Глава 9
Витебск, 1937 год

Зачем эти длинные подземные коридоры? Один коридор отгораживается протяжно скрипящей решеткой от другого, и опять, и снова, и так до бесконечности.

Авигдор Меклер плохо понимал, куда его ведет высокий хмурый мужчина в фуражке и кожаном пальто. По большому счету, ему было все равно, куда идти. Куда угодно. Лишь бы только потом вернуться. Выйти. Вдохнуть хоть один глоточек воздуха. Это так обычно, но теперь об этом мечтают многие. Мечтают, не возвращаются… Первой из их семьи забрали тетю Тамару. Давно, в 1921 году. Ее дочерям, Маше и Хае, сообщили: расстреляна по приговору коллегии губчека. Причина обнародованию не подлежит. Глотая слезы, девочки просили выдать тело матери для похорон на еврейском кладбище. Грех ведь, если еврея похоронят не рядом с евреями. Чья-то бездушная рука нацарапала размашистую резолюцию: «В удовлетворении просьбы отказать». Вот так. Правды нет. Жаловаться некуда. Везде они, красные демоны. Меклеров становится все меньше и меньше. Их убивают за антисоветскую деятельность, за участие в сионистском заговоре, за общение с врагами народа.

В Витебске становилось страшнее с каждым днем. Напуганный, Авигдор бежал куда глаза глядят. Москва, Смоленск, провинция. Он много где пытался зацепиться. Преподавал рисование и черчение в обычных школах. Сам почти не писал, не до того, когда по ночам гадаешь с замирающим сердцем: придут к тебе или к соседу? Но спрятаться от кровавого маховика, перемалывающего людские жизни, было невозможно. Даже до самой глухой деревеньки доезжал автомобиль с красными демонами. Какая разница, где арестуют, подумал Авигдор и вернулся домой.

Он приехал в Витебск. И, узнав, что Мойше и Белле удалось выехать сначала в Литву, потом в Германию и, наконец, в Париж, ощутил знакомый приступ удушливой ненависти.

Конечно, уехали. Такие всегда выкрутятся. А он остался здесь, без денег, без связей, рискуя вот-вот быть раздавленным жерновами репрессий.

…– Пришли, – коротко бросил сопровождающий, и Авигдор вздрогнул от его голоса, как от удара плетью. – Следователь ждет.

В узкой прокуренной комнате, куда, неловко переминаясь с ноги на ногу, вошел Меклер, стояли стол и два стула. Кругляш висевшей на потолке лампы оставлял в тени массивный сейф. С него с мерным стуком капала кровь, на крышке что-то белело. Авигдор присмотрелся и вздрогнул. В кровавом месиве виднелись полураскрошенные зубы, наверное, предыдущего допрашиваемого.

– Вы не по политическому делу, – перехватив его взгляд, усмехнулся следователь и провел ладонью по бритой голове. – Разберемся быстро. Итак, в каких отношениях вы состояли с Юрием Михайловичем Пэном, обнаруженным в своем доме на улице Гоголевской с тремя ножевыми ранениями в грудь?

Уверенно. Спокойно. Четко. С небольшой паузой, небольшой. Она нужна для того, чтобы сделать вид: он обдумывает то, что давно уже обдумано.

– Художника Пэна я знал приблизительно с 1905 года. Я взял у него один двухчасовой урок; мне было тогда 10–13 лет. Прекратил заниматься у него вследствие того, что мне не нравилась неряшливость его квартиры.

– Подождите! – забормотал следователь. – Я же записываю!

Авигдор с трудом отлепил взгляд от кровавого пятна на крышке сейфа. И посмотрел на стол. Думал успокоиться, глядя на мерно поскрипывающее перо следователя, но неожиданно отвлекся. У него вдруг получилось прочитать название одного из документов: «Виктор Сергеевич Меклер, характеристика». «Одинокий, ущербный», – старательно разбирал он. В глазах сразу защипало. Кто это, интересно, дает ему такие оценки?

Ущербный. Ущербный! Но почему? За что? Ведь он точно такой же, как Мойша! Только лучше!!! Только – не повезло…

…Ни славы, ни признания, ни любви.

Дышать нельзя, жить нельзя, ничего нельзя. И вытравить из своей крови, из мозга, из плоти эту разъедающую заразу, заставляющую шептать о ненависти, – тоже невозможно.

Десятки, сотни, миллионы раз Авигдор вспоминал, как они вместе были в училище, как ходили к Пэну, как уезжали в Санкт-Петербург и Париж.

Только их лица, являвшиеся прежде почти зеркальным отражением друг друга, с годами стали различаться так же сильно, как черное и белое.

«Я попался в паутину зависти быстро и незаметно, – думал Меклер, разглядывая себя в зеркале. Ранние скорбные морщины становились все четче. – Зависть забирает все, без остатка. В этом плане она страшнее, чем старость».

На какой-то период ему сделалось легче.

Мойша и Белла в Париже, не пишут. Родственников у них почти не осталось, да и боятся они посылать письма тем, кто уцелел, опасаются навлечь беду.

Нет новостей – и чудовище внутри становится почти ручным, засыпает, дремлет. Кажется, оно разучилось мучить, забыло все свои изощренные пытки.

Как гром, как обух, как конец света – статья в случайно попавшемся на глаза журнале об искусстве. Польский журнал, зарубежные художники. И среди них – Мойша.

Мойша, улыбающийся за мольбертом, в окне бежит Сена. Мойша задумчивый, путешествует по Палестине. Мойша довольный – кучерявая Идочка обхватила тонкими ручонками его шею.

«Ненавижу!»

Вдох.

«Почему ты не умер!»

Выдох.

«Как жаль, что я не могу убить тебя», – стучит в висках всегда, постоянно, каждую секунду.

– Вы все равно убьете…

Эти вдруг вспомнившиеся слова Казимира Малевича словно пробудили Авигдора ото сна.

То, что надо сделать, представилось четко, ясно, в мельчайших подробностях.

Это Иегуда Пэн виноват в том, что Меклер так страдает. А кто еще? Он научил Сегала держать кисть в руках. Если бы не его школа – Мойша стал бы грузчиком, как отец. И Авигдор бы жил! Жил, а не мучился, как теперь.

За боль надо мстить.

И Иегуда Пэн за все заплатит.

