Глава 10 

Анна Александровна шла по центральной улице Перова. Название лишь одно – Центральная улица… Домики одноэтажные, лавочки, заборы кое-где покосившиеся. Городской статус населенному пункту присвоили недавно. По сути, как был Перово поселком городского типа, так им и остался. Кинотеатр, ресторан, столовая, почта и магазин. Вот и все местные достопримечательности. Молодежь – та, что в Москву сбежать не сумела – все больше вокруг кинотеатра собирается. Ну а что Анна Александровна в кино-то забыла? Немолода. Внуки уже, слава богу, подрастают. К тому же сейчас по телевизору столько фильмов хороших показывают про любовь. Только смотреть успевай. А вот в магазин она ходит с удовольствием. И покупки любит делать, и с продавщицей Зиной парой слов перекинуться. Зина звонила недавно. В магазин свежую рыбу привезли, недорогую. Надо к Новому году уже потихоньку готовиться. Ни к чему на последний день все хлопоты откладывать…

Анна Александровна сошла на обочину, пропуская небольшой светло-голубой автомобиль, и с любопытством оглянулась. Вроде непохожа машина на те, что обычно приезжают в Перово. У внучки Захаровны тоже маленькая машинка, но красная…

Автомобиль остановился у забора дома Анны Александровны, и она сразу же заспешила к вышедшей из машины девушке.

Незнакомка нерешительно поглядывала на калитку. Трезор, просунув черную морду между досками забора, угрожающе зарычал.

– Трезорка, тихо! Не бойтесь, он не кусается. Вы ищете кого-то?

– А вы – Анна Александровна? Тогда я к вам. Я уже в префектуру подъезжала. У вас полгорода – Перовы.

– Это точно. Ну, пойдемте в дом тогда, что же мы на улице стоим. Трезор, да замолкни! Как ты гостей встречаешь?! Чем могу быть полезна? Вы по какому вопросу?

Девушка потопала на крыльце, стряхивая налипший на ботинки снег, прошла в прихожую.

– Вот сюда можно куртку повесить. Не разувайтесь. Чайку выпьете? С печеньем? У меня есть вкусное печенье. Давайте на кухню сразу.

– Анна Александровна, вы тоже присядьте, пожалуйста, – девушка села за стол, забарабанила пальцами по клетчатой клеенке. – Меня зовут Лика. Я по поводу вашей сестры Натальи. Мне в конторе сказали, что Наталья Александровна Перова – ваша сестра. Я уж там не стала распространяться…. Но городок у вас небольшой. Все равно все со временем все узнают.

Настенные часы с кукушкой вдруг начали расплываться. Анна Александровна едва слышно прошептала:

– Что с Наташей? О чем узнают?

– Ваша сестра призналась в убийстве трех человек. А девушка в конторе – молоденькая совсем. Она Наталью Александровну, я так поняла, лично не знает. К вам направила. Но, видимо, когда-то давно какая-то история с вашей сестрой приключилась. Во всяком случае девушка сказала, что Наталья Александровна – душегубка…

Анна Александровна встала из-за стола, достала из буфета чашку, накапала валерьянки.

Все люди помнят. До сих пор сплетничают. И ведь знают же, что заплатила сестра за свои грехи. Наказана. Раскаялась. Наталья не могла никого убить. Там, в Москве, просто что-то напутали…

…Хоть и младшая сестренка, а все равно – лучшая подруга. Аня с Наташей всегда не разлей вода были. Никаких секретов друг от друга не держали. Сплетничали, про парней шушукались. Пошушукаться было о чем. На обеих сестер, красивых, стройных, с черными длинными косами, мальчики заглядывались.

Только когда в Перово новый секретарь комсомольской организации Кирилл Чалышев приехал, Наташу как подменили. Тихая стала, задумчивая. Самого видного кавалера своего, Васю, бросила. Сказала, чтобы он не приходил больше и охапки сирени не приносил.

– Да что ты в Кирилле этом нашла? Лицо рябое, росточком невысок. Он у нас год-два побудет, а потом на повышение пойдет, и все, поминай как звали. И жена у него молодая есть, в Москве в институте учится. Хватит по нему сохнуть. Пошли, на танцы сходим, – тормошила Аня сестру. – Другого начальника тебе найдем, еще получше Кирилла.

– Ань, если бы он только не был секретарем… Я только радовалась бы. Вот и ты думаешь: начальник, черная «Волга», перспективы хорошие. А мне жизнь без него не мила. Что ты там говоришь? Рябой, невысокий? Да ты что?! Красивее его нет никого! Ты видела, как у него глаза горят, когда он на комсомольском собрании выступает? А голос его – самый лучший! Я Кирилла слушаю, и у меня руки трясутся… Если бы он только не был секретарем. Секретари не разводятся. Он так мне и сказал.

– Это он тебе прямо на комсомольском собрании сказал? В повестке дня такой вопрос был? Дура, Наташка, какая же ты дура! Слухи пойдут. Да ты же замуж не выйдешь!

На бледном Наташином лице мелькнула слабая улыбка.

– Выйду. За Кирилла. Мне без него не жить.

В голосе сестры звучала такая уверенность, что Аня содрогнулась.

Она боялась, как бы Наташа руки на себя не наложила. Поэтому и приглядывала за ней тайком. Наташа поздним вечером брела к дому Кирилла. Смотрела через незадернутые шторы, как он ужинает, пишет доклады, в книгах что-то подчеркивает. И плакала, плакала. У Ани, подглядывающей за сестрой, сердце разрывалось от жалости.

Семеновну в Перове не любили. И дом ее стороной обходили. А это и несложно было. Жила Семеновна на окраине, почти у самого леса. Болтали про женщину всякое. И что лечить она умеет от заикания. Пошепчет что-то, отвар из травок даст выпить – и болезнь как рукой снимает. И что лучше не злить ее никогда. Схоронили ведь Томку, ее вечную обидчицу. Сгорела девка от болезни, и врачи московские не помогли…

«Наверное, Кирилла приворожить хочет, – думала Аня, наблюдая за скрывающейся в домике Семеновны сестрой. – Совсем голову потеряла…»

Наташа показалась на крыльце через час с каким-то свертком в руках.

Аней снова овладело беспокойство. Сестра направлялась совершенно не в ту сторону, где находился их дом.

Прячась в тени деревьев, она следила за Наташей. Та привела ее на кладбище.

Опустившись на колени у могилы с холмиком земли, прикрытом подвядшими цветами, сестра развернула сверток. В белой тряпице оказалось куриное яйцо и длинная игла. Наташа проколола скорлупу, выпустила белок и что-то забормотала.

Аня едва сдерживалась, чтобы не закричать от ужаса. Сестра, отодвинув венок, закапывала яйцо в могилу и счастливо улыбалась…

Интуитивно Аня понимала: сестра сделала что-то темное, нехорошее. Но она так и не решилась обсудить с Наташей то, что произошло в ту ночь на кладбище.

И даже когда Наташа переехала к овдовевшему Кириллу, и все вокруг шептались, что это она извела его жену, Аня так ничего ей и не сказала. Сестра пьянела от собственного счастья и не обращала внимания ни на какие разговоры.

