80-е годы. Тайга

Затяжные дожди прекратились, но небо по-прежнему продолжало хмуриться. Серым саваном оно опустилось на тайгу, предупреждая: погода еще не устоялась и может выкинуть любой фортель, так что лучше лишний раз в лес не соваться, а сидеть дома, пить горячий чай с рябиной. Так охотники и поступали – пока не распогодится, они занимались домашними делами или ходили на речку Хадарку рыбачить. Август – благодатное время для тайги. Хоть дело уже движется к осени и все чаще пробирает холодком, а ночи порою совсем студеными бывают, но все равно дичи в лесу хватает и реки не скованы льдом. Сахьян тоже мог бы остаться сегодня дома, нашлось бы чем заняться. Например, давно пора было сеть починить, а то из-за дыры в ней совсем скудный улов бывает. Но душа Сахьяна тосковала по лесу. Не мог он без него обходиться больше пяти дней подряд: не бродить по известным только ему дорожкам, не стрелять глухарей, не проверять ямы и капканы. Зимой – другое дело: когда сугробы наметет, тут уж не поохотишься – сиди в избе и жди оттепели. А летом без охоты – никак. На то и лето, чтобы охотиться. Накануне он загадал: если покажется на небе луна, значит, утром надо будет идти в лес.

Вечером Сахьян то и дело вглядывался в серые тучи, высматривая луну. Дождь уже не лил напропалую, сменившись густой моросью. «Ни черту кочерга, ни богу свечка», – пробурчал Сахьян, ругая погоду. Он в очередной раз вышел во двор, но опять луны не увидел. Тем не менее утихший дождь давал надежду на то, что скоро разъяснится.

– Что, Жужа, пойдем на охоту? – потрепал он уши лайки.

Собака радостно тявкнула, преданно глядя хозяину в глаза. Жужа скучала по лесу не меньше Сахьяна и была готова нестись туда в любую погоду, лишь бы гоняться за дичью, а главное – быть рядом с хозяином.

– Пойдем. А если повезет, зверя добудем – я капканы поставил, должен же кто-нибудь попасться!

Жужа подтвердила его слова радостным лаем, будто бы говоря: конечно, добудем!

Сахьяну не терпелось проверить свои ямы и капканы, к которым он не наведывался вот уже почти неделю.

В тот вечер луны Сахьян так и не увидел, что не помешало ему утром отправиться в лес. Охотник облачился в армейский плащ – непромокаемый и тяжелый, натянул высокие кирзовые сапоги, взял карабин, еды на два дня и верную Жужу.

Жены у Сахьяна не было – по молодости он семьей еще не обзавелся, поэтому никто его не провожал. В холостяцкой жизни он находил некоторые минусы, хотя и плюсов тоже хватало. Последних, пожалуй, было больше.

– Стой, Жужа! Стой! Куда ты так рванула, оголтелая! – окликнул собаку Сахьян. Он не поспевал за ее резвой прытью.

К полудню моросивший с вечера дождь прекратился, оставив после себя сырость и легкую дымку в воздухе. Лес встретил их тишиной, нарушаемой лишь шелестом листьев и редкими птичьими голосами.

– Куда ты меня ведешь? – злился охотник.

Жужа, обычно послушная, в этот раз как ужаленная летела по зарослям напролом, куда-то в сторону.

– Думаешь, там дичь? Вряд ли. Зверь здесь не ходит.

Сахьян разговаривал с собакой как с человеком и был уверен, что та все понимает.

К этой яме-ловушке, к которой они вышли, вела удобная, но очень извилистая тропинка.

– Чего тебя понесло напрямки? Могли бы пойти в обход, – ворчал Сахьян, убирая с лица налипшую паутину.

Он осторожно подошел к яме. Потревоженные еловые ветки свидетельствовали о том, что в яму кто-то угодил.

– Молодец, Жужа! – похвалил он свою питомицу.

Сахьян нетерпеливо раздвинул ветки и заглянул в яму, надеясь обнаружить в ней дичь, но вместо дичи на дне неподвижно лежал человек.

– Эй, – окликнул его охотник. – Ты меня слышишь?

Человек не подал никаких признаков жизни – ни движением, ни голосом.

Сахьян озадачился. Жив ли он, или помер, непонятно. Во всяком случае, нужно проверить. Охотник закрепил на краю ямы веревку и спустился по ней в яму.

Лежал там мужчина примерно сорока лет, одетый в грязную, но хорошую одежду, с исцарапанным, небритым лицом. Мужчина дышал. По всему следовало, что он нездешний, а точнее городской. Только городские могут так одеться, идя в тайгу, – в хорошую, но непригодную для леса одежду и сапоги – тоже хорошие, кожаные, но короткие и промокаемые.

Сахьян выбрался из ямы, чтобы соорудить подъемное устройство. Тушу зверя обычно вытаскивают, привязав веревку к его конечностям, а чтобы вытащить человека, требовалась конструкция посложнее.

– Тяжелый бугай! – посетовал Сахьян.