В том, что придется совершить убийство, Авигдор Меклер не сомневался ни секунды. Появился смысл, появились силы, проснулся интерес к жизни… и смерти…

Вакханальный танец мыслей. Как это сделать? Чтобы быстро и наверняка и чтобы не нашли, разумеется?

То Авигдор хотел пригласить Пэна на этюды и там, в лесу или на берегу реки, убить, быстро и красиво. Потом он пугался возможных свидетелей и склонялся к тому, что лучше все сделать у Пэна дома.

Это было яркое, мучительное состояние. Которое вдруг прошло, когда Авигдор осознал: он в домике у Пэна, сжимает в руках окровавленный нож, тело учителя неподвижно и скованно…

«Что я наделал?!» – мысль номер два.

Первым был скорее неосознаваемый порыв. Тем же окровавленным ножом, оборвавшим жизнь Иегуды Пэна, Меклер вырезал из рамы подаренный Сегалом своему учителю холст. Авигдор знал, что с ним сделает. Загрунтует, а потом напишет потрясающий этюд. И станет выше Мойши. Хотя он ведь и так выше, лучше, талантливее. Это очевидно.

…– Распишитесь вот здесь, и вы свободны. Распишитесь! Слышите меня, товарищ Меклер?!

Потеряв терпение, следователь грохнул кулаком по столу и повторил:

– Распишитесь, и вы свободны.

«Свободен», – счастливо ухнуло сердце. И тут же загрустило.

Свободен – да. Но для чего? Опять ненависть, зависть, мучительная пытка подозрений и опасений.

«Я никогда не был счастлив, – понял Авигдор, – никогда вообще не был счастлив».

А потом он увидел ангела и едва сдержался, чтобы не закричать. Ангел кружился, приближался, отдалялся. Редкие прохожие не обращали на это создание ровным счетом никакого внимания. А Авигдору хотелось взвыть от ужаса. Ангел был зеленым. Целиком и полностью.

– Авигдор, твои ангелы зеленого цвета.

Именно так говорил раньше Мойша…

Света. Светлана. Отличное имя. И так подходит малышке. От отца у девочки светлые золотистые волосики. А глаза Дашины, большие, бездонные.

Вячеслав Горелов наблюдал за тем, как няня, Алина Сергеевна, гуляет с его дочерью. И в горле застревал комок. И страх скребся, заползал в душу.

…Вячеслав постоянно переживал за девочку. А за себя – нет, не боялся ни секунды. Человек ко всему привыкает. И он привык к тому, что в любой момент день может потухнуть, уничтоженный пулей равнодушно нажимающего на спусковой крючок снайпера. Что может взорваться, вспыхнуть, разлететься на мелкие кусочки джип. И что стальной нож пробьет грудную клетку, метнувшись из толпы торопливых суетящихся прохожих.

У него не жизнь – война. В криминальном мире так всегда. Если не ты, то тебя. Надо рвать врагов на клочки, потому что в противном случае сам сдохнешь, как собака.

Но в этом раскладе есть и много преимуществ. Не надо каждый день ходить на работу, чтобы получать гроши. Не надо ни перед кем прогибаться. Свобода, независимость, деньги. Все это есть, если есть сила воли. А еще только в этом мире можно узнать, что такое дружба. Настоящая мужская дружба, когда знаешь: за тебя пацаны любому горло перегрызут и не будут уточнять, что, да как, да почему. Перегрызут. Главный сказал – и точка.

И главный должен быть один…

Это Вячеслав просек четко.

Наташка, малолетка, сладкая девочка. Она влюбилась в него, как кошка. Конечно, детке нравился его образ жизни. Лучшие кабаки, фирменные шмотки, отдых в любой точке земного шара. Да все, что угодно. Чего только душа пожелает. Она романтизировала бандитскую жизнь, не видела грязи, крови, боли… И все же Вячеслав знал: его малолетка влюблена по уши. Она вцепилась в волосы официантке, решив, что ее мужчина слишком нежно посмотрел на эту девушку. Она устраивала ему допросы. Она – сама еще ребенок – мечтала об их малыше.

И он был бы счастлив. Но непонятки с конкурирующей группировкой становились все серьезнее.

Сначала его, «гореловские», бились с «морозовскими» за рынок. Отбили рынок – те позарились на заправки. И торговый центр, и банк.

Когда отстрелили Корявого, фактически его правую руку, самого близкого пацана, Вячеслав Горелов понял: «морозовские» пойдут до конца, надо срочно прятать Наташку. Он уже послал за ней машину. Уже добазарился со знакомой бабкой в глухой деревне, которая всегда помогала бригаде. Когда его «быки» прирулили к коттеджу, дом пылал, объятый пламенем.

Если бы только его малолеточка погибла там, в пожаре.

Но нет. «Морозовские» затащили ее на свою базу, а потом слали ему такое видео, что у него, человека не слабонервного, кровь стыла в жилах. Эти суки трахали ее всей бригадой, тушили сигареты о нежное тело, отрезали тоненькие пальчики. А потом передали посылку. В окровавленной тряпице была голова. Наташкина голова…

Кусочки его девочки давно покоятся с миром на кладбище. У малолетки лучший памятник. Давно нет в живых никого из «морозовских», мучивших Натку. Только от этого не легче. И не безопаснее. Так что единственное, что можно сделать в этой ситуации, – это просто не подпускать к себе никого. Девчонки целее будут. А для того чтобы потрахаться, есть проститутки.

Его группировка росла, набирала мощь. Наступил тот момент, когда Вячеслав уже перестал понимать, насколько велика сфера его влияния, сколько бабок лежит на счетах, какие тачки и дома находятся в его собственности. Деньги текли рекой, девочки были готовы на все. Сутенер даже рассказывал, что дерутся его подопечные за право провести ночь с самим Горелым, но… Во всем этом не было ни малейшего смысла.

Как-то среди ночи Вячеслав проснулся от сильной сердечной боли. Смерть находилась рядом, он почувствовал ее ледяное дыхание. Но решил не сдаваться. Еле хватило сил сползти с кровати и проглотить какую-то таблетку. Боль ослабила свою хватку, стало получаться думать…

– Мне всего тридцать шесть, – пробормотал Горелов, потирая ноющую грудь. – А здоровье, кажись, ни к черту. Не убьют, так сдохну. И что дальше? Кому все это – бабки, имущество? И дело не только в бабках. От меня ничего не останется. Бригадой станет заправлять другой. А я? Что останется потом именно от меня?..

