погиб в Афганистане.

– Ни один офицер Соколов не умер в своей постели, – серьезно сообщил Володя, когда они подавали заявление в ЗАГС. – Тебя это не пугает?

– Нет! – решительно ответила Ника. – Я люблю тебя!

Любое сказанное слово оставляет свой след. В рождественские праздники 1995 года лейтенант Соколов погиб в Грозном. Но Ника не жалела ни о чем. В сентябре 1994 года умерла бабушка Вета. Со смертью Володи ушел последний человек, которого она любила в этом мире. И сейчас только зародившаяся в ней жизнь, ее и Володи продолжение, держала ее в этом мире. Все остальное перестало для нее существовать.

До родителей настрой Ники не дошел. На следующий день они заявились на квартиру вдвоем, да еще и с вещами.

– А мы приехали, Никочка! – пророкотал папаша приятным баритоном, которому ни годы, ни чрезмерное увлечение алкоголем не сумели нанести заметного ущерба. – Вещей у нас немного, как видишь, всего несколько чемоданов. Мы расположимся в бабушкиной комнате, и ты нас даже не увидишь.

Нику затошнило, и она побежала в туалет. Когда ей полегчало, она вышла в коридор. Предки с довольным видом затаскивали чемоданы в прихожую. Ника молча прошла мимо них в бывший кабинет дедушки, достала из шкафа охотничье ружье и вернулась в прихожую.

– А ну пошли отсюда на хер! – велела она, взводя курки.

– Никочка, ты что?! – опешил папаша.

– Пошли на хер, и чтобы я вас больше не видела и не слышала! – закричала Ника и спустила курок. Патронов в стволах не было, это Ника знала точно. Но сухого металлического треска курка оказалась достаточно, чтобы Виктория упала в обморок.

– Ты с ума сошла?! – заорал папаша, суетясь вокруг лежащей на полу Виктории. – Виктоша! Боже мой! Ты ее убила! Вызови «Скорую»!

Ника молча прошла мимо, открыла дверь и вышвырнула ближайший чемодан на лестничную клетку. За ним последовали остальные. Папаша ошеломленно наблюдал за действиями Ники. Покончив с чемоданами, Ника коротко приказала:

– Теперь вытаскивай ее отсюда, и чтобы больше я вас не видела.

– За что ты так нас ненавидишь? – жалобно поинтересовался папаша.

– Ненавижу?! – брезгливо повела плечами Ника. – Вас просто нет! И не было. Ясно?

– Такая же сука, как теща, – пробормотал папаша, подхватывая на руки Викторию и с трудом выволакивая ее из квартиры.

Ника захлопнула дверь. Из-за двери донесся истерический выкрик пришедшей в себя Виктории:

– Когда-нибудь и тебя точно так же вышвырнут из квартиры твои дети! Если они у тебя будут, мерзавка!

Как ни странно, последняя фраза вызвала у Ники улыбку. Она подошла к зеркалу, потрогала рукой живот. «Будут, Вика, будут! Назло тебе будут. Бабушка Вета хранит меня с Того Света. И ожерелье поможет. Должно помочь».

Ника родила в положенный срок мальчика и назвала его Володей, в честь отца. Пусть будет еще один офицер Российской армии Владимир Соколов!

Ника жила тем, что пускала жильцов в свободные комнаты: благо, в четырехкомнатной квартире их было достаточно. Еще в 1992 году она начала было заниматься бизнесом на деньги из сбережений бабушки Веты, но бизнес в условиях либерально-бандитской экономики девяностых не задался. Ника попыталась исправить положение, заняв крупную сумму у своего бывшего одноклассника Сергея Мартынова, но и эти деньги словно растворились в экономическом пространстве «свободной» России – освобожденной «борцами за свободу, демократию и права человека» в первую очередь от морали, чести и совести. А затем наступило время платить по счетам.

Однажды вечером Мартынов с двумя мордоворотами заявился на квартиру Ники.