Через полгода Чалышева перевели в Москву. Провожая их на станцию, Аня заметила: свободное платье сестры не скрывает округлившегося животика…

Сестра переехала в Москву и пропала. Домой не приезжала, писем не писала. Конечно, Аня очень обижалась. Загордилась, поди, Наташа. Что ей теперь перовская родня, когда она москвичкой стала…

По срокам месяца три выходило, как сестра должна была родить. Измучившись от любопытства, Аня засобиралась в столицу. Медведя плюшевого в магазине купила. Кто бы ни был – племянник, племянница – все равно подарку обрадуется. Большой такой медведь, белый, с синим бантом на шее. А еще ведерко слив с собой решила взять. Наташа их любит, может за один присест большую эмалированную миску опустошить.

Аня не узнала свою сестру. Худая, с почерневшим лицом, ссадиной на щеке. Наташа посторонилась, пропуская сестру в прихожую, и дрожащим голосом сказала:

– Красивая игрушка. Только дарить ее некому. Ребеночек наш умер, когда меня еще из роддома не выписали…

И вот тогда ее как прорвало. Наташа рассказала сестре все.

Семеновна, как только ее увидела, прикрикнула: «Уходи. Черное ты задумала. И я тебе помогать не стану». Потом долго объясняла, что все то зло, которое причиняешь, возвращается. И дети страдают, и родители, и другие родственники. Но расплата казалось такой далекой, а любовь к Кириллу жгла душу здесь, сейчас и невыносимо больно. «Не слышишь ты меня, девонька. Вижу, от своего не отступишься. Не я, так другая научит. Пеняй же на себя», – пробормотала Семеновна. И рассказала, что надо делать. В том, что заговор на смерть сработает, Наташа не сомневалась ни на минуту…

Еще в Перове Кирилл начал выпивать. В Москве же вообще ни дня без водки не проходило. В роддом Наташа ехала на такси, потому что пьяный муж, услышав про начавшиеся схватки, лишь повернулся на другой бок и захрапел.

– Я в больнице была месяц. Он ко мне ни разу не пришел, – рассказывала Наташа, обняв плюшевого медведя.

– Что с лицом? Бьет тебя?

Она лишь махнула рукой.

Заслышав звук открывающейся двери, Аня обернулась. В следующую секунду крупные синие сливы запрыгали по ковровой дорожке.

Кирилл, пошатываясь, попытался еще раз пнуть пустое ведро и, не удержав равновесия, растянулся на полу.

Увидев Аню, он выкрикнул:

– Убирайся! Еще одна ведьма мне не нужна!

– Тебе лучше уйти, – тихо сказала Наташа. – Он с ножом может броситься.

– Пошли вместе!

Сестра отрицательно покачала головой и захлопнула дверь.

Кирилла выгнали с работы. Он пил, лечился и снова начинал пить. Наташа жила в этом аду, и на все советы Ани расстаться с мужем лишь повторяла:

– Это моя вина, мой крест.

Смерти грешно радоваться, но как же Аня радовалась, когда Кирилл свою жизнь пропил. Она думала, что сестра еще найдет свое настоящее счастье.

Наташа, и правда, довольно быстро вышла замуж, но Костя бросил ее, когда она была беременна…

– Наташин сын трагически погиб восемь лет назад, – продолжила свой рассказ Анна Александровна. – У нее такая жизнь, такая судьба – врагу не пожелаешь. Наташа за свою вину заплатила сторицей. Верующий она человек, в церковь ходит. А вы говорите – убийства. Наверное, просто перепутали что-то, да?

Гостья закусила губу и ничего не ответила…

Лика Вронская возвращалась в Москву, и на сердце вновь было неспокойно.

В первой половине дня она пребывала в невероятной эйфории. Отзвонился Володя Седов с новостью о том, что приснившийся ей указатель на самом деле существует и Наталья Перова родом из городка, чье название почти идентично ее фамилии. Потом в префектуре выяснилось, что сестра Натальи Перовой по-прежнему живет в городе. И даже рассказ Анны Александровны в чем-то порадовал Лику, потому что та лишь укрепилась в своих подозрениях.

В глубине души Лика Вронская всегда считала: люди делятся на плохих и хороших. Плохие люди делают плохие дела, хорошие, соответственно, поступают прилично. Для Натальи Перовой было допустимо навести сглаз, порчу на супругу приглянувшегося мужчины. А ведь женщина ничего крамольного в отношении Натальи Перовой не делала. Она не виновата в том, что встретила Кирилла раньше. Жена Чалышева скорее всего вообще пребывала в счастливом неведении по поводу того, что есть такая мадам Наталья Перова, терзаемая неземной любовью к ее мужу. Время, видите ли, исторически непродвинутое было, вожаки комсомольские не разводятся. Киллеров, опять-таки, еще не появилось. И что делает Перова? Сама себе киллер. Отыскивает бабку, занимается всяким непотребством вроде черной магии. Почему именно умерла супруга Кирилла – вопрос спорный и теперь в принципе особо не актуальный. Наталья Перова хотела ее смерти и действовала как умела, все для этого делала. А тут появляются две женщины, которые разломали ее жизнь на кусочки и сказали, что так и было. По вине одной ушел муж, по вине второй – погиб ребенок. Если уж Перова ни в чем не повинной женщине смерти желала, то этим-то тем более…

Следующая мысль заставила Лику нажать на педаль тормоза. «Фордик» недовольно заворчал, сработала система ABS, позволяющая машине не терять управление на скользкой дороге.

Лика вышла из автомобиля и закурила сигарету. «Это что же такое получается? Я помолилась боженьке и попросила помощи. Мне приснился указатель, я нашла этот город и возвращаюсь из него в еще более твердой уверенности, что убийца – Наталья Перова. Ничего ведь, по сути, не изменилось. Я просила указать мне правильный путь. Но ведь я по нему шла. Это лишь подтверждение? – уныло подумала она, стряхивая пепел в белоснежный сугроб. – Да, был момент, когда во время рассказа Анны Александровны я решила, что ошиблась. Но ведь она же ее сестра. Близкие никогда не поверят в то, что родные способны на преступление. И даже когда их поставят перед фактом, станут выдумывать оправдания, причины, основания. И звучать все это будет убедительно».

Через час «Фордик» намертво застрял в пробке. Лика подвинула к себе рюкзак, уже привычно испугалась, что через небольшую прорезь сбоку выскочил и потерялся КПК, и облегченно вздохнула. На месте ее крохотуля.

Включив компьютер, она погрузилась в чтение последнего романа Марины Красавиной, прерываемого истошными сигналами стоящих позади автомобилей. Потом гудки стали тише и смолкли…

Я знала, что он может убить меня. Семена зла дали всходы в его сердце. Я видела, как они растут. И мне было любопытно, да какой степени они вырастут. Я шла по лезвию своей смерти, и это казалось увлекательной, захватывающей прогулкой. Должно быть, задумав меня убить, он тоже выберет нож…

– Слышь, телка, ты будешь ехать или стоять?!

Лика подавила первый порыв извиниться за то, что задерживает движение, и смерила колотящего в окошко амбала презрительным взглядом. Амбал плюнул на стекло, развернулся и ушел.

«Мне еще повезло, – подумала Лика, трогаясь с места. – Как-то я видела, как зазевавшемуся мужику окошко битой размолотили. И по голове прошлись. Культурные у нас водители…»

Перестраиваясь, она добралась до обочины, включила аварийную сигнализацию и еще раз перечитала отрывок из романа.

Сомнений не осталось. Марина Красавина что-то знала об убийствах. Она пыталась сама разыскать преступника. Ей это удалось. И в руке убийцы, как и предсказывала писательница, мелькнул нож. Так вот, значит, зачем она размещала свое объявление на сайте…

План дальнейших действий родился мгновенно. Лика потянулась за телефоном, набрала Пашин номер.