И вдруг нашелся ответ. Простой и незамысловатый. Неистово, неимоверно Вячеслав захотел одного – ребенка. Своего ребенка, свою кровь и плоть, наследника.

Осуществить это можно было лишь одним способом. Сохранить все в тайне. Никому ни слова. Тогда, даст бог, пронесет, не будет ни видео, ни головы в тряпице, ни памятника на кладбище.

Он стал присматриваться к своим временным подругам и с досадой понял: все подсажены на наркоту. Не кололась лишь пара девок, но те бухали как не в себя.

Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

– Если ты залетишь от клиента, что будешь делать? – спросил он у Кати.

Та пьяно хихикнула:

– Аборт сделаю, нах… мне ублюдок.

А Даша вдруг серьезно на него посмотрела. Если бы Вячеслав не видел, как она уговорила бутылку коньяка, решил бы: девчонка трезва, как стеклышко.

– Рожать буду. Убийство – грех.

От радости и волнения у него в тот вечер ничего не получилось. Он заплатил Даше втрое больше обычного. И отвел себе месяц на здоровый образ жизни. Не курить. Не бухать. Хватит и того, что будущая мама то и дело прикладывается к бутылке.

Зарождение новой жизни он почуял своей звериной интуицией сразу же. И гладил плоский животик пьяной Даши, целовал, шептал:

– Ты потерпи, малыш. Прости меня. Все будет хорошо.

В часы их свиданий он не позволял ей пить. Кормил ее, совал пачки денег, запрещая себе думать о том, что Дашу можно оставить в этом особняке, или спрятать в надежном месте, и ждать ребенка, и быть счастливым.

Через месяц сутенер равнодушно сказал:

– Даша больше не работает. Но есть много свежих телок. Тебе блондинку или брюнетку?

Вячеслав все устроил. Даше помогли открыть собственный бизнес. Мелкий, но дающий достаточно средств для того, чтобы выжить. Более серьезная помощь вызвала бы подозрения…

Даша не знала, что он всю ночь провел у роддома. Что это он прислал ей шикарный букет роз.

Появление именно девочки, а не сына Вячеслава даже обрадовало. Дочка не станет на скользкую дорожку, не повторит судьбу своего отца.

Он приплачивал той, первой няне, которая занималась Светланкой, когда Даша жила одна. Бабам голову запудрить – проще простого. Сказал, что Света похожа на его покойную дочь, – и няня разрешила заглядывать в коляску.

Дашино замужество Горелова не волновало совершенно. Никакой ревности. Он даже обрадовался, что ребенок вырастет в полной семье.

Беспокоило то, что Даша переехала в элитный жилой комплекс, который стоит на отшибе, и Вячеслав в своем джипе там отсвечивает совсем некстати. Да и Алина Сергеевна оказалась менее сговорчивой, чем предыдущая няня, позволяла наблюдать за Светланой лишь издали.

Вячеслав понимал, что рискует. Но отказаться от встреч с дочкой не мог.

…Погуляв с девочкой, няня, как обычно, остановилась у его машины. Засунула в карман конверт с деньгами и быстро сказала:

– Менты от нас не отстают. Сегодня опять приходили. Я уже начинаю думать, не ваших ли рук дело – смерть Ивана Никитовича. Все. Не звоните мне больше. Я боюсь, что вы что-то затеваете!

У Вячеслава так сильно закололо сердце, что он даже не смог ничего возразить. Просто молча смотрел, как Алина Сергеевна уводит его дочь.

«Я этого так не оставлю», – решил он. И достал из кармана куртки сотовый телефон…

– Я знала! Я так и знала! Все сходится! – закричала Лика Вронская и возбужденно хлопнула себя ладонью по бедру. – Седов! Ну ты слышишь! У Нино Кикнадзе нет алиби на те дни, когда была убита Антонина Сергеева!

Оперативник Паша отхлебнул кофе и добавил:

– И, кстати, в день смерти Ивана Корендо у врачихи был выходной. Вот еще одно слабое звено. Да, кстати, Володь, я звонил хохлам. Алиби Филиппа подтвердили, в базе данных есть информация, все сходится. А вот врачиха – она какая-то скользкая!

Следователь негромко присвистнул.

– Да, но 29 ноября, в тот день, когда в Витебске убили Михаила Дорохова, – Паша блаженно зажмурился, всем своим видом показывая: кофе у Седова – высший класс, – она уже вышла на работу.

– Правильно, – Вронская кивнула. – А к Витебску она непосредственного отношения не имеет. Там ее подельник Кирилл Богданович положил два трупа. И меня чуть не замочил. Пробрался на общий балкон в гостинице. Через форточку умудрился открыть балконную дверь, принялся меня караулить, намереваясь сделать секир-башка. Он не просто красивый мальчик, он еще и очень предусмотрительный. Отпечатков пальцев на ручке двери не оказалось.

На полном лице следователя отразились сомнения, и Лика раздраженно подумала: «Вечно до Володи как до жирафа доходит. Вроде не очень высокий, но тугодум редкостный…»

– В этой версии концы с концами не сходятся. Мы не можем доказать факт сговора Богдановича и Кикнадзе, – сказал Седов и повел шеей. – Амнистия! Ты заколебала клеваться! Веди себя прилично!

Лика с досадой закусила губу. Неужели он не понимает, что они запросто могли сговориться? Объединяющее звено – антиквар. Нино Кикнадзе с ним поддерживала отношения. А Богданович был как-то связан с картиной Марка Шагала. Элементарно, Ватсон. Да даже у Корендо дома Нино могла случайно встретиться с Кириллом. Разговорились, подружились. Стали сообщниками, так как у каждого был свой интерес.

– Меня смущает, – Володя нервно забарабанил пальцами по облезлой, потрескавшейся крышке стола. – Супруга депутата Семирского. Зачем она приезжала к Корендо на дачу? Без мужа! И на интервью она не согласилась. А ведь выборы на носу, каждую возможность засветиться должна использовать.

Вронская пожала плечами. Без мужа на даче Корендо Ирина Львовна делала понятно что. Конечно, можно предположить и вполне безвинное занятие, вроде совместной медитации на какие-нибудь растущие в саду цветики. Но надо быть реалистами. Мужчине и женщине наедине друг с другом есть чем заняться и кроме цветиков, и это намного приятнее и увлекательнее.

