Конец XIX — начало XX в. были отмечены быстрым увеличением численности населения Российской империи. За период с 1897 г. (когда была проведена первая всероссийская перепись) по 1913 г. оно возросло на 1/3, приблизительно с 126,6 млн. человек (без Финляндии) до 166,7 млн. человек. Такой значительный рост был достигнут за счет высокого уровня рождаемости (в 1909–1913 гг. на тысячу населения приходилось 44 родившихся) и снижения смертности (с 35,4 умерших на тысячу человек в 1880-е гг. до 30,2 в 1900-е гг.). Впрочем, смертность в России по-прежнему была существенно выше, чем в наиболее экономически благополучных странах. Так, в Дании в начале XX в. на тысячу человек приходилось 12,9 умерших, в Норвегии — 13,5, в Голландии — 13,6. Соответственно ожидаемая средняя продолжительность жизни населения России была невелика — 32,4 года для мужчин и 34,5 года для женщин.

Основная масса населения страны (более 3/4) проживала на территории Европейской России. Однако и здесь его плотность была невысока (28,8 жителя на квадратную версту). Как известно, Российская империя являла собой многонациональное государство. На его территории к началу XX в. проживало более 200 народов, говоривших на 146 языках и наречиях. Русские (великороссы) составляли 47,8 % населения страны, украинцы (малороссы) — 19 %, белорусы — 6,1 %. Весьма пестрой была и конфессиональная карта Российской империи. 76 % населения исповедовали православие, 11,9 % — ислам, 3,1 % — иудаизм, 2 % — различные течения протестантизма, 1,2 % — католичество, а остальные — буддизм, шаманизм и пр.

Ускоренное движение страны по пути индустриализации сопровождалось быстрым ростом численности городского населения, хотя его удельный вес был по-прежнему невелик. В 1913 г. в городах проживало 15 % населения империи.

Социальная структура российского общества отражала еще не завершившийся процесс индустриализации страны. Многоукладный характер экономики обусловливал обилие социальных слоев и групп, большое количество лиц с временным социальным статусом.

Самым многочисленным классом по-прежнему оставалось крестьянство. В состав зажиточных верхов деревни входили как представители непроизводительного капитала (лавочники, ростовщики и пр.), так и представители собственно аграрного капитализма. Немалую долю населения российской деревни составляли пауперы. Вместе с тем продолжала увеличиваться в абсолютных размерах и численность середняков. Полярные социальные группы в деревне в полной мере еще не оформились.

Как уже отмечалось, жизненный уровень основной массы крестьян был весьма невысок. Средний душевой доход от сельского хозяйства равнялся в 1901 г. 30 руб. в год. В 1913 г. он несколько возрос, составив примерно 43 руб. При этом налогов (с души) крестьяне уплачивали в 1901 г. на сумму около 9 руб., а в 1913 г. — примерно 10 руб. Впрочем, источником доходов для многих крестьян являлось не только сельское хозяйство. В Нечерноземье, где почва была малоплодородна и где в силу климатических условий крестьяне в течение 6–8 месяцев в году не могли заниматься сельским трудом, развивались кустарные промыслы. В местностях, примыкавших к большим городам, являвшим собой крупные рынки сбыта на изготовленные кустарным способом изделия, доходы от промыслов составляли до 76 % крестьянского бюджета (в Московской губернии). О том, что положение крестьян, несмотря на проблемы аграрного развития страны, постепенно улучшалось, свидетельствовало неуклонное увеличение размеров крестьянских вкладов в сберегательные кассы.

Быстрый рост российской индустрии в конце XIX — начале XX в. сопровождался ростом численности рабочего класса. Если в 1880-1890-е гг. фабрично-заводских, горных и железнодорожных рабочих в стране насчитывалось 1,5 млн чел., то в 1913 г. — уже 4,2 млн. Состав рабочего класса России был весьма неоднороден. В строительстве, на водном транспорте и т. п. трудилось немало недавних выходцев из деревни. В крупной промышленности преобладали потомственные рабочие. В целом связь рабочих с сельским хозяйством неуклонно ослабевала И все же, например, среди поступивших на работу на предприятия металлургической промышленности в 1906–1913 гг. 22,6 % имели земельные участки.

Средняя годовая оплата труда в промышленности в 1910–1913 гг. составила 264 руб. При этом металлисты, металлурги могли получать 600 рублей и более. Оплата же труда, например, текстильщиков была существенно ниже — 215 руб. На железнодорожном транспорте машинисты получали до 1000 руб. и более. В целом доля высококвалифицированных и высокооплачиваемых рабочих (с заработком свыше 700 руб.) была невелика (2–4 % общего числа занятых в фабрично-заводской промышленности).