– Лапонька, пора платить! – ласково сообщил он, уютно располагаясь в кресле.

– У меня сейчас нет денег, – пробормотала Ника. Мартынов выразительно оглядел стены и комнаты и снисходительно сообщил:

– Не переживай! Эта хата вполне покроет долг. Но вот как быть с процентами?

– Какими процентами? – вскинулась Ника. – Ты одолжил мне деньги без всяких процентов!

– Да, но на год, – подчеркнул Мартынов. – Только на год. А через год пошел процент. Лапонька, ты уже два года сидишь на счетчике, и на сегодняшний день твой суммарный долг в два раза превзошел первоначальный. Улавливаешь?

– Что же ты беспредельничаешь, Сережа? – тихо спросила Ника.

– Ох, кто бы говорил! – с иронией откликнулся Мартынов. – Короче, такой вариант. Ты переписываешь квартиру на меня, а проценты отработаешь. Понятно?

– Как отработаю? – не поняла Ника. – Кем?

– По специальности! – заржал Мартынов. – Что вы, бабы, еще умеете? Только ноги раздвигать! И даже съезжать не придется. Короче, в этой квартирке я устрою уютный элитный бордельеро. Так что не бойся: зарплатой не обижу. А сосунка твоего пристроим в приличные круглосуточные ясли, будешь его видеть по выходным, если, конечно, заслужишь выходные ударным и самоотверженным трудом в койке. Договорились?

Ника замерла, собираясь мыслями для ответа. Но Мартынов не стал дожидаться ответа. Он встал с кресла и принялся деловито расстегивать брюки. Одновременно его громилы крепко ухватили Нику за руки и за ноги и повалили на диван. Похоже, что этот трюк у них был давно отработан: Ника даже пошевелиться не могла, на рот ей налепили кусок скотча, и она могла издать лишь яростное мычание. Мартынов достал нож и разрезал на Нике юбку, колготки, блузку и лифчик. Ника чуть не задохнулась под его грузным телом, но закончил он довольно быстро. Застегивая штаны, Мартынов подмигнул раздавленной и униженной Нике и удовлетворенно сказал:

– Ну вот, лапонька! Ты уже начала отрабатывать свой долг. Поздравляю! Формальностями с переоформлением квартиры и прочими деталями займемся завтра. А пока отдыхай! Да, если вдруг соберешься заявить в милицию, то не советую: с твоими жильцами уже проведена воспитательная беседа и все они как один покажут, что нас в этой квартире никогда не было. Понятно?

Мартынов со своими громилами удалился. Ника оторвала скотч от лица. Это должно было быть больно, но она не почувствовала боли. Она вообще ничего не чувствовала. Она умерла, задохнулась под грузной тушей Мартынова. Она встала с дивана, сорвала с себя изрезанные остатки одежды и направилась в ванную. Жильцов то ли не было дома, то ли они испуганно затихли за своими дверями.

Ника долго стояла под душем, ожесточенно терла тело мочалкой, но ничего не чувствовала, словно это было не ее тело. Но ей это было безразлично. Она умерла и обмывала тело перед похоронами.

Володенька спал в своей кроватке: как ни странно, происшедшие события его не разбудили. Ника оделась и достала из шкафа ружье. Когда Мартынов придет, она убьет его. И того из его людей, кто окажется рядом. А дальше…

Володенька проснулся и заплакал. Ника взяла его на руки. А что дальше? Либо ее сразу убьют громилы Мартынова, либо посадят за убийство очень надолго. Родители заполучат квартиру, сдадут Володеньку в приют и… Нет, этого допустить нельзя! Но что делать? Решение пришло мгновенно. Только Муся может ей помочь!