– Но вы же понимаете, – продолжила Вронская. – Что это все какая-то архаровщина. Молилась ли ты на ночь, Дездемона! Шекспировские страсти хороши в театре! А не в реальной жизни политика накануне выборов. Андрей Семирский, заподозрив жену в адюльтере, будет соблюдать хорошую мину при плохой игре. Он не стал бы убивать вероломного приятеля. Во всяком случае, перед выборами. А Ирина Львовна со мной не встретилась по такой банальной причине, как нехватка времени. Она ведь не отказалась от интервью. Предложила созвониться позднее. Седов, у таких дамочек дни реально расписаны по часам. Утром они наводят красоту. А вечером демонстрируют ее на всяких посиделках, имеющих значение для мужа. Володя, оставь ты женщину в покое. Нино и Кирилл. Вот ответ на все вопросы!

– Как у тебя все складно, – иронично заметил Паша.

– А то!

– Но я, пожалуй, скорее поддержу Седова. Кирилл Богданович вызывает подозрения. К тому же он исчез, а честному человеку, – оперативник с сожалением отодвинул пустую кружку, – в бега пускаться незачем. – Нино Кикнадзе – тоже тетка не без странностей. Но вот вместе я их представить, хоть убей меня, не могу. И потом… – Паша обвел присутствующих торжествующим взглядом. – Есть еще одна версия!

Лика Вронская спрыгнула с подоконника и нервно заходила по кабинету.

– Так что ты молчишь! – ее зеленые глаза гневно сверкнули. – Я тут с ума схожу, а ты расселся, кофе пьешь!

Оперативник практически не сомневался: у жены Филиппа Корендо Даши есть любовник. Именно поэтому она явно соврала при ответе на вопрос о том, чем занималась 29 ноября. Поэтому возле ее дома кружил джип. Муж уехал, ребенок гуляет с няней, а голубки воркуют.

– Я переписал номер автомобиля. – Паша огорченно вздохнул. – Однако он зарегистрирован на человека, который совершенно не связан с криминалом. А я ведь разглядел рожу того мужика. Сто процентов бандюган, тюряга по нему плачет.

– Н-да… – следователь с досадой поморщился. – Меня начинает тошнить от всей этой Санта-Барбары. Неизвестно, соответствует ли действительности информация о связи Даши Гончаровой и Ивана Корендо. Даша и Филипп на допросах все отрицали. Но если это все-таки правда, то Корендо становится потенциальным объектом для выяснения отношений со вторым любовником невестки. Я окончательно запутался в связях темпераментной семейки.

– Я тоже, – призналась Лика. – Но то, что Иван Корендо был жутким бабником, это правда, сама имела возможность убедиться.

Седов включил компьютер, открыл пару окон.

– Как, ты говоришь, номер машины? Ага, хорошо. И на кого она по базе ГИБДД зарегистрирована? Иван Сергеевич Петров, проживает по адресу: проспект Усиевича…

Внезапно следователь замолчал, потом выругался.

– На самом деле машиной пользуется лидер преступной группировки Вячеслав Горелов. Кличка Горелый, одна судимость, проходит по картотеке как криминальный авторитет, – забормотал Седов. – Какой я все-таки умный, что проверил базу данных по лидерам преступных группировок.

– Ничего себе, – растерянно произнес Паша. – Да уж, такому любовника своей подруги замочить – что два пальца об асфальт. Седов, я тебе скажу, что ты круто попал с этим делом.

Следователь опять заматерился, и его верная Амнистия, с возмущением чирикнув, перепорхнула с плеча Володи на клетку…

Главврач сдержала свое слово, данное сотруднику милиции. И ничего не сказала Нино Кикнадзе о том, что к ней приходили из милиции, задавали вопросы, открыто интересовались подчиненной.

Но, войдя в ординаторскую, Кикнадзе спиной почувствовала неприязненный изучающий взгляд Маргариты Витольдовны.

Нино с деланым равнодушием инструктировала новую медсестру, рассказывала об особенностях ухода за недоношенными детьми, а в глазах закипали горькие слезы обиды.

Одна красивая женщина украла ее любовь. Вторая нарушила покой. После того, что случилось с Ваней, Нино себя собирала по кусочкам. Его смерть убила ее, но были мамочки, были отчаянно сражающиеся с бесплодием клиентки медицинского центра. Ради них Нино собралась с силами и привыкла, смирилась с разъедающей душу болью. Почти убедила себя в том, что есть долг, есть обязанности, что когда-то была произнесена клятва Гиппократа, а это навсегда, что бы ни случилось. И вот эта девчонка, Лика Вронская, все безжалостно растоптала!

– Нино Вахтанговна, там!

По лицу вбежавшей в ординаторскую акушерки Нино поняла: что-то случилось. Клара Васильевна имеет более пятидесяти лет стажа и просто так паниковать не будет.

Она заспешила в родовую палату, откуда доносились душераздирающие стоны.

Живот у рожающей мамочки был огромный.

– Сейчас, сейчас вам станет легче. – Нино поправила капельницу на фиксаторе, убедилась, что физраствор поступает в трубочку. – Ручкой не дергаем, игла вылетит. Крупный плод или многоплодие у вас?

– Ох, не могу больше! Два! Два мальчика!

– Очень хорошо. Воды отошли, я так понимаю?

– Давно…

– Милочка, так что ж вы в роддом не поехали? – Нино приподняла простыню и закусила губу. У роженицы уже не схватки, потуги, вот-вот родит.

– Отчет хотела закончить! Ой, не могу, в туалет хочу по-большому!!!

– Не хотите, милочка. Это головка ребеночка опускается. Клара Васильевна, каталку сюда!

Обычно мамочки сами доходят до родильного зала. Но здесь – многоплодие, быстрое течение родов. Лучше подстраховаться, думала Нино, торопясь в родильный зал.

Мамочку ей привезли, судя по всему, с высшей степенью клинического идиотизма. При многоплодной беременности осложнений – выше крыши. Такие на сохранении должны лежать, в роддом приезжать заблаговременно. Отчет ей хотелось закончить!

А сейчас Нино делай что хочешь. Ни анамнеза обменной карты, ни данных УЗИ, ничего. Это хорошо, если каждый плод располагается правильно. А если предлежание плаценты или другие показания к кесареву?! Как же она ненавидит такое отношение к здоровью ребенка, к собственному здоровью…

«А мамочка точно бешеная. Тужится хорошо, помогать или давить на матку не требуется», – подумала Нино.