Он, не здороваясь, принялся оправдываться:

– Горе мое, у меня пока ничего не выходит. Я не могу восстановить информацию. Не сердись, пожалуйста.

Вронская улыбнулась. Все-таки хороший парень – ее Пашка. Особенно терзаемый чувством вины. Никаких вопросов вроде, где была, когда будешь и что сегодня приготовишь на ужин.

– Паш, посмотри на сайте «Уж замуж поскорей» координаты администрации, – попросила Лика, хватая блокнот и ручку. – Да, записала. Спасибо.

Она снова завела двигатель. Представление о том, что надо узнать, у Лики было совершенно четкое. Доступа к почте Марины нет, но у администраторов сайта можно посмотреть статистику просмотра ее объявления. И если только там есть человек, чей ай-пи адрес не определяется, версию о виновности Натальи Перовой можно смело отбрасывать. И также о причастности Василия Бубнова. Останется один подозреваемый – Саша Сулимский. Или же тот человек, который вообще пока не попал в сферу внимания следствия. Конечно, можно опять напрячь просьбой Пашу. Она и попросит его помочь, если не удастся договориться с администратором. А это будет непросто. Информация носит закрытый характер, и первому встречному ее не сообщают.

Впрочем, в офис администрации сайта, расположенный в глухом темном переулке, входил уже не первый встречный…

– Мы не занимаемся размещением объявлений, – вместо приветствия сообщила Лике прыщавая девица с длинными немытыми волосами. И снова уставилась в тетрис на мониторе.

– Меня не интересуют объявления. Я хочу предложить вам свои услуги системного администратора.

Во взгляде девицы отразилось что-то вроде уважения, но она покачала головой:

– Штат сформирован. Люди не требуются.

– Такие специалисты, как я, всегда требуются.

«Все-таки нахальство – первое счастье», – думала Лика, следуя за немытым созданием по коридору.

Создание привело Вронскую к кабинету, в котором покуривал ее брат-близнец.

– Вас интересует стопроцентная система защиты от несанкционированного доступа? – небрежно поинтересовалась Лика.

Длинноволосый парень гомерически захохотал:

– Таких систем нет, детка. И если ты свободна сегодня вечером, я угощу тебя пивом и подробно тебе об этом расскажу.

– Выйди из кабинета. Дай мне десять минут. Когда я работаю, мне нужна тишина.

Заинтригованный, парень поднялся со стула. Потом, поколебавшись, заметил:

– Но если ты что-нибудь запорешь…

– Десять минут, – отчеканила Лика.

Дождавшись, пока парень исчезнет, она открыла сайт «Ведомостей». Конечно, потом сисадмин поймет, что это была единственная сделанная ею операция. Но это будет позже…

Когда парень вернулся, Лика бодро отрапортовала:

– Хакеры побывали на вашем сайте 24 ноября. Работали грамотно, хвостов не оставили. Мне нужно время, чтобы их найти.

В следующую минуту к ее носу прижался до невозможности прокуренный свитер.

– Я Серж. Детка, да ты умница…

«Спасибо тебе, Паша. Я и не сомневалась в твоих талантах, – подумала Лика, освобождаясь от горячих объятий. – Так, со стула вставать нельзя, или сейчас он быстренько сообразит, что я занималась просмотром заголовков родного издания…»

Но Серж и не думал изгонять ее со своего рабочего места.

– Слушай, а ты не могла бы еще кое-что посмотреть? Понимаешь, этот доступ от 24-го – ерунда. У нас было проникновение покруче, и я даже не знаю, что и подумать. Ты слышала, писательницу убили? Так вот, ее объява в сети болтается, типа, больше недели. А на самом деле ее кинули позавчера вечером. Концов никаких. Просто я-то помню – не было этой объявы неделю назад. Я ж фантик по ее книжкам, заметил бы… Эй, ты куда? А обсудить условия сотрудничества?!

– Завтра, – пробормотала Лика, пулей вылетая из кабинета.

Номер Седова она набрала еще на лестнице.

«Абонент отключен или находится вне зоны действия сети», – заскрипел металлический голос.

– Вот так всегда, машина! Так всегда!

«Фордик» сочувственно пискнул сигнализацией.

Лика ехала домой и рассуждала:

– Наталья Перова все-таки не убийца. Ну не может шестидесятилетняя женщина так быстро зайти на сайт, проникнуть в систему, разместить Маринино объявление под другой датой и не оставить никаких следов. Тогда кто же это сделал? Бубнов? Непохоже. Сулимский? Не знаю…

Поставив машину на стоянку, она поднялась в квартиру и расхохоталась.

Паша, в одних трусах, поедал отбивную. Практически герой романа «Двенадцать стульев» Васисуалий Лоханкин, застигнутый на месте преступления суровой Варварой, презренной самкой и волчицей.

– Мама твоя приезжала, – прожевав, пояснил Паша. – Еды привезла.

– Ну что ж, хоть кто-то тебя кормит.

– Лик, там борщ в баночке. Хочешь?

Она покачала головой. Есть не хотелось, хотелось подумать.

– Подогреть борщ тебе? – спросила Лика, машинально пододвигая к себе стопку лежащих на кухонном столе снимков.

– Я сам. Ты прости, но восстановить информацию пока не смог…

«Отлично. Вот подольше и не восстанавливай. Ты мне очень нравишься в таком состоянии. Тихий и самостоятельный», – думала Лика, просматривая фотографии.

– Постой. Паша, а это кто?

Бойфренд нехотя оторвался от тарелки и бросил взгляд на снимок.

– Понятия не имею, – с набитым ртом пробормотал он. – Это наша контора на конференции. На таких мероприятиях куча народа тусуется.

– Я где-то его видела…

– Да самый обычный мужик. Я б такого и не вспомнил.

«У меня профессиональная память на лица. Мужик обычный. Но где я могла его видеть? Я точно помню. В редакции? На посольском приеме? На банкетах?», – прикидывала Лика, снова и снова вглядываясь в снимок…

Обычно в этой комнате СИЗО проводятся допросы. Стол с пепельницей, два стула, кнопка для вызова охраны. Адвокат присаживается на низенькую скамеечку у крашенной песочной краской, местами облупившейся, стены. Подследственные не отрывают взгляда от окна. Пусть с решеткой, зато можно рассмотреть чуть больше, чем обычный лоскуток неба в камере. Идут прохожие, едут автомобили, переливаются вывески магазинов. Если этого лишаешься, оно становится важным.

Впрочем, сегодня в этой комнате все будет по-другому. На памяти следователя Владимира Седова была всего пара случаев, когда он произносил то, что готовился сказать теперь.

Сашу Сулимского милиционер доставил уже без наручников. Но руки парень все равно сложил за спиной. Привычка в этих стенах формируется быстро.

– Александр Леонидович, – сказал Володя, вглядываясь в заметно посеревшее в камере лицо молодого человека. – Вынужден принести вам свои извинения. Вас задержали по ошибке. Настоящий преступник следствием установлен и будет отвечать в суде за нарушение уголовного законодательства. Вы можете быть свободны. Я искренне сожалею, что вам пришлось провести несколько дней в следственном изоляторе. Мы тоже люди, и можем ошибаться. К тому же, вы давали показания, вводившие органы следствия в заблуждение. Так что давайте без обид. Всего вам хорошего. В нашей среде «до свиданья» говорить не принято даже коллегам. Прощайте, Александр Леонидович. Всего вам самого наилучшего.