Муся, Мария Ивашкевич, была домработницей у родителей Ники, пока те не лишились своей доходной партийной работы из-за исчезновения партии. Муся глубоко презирала своих хозяев и на этой почве подружилась с приветливой и открытой Никой, чуждой сословных предрассудков «советской элиты». Когда хозяева оказались неплатежеспособны, Муся без сожаления покинула их, даже не потребовав полугодовое жалованье: все равно зажали бы, жлобы! Муся не унывала и принялась «челночить»: возила товары, как сотни тысяч других «челноков», кормивших, одевавших и обувавших людей, преданных и брошенных на произвол судьбы своей страной, ограбленных преступной, бандитской и бесчеловечной «гайдарономикой» и борющихся за выживание в меру сил и возможностей. У Муси была дочка лет семи, которая жила в маленьком белорусском городке у Мусиных родственников. Вот об этом и вспомнила Ника.

Вечером она вышла с Володенькой якобы на прогулку и, убедившись в отсутствии слежки, поймала «бомбилу» на пятидверной «Волге» и рванула на съемную квартиру Муси. «Только бы она была дома!» – мысленно молила Ника. И бог услышал ее молитвы: Муся только что вернулась из очередной экспедиции и половина комнаты в хрущевской двушке была завалена баулами. Вторую комнату снимала Мусина подруга, такая же «челночница».

– Мусенька! Телефон работает? – первым делом спросила Ника, вталкивая коляску с Володенькой в узкую прихожую. Муся кивнула, осторожно вынимая заплакавшего Володеньку из коляски и унося в комнату. Ника позвонила знакомому нотариусу, быстро обо всем договорилась и прошла в Мусину комнату.

– Что случилось, Ника? – участливо спросила Муся. – На тебе лица нет!

Ника быстро изложила Мусе происшедшие события, а также план, который возник у нее в связи с этим. Муся охнула, но Ника на корню пресекла все ее возражения.

– Это не подарок, Муся! – жестко заявила она. – Ты должна сберечь Володечку, если что-то со мной случится. Продашь квартиру, возьмешь деньги и уедешь туда, где они до тебя не доберутся. Понятно?

Муся кивнула и следующим утром они отправились в нотариальную контору, где Ника оформила дарственную на свою квартиру на имя Марии Рыгоровны Ивашкевич, а также завещание, в котором опекуном Володи Соколова в случае смерти матери, Вероники Павловны Соколовой, определила ту же Марию Ивашкевич. Закончив дела и еще раз проинструктировав готовую разрыдаться Мусю, Ника поцеловала спящего сына и поехала домой. Из жильцов дома оказался только студент Аркаша, снимавший у Ники по символической цене чуланчик без окна.

– Эти не приходили? – спросила Ника. Аркаша сразу понял, о ком идет речь, и отрицательно покачал головой, сочувственно глядя на Нику.

– Что-нибудь еще, Аркаша? – спросила Ника, видя, что тот хочет ей что-то сказать.

– Тут такое дело, Вероника… – забормотал он, теребя край рубашки, носимой навыпуск. – В общем, все ваши жильцы съехали, кроме меня. Боятся, надо полагать…

– Понятно, Аркаша, – вздохнула Ника, направляясь к своей комнате.

– А вы не боитесь, Вероника? – спросил ей вслед Аркаша.

– Нет, – коротко ответила Ника. Она действительно не боялась. Она уже умерла вчера, под вонючей грузной тушей Мартынова. А мертвым бояться нечего. Ника полезла в шкаф и достала из-под стопок постельного белья чехол с охотничьим ружьем деда и патронташ. Пристыковала ствол к прикладу, достала из патронташа два патрона с картечью. Картечь восемь с половиной миллиметров идеально подходит на кабана, так дед говорил. Ну а против двуногих козлов – тем более подойдет. Жаканом и промахнуться можно, картечь вроде как надежнее. Ника зарядила оба ствола патронами с картечью, спрятала ружье в шкаф среди платьев и пошла в туалет.

Пока она была в туалете, она услышала, как раздался звонок в дверь. Сердце сжалось: неужели они? Но вроде нет: Аркаша без колебаний открыл дверь, и Ника услышала женский голос. От сердца отлегло.