После извлечения первого плода она тщательно перевязала плодный и материнский концы пуповины. Женщину привезли по «Скорой», какая у нее беременность – однояйцевая или разнояйцевая, – неизвестно. А при однояйцевой двойне второй плод может погибнуть от кровопотери через пуповину первого…

Второй ребеночек не кричал, и у Нино душа ушла в пятки.

– Вы же врачи! – заорала роженица. – Сделайте что-нибудь! Мы кредит на квартиру берем, и для семьи с двумя детьми процент ниже!

От прагматизма мамаши ребенок запищал, как обиженный котенок, и только тогда Нино позволила себе расслабиться.

– Два последа, – сказал кто-то у ее уха, и она с удивлением заметила студентов.

Не видела. Торопилась помыться, принять роды, ни на что внимания не обращала. Оказывается, в родзале присутствуют студенты…

Попросив ввести женщине препараты, усиливающие сокращение матки, Нино вышла в коридор, прислонилась спиной к стене.

Радость от появления новой жизни вдруг померкла. И обида снова наполнила сердце.

«Я убью этих девчонок», – неожиданно подумала Нино, пугаясь своих мыслей.

А потом страх исчез, и память услужливо напомнила, что дома, в столе, лежит кинжал с острым, как бритва, лезвием…

Ощущение, что за ним следят, не оставляло. Не слышало никаких аргументов. Тревожило…

Филипп Корендо затруднялся сказать, когда появилось это чувство, будто бы его постоянно преследует пара внимательных глаз. Но сегодня, после разговора с милиционером, он особенно болезненно вглядывался в зеркало заднего вида.

Юркий шустрый «БМВ» не доставлял привычного удовольствия. Наоборот, Филиппу почему-то казалось, что автомобиль едет очень медленно.

«Надо успокоиться, – сказал он себе. – В моей машине почти трехлитровый двигатель, даже если эти придурки-менты пустили за мной „наружку“, они меня не догонят».

Он нажал на газ и оставил далеко позади всех водителей отечественных автомобилей. Ехавший в соседнем ряду «Мерседес» воспринял это как личное оскорбление и мгновенно вырвался вперед. Филипп не стал его догонять. Наоборот, сбросил скорость и, поглядывая в зеркала, проехал три круга по кольцу. Подозрительных преследователей не обнаружил и, смахнув выступившую на лбу испарину, удовлетворенно пробормотал:

– Все в порядке. Они не такие идиоты, чтобы меня пасти. Просто от этих постоянных допросов у меня едет крыша…

Ему нужно было срочно заехать в офис. Девятнадцать неотвеченных вызовов в окошке сотового телефона явно свидетельствовали о том, что на работе пожар, наводнение, цунами, налоговая проверка и маски-шоу, вместе взятые. Но сил заниматься этими вопросами у Филиппа не было. Он даже слегка обрадовался, когда утром позвонил мент и сказал, что хочет подъехать переговорить. Отвечать на его тупые вопросы, конечно, не возникало никакого желания. Зато эта встреча стала предлогом не появляться в офисе.

Фирма разваливалась, умирала, и как ее реанимировать, Филипп не понимал совершенно.

Он ехал по шоссе, и в груди поднималась волна возмущения.

Это отец виноват в том, что все так случилось. Опекал, помогал, чуть ли не за руку его водил, забыв о том, что сын уже давно не ребенок. Как было сформировать самостоятельные навыки ведения бизнеса, когда чуть только возникает проблема – отец уже на подхвате, с готовым выходом из затруднительной ситуации.

Но больше нет этой палочки-выручалочки.

И вот что сейчас, спрашивается, делать?

…Сладкий чай с мятой дымится на столе. Припасены и шоколадки. Когда Кирилл Богданович работает над кандидатской, то всегда поглощает шоколад тоннами. Сначала он покупал одну плитку, потом две. А как-то заехал на оптовый рынок и приобрел целый ящик. Теперь не приходится посреди ночи лететь в ночной магазин, чтобы спешно восполнить запас любимого лакомства.

Тему для кандидатской работы Кирилл выбрал давно. Влияние Иегуды Пэна на творчество Марка Шагала. Да, пусть великий художник провел в школе своего витебского учителя всего несколько месяцев. Но именно Иегуда Пэн стал первым, кто шлифовал талант гения. Его роль в становлении Шагала как художника огромна. Марк Захарович и сам это признавал, посвятив в своих мемуарах учителю много добрых душевных слов.

В ту ночь Кириллу особенно не терпелось сесть за кандидатскую. Он отказался от приглашения симпатичной девушки, открытым текстом намекавшей, что родителей дома нет и этим можно воспользоваться. Не мог дождаться времени окончания работы музея. Как сумасшедший, примчался в общежитие. И долго курил, с нетерпением ожидая обещанных документов.

Его руки тряслись. Подумать только! Ему дадут ксерокопии материалов из уголовного дела по убийству Иегуды Пэна! Архивы НКВД рассекречены, но доступ к ним пока ограничен. И вот удалось найти нужного человечка, и сейчас все свершится…

Документы принесли в назначенный срок.

– Кто это был? – поинтересовался Петренко, прихорашиваясь перед свиданием со своей невестой Леночкой.

– Работник архива. Юрка! У меня есть материалы по уголовному делу Пэна! – Кирилла так и распирало от счастья. – Сейчас заварю себе чайку, и за работу!

Петренко вздохнул:

– Завидую. Сам бы остался. Но Ленка ждет. Еще обидится.

– А ты быстренько ее выгуляй и айда сюда, – предложил Кирилл. – Какие бабы, когда у нас столько информации для изучения!

Он не заметил, как Юра исчез за дверью. Провалился в ксерокопированные листы, как в трясину. Было сложно разобрать корявый неровный почерк, многое казалось непонятным, но азарт и любопытство помогали продираться сквозь частокол фраз.

Дойдя до протокола допроса Виктора Сергеевича Меклера, приятеля Марка Шагала, Кирилл вздрогнул. Протер глаза и снова перечитал текст. Нет, не показалось.

«Художника Пэна я знал приблизительно с 1905 года. Я взял у него один двухчасовой урок, мне было тогда 10–13 лет. Прекратил заниматься у него вследствие того, что мне не нравилась неряшливость его квартиры. Но с тех пор я неоднократно посещал его и поддерживал с ним самые наилучшие отношения».