В темных глазах парня заметался страх. И он совершенно не обрадовался неожиданно предоставленной свободе. Облизнув пересохшие губы, Саша спросил:

– Скажите… а кого вы задержали?

– Я не имею права сообщать подробности находящегося в производстве уголовного дела. Расследование еще не завершено. Читайте газеты. Когда дело будет передано в суд, наверняка появятся публикации в прессе. После завершения расследования «громких» уголовных дел, имеющих большой общественный резонанс, проводятся пресс-конференции для оглашения результатов работы следствия…

Седов нажал на кнопку вызова охраны и сказал, что в связи с освобождением Сулимского из-под стражи ему надо вернуть верхнюю одежду и вещи, изъятые при задержании.

Через пару минут в комнату заглянул милиционер и недоуменно выпалил:

– Сколько работаю – такого не видел. Форменную истерику закатил. Все про нож какой-то кричал. Понравилось ему у нас.

– Разобрались мы с его ножом и со всем остальным. Перову приведите, пожалуйста…

Наталья Александровна на новость о своем освобождении отреагировала более спокойно.

– На все воля божья, – сказала она. – Не могли вы, Володенька, никого поймать. На мне грех, понимаете, на мне. Но, значит, богу так угодно. Без наказания – оно еще тяжелее. Не живешь. Мучаешься. Искупить содеянное не можешь. Заслужила я это…

Седов поймал себя на мысли, что избегает смотреть Перовой в глаза. На волосы ее седые смотрит, на морщинки у рта, на натруженные руки с распухшими суставами. А в глаза не может. Больно почему-то становится.

– У вас хоть деньги были с собой при задержании? До дома доберетесь? Вас же посреди ночи привезли. Подбросить вас?

Она отрицательно покачала головой и сказала:

– У меня свой крест, Володенька. У вас – свой…

– Мариночка? Господи… Благодарю тебя, господи…

Наталья Александровна смотрела на прошедшую в прихожую Марину Красавину, и мысли ее путались.

Живая! Точно живая. Макияж неяркий. Шубка расстегнута, а под ней свитерок ее любимый, беленький. Брючки фиолетовые, ботиночки на высоких каблуках, украшенные вышивкой и стразами.

Хорошо, что она пришла. Как много нужно ей сказать, господи. Как начать-то?

Как кусочки мозаики, все сложилось после той статьи в газете. И то, что именно те репродукции Эдварда Мунка у нее в квартире лежали. На полке, за книгами. Мариночка никогда не проверяла, вытирается там пыль или нет. А как же не вытирать? Не надо, чтобы Марина пылью дышала. И ярлычок от набора ножей в ведре мусорном она нашла. Удивилась – ножей на кухне нет, только ярлычок.

Ах нет, не с этого начинать надо. Надо сказать: здравствуй, доченька. Всего только раз она ее видела. Роды тяжелые были, долгие. Врач по попке девочку похлопала и говорит: «Здоровенькая. Вон какая родинка большая, к счастью». Перед глазами все плыло, плача дочери не слышно. Открывается маленький ротик – а не слышно ничего. Собралась с силами, приподнялась, на ягодичку ее глянула и сознание потеряла. Там родинка была, как куриное яичко, овальная. Кончик надломан, и как капельки, маленькие брызги-родинки, как тот белок, что на кладбище она из яйца выпустила. А больше девочку она свою не видела. Молока не было, кормить не приносили. После похорон уже врачи сказали, что умерла. Как она плакала на ее могилке маленькой…

Когда фотографию в прокуратуре увидела, глазам своим не поверила. Край халата задернулся, и та же родинка, один в один, другой такой нет.

Убили ее девочку. Как больно. Не важно кто. Не важно за что. Мариночку не вернуть. Ничего она для своей доченьки не сделала. Молчало материнское сердце, не говорило, что жива она. Когда сказали, что ребеночек умер, у нее и сомнений никаких не возникло. Кара. Наказание. Ее крест. Он тяжелый. Два раза она ее оплакала, два раза теряла. И грех на душу взяла. Лжесвидетельствовала. Только бы никто не узнал про ее доченьку. Пусть помнят ее писательницей. Но не убийцей…

– Доченька, прости меня, – Наталья Александровна упала перед Мариной на колени и зарыдала. – Теперь ты все знаешь. Прости меня, умоляю. Это я на тебя беду навела. Молодая была, глупая, любила твоего отца, света белого не видела. Прости…

Он знал, что Марина не умерла. Любимые не умирают. Он ждал ее. Что бы ни происходило, его душа оставалась в прошлом, где счастье искупало и прощало боль. Сливались губы, ладони вспыхивали огнем, и только это имело смысл. И вот любимая вернулась.

Скорее обнять ее. Она так прекрасна…

Марина отшатнулась от протянутых рук. Потом, когда Саша хотел включить свет, коротко сказала:

– Не надо.

– Люблю тебя, – простонал Саша.

Зачем ему руки, если Марина не хочет, чтобы он ее обнял? Ему не хватает ее дыхания. Все, что в нем есть, принадлежит только Марине. Ее глаза так холодны. Льдинки. Он хочет в них замерзнуть. Лишь бы не расставаться…

– Прости, что я тогда удрал, – тихо сказал Саша. – Когда ты ушла на кухню, я взял твой ноутбук. Я знаю, милая, ты ненавидишь, когда за тобой шпионят. Я не шпионил. Ты всегда забываешь запускать антивирусные проги. Я просто хотел убедиться, что все в порядке. Тот файл был открыт, и… Все совпало. Мне Лера говорила про статью, и все совпало до мелочей, и я убеждал себя, что это может быть просто твоей книгой, и понимал, что это не книга… Не знаю, зачем ты убивала. И сейчас для меня это не имеет ровным счетом никакого значения. Я же говорил, что буду любить тебя любой. И люблю тебя. Но тогда, когда я все прочитал… Мне стало страшно. Прости. Я не должен был уходить. Когда телевизор сказал, что тебя нет, я не поверил. Ты всегда будешь со мной. Я знаю, ты не любила, когда про тебя сплетничают. Я защищал тебя. Правда. Не знаю, почему меня отпустили. Я признавался в твоих убийствах. Твой дневник исчез бы при несанкционированном доступе, его никто не прочитал бы, я уверен. И вот меня выпустили. Может, они поймали того, кто убил тебя? Но тебя нельзя убить, ведь правда? Ты же пришла. Ты вернулась. Можно, я никуда тебя не отпущу больше?

По щекам Марины заструились слезы. Саша хотел прижать ее к себе, но она вновь остановила его руки.

Он побежал в комнату, чтобы отыскать платок или салфетки.

Входная дверь хлопнула. В прихожей остался легкий запах ее духов.

– Я ненавижу тебя! Ты разрушила мою жизнь. Я больше никогда этого не позволю. Зачем ты здесь? Что тебе нужно? Что же ты молчишь, дрянь! Мне невыносимо плохо без тебя! Но я буду убивать тебя столько раз, сколько потребуется!

В динамике зазвучали женские крики и шум борьбы. Медлить нельзя было ни секунды.

Володя Седов кивнул в ответ на вопросительный взгляд командира спецподразделения. Тот взял рацию, и из припаркованного рядом микроавтобуса выпрыгнуло несколько людей в черных комбинезонах, почти незаметных в темной беззвездной ночи.

