Из дневника Николь Жерарди, 1767 год, Париж
– Он мертв, – тихо сказала я и покачала головой, как бы не веря. – Да он ведь мертв!
Доктор мрачно хмыкнул, не отводя глаз от Себастьяна:
– Да уж, мертвей не бывает.
– Ой, а ваш-то батюшка его ждет! – взрыдала мамаша Мишю. – Как он такой удар переживет? Только обрел сына – и тотчас потерял его безвозвратно!
– Отцу нельзя говорить, – сквозь зубы, с невероятным трудом выдавила я. – Он этого не перенесет. Лучше сообщить, что Себастьян вернулся на время в монастырь.
– Разумно, – нехотя кивнул доктор и повернулся к двери. – Другого выхода нет. Я сам ему скажу, так, чтобы он на сына не обиделся, не разволновался. Скажу, что за молодым мсье Жерарди прислали от…
Он внезапно умолк. Умолк и уставился на дверь, сорванную с петель и небрежно прислоненную к стене. Собственно, смотрел он не на всю дверь, а на замочную скважину.
– Очень странно, – пробормотал доктор. – Очень странно!
– Что? – всхлипывая, повернулась к нему мамаша Мишю. – Что вы говорите, сударь?
– Дверь была заперта, но где же ключ? – тихо сказал доктор. – Где ключ, которым заперся мсье Себастьян перед тем, как лечь в постель и умереть?
Я тупо огляделась.
– Может, под кровать залетел? – предположила сиделка.
Вдруг оживившись, скорбящая мамаша Мишю плюхнулась на колени и заглянула под кровать. Раздалось ее громкое чиханье. Ничего удивительного, я же говорила, что в комнате давным-давно не убирали. Наконец женщина поднялась, утирая лицо.
– Ох и пылища там! Но ключа нету.
– Да куда бы ему деваться? – раздраженно пожала я плечами. – О чем вы вообще говорите, доктор? Мой брат умер, умер по неведомой причине, а вы о каком-то ключе…
– Как же вы не понимаете, мадемуазель Николь? – удивленно уставился на меня доктор. – Дверь запер и унес ключ с собой тот, кто убил вашего брата!
– Иисусе! – возопила мамаша Мишю. – С чего вы взяли, что тут произошло убийство?
– Только с того, что в двери нет ключа, – пожал плечами доктор. – Только с того. А сейчас, мамаша Мишю, подите к мсье Жерарди и сообщите ему, что его сын был вынужден воротиться в монастырь. Да поскорей!
Сиделка торопливыми шажками, как хлопотливая курица, удалилась. Я подумала, что, прежде чем добраться до спальни отца, она успеет рассказать о смерти Себастьяна и второй сиделке, и повару, и вообще всем, кто пожелает слушать.
– Я ничего не понимаю в убийствах, – угрюмо сказала я, – но сдается мне, что мамаша Мишю права. Ну кто, посудите сами, мог убить моего брата? Зачем? И чем? Вы видите здесь нож? Шпагу? Или, быть может, под кроватью валяется еще дымящийся пистолет?
– Под кроватью он, скорее всего, не валяется, иначе его заметила бы мамаша Мишю, – угрюмо молвил доктор. – Но вы правы, ножей и пистолетов я здесь не вижу, так же как и шпаг.
– На теле моего брата нет никаких ран, кроме какой-то несчастной царапины.
– Ран нет, – снова произнес доктор покладисто. – Но ведь убить можно и ядом.
– Ядом! – насмешливо воздела я руки. – Вы хотите сказать, моего брата отравили? Да у нас дома даже крыс травить нечем, не то что людей.
– Ну, чем был отравлен ваш брат, определит особенная медицинская процедура, называемая вскрытием. Она покажет изменение внутренних органов, а каждая картина изменения указывает на определенный яд. Не стану вдаваться в подробности, но медицинская наука весьма и весьма продвинулась вперед по сравнению хотя бы с тем временем, когда в Париже свирепствовала мадам Бренвилье.
Что вы говорите, сударь… – прошептала я, неотрывно глядя в лицо Себастьяна. – Я однажды видела на нашей улице похороны торговца, который отравился квасцами. Сколько муки застыло на его лице! Все страдания, какие только может испытать человек! Да и жертвы мадам Бренвилье, сколь я знаю, умирали с печатью мучений на лице. А мой брат… Разве вы не видите? Он уснул примиренный с жизнью. О смерти, которая настигла его, может мечтать лишь праведник. Такое ощущение, что он совершенно исполнил свое предназначение, свой долг: примирился с отцом, со мной, своей младшей сестрой…
– Причем сделал это очень вовремя, – непримиримо перебил меня доктор. – Как раз накануне смерти отца! И теперь волей-неволей дочь наследует то, что, очень может быть, ей пришлось бы делить с братом…
Мне словно бы выплеснули в лицо целый чугун кипятка! Жаром так и обдало, дышать стало нечем, глаза перестали видеть, словно их выжгло…
– Вы что?! – прохрипела я. – Намекаете на то, что я убила своего брата? А зачем, скажите на милость? Наследство… Какая несусветная глупость! Да ведь всем известно, что отец давно вычеркнул Себастьяна и из своего сердца, и из завещания. Почти наверняка я после его смерти получу вообще все, а если не все, то большую часть. Какой же мне смысл… Нет, я понимаю, что если бы главным наследником был брат – в ущерб мне! – тут еще можно было бы строить оскорбительные для меня фантазии, а так… Какой смысл?!