Растерянный, Кирилл встал из-за стола, подошел к книжной полке. Он знал мемуары Марка Шагала «Моя жизнь» наизусть, но все же зашелестел страницами.

Ну да, убеждался Кирилл, вот Марк пишет о том, как они вместе ходили на этюды, вместе посещали школу. Когда Шагал пришел к Пэну, Виктор уже там учился. Не могло быть только одного урока, никак не могло!

– Значит, Меклер солгал, – пробормотал Кирилл, засовывая книгу в потертом переплете обратно на полку. – Солгал! Но почему? Да, его допрашивал следователь НКВД, понятно, какое было время. Но Иегуда Пэн никогда не считался политически неблагонадежным. И даже то, что Марк Шагал сбежал из Советского Союза, на нем никак не отразилось. Среди искусствоведов считается, что Пэна убили из-за денег. Он был зажиточным по тем временам человеком. Родственники Пэна говорили, что из его дома исчезло золото. И предполагалось, что некий грабитель воспользовался тем, что люди посреди ночи распахивают дверь, не интересуясь, кто там, потому что и так знают, кто и зачем приходит под покровом темноты…

Кирилл отправил в рот треть шоколадной плитки, сделал глоток остывшего чая и попытался работать дальше. Но все мысли вертелись вокруг одного.

Почему солгал Виктор Меклер? В чем дело?

Пришел Юра, весь перепачканный малиновой губной помадой, и Кирилл сразу же поделился новостью.

– Меклер всю жизнь завидовал Шагалу. Но с Пэном у него вроде бы не было конфликтов, – заметил Петренко и кивнул на разложенные на столе бумаги. – Ты позволишь? Я возьму ту часть распечаток, которые ты уже просмотрел. Надо же, прямо детектив какой-то получается.

«Детектив, – застучало в висках Кирилла. – Детектив! Труп и… убийца. Не может быть!»

Он забросил диссертацию. Отказался от съемок. Взял в музее отпуск за свой счет и все время посвятил изучению подробностей биографии Меклера.

И чем больше узнавал, тем сильнее вырастала уверенность: зависть отравила жизнь приятеля Марка Шагала. Он был способен на все…

Прямых наследников у Виктора Меклера не осталось. Но, просиживая с утра до вечера в архиве, Кирилл смог разыскать женщину преклонных лет, вроде бы приходившуюся двоюродной племянницей сестре Виктора. Однако, судя по датам, скорее всего, речь шла о полном совпадении имени, отчества и фамилии. Даже с учетом максимального долгожительства цифры все равно не сходились.

– Ты напрасно теряешь время, – сказал Юрий, услышав о планах Виктора ехать на далекий хутор. – Репрессии, война. Никто не уцелел в этих испытаниях. Сколько лет женщине, которую ты отыскал?

– Шестьдесят восемь.

– Вот видишь! Не сходится! Шагал родился в 1887 году, Меклер, скорее всего, был его ровесником. Пусть сестра была младше, а племянница еще младше. Но даже если племянница пережила войну, а не мне тебе рассказывать, что пришлось пережить белорусским евреям, ее уже давно нет в живых!

Кирилл был с ним полностью согласен. И все равно стал собираться в дорогу.

Он не разрешал себе радоваться. Ни на минуту. Да, женщина, Сара Иосифовна Меклер, оказалась с семитскими чертами лица. Отмеченными старостью, но семитскими! В ее речи проскальзывали еврейские словечки.

Но на вопрос о родственнике-художнике она кивнула:

– Были, милок, конечно, были. Холстов много осталось. Этот дом еще моей бабушке Саре принадлежал. Весь чердак ими завален. Я ими печку растапливаю, когда бумага заканчивается!

Говорить у Кирилла не было сил. Это чудо, что у женщины, внучки племянницы Сары Меклер, те же имя и фамилия. Возможно, они выходили замуж за кузенов, так было принято среди евреев, родители Марка Шагала тоже были двоюродными братом и сестрой. Чудо, что уцелел дом, что семья не погибла в застенках гетто. Но самое большое чудо – сохранились работы вечного неудачника, горького завистника…

Он скорее выдохнул, чем сказал:

– Взглянуть бы.

Глаза Сары в лучиках морщин хитро прищурились.

– А зачем?

– Я интересуюсь. Очень нужно.

– А что, может, и продать картины можно?

– Может, и можно, дайте взглянуть. Пожалуйста!

По скрипящей лестнице он поднялся на чердак, расчихался от пыли.

– Тут все маленько пооблезло. Может, их подновить? У меня и краски есть, внук забыл.

Кирилл, улыбнувшись, принялся увлеченно разбирать скрученные в рулон полуистлевшие холсты.

Пейзажи, портреты. Все правильно, безупречная техника. И редкая безжизненность. Мертвые работы, панихида по амбициям, творческая смерть…

– Посмотрите! Вы видите! – закричал он, не в силах справиться с восторгом. – Это же портрет Иегуды Пэна!!!

– Не знаю, какой тут потрет, – равнодушно заметила Сара. – Не видно потрету. Березки вот красивые.

Кирилл сразу узнал кисть Марка Шагала. Да, его работа была загрунтована, а поверх нее, новым слоем, Виктор намалевал свой унылый пейзажик. Но время проявило краски мастера. Контур лица Пэна угадывался четко. Это его глаза, его лоб…

«Скорее всего, это один из вариантов портрета, написанный в Витебске, когда Шагал возглавлял художественное училище. Похожая работа есть в Москве. И вот… вот… невероятно», – думал Кирилл, нежно расправляя холст.

– Э, милок, ты чего плачешь?

Только тогда он понял, что по щекам катятся слезы.

– Я куплю у вас эту картину. Можно?

Волнение мешало говорить, губы едва шевелились. Подумать только! В Беларуси будет работа кисти Шагала, и какая работа! Кирилл смотрел на обезображенный Меклером холст и понимал, что любит каждый штрих мастера, каждую линию…

– А сколько дашь? – поинтересовалась Сара. – Машина-то у тебя, милок, ой какая хорошая.

– Вы… машину мою хотите?

– Да навошта мне в деревне такая машина! Денег давай.

– Сколько?

– Тысячу!

– Всего-то! Пожалуйста, сейчас. – Кирилл полез в карман джинсов за портмоне.

– Долларов тысячу давай.

– Но… у меня нет с собой столько.