Через пять минут следователь защелкнул наручники на запястьях убийцы…

– Девчонки, случилось что?

Пашино лицо, показавшееся в дверях спальни, было заспанным и недоуменным.

– Все в порядке, – быстро сказала Лика, снимая куртку. – Это Катя, моя подруга. Иди спать, не обращай внимания.

Паша с сомнением посмотрел на гостью.

– Да какой тут сон? А почему она ревет в три ручья? Девушка, вы успокойтесь.

– Мне плохо! Я ненавижу ее! Она чудовище… – всхлипнула Катя, размазывая по лицу грим.

Лика втолкнула трясущуюся девушку в ванную.

– Быстро в душ. Помойся как следует. Оденешь мою одежду, я приготовлю, – распорядилась она. И, повернувшись к Паше, спросила: – Что людям при истерике дают?

Он пожал плечами. Водки или валерьянки – кому что нравится. Водки, правда, нет. А вот бутылочка красного вина оставалась.

– Поищи вино, – попросила Вронская и распахнула дверцу шкафа.

Рост у них со студенткой актерского факультета практически одинаковый, но в бедрах Катя чуть шире. Впрочем, вот та свободная клетчатая юбка до колен девушке будет в самый раз. И никаких белых свитеров. Только черный…

В Ликиной одежде, после бокала вина, Катя почувствовала себя значительно лучше…

Она так радовалась, когда ее вызвал декан факультета и сказал:

– Катя, требуется твоя помощь.

И волос остриженных ни капельки не жалко. Она же актриса, ей придется часто менять свою внешность, к тому же волосы быстро отрастут…

Это все походило на обычную работу над ролью. Катя перемерила несколько вещей погибшей женщины и остановила свой выбор на белом свитере и фиолетовых брючках. Именно в этой одежде Марина Красавина давала последнее интервью для телевидения. Катя смотрела кассету бесчисленное количество раз, перенимая Маринины манеры, голос, жесты. Она чувствовала, что действительно становится погибшей писательницей. И вот тогда прозвучал первый звоночек тревоги.

У актеров особый склад нервной системы. Слишком много энергии, ее надо отдать, выплеснуть в чужие жизни. Когда это происходит, становится легче. Ради такого момента люди идут на сцену. Все остальное – лишь сопутствующие актерской профессии приятные моменты. Катя выглядела, как Марина. Двигалась, разговаривала совершенно так, как это делала писательница. Но вот той отдачи энергии, которая происходит, когда сливаешься со своей ролью, не возникало.

– Уже в первой квартире я поняла, в чем причина, – продолжила Катя, сделав глоточек вина. – Я играла роль жертвы. А Марина не жертва, она убийца. Я смотрела в глаза ее матери и чувствовала, как в меня вползает страшная черная сила. Грязь! При разговоре с симпатичным мальчиком вообще еле на ногах устояла. Я понимала, что мучаю его, и мне это нравится, и он полностью в моей власти. То есть это она его мучает. Марина. А я чувствую. Запуталась…

– Испугалась, когда убийца Марины начал тебя душить? – спросила Лика.

– Очень. Какой-то частью сознания я понимала, что на мне микрофон, и он просто не успеет ничего сделать. Но ты бы видела эти глаза… Не знаю, как объяснить. Я становилась все чернее и чернее. Я задыхалась. Меня тошнило от ее духов, от этих шмоток, и оно все так давило…

Лика горько вздохнула. Она сама чувствовала себя измочаленной событиями сегодняшней ночи. И если бы не необходимость привести в чувство Катю – она закатила бы точно такую же истерику.

Думать про подробности произошедшего было слишком больно…

– Кать, ты прости, что столько всего натерпелась, – Лика сделала глоток вина. – Это у меня возникла такая идея – попытаться спровоцировать всех подозреваемых. Они слишком много и долго врали, и разобраться в этой лжи было невозможно. Следователь вначале долго не соглашался, все Уголовно-процессуальным кодексом тряс. Но выхода не оставалось… Ты очень талантливая актриса. И то, что тебе так плохо стало, лишь подтверждает – в роль ты вошла.

– Все, уже вышла, – Катя завертела коротко стриженной головой. – И больше не войду. Даже ради помощи следствию…

Антон Зарицкий опустился на жесткие нары и в отчаянии обхватил голову руками.

Он рассказал на допросе все. И не сказал ничего. Казенные формулировки «по предварительному сговору, участвовал в подготовке и планировании убийств гражданок Инессы Моровой и Карины Макеенко» и «испугавшись разоблачения, убил гражданку Марину Красавину, а позднее и гражданина Михаила Сомова» отражали исключительно констатацию фактов.

…Она сразу все назвала своими именами. Выскользнула из постели, взяла ноутбук, открыла сайт.

– Я хочу убить ее, – Марина подвела курсор к фотографии и щелкнула, увеличивая изображение. – Она должна умереть.

Антон расхохотался, решив, что любовница шутит.

Все еще посмеиваясь, он поинтересовался:

– Так в чем проблема, дорогая? Действуй.

– Меня просчитают через компьютер. И еще мне требуется мужчина, который сходил бы на свидание. Нужно выяснить адрес, осмотреть подъезд. Ты мне подходишь по этим параметрам.

От ее будничного, спокойного, как на планерке у редактора, тона по спине поползли мурашки. Марина говорила совершенно серьезно.

Антон облокотился на подушку, чтобы лучше видеть прекрасные голубые глаза. Действительно: невообразимо прекрасные. Уверенные, ни тени страха и смущения. Почему она даже не сомневается, что он согласится во всем этом участвовать? И совершенно не боится, что пойдет в милицию и все расскажет?

– А ты такой же, как и я. Ты тоже этого хочешь…

– Бред!

– Ты трусишь, Антон. Но это твое право. Глубоко заглядывать в себя действительно боязно. Немногие способны понять, что на самом деле скрывается в душе.

– С компьютером проблем не будет. Я любитель, однако большинство профессионалов не знают десятой части того, что знаю я. Но меня запомнят во время встречи с женщиной. А тебя узнают. Марина, весь твой план – это безумие.

– Твое лицо не запомнят. Мое без косметики не узнают. В спортивной одежде я похожа на подростка. С первого взгляда и не скажешь, кто, парень, девушка. Письма мы будем отправлять с тобой вместе. Из Интернет-кафе. Я доверяю твоему профессионализму, но так будет еще надежнее. А ты заметил, мы уже обсуждаем детали и подробности…

Какое-то время Антон себя обманывал. Уверял, что помогает Марине лишь затем, чтобы в последний момент ее остановить. Чтобы подстраховать. И потом удержать.

Полное вранье.

Ему сорок лет, а он так ничего и не добился. Бездарный художник, посредственный журналист, неудачник. Единственное, что отличает его от серой толпы – это уникальная сумасшедшая женщина рядом. Она передает не только свою болезнь, но и уникальность…

Инесса Морова торопила события. Он так ее и не увидел, женщина отказалась от приглашения в «Coffee town», но сразу прислала письмо с номером телефона. Антон позвонил ей из таксофона, пригласил в театр и…

Еще не поздно обратиться в милицию. Последний шанс все остановить. Сейчас Марина ее убивает. Хрупкая, как ребенок… Говорила, что возьмет с собой нож… Откуда в ней все это? Зачем? Скорее бы узнать, что она чувствовала, когда все было кончено…

Марина лишь равнодушно пожала плечами и разочарованно сказала:

– Это произошло слишком быстро. Я толком и не поняла ничего.