Голоса стихли. Ника вышла из туалета, отправилась в ванную. Когда она вошла к себе в комнату, то на мгновение остолбенела: в кресле возле окна сидела цыганка и смотрела на Нику.

– Кто вы? – пролепетала изумленная Ника.

– Где ожерелье? У тебя? – вместо ответа спросила цыганка.

Ника, словно завороженная, молча кивнула.

– Так одень его! – велела цыганка. Она встала, подошла к Нике и повторила: – Одень! И все будет хорошо, только глупостей не делай.

Ника послушно направилась к шкафу, достала из заветного тайничка ожерелье бабушки Веты и одела на шею. А когда повернулась, цыганки уж и след простыл. Ника кинулась по квартире, проверяя комнаты: никого, только в своем чуланчике на койке лежал Аркаша и читал книжку при свете ночника. Увидев Нику, он удивленно привстал:

– Что случилось, Вероника?

– Где цыганка? – спросила Ника.

– Так… Она сказала, что к вам, я и впустил. А что, не надо было? – забеспокоился Аркаша.

– Нет, все нормально, она уже ушла, – успокоила Ника. – Если эти придут, ты не выходи, не стоит. И вообще, тебе лучше уйти. Слышишь?

Аркаша встал, потоптался, потом одел куртку и ушел. У дверей он было остановился, но Ника сделала нетерпеливый жест: дескать, давай! И Аркадий вышел, захлопнув дверь.

Ника прошла к себе в комнату, достала ружье и легла в постель, накрывшись пледом. Быстро стемнело. Ника, видимо, задремала. Ее разбудил стук входной двери. Кто-то вошел в квартиру и быстрыми решительными шагами пошел по коридору. Ника затаила дыхание и взвела курки обоих стволов ружья.

Вошедший остановился возле двери в Никину комнату и распахнул створку. В проеме четко обозначилась фигура, и Ника решительно нажала на спусковой крючок. Отчетливо прозвучал щелчок, но выстрела не последовало. Осечка! Ника нажала еще раз, но опять раздался металлический щелчок. Снова осечка?!

В этот момент щелкнул выключатель. Ника зажмурилась от света, но тут же открыла глаза, всматриваясь в вошедшего. Это был Аркаша. Господи! Она чуть не убила Аркашу! Ника заплакала.

Аркадий подошел к ней и обнял.

– Не надо, Вероника! Все нормально, я здесь!

– Почему ты здесь? – прошептала Ника, прижимаясь к Аркаше. – Зачем?

– Я не мог уйти, – объяснил он. – Я сидел во дворе и думал: как они появятся, я тут же милицию вызову. А сейчас уже поздно, они, наверное, не приедут. Ой! Что это?

Рука Аркадия коснулась ружья. Он изумленно разглядывал оружие, затем поднял глаза на Нику.

– Вероника! Как же так? – растерянно спросил он.

– Так надо, Аркаша! – твердо сказала она.

– Нет! – также твердо ответил Аркаша. – У вас ребенок, Вероника, вам надо жить! Кстати, где он?

– С ним все в порядке, он в надежном месте, – ответила Ника.

– Ну и хорошо, – отозвался Аркаша. Он взял ружье и вышел из комнаты. Ника упала на постель и зарыдала. Когда она закончила всхлипывать, то услышала странные скрежещущие звуки. Ника вышла в коридор. Звуки доносились из каморки Аркаши. Ника вошла туда и увидела странную картину: Аркаша пристроил на письменный стол тиски, зажал в них ружье и сейчас отпиливал стволы. Приклад уже был отрезан.

– Что ты делаешь?! – изумленно воскликнула Ника.

– Обрез, – коротко пояснил Аркадий. Теперь это был не застенчивый студентик Аркаша, а решительный и немногословный Аркадий. Отрезанные стволы с громким стуком упали на пол. Аркадий вставил в обрез два патрона, затем положил его в пришитый к куртке глубокий карман. В мешковатой куртке обрез не был заметен.