– Давай тысячу долларов! Сару еще никогда никто не обманывал. И Сара никогда не продешевит, никогда!

– Хорошо. Конечно. Я привезу вам эти деньги. Но можно я возьму работу? Она и так столько времени хранилась в неподобающих условиях. А если крысы, а если еще что?

– Крыс у меня нет, – заявила Сара. – А картину не дам. Заберешь – и потом ищи тебя. Нет, милок. Давай деньги, вот и весь сказ.

Наверное, на лице Кирилла было написано такое глубокое отчаяние, что женщина добавила:

– Не убивайся ты так. Сто лет никому эта мазня не нужна была. Ты, наверное, колехционер?

Ему очень захотелось стукнуть Сару чем-нибудь тяжелым. Но, решив не уподобляться Раскольникову, Кирилл подумал: «Съезжу за деньгами и сразу же вернусь».

Как назло, нужной суммы на руках не было. Пришлось созваниваться со знакомыми, просить в долг. В конце концов Тамара, его партнерша по эротическим съемкам, согласилась выручить.

Когда через три дня он приехал на хутор, Сара долго не хотела ему открывать дверь. А потом прокричала в форточку:

– Продала я твою картину. Мне полторы тыщи дали. Ты уж извини. У меня внук за деньги учится. Никакого порядка нет. Где это видано – за деньги учиться, а?

– Ужас что творится, – быстро согласился Кирилл. Ему еще казалось, что не все потеряно. – А кому, кому вы продали работу?

– А я знаю? Пришел какой-то парень, в очках. А ты другие, милок, картины забери. Дешево отдам…

– Да пошла ты со своими картинами, бабка, дура! Ты даже не понимаешь, что ты наделала!

На негнущихся ногах Кирилл пошел к машине. Он ехал в Витебск, глотал слезы, матерился. Но подозрений в адрес Петренко у него не было. Тогда еще не было…

… В окошко «Жигулей» настойчиво постучали.

– Эй, с вами все в порядке?

Кирилл разлепил глаза, увидел озабоченное девичье лицо. И оно тут же исчезло. Девушка вприпрыжку понеслась по направлению к скверу, белая собака рвалась с поводка.

– Со мной, – пробормотал Богданович, позевывая, – все не в порядке. Петренко, суку, убить мало за то, что он сделал. Но как же я отрубился, однако.

Он озабоченно посмотрел на обтянутую сеткой стоянку. «Форда» Лики Вронской на нем еще не было, и это обрадовало Кирилла.

– Еще бы помыться, – протянул он мечтательно. – Потом, все потом. Сейчас самое главное – картина. И я найду ее! Чего бы мне это ни стоило…

– Лисенок…

Даша Гончарова похолодела. Лисенок – это из прошлой жизни. В ней были выкрашенные в огненно-рыжий цвет волосы. Разбитые надежды, диеты, редкие съемки, частые оргии, водка и коньяк. Так ее называли подруги из модельного агентства и… клиенты.

– Лисенок, надо встретиться. Очень тебя прошу.

Она оторвала трубку от уха, посмотрела на экран телефона. Номер звонившего мужчины не определялся.

– Вы кто? – дрожащим голосом спросила Даша. И вышла из детской, словно бы Светланка могла подслушать разговор. Дочь, увлеченная Барби, даже головы не повернула. – Что вам надо? Откуда у вас мой номер телефона?

– Я объясню. Это очень важно.

– Но я… отпустила няню. И мне сейчас дочь надо укладывать.

– Буду ждать. Моя машина на стоянке возле торгового комплекса. Приходи, Лисенок, побаза… в смысле, поговорить надо.

В трубке запиликали гудки, и Даша разозлилась.

«Никуда я не пойду, – решила она, возвратившись к дочери. Глазки у Светы уже были сонные. – Наверное, какой-то придурок из бывших клиентов. Переговорить ему надо. А мне не надо».

– Мама, спой песенку, – сонным голосом потребовала Света, устраиваясь поудобнее под одеялом с симпатичными мишками. – Песенку-у-у!

– Не хнычь! Не могу я петь, у меня горло болит.

– Тогда дай мне шоколадку.

– Нет, доченька, не надо, – мягко сказала Даша. – Ты и так кушаешь много сладкого, у тебя зубки болеть будут.

Светлана не унималась.

– Тогда купишь Кена?

– Хорошо. Я куплю тебе Кена. Завтра. Ты пойдешь с няней гулять, а я сбегаю в магазин. Договорились?

– Сегодня! Хочу сегодня!

Даша нахмурилась. Возле ближайшего магазина стоит тачка с каким-то придурком.

Конечно, Лисенка больше нет, она здорово изменилась. Чуть поправилась, отрастила длинные волосы, которые теперь черные, а не рыжие. Но все равно узнает, как пить дать узнает.

«А вдруг он собирается меня шантажировать? – испугалась она. – Да, похоже, так. Иначе зачем стал бы меня разыскивать. Я уже сто лет не занимаюсь этим делом. Девочек на Тверской навалом. Он хочет денег. Тогда, похоже, лучше сразу все выяснить. Не хватало еще, чтобы Филипп обо всем узнал. Особенно сейчас. Он, конечно, жуткий мудак, убила бы его. Но не надо выпускать ситуацию из-под контроля».

– Хорошо, милая, – пообещала Даша уже посапывающей дочке. – Я куплю тебе Кена.

На стоянке находилось несколько джипов, но Даша безошибочно определила: придурок должен быть там, за тонированными стеклами слишком огромной даже для внедорожника блестящей черной тачки. Автомобиль мигнул фарами, дверца приоткрылась.

Даша настороженно переминалась с ноги на ногу. Ага, дуру нашел. Не будет она в его машину садиться. Вдруг это не шантажист, а маньяк? Даст ей сейчас по башке, увезет куда подальше. А дома Светка, проснется – ни мамы, ни папы…

Дверца распахнулась шире, и Даша поняла: она совершенно не помнит этого плотного бритоголового мужика, нервно скребущего ногтями подбородок.

– Спасибо, что пришла. Дашенька, ты все такая же красивая, нет слов! Ну, запрыгивай быстрее. Здесь есть кафе. Но там нельзя, наверное. Соседи увидят, мужу доложат, базар пойдет.

– Там сквер, чуть дальше. Приходите. Я не помню, как вас зовут.

– Слава. Да не бойся ты!