По ее виду никогда нельзя было определить, говорит правду или обманывает. Антон все же склонялся к мысли, что Марина лгала ему. В тот момент, когда он смотрел на телефон и думал, звонить ли в милицию… Он чувствовал себя выше всех. Выше Марины. Он стал богом, и все было в его власти, и только от него зависело все. Жизнь. Или смерть. Лишь его выбор.

Да, наверное, Марина лгала. У нее был творческий кризис. Она жаловалась, что не может писать, не в состоянии придумать сюжет и слова не желают выстраиваться в предложения. Невероятно. После убийства за пару дней писательница настрочила больше половины романа. Правда, при этом Марина продолжала жаловаться на отсутствие вдохновения. Она не знала, что для Антона уже давно не тайна содержание любого файла на ее компьютере. В том числе и того, где она вела своеобразный дневник убийцы…

В книге Марины дано очень точное определение. Семена зла проросли быстро. Антон уже не мог и не хотел останавливаться.

Некрасивое, тщательно накрашенное личико Карины – высшее наслаждение. Она пытается произвести хорошее впечатление. Карина волнуется, проливает вино, смущенно краснеет. Хочет нравиться собственной смерти и не имеет об этом ни малейшего представления. Как же она похожа на Туллу Ларсен…

Марина увидела альбом Эдварда Мунка в его мастерской. И не встала с кресла, пока не рассмотрела каждую работу.

– Как больно, – шептала она, приглаживая короткие волосы. – Как он мучился и страдал. И как он талантлив.

Антон прекрасно понимал ее состояние. К картинам норвежского художника невозможно остаться равнодушным. Они или нравятся до комка в горле, или вызывают категорическое протестующее неприятие. Как и творчество любого гения.

Загадочная, уникальная судьба. Редкий случай – художника оценили еще при жизни, у него могло бы быть все. Лучшие дома, самые красивые женщины, слава и почести. Но Эдвард Мунк жил так, что это было сложно назвать жизнью. И писал смерть.

– Ты не понимаешь, – раздраженно заметила Марина, когда Антон рассказал ей биографию художника. – Есть люди, которым просто не дано быть счастливыми. У меня имеется своя версия на этот счет. Но ты же материалист. Что с тобой обсуждать!

Она заболела Мунком. Купила все его альбомы, какие только можно было достать. Прочитала его биографии, воспоминания современников, критические статьи. И убивая, она выискивала во Всемирной паутине женщин, напоминающих тех, которые оставили свой след в судьбе художника. Приговор Инессе вынесли темные гладкие волосы и короткие строчки: «живу с племянником». Мунк с ума сходил от своей тетки Карен… Карина внешне была точной копией женщины, изранившей Мунка в прямом смысле. Тулла Ларсен прострелила художнику кисть. Общаясь с Кариной в кафе, Антон с удивлением понял: а и характеры похожи. Вопиющая бесцеремонность в достижении своей цели. Он с трудом дождался, пока вино будет выпито и женщина продиктует свой адрес.

Карен и Туллу они нашли быстро. А вот с Дагни возникли проблемы. Возлюбленная Мунка вертела тремя влюбленными в нее мужчинами, как хотела. И в конечном итоге выбрала наиболее богатого. Но Марина искала не только девицу легкого поведения. Ей хотелось обнаружить и внешнее сходство, и похожесть характеров…

Одну из таких девушек, жадную до денег, спасла консьержка в подъезде. К другой Антон так и не подошел. Размещенное в Интернете фото совершенно не соответствовало бледной мордашке, и Марина, понаблюдав за девушкой через окно кафе, раздраженно бросила:

– Поехали, это не она…

Антон понимал, что с ним происходит что-то ненормальное. Омут затягивал все глубже и глубже. Перед глазами все время стояла Марина, убивающая, не боящаяся крови. Наслаждающая? Довольная? Как это происходит?!

– Я хочу это увидеть…

Она ничего не ответила. Антону показалось, в глазах мелькнула досада, но он не придал этому особого значения. Маринино лицо меняло выражение каждую минуту. Эту женщину невозможно понять, постичь, догнать…

В ее глазах была досада! Он это понял, когда объявление разместила девушка, похожая на Дагни как две капли воды, и Марина потребовала, чтобы Антон срочно с ней связался. Они успели ей отправить только одно письмо. Потом Антон наткнулся на статью, опубликованную на сайте газеты.

Марина оставляла у тел репродукции картин Мунка… Антон похолодел, когда прочитал, какие именно. Если альбомов Мунка выходило много, то открытки издавались один раз, и Марина просто не могла нигде купить открытку-закладку.

Антон бросился к высокой, до потолка, книжной полке и понял: она ее и не покупала. Украла из его мастерской. И альбом тоже.

Досада. Тогда она смотрела с досадой, потому что не хотела, чтобы он видел, как возле трупа остается очередной альбом из его библиотеки. Марина что-то задумала. Подставить его? Спровоцировать? Засадить в тюрьму?!

При мысли о тюрьме руки задрожали. Иван Андреевич. В девять таблетки, в одиннадцать инъекции. Полуторапроцентной жирности кефир и трехпроцентной – молоко. Не наоборот. Надо надеть ему теплый свитер и шерстяные носки. Купить газеты. Кто?! Кто всем этим будем заниматься? Да отец умрет сразу же, когда обо всем узнает!!!

Прочитав эти строки, Антон думал, что Марина писала о том, как обдумывает убийства, выбирает нож, замирает и предвкушает.

Теперь же они представились в совершенно новом свете.

Марина предчувствовала, что он задумает? Но ведь если бы она проявила осмотрительность, ничего бы не случилось. А сейчас выбора у него уже не осталось.

Он должен защитить отца. Иван Андреевич не перенесет подробностей произошедшего…

Теперь Антон знал об убийстве все. Это страшно. И руки дрожат, и все внутри вопит и протестует, а выхода нет. «Скорее бы все закончилось», – думал он, поднимаясь по ступенькам в ее подъезде.

Не спрашивать. Ни о чем ее не спрашивать. Иначе просто не сможет. Запутается в ее лжи, утонет в глазах, растает в нежных объятиях.

Но все же не удержался, закричал на пороге слабо освещенной свечой комнаты:

– Зачем? Зачем ты это сделала?!

Она в последний раз улыбнулась.

– Ева в конечном итоге была наказана сильнее Адама. Адам согрешил по незнанию. Ева – сознательно. Мало того, что сама яблока запретного отведала, так еще и мужа накормила. Она знала, что делает. Не могла по-другому. Или не хотела. Антон. Я старалась сделать тебе больно… Я рада, что ты пришел. Мне страшно…

Она должна была умереть. Она очень хотела жить. Она умирала медленно. Антону казалось, он никогда ее не убьет…

Когда все было кончено, он оставил у окровавленного тела репродукцию гравюры «Поцелуй смерти».

В зеркальном отражении уже не было ничего общего с его интеллигентными невыразительными чертами. Он вздрогнул, отвел взгляд. На полочке лежали ключи от квартиры Саши Сулимского…

Антон опустил их в карман и прикрыл за собой дверь.

Марина говорила: мальчик хотел ее убить. Об их романе знали все. Нож в квартире ее любовника запутает милицию…

Ему ее не хватало.