– Теперь я буду вас охранять, Вероника! – твердо сказал Аркадий, снимая куртку и аккуратно вешая ее на спинку стула.

– Но почему?! – изумилась Вероника.

– Потому что я люблю вас, – просто ответил Аркадий. Он подошел к Веронике, обнял ее и поцеловал в губы. Она ответила, и Аркадий повлек ее к кровати.

Кровать была узкой, но Веронике было удивительно уютно лежать рядом с Аркадием.

– Где ты взял патроны? – спросила Вероника. – Те, которые были в стволах, дали осечку.

– В стволах вообще не было патронов, – ответил Аркадий. – А два патрона лежали на столике в твоей комнате, рядом с вазой для цветов.

Цыганка! Когда же она успела вынуть патроны из ружья и положить их на столик? И как она нашла ружье? Да кто она вообще такая?! И про ожерелье знает. Ника коснулась рукой ожерелья.

– Красивое и старинное, – заметил Аркадий, глядя на ожерелье. – Никогда его у тебя не видел.

– Это бабушкино, – ответила Ника, вспоминая рассказ бабушки и начиная наконец осознавать, что с ней произошло.

– Есть хочется, – призналась она.

– Да, и у меня в животе урчит, – согласился Аркадий и предложил: – А пойдем в шашлычную за углом? Она до двух ночи, а сейчас всего двенадцать. У меня там хозяин знакомый, он нам шашлык сделает. Пошли?

– Пошли! – согласилась Ника.

Они вышли из дома. Аркадий одной рукой обнимал Нику, другой придерживал обрез, болтающийся в слишком широком кармане. Надо будет пришить карман поуже.

Хозяин шашлычной приветливо поздоровался с Аркадием, принес вина и пообещал, что шашлык будет готов минут через двадцать. В зале почти не было народу: трое работяг за столиком пили водку и закусывали мантами, да в дальнем углу гоняли шары на бильярде двое парней.

Над барной стойкой монотонно бубнил новости телевизор. Ника взглянула мельком на экран и обомлела: оттуда на нее смотрело лицо Мартынова. Она вскочила с места и рванулась к стойке, нажала кнопку увеличения громкости.

– …авторитет Сергей Мартынов, известный в криминальной среде под кличкой Мартын. Как выяснило следствие, именно он и члены его преступной группировки были расстреляны сегодня днем в ресторане «Сказка» на Мантулинской улице. Мартын вместе со своими приближенными с размахом отмечал свой день рождения в снятом для этой цели ресторане. Как уже сообщалось, в разгар веселья в зал ворвались пятеро человек в камуфляже и масках и открыли огонь из автоматов по присутствующим. По оценке экспертов, работали профессионалы, огонь велся прицельно короткими очередями с последующими контрольными выстрелами. Погибли лишь Мартын и девять членов его группировки, остальные присутствующие и работники ресторана получили лишь легкие ранения, в основном от осколков стекла. И сейчас поступила еще одна новость: два часа назад в районе Южного порта был расстрелян автомобиль «Мицубиси Паджеро». Четверо пассажиров, включая водителя, умерли от полученных ранений еще до приезда «Скорой помощи». По данным следствия, погибшие также входили в преступную группировку Мартына. По данным следствия, двое членов группировки Мартынова накануне были арестованы по обвинению в хулиганстве. Таким образом, в течение менее чем двух суток преступная группировка Сергея Мартынова прекратила свое существование. По мнению следствия, кровавая бойня стала следствием передела зон влияния преступными группировками столицы.

Ника повернулась к Аркадию и возбужденно крикнула ему:

– Все! Все закончилось! Нет больше подонков!

– Что случилось? – примчался на крик хозяин.

– Все нормально! – ответил Аркадий. – А принеси-ка нам шампанского!

Однако, как позже выяснилось, не все закончилось.