Угодивший в яму путник имел плотное телосложение при высоком росте, редкие для здешних мест светлые волосы, европейские черты упитанного лица. Про таких бабушка Сахьяна говорила: «Пока толстый сохнет, худой сдохнет». Эта ее присказка пришла Сахьяну на ум не случайно – еще неизвестно, сколько пролежал в яме этот крепыш, а в таких условиях, в холоде и голоде, жировая прослойка – неплохое подспорье.

– Потерпи, брат, здесь недалеко, – приговаривал он скорее для себя, чем для своей пребывавшей без сознания ноши.

Метрах в пятистах был ручеек, за ним располагалась изба Халхима, которого жители близлежащего поселка Цунай считали шаманом, поскольку тот, по их мнению, вел соответствующий образ жизни: умел врачевать, владел техникой гипноза и, как поговаривали, знался с нечистой силой. Также Халхим разбирался в травах и кореньях, как зверь, чуял запахи, видел в темноте и слышал едва различимые звуки. Он прекрасно сам себя всем обеспечивал и не зависел от других людей: охотился, рыбачил, выращивал на грядках возле избы картошку, держал козу и кур, одежду и обувь шил из звериных шкур. Люди из поселка часто обращались к нему за медицинской помощью, из-за того что фельдшерский пункт был куда дальше избушки шамана и ему они доверяли больше, чем врачам. Сельчане в знак благодарности и почтения часто приносили Халхиму дары: кто мед, кто соль привезет, кто новый нож подарит, а кто его приемному сынишке Ваньке гостинец какой-нибудь принесет.

Настоящего имени шамана никто не знал. Все его звали Халхимом, что на языке манси означало «ветер». Откуда он взялся в тайге, сколько там живет и когда родился – это никому не было известно, даже участковому Матвею. Халхим, как и полагалось добропорядочному гражданину, имел паспорт, в котором значилось, что зовут его Абрамом Львовичем Форельманом и ему семьдесят лет. Но какой он, скажите на милость, Абрам Львович? Еврей в тайге?! Это же смех на палке! Глаза у Халхима узкие, лицо круглое, как луна, черты лица плавные, как бы приплюснутые. Манси он или в крайнем случае хант. И лет ему не семьдесят, а гораздо меньше – это и медведю понятно, не только Матвею. У них в тайге люди здоровые, долгожителей немало, но чтобы в семьдесят лет таким бодрячком держаться – на целый месяц на охоту в тайгу уходить, – этого еще не бывало. Да и выглядел Халхим лет на сорок, не больше. Жил он всегда один – ни родни, даже дальней, ни жены его никто не видел. Три года тому назад он в лесу нашел мертвую зэчку и мальчонку при ней, еле живого. Пацан крепким оказался, хоть и тощим, замученным кочевой дорогой. Зэчка почти месяц с ним по тайге шаталась, от преследователей пряталась, да так усердно, что с пути сбилась. А скорее всего, пути она и вовсе не знала – шла наудачу. Пацаненка Абрам Львович взял к себе, вылечил его простуженный организм, поставил на тоненькие ножки и стал ему вместо отца. Звали мальчишку Ваней – это он сам сказал. Своей фамилии по малолетству ребенок не знал, поэтому приемный родитель записал его на свою – Форельман.

Сахьян чувствовал себя виноватым в том, что путник упал в яму – ведь это была его яма, – поэтому считал своим долгом помочь пострадавшему. На его непрофессиональный взгляд, с мужчиной ничего серьезного не случилось: руки-ноги целы, шею он не свернул, иначе бы выглядел куда хуже – а то, что он слаб и простудился, так эту хворь Халхим из него выгонит, он – знатный шаман, еще не таких хворых на ноги поднимал.

– В яме нашел. Без памяти, но дышит и горячий весь, похоже, воспаление, – сказал Сахьян шаману.

– Неси в дом, – распорядился шаман. – Ванька, помоги!

Белокурый светлоглазый малец проворно широко распахнул двери, чтобы Сахьяну было удобно внести больного в избу.

Ванька с кошачьей ловкостью прошмыгнул вперед, мигом убрал с кровати лежавшие на ней вещи.

– Вот, это под голову, – деловито протянул он набитый плевелом валик. – И одеяло.

– Не больше шести дней он в яме лежал, – доложил шаману охотник. – Я в прошлый четверг яму на зверя наладил, а сегодня – среда. Выживет. Он мужик крепкий. Выживет ведь? – Сахьян с надеждой заглянул в узкие глаза шамана.

Халхим ничего не ответил. Он оценивающе посмотрел на больного, что-то прикидывая в уме.

– Выйди, – коротко приказал он гостю, имея в виду, чтобы тот покинул закуток, в котором положили больного.

Сахьян моментально отступил в переднюю половину избы, которая служила чем-то вроде приемной. Там стояли большой кедровый стол и длинная лавка. На этот стол обычно гости выкладывали из своих объемных сумок подношения.

Сахьян уселся на самый краешек лавки и стал терпеливо ждать, когда Халхим осмотрит больного и вынесет свой вердикт.