Компьютер Марины был в сети. Антон скопировал ее книгу, зашел в дневник, дописал пару строк. Все равно никто ничего не узнает. Влюбленный мальчик – хороший компьютерщик. Информация при несанкционированном включении уничтожится полностью и в считанные минуты… Потом он решил разместить на сайте знакомств объявление Марины. Пусть милиция окончательно уверится – это следующая жертва кровавого маньяка.

Михаил Сомов должен был все забыть. Прошло много лет. Они были совсем пацанами. Они оба прихватили с лекции Василия Михайловича Бубнова эти проклятые открытки-закладки и смеялись, и стыдились.

Но Сомов не забыл…

Антон шел к нему на встречу, звонил из таксофона, предлагал прогуляться и думал только об одном. Он сможет уверить однокурсника, что не имеет к этому никакого отношения.

– Понятия не имею, где эта открытка. Прошло много лет. Она затерялась, исчезла.

Михаил убеждал:

– Ты должен пойти в милицию и все рассказать. А вдруг убийца – кто-то из тех, кто вхож в твой дом. Ведь этих экземпляров – единицы. Ты можешь помочь выйти на след убийцы. А хочешь, я сам пойду в милицию? Или давай вместе сходим.

Удара однокурсник не ожидал…

… Дверь камеры звякнула, но не открылась. Окошко опустилось, превращаясь в небольшую подставку. Чья-то рука поставила на нее железную миску и кружку.

– Лика, ты молодец. Правда. Я очень тебе благодарен. Не знаю, как ты просчитала Антона Зарицкого. Без твоей помощи мы бы долго топтались на месте. Поправляйся, пожалуйста. Мать, ну ты же сильная…

Лика слабо улыбнулась сидящему рядом с ее постелью Володе Седову. Полное лицо следователя было расстроенным, плечи поникли.

– Да какая я сильная. Вот еле доползла дверь тебе открыть.

Лика ничуть не преувеличивала. Ей было трудно говорить. И тяжело ходить. Градусник показывал что-то совершенно неприличное. На следующий день после задержания Антона Зарицкого Вронская не смогла подняться с кровати. Приглашенные врачи лишь разводили руками и прописывали витамины и жаропонижающие препараты. Лика прилежно глотала таблетки пачками. Ничего не помогало. Она вся словно закончилась. Силы растаяли в одно мгновенье. Ничего не хотелось – ни есть, ни спать. Жить, пожалуй, не хотелось тоже. Лика пыталась осмыслить, как все произошедшее могло случиться. И не находила ответа. Организм рассыпался.

– Мать, ну все-таки. Как ты обо всем догадалась? – спросил Володя, ставя на тумбочку у кровати большую кружку кофе. – Ты же так ничего и не объяснила толком. Изложила этот свой план с неожиданным визитом Марины Красавиной. Потом я нашел Катю и все мотался на квартиру писательницы. То одежду требовалось взять для студентки театрального, то косметику Маринину привезти.

– Не знаю. По большому счету – цепочка совпадений, – Лика сделала глоток из любимой кружки с жабками и поморщилась. Кофе казался безвкусным. – Я смотрела фотографии, которые принес Паша. Снимки были сделаны на какой-то конференции для программистов. Одно лицо мне показалось смутно знакомым. Полночи ходила по квартире и вспомнила все мероприятия, на которых пришлось появиться. Но мужчину так и не припомнила. Слишком стандартные черты. Волосы русые, глаза серо-голубые, средний рост. Таких в толпе – каждый второй. Запилила Пашу до такой степени, что он умудрился разыскать программу этой самой конференции, к ней прилагался список участников. Просмотрела фамилии – опять ничего. Бойфренд, бедолага, измученный моими воплями, отыскал материалы ко всем последним семинарам, в которых участвовал. Я пролистывала бумаги и вдруг обнаружила странную информацию. В числе докладчиков на одном из семинаров должен был выступать Антон Зарицкий. Я помнила, что ты мне про него рассказывал, и почти не сомневалась – однофамилец художника. Открыла сайт журнала «Искусство», посмотрела его фотографию и поняла: человек с Пашиной тусовки очень на него похож. Возможно, мы пересекались с Антоном на каких-то мероприятиях. У меня профессиональная память на лица. И когда я увидела Пашин снимок, то подсознательно все пыталась вспомнить Антона. Но, сравнив фотографию на сайте с той, что лежала передо мной, убедилась: это разные люди. Похожие в своей типичности и невыразительности черт, но все-таки совершенно разные мужчины. Конкретных подозрений в адрес Антона у меня не было. Скорее смутные опасения. Возможно, разбирается в компьютерах. Черты лица незапоминающиеся – а ведь бармен в «Coffeе town», если помнишь, так и не смог описать внешность спутника Карины Макеенко. Я блефовала, когда говорила тебе о серьезных уликах против Зарицкого. Я терялась в догадках, подозревала то Перову, то Сулимского. Иногда мне казалось, что убийца вообще не попал в поле нашего зрения. И когда я уверяла тебя, что надо отвезти Катю и к Антону, во мне сработал профессиональный инстинкт. Делать все, что только возможно в данной ситуации.

Седов огорченно вздохнул и сказал:

– Мать, но ты же совсем зеленая. Так нельзя. Поправляйся, пожалуйста. Про профессиональные рефлексы говоришь, а сама на работу не ходишь, болеешь. Выздоравливай. Так и быть, дам тебе эксклюзивный комментарий. Или еще идея – книжку напиши про все произошедшее.

Лика отрицательно покачала головой. Статью она, может, и напишет. Когда поправится. А вот книги про эту историю не будет. Слишком страшная. Пугающая. Жестокая. В мире творится столько неприятных кровавых событий, что, хотя бы покупая детектив, читатель стремится к легкому отдыху. И тут на него вываливается. Гора трупов, порезанных на кусочки. Странные любовные взаимоотношения. Художник, от картин которого становится больно. И кровь, кровь…

Лика помассировала гудящие виски и продолжила:

– Но самое главное, то, что меня больше всего мучает. Я никак не могу понять, зачем Марина это делала. И от этого мне страшно. Все время думаю – ведь она же в принципе на меня похожа. Писала книги, занималась журналистикой. Откуда в ней все это? Зачем успешная состоявшаяся женщина хватается за нож и идет убивать? Иногда мне казалось – она отождествляет себя с Дагни. Та тоже дурила голову трем мужчинам. И в конечном итоге допрыгалась. Ее пристрелил какой-то фанатик. Но Дагни не убивала. Седов, если бы ты знал, как я ненавижу вопросы, на которые нет ответов!

– Знаешь, я бы не сказал, что на этот вопрос нет ответа, – Володя сходил в прихожую за дипломатом и вернулся в спальню. – У меня с собой кое-какие экспертизы. В самом начале расследования я обращался к судебному психиатру Борису Фридману. И тот составил психологический портрет предполагаемого убийцы. По многим параметрам попал в точку – рост, телосложение, отсутствие сексуального интереса к жертвам. Думаю, не ошибся он и в следующем выводе. Борис Моисеевич утверждал, что в детстве психике убийцы была нанесена травма. И его действия – подсознательная месть матери. Лик, Марина в детдоме воспитывалась. Ее, при живой-то матери, перепутали с «отказной» малышкой, прожившей всего пару дней. Красавиной многое пришлось пережить. Ты же, наверное, по себе знаешь – детские обиды болят всю жизнь… И то, что Антон, взрослый мужик, совершенно сознательно согласился во всем этом участвовать, думаю, тоже объяснимо. Сам он в жизни ничего не добился. Марина предоставила ему возможность совершить исключительный поступок. Во всяком случае на допросах он так объясняет свое поведение. Про мотивы действий писательницы толком ничего сказать не может. Марина просто не ставила его в известность. Ладно, мать. Пойду я. На работе, как обычно, пожар. А ты поправляйся. Не вставай, дверь я захлопну.