Ваши слова звучат очень логично, – скучным голосом проговорил доктор, – но все же я должен сообщить о случившемся префекту полиции.
– Да уж как хотите, – кивнула я. – Если думаете, что это необходимо, то сообщайте. Только, умоляю, прежде подумайте хорошенько – и не высказывайте при нем домыслов, которые могут быть для меня оскорбительны и даже губительны. Вы ведь знаете, что такое дурная слава. Одно ваше неосторожное слово – и я погибла, поистине погибла. Сплетни, оговоры…
Он пожал плечами:
– Я вовсе не склонен к оговорам, мадемуазель Николь. Все теперь будет зависеть от следствия. Я сейчас иду к префекту. А вам советую поискать ключ от комнаты в карманах вашего брата. Если он найдется здесь – хорошо, отлично. Но если он исчез, тогда подтвердится моя версия об убийстве. О предумышленном убийстве!
Он ушел, и я осталась одна возле тела Себастьяна.
Я смотрела на него – и жалела, мучительно жалела, что так все сложилось. Мы с этим мужчиной не должны были родиться братом и сестрой. Нет, не должны были! Вот уж воистину – «Смертного рок у тебя, а желанье твое не для смертных».
Я склонилась над ним, поправила подушку, провела руками по его телу.
Прощай, прощай…
Что-то шелохнулось сзади.
Простите, мадемуазель, – раздался испуганный голос Барбары. Так, значит, она уже рассталась со своим разносчиком? – Извольте скорей отправиться в комнату вашего батюшки.
Потом послышался какой-то странный звук.
Я обернулась. Оказывается, Барбара рыдала!
– Что случилось? – спросила я. Почему-то мои губы двигались с трудом, словно оледенели.
– Ваш батюшка… мсье Жерарди… – Она несколько раз осенила себя торопливым и неуклюжим крестным знамением. – Он только что скончался!
Я покачнулась, ноги не держали меня. Я точно упала бы, если бы не знала, что могу упасть только на кровать и тогда окажусь лежащей рядом с мертвым Себастьяном.
С мертвым братом и любовником!
Ужас отрезвил меня.
– Что произошло? – с трудом нашла я силы пролепетать. – Мой отец ведь был жив несколько минут назад. Что же случилось?
– А все мадам Мишю… – давясь слезами, вымолвила Барбара. – Она старая курица, все кудахтала и кудахтала: бедный мсье Себастьян, такой молодой, такой красивый… Так, причитая, она и ввалилась в спальню вашего батюшки, а господин нотариус возьми да спроси…
– Господин нотариус? – повторила я недоумевающе.
– Ну да, мадемуазель, нотариус Пастер, вы его знаете.
Конечно, я знала мэтра Пастера, он занимался бумагами отца и держал у себя его завещание. Какая сила принесла его сегодня? Зачем? Неужели отец так расчувствовался при виде вернувшегося блудного (вот уж воистину так!) сына, что решил немедленно вернуть ему и свое расположение, и свои деньги? Или Себастьян успел, успел-таки оговорить меня в глазах отца, прежде чем смерть встала между ним и мной?
Да нет, он не мог успеть! Или…
Бессмысленно расспрашивать Барбару, она все равно ничего не знает.
– Ну и что случилось после? О чем спросил мэтр Пастер?
– Он спросил, почему мамаша Мишю плачет. А та возьми да и ляпни: «Ах, бедный мсье Себастьян! Он был так молод!» – «Что значит был молод? – удивился нотариус. – Он что, умудрился за одну ночь постареть?» А старая дура давай реветь: «Теперь он никогда не станет старым! Он останется вечно молодым!» Тут ваш отец вскричал: «Где мой сын?!» И мамаша Мишю тогда только сообразила, что он, лежа на своей кровати, слышал ее дурацкую болтовню. Она так растерялась, что ничего не могла сказать, а только ударилась в слезы. «Мой сын! – вскричал мсье Жерарди-старший, ваш батюшка. – Мой дорогой сын!» Это были его последние слова…
Тут ноги у меня снова подкосились, и я опустилась на пол около кровати, на которой лежал мертвый Себастьян.
Боже мой!
Как все повернулось! Как все переменилось! И что же теперь будет? Что же теперь будет со мной?!