– Где твоя яма, говоришь? – спросил шаман.

– По дороге на Большой валун. Там кабанья тропа.

– Валун, – пробормотал шаман.

– Что, выживет?

– Луна убывает. Ты, что мог, сделал, дальше – как бог даст.

– Но он все-таки…

– Ступай.

Охотник взял свой ярдам, торопливо надел шапку и направился к выходу.

В душе у него хороводили черти: если шаман не дает обнадеживающих прогнозов, значит, дело худо. Но, с другой стороны, он и не предрекал больному смерть. Может, и правда все дело в убывающей луне? Ему виднее.

Прощаясь, Сахьян бросил смущенный взгляд на стол и помялся. Ему было неловко за свой сегодняшний визит к Халхиму, за то, что создал хлопоты, и за то, что ему нечем его отблагодарить. «Надо будет непременно зайти, принести ему дичь и заодно справиться о здоровье больного», – подумал охотник.

При мысли о пострадавшем у Сахьяна по коже пробежал холодок. Он, как любой человек, живущий на природе, обладал обостренным чутьем. И это чутье ему подсказывало плохой исход дела.

Через сутки принесенный Сахьяном путник скончался. Халхим похоронил его сам, в тайге, могилу никак не обозначил. «А зачем ее обозначать, кто на нее ходить будет? – рассудил он. – Да и фамилия у покойного была такая – все равно что ее и не было вовсе!»

Из найденных при путнике документов следовало, что он – Иванов Александр Викторович, житель Прибалтики. «Эко тебя занесло, голубь!» – недобро сказал шаман. Год назад сюда приезжала прибалтийская экспедиция, но Иванова в ее составе не было. Халхим подружился с одним из ее участников – Соболевым. С ним было приятно посидеть за чаем и потолковать о жизни. Жаль, что он умер. Шаман ничуть не сомневался, что Иванов и Соболев знакомы друг с другом. И то, что Соболева больше нет в живых, он тоже знал.

– Отчего он умер? Ты потерял силу? – приставал к Халхиму сын.

– Душа у него сильно запачкалась, недовольства в ней было много, зависти. А они изнутри человека точат. Не могу я черную душу в теле удержать, если она его покинуть собралась. И очистить ее тоже не могу, надо, чтобы человек сам очистился.

– А кто он и что тут делал?

– Он городской. Хотел на Большом валуне найти клад древних племен.

– А что это за клад? – удивился мальчик.

– Помнишь Сергея Арсентьевича, что гостил у нас прошлым летом? Он изучал жизнь язычников и места их жертвенников. Его бумаги почему-то оказались у Иванова. Когда подрастешь, почитаешь, если интересно, – Халхим протянул сыну пухлую картонную папку-скоросшиватель.

У Ваньки загорелись глаза. Он обожал все таинственное, но читал пока еще плохо, поэтому только листал записи Соболева и разглядывал редкие рисунки и фотографии. Интерес быстро прошел, мальчик забросил куда-то папку и забыл о ней. Лет через пять, когда Ванька случайно на нее наткнулся, он отнесся к бумагам иначе – уже осознанно. Ванька понимал не все из того, что писал Соболев: где-то его почерк был неразборчивым, где-то встречались неизвестные ему слова, а кое-где недоставало страниц; он приставал с вопросами к отцу. В конце концов Ванька выяснил, что в разных концах Евразии, в ореолах миграции народов финно-угорской группы, существует четыре энергетически сильных места. В этих местах у древних язычников были капища и там же – требища, куда они приносили подношения богам. На капищах помещался диск в виде солнца, когда-то бывший щитом, – точно такой же, как у них, на Большом валуне, только золотой.

– Почему на Большом валуне солнце не золотое, а каменное? – задал Ванька вопрос отцу.

– Было когда-то золотым, пока кто-то не прибрал его к рукам.

– А клад? Клад на Большом валуне есть?

– Нет.

– Ты проверял? В бумагах написано, что дары богам оставляли на расстоянии длины копья со стороны восхода.

– Я не проверял – и так знаю.

Ванька на Большом валуне жертвенник искать не стал – раз отец сказал – нет, значит, там его нету. Но к таежному холму мальчик стал относиться с еще большим трепетом, чем прежде. До этого он знал от отца, что Большой валун – святое место, дающее ему силу, но ничего не слышал о древних племенах и о Золотом Солнце.

– Вот, еще возьми, – протянул Халхим Ваньке маленькое солнце из кедра – копию того, что находилось на Большом валуне. – Этот амулет я подарил Соболеву, а теперь он ко мне вернулся.

Мальчик взял амулет и провел пальцем по его рельефным линиям: по крутому лбу, большим глазам, которые, казалось, смотрели прямо на него, по плотно сжатым губам и словно разбросанным в стороны волосам – широким лучам. Подарок Ваньке понравился, но вызвал тревогу: мальчик догадался, почему амулет вернулся к отцу.

– А я не умру, как Соболев? – спросил Ванька.

– Нет. Ты будешь жить долго, – твердо сказал шаман.