Когда следователь ушел, Лика отвернулась к стене и закрыла глаза.

«Я хочу умереть, – думала она. – Я слишком увлеклась изучением следовательских будней. И нервы просто не выдержали. Как носит земля таких подонков? Откуда в людей вползает столько грязи?»

Потом ей вспомнилась одна из недавних пресс-конференций.

Она не любила ходить в эту нефтяную компанию. Стеклянная свечка здания вспыхивает огнями. Как ракеты, несутся вверх прозрачные кабинки лифтов. Тихо плачут фонтаны. Но многочисленные посты охраны отбивают всякое желание любоваться интерьерными изысками. Уставшая от общения с бодигардами, Лика дотащилась до конференц-зала, опустилась в кожаное кресло, кивнула на предложение соседа налить минеральной воды. Редактора «Ведомостей» Андрея Ивановича Красноперова интересовал один-единственный вопрос – отношение президента компании к аресту Михаила Ходорковского.

Прилежно выслушав цифры по объемам добычи нефти, Лика нажала на кнопку микрофона.

Президент компании, немногим за тридцать, стильный, как картинка в глянцевом журнале, смутился после ее вопроса.

– Вы меня как президента компании или как человека спрашиваете?

– А президент компании не человек?

Мужчина улыбнулся. На его лице появилось задумчивое выражение, а потом он сказал:

– Как человек я считаю: арест Михаила Ходорковского был ошибкой. Люди не должны сидеть в тюрьме.

Ведущий пресс-конференции оглядел журналистов, выбирая того, кто будет задавать следующий вопрос, объявил название издания, но Лика бесцеремонно его перебила:

– Простите, господин президент. Но ведь в тюрьме есть и те, кто за дело сидит. За убийство, например.

Ведущий метнул в нее негодующим взглядом, но президент прокомментировал:

– Я считаю, что даже за убийство люди не должны сидеть в тюрьме. Наказанием никого не исправишь. Общество должно быть устроено таким образом, чтобы людям, совершающим преступления, было так плохо, так стыдно, что это перевесило бы тяжесть любого тюремного наказания.

После пресс-конференции вокруг Лики толпились коллеги.

– Поздравляю. Вы сделали из олигарха наивного романтика и идеалиста, – сказал пожилой журналист, на статьях которого воспитывался весь журфак.

Вронская была очень собой довольна. Целый день высказывания президента нефтяной компании цитировали все телеканалы и информационные агентства.

Теперь же слова преуспевающего бизнесмена предстали в совершенно ином свете.

«Он был прав, – думала Лика, обливаясь слезами. – Он не зря заработал свои миллионы. Умный человек. Какой толк от того, что Зарицкого посадят в тюрьму? Кому от этого будет легче? Родственникам Карины? Родным Михаила Сомова? Все действительно должно быть по-другому. Вся эта гадость, дрянь и чернота просто не должна проникать в людей. Не должна побуждать их причинять боль…»

– Лика, как ты себя чувствуешь?

Вронская повернулась к вошедшему в спальню Паше и, подавив укоры совести, беззастенчиво соврала:

– Уже лучше, милый.

Бойфренд сиял, как начищенный пятак. Он бросил на тумбочку пачку бумажных листов и довольно заметил:

– Я это сделал! Я сделал то, что сделать было невозможно. И все-таки я сумел!

– Поздравляю, солнышко, – Лике показалось, что даже светлее стало в спальне от сияющих Пашиных глаз. – Я знала, что ты у меня самый умный.

Паша важно кивнул.

«Все-таки мужчины – большие дети», – с умилением подумала Лика, просматривая бумаги.

Через минуту она поняла – перед ней дневник Марины Красавиной. В котором она скрупулезно описывала свои преступления. Ликины глаза быстро заскользили по строчкам…

Лика откинулась на подушку и вздохнула. Ну вот. Ответ на тот самый вопрос, который медленно ее разламывал и опустошал…

Марина Красавина думала, что самостоятельна в своих действиях. Ну, как же – это ведь она просматривала десятки объявлений. Придирчиво выбирала жертвы, стараясь, чтобы совпадения с женщинами художника Эдварда Мунка были максимальными. Заносила над ними нож… И все же именно она, Марина, обнаженными чуткими, напряженными до предела нервами убийцы уловила вот какой нюанс. « Мне все чаще кажется, что смерть пришла именно к тем, к кому должна была прийти», – написала она в своем дневнике. Марина неосознанно выбрала именно тех, кто причинял боль ее матери. А мотыльки-жертвы неотвратимо неслись к огню возмездия. Людской суд не нашел бы в такой расплате никакой логики. Слишком жестоко. Мы прощаем и оправдываем и не такое. Но соотносится ли это с законами, которые дали нам они ? У небес свой суд, своя логика… Нож в руке Марины оказался по воле провидения. Она неосознанно покарала тех, кто причинял боль Наталье Александровне. А еще она была запрограммирована на саморазрушение. Была вынуждена всей своей жизнью, полной страданий и боли, искупать грехи. Не свои. Или не только свои. У нас сын за отца не отвечает. А там, видимо, считают по-другому…

Вот как все получилось… Кровавый причудливый непостижимый узор судьбы. Возмездие всегда приходит к тем, кто творит зло, причем приходит оно уже здесь, на земле. Это страшно и больно. Дочь Натальи Перовой вынуждена была жить для того, чтобы страдать и причинять страдания. Судьба. Провидение. Там такие сценаристы находятся…

На эту тему есть две хорошие цитаты. Из Булгакова – кирпичи просто так на голову не падают. И Гете – часть той силы, которая вечно хочет зла и вечно совершает благо.

«Благо? – Лика горько усмехнулась своим мыслям. – Ничего себе благо… Но вот насчет силы – это совершенно точно. И вся та чертовщина, которая со мной творилась, свидетельствует лишь об одном. У них свои планы и своя логика. И они не хотят, чтобы их нарушали. Мы не нарушили. Не получилось. Нам не позволили это сделать…»

Лика медленно встала с постели и принялась одеваться. Она поедет в прокуратуру и отвезет Володе Седову распечатку. А еще скажет, что обязательно напишет об этом книгу. Кого она думала обмануть макияжем и случайно подобранным париком? Марину? Так ведь не в ней дело. Их париками не обманешь. Ее выбрали из множества женщин по одной простой причине. Чаша грехов стремительно перевешивает добрые дела. И ей дали шанс, чтобы исправиться. И объяснить то, что все знают, но никто не помнит. За все приходится платить. Уже в этой жизни. Но в силах людей уменьшить счет. И это очень важно.

Лика заглянула на кухню и сказала чистящему картошку Паше:

– Отвезешь меня к Седову? Мне лучше, но за руль лучше все же не садиться.

– О чем речь! Любой каприз. Как я рад, что ты поправляешься!

…Возле подъезда, склонившись над баночкой с едой, сидел большой черный кот. Лика нагнулась, чтобы его погладить. Кот угрожающе зашипел, выпустил когти, и… исчез. На заметенной снегом дорожке осталась лишь полупустая консервная банка.