– Я сейчас уйду, – неуверенно сказала Даша, думая: ну точно шантажист, и про мужа знает. – Я не буду садиться в вашу машину.

– Хорошо, – он выпрыгнул из джипа, захлопнул дверь. – Ты всегда была упрямой. И осторожной. Не вопрос. Сквер так сквер. Я о тебе беспокоюсь, дурочка.

От его ласкового тона страх сразу же разжал тиски. И Даша с удивлением поняла: рядом с ним, огромным, неуклюжим, ей почему-то спокойно. Так бы и шла с этим медведем. В сквер или еще куда…

– Горелый я, – сказал он, смахивая со скамейки сухую листву. – Помнишь такого?

В тумане памяти вдруг возникла волосатая рука, протягивающая бутерброд с черной икрой. И еще, и еще. Она уже давится этой икрой, желудок полон-полнехонек.

– Ешь! Худобина, – приказывает властный голос.

Цепочка на его шее массивная, золотая. На столе, рядом с тарелкой с крупным виноградом, лежит пистолет. Еще, кажется, рыбки, золотые, безмятежные, шевелят плавниками. Или аквариум был у другого клиента? Похоже, у другого, пожилого предпринимателя…

– Да, что-то припоминаю, – сказала Даша. – Но смутно. Сколько лет прошло.

– Какие твои годы, детка. Как жизнь молодая?

– Хорошо у меня все. Ребенка родила, замуж вышла. – Поколебавшись, Даша решила перейти на «ты». Он же ей вовсю «тыкает». – А у тебя как дела? Зачем разыскал?

Вячеслав отвел глаза в сторону.

– На зону пошел, шесть лет отмотал. Сейчас все в шоколаде. А разыскал… Видеть хотел тебя, Дашутка. Запала ты мне в душу. Слушай, а фотографии дочки у тебя есть? Может, на мобилу щелкала?

– А то как же. Смотри, Горелый!

– Ну надо же, какая кукла, – восхищенно присвистнул он. – Такая большая! А это мужик твой рядом с ней? Не похожа она на него.

– Ребенок не от Филиппа, – сказала Даша и с сожалением добавила: – Ладно, мне пора. Светочка одна, а мне еще в магазин надо. Я пойду, Слава.

Он вздохнул и тихо сказал:

– Дашутка, знаешь… Жениться я ведь на тебе хотел. И девчонку тебе такую вот точно заделать. Но замели меня.

Даша рассмеялась:

– Теперь понятно, чего ты меня откармливал. Жену себе хотел поупитаннее.

– Ну, – Горелый быстро кивнул, – ты же совсем тощая была, кожа да кости. Короче, милая, вот у меня какое предложение. Я все про тебя узнал. Нормально ты живешь, и мужик у тебя нормальный. Не буду я вам мешать. Но и ты меня уважь. Я ж про тебя все шесть лет думал. Представлял, как встретимся, как я все тебе расскажу. Так сразу мне тебя из сердца не вытравить. Давай, может, погулять сходим? В зоопарк какой-нибудь? Дочку твою возьмем.

– А мужа? – Даша лукаво улыбнулась. – Дружить так дружить.

– Нет. Обойдемся без мужа. Я серьезно, Даш. Ну что ты смеешься.

– Хорошо. Я согласна. Но чуть позже. У нас сейчас проблемы, свекра убили.

– Знаю.

– Знаешь? Любишь? Тогда помоги…

«Мне нужен как раз такой человек, – подумала Даша. – Он очень кстати объявился. Я буду полной дурой, если не воспользуюсь ситуацией. Пусть он мне лапшу на уши вешает. Жена, любовь. Он меня без презика трахнул, Светка, скорее всего, его ребенок, и похожа, я сейчас понимаю, очень похожа… Вот этим и воспользуемся».

«Сходи в спортзал», – услужливо напомнил органайзер сотового телефона.

– Как только, так сразу, – пообещала Лика Вронская мобильнику. – У меня сейчас другие способы поддержания формы. Но ты прав: спортом заниматься надо обязательно. Вот выведу на чистую воду Кирилла и Нино – и сразу же на тренировку.

Она болтала с телефоном, разговаривала с «фордиком». И изо всех сил пыталась не поддаваться панике.

Сильный страх выветрил все мысли. Лика зажмурилась и чуть не въехала в бампер притормозившей у светофора машины.

– Дуреха, – пробормотала Вронская вслед удалявшемуся светло-зеленому «Ситроену» с питерскими номерами. – Кто же в Москве пешеходов пропускает!

Все будет хорошо, уверяла себя Лика. Сейчас она поставит машину на стоянку, примчится домой. И, может быть, даже позвонит знакомому спецназовцу Лопате. Тот поворчит, но все равно приедет. Настоящий мужик. Готов прийти на помощь всегда, хотя их неудачный роман закончился, так, по сути, и не начавшись. И у Лопаты жутко болит голова от ее голоса…

– Анжелика, газеточка есть? – поинтересовался охранник на парковке.

Лика покачала головой.

– Я не была сегодня в офисе. Фактически я уволилась. Так что извиняйте, хлопцы, бананов нема.

Обиженно поджав губы, мужчина поднял шлагбаум.

– Неистребима тяга народа к халяве. Я полгода провела во Франции. В Москве до редакции так и не доехала, хотя надо бы или трудовую книжку забрать, или включиться в творческий процесс. Но охранник этот до сих пор ведь свежий номер требует. А киоск в двух шагах от стоянки! – бормотала Лика, паркуя машину на своем месте.

Потом она еще пару минут сидела в салоне, пытаясь унять дрожь.

«Ладно, – решила Вронская. – Надо выходить. Сейчас домой, звоню Лопате и забираюсь в ванну. Должно помочь. Это простуда. Я всего лишь простудилась, вот и все…»

Щелкнув брелком, она осмотрелась по сторонам. Как назло, случайных попутчиков не обнаружилось. Но дорога до дома освещена практически полностью…

«Я так и знала», – пронеслось у нее в голове, когда из кустов вдруг вынырнула тень и рот оказался мгновенно зажат широкой, невыносимо воняющей табаком ладонью.

Сильный удар по голове мгновенно почти полностью выключил звук и свет этого мира. Угасающим сознанием Лика успела отметить, что раскисшая грязь забивается в рот, наполнившийся слюной. Остервенелый лай собаки, чьи-то шаги. И все. Темнота…