Продолжительность рабочего дня на рубеже XIX–XX вв. постепенно сокращалась. На фабриках и заводах к 1905 г. она равнялась в среднем 10,2 часа, а к 1913 г. — 9,9 часа. При этом, однако, интенсификация труда имела тенденцию к повышению: в предвоенные годы увеличивалось число станков, обслуживавшихся одним рабочим, ускорялся их ход и т. п. На мелких предприятиях (с числом занятых от 2 до 15 человек) трудовой день составлял 11–12 часов и более.

Основная масса фабрично-заводских рабочих концентрировалась в немногих промышленных центрах, которые одновременно являлись и политическими центрами империи. В 1910–1912 гг. рабочие составляли в Петербурге и Москве 42–43 % общей численности самодеятельного населения обеих столиц. Сосредоточение значительных масс фабрично-заводского люда в жизненно важных центрах империи превращало рабочих в силу, имевшую возможность оказывать существенное воздействие на ситуацию, складывавшуюся в стране в целом.

На рубеже столетий положение первого сословия империи по-прежнему занимало дворянство, сохранившее свой привилегированный статус. К концу XIX в. в России насчитывалось примерно 1,2 млн. человек потомственных и около 0,6 млн. человек личных дворян. Социальный облик первого сословия постепенно менялся. Площадь помещичьего землевладения, традиционно являвшегося основой материального благополучия российского дворянства, неуклонно уменьшалась. Удельный вес помещиков в общей массе дворян сокращался и равнялся 56 % в 1877 г., 40 % в 1895 г. и 30 % в 1905 г. При этом увеличивался процент мелкопоместных имений (размером менее 100 десятин). В 1905 г. их было около 60 тыс. (почти 50 % общего числа имений), причем примерно 33 тыс. мелкопоместных дворян владели земельными участками площадью менее 20 десятин. По существу, эти лица помещиками уже не являлись. «Положение их, — отмечалось в одном правительственном документе, — весьма тяжелое. Фактически существуя при тех же условиях, что и крестьяне, они, однако, не имеют какого-либо административного устройства и лишены даже тех преимуществ, которыми пользуется сельское население в виде помощи на обсеменение или пособие в трудные годы неурожая. Экономически многие из них беднее крестьян, но тем не менее и земства, и администрация отказывают им в помощи, обращая их к дворянским сословным органам. Дворянские же общества помочь им не могут».

Для многих беспоместных дворян единственным источником дохода становилась государственная служба. Дворянский же земельный фонд концентрировался в руках немногочисленных владельцев крупных и крупнейших имений (свыше 500 десятин), на которые в 1905 г. приходилось 83 % общей площади земель, принадлежавших помещикам. Экономическая дифференциация в дворянской среде заявляла о себе все громче. Некоторые представители высшего сословия активно включались в предпринимательскую деятельность. Так, наиболее богатые помещики являлись сплошь и рядом владельцами заводов (главным образом, горных, а также по переработке сельскохозяйственной продукции).

Быстрая капиталистическая эволюция народного хозяйства превратила буржуазию в наиболее мощный в экономическом отношении класс российского общества. Слой средних предпринимателей при этом был весьма тонок, а сама капиталистическая элита — немногочисленна. К началу Первой мировой войны годовой доход от различных видов предпринимательской деятельности на сумму свыше 10 тыс. руб. получало 35–40 тыс. человек (с членами семей — 250300 тыс. человек).

Начиная с середины 1890-х гг. облик российской деловой элиты претерпевает заметные изменения. По наблюдениям современного исследователя, «традиционный буржуа — купец хотя и сохранил позиции в верхнем эшелоне класса, но ему все чаще приходилось содействовать и сотрудничать с теми, кто не прошел длительный процесс исторического развития на основе постепенного накопления капитала и последовательного расширения единолично-семейного дела». Так, «мощно и напористо утверждали себя дельцы, которые не были «обременены» ни солидными личными капиталами, ни семейными предпринимательскими традициями. Деловая хватка и умелое манипулирование фиктивным капиталом довольно быстро превращало их в действительных хозяев, возглавлявших ведущие монополистические объединения и принимавших важнейшие экономические решения».

И в начале XX в. в составе российской буржуазии торговые элементы преобладали над промышленными. Сама предпринимательская элита страны была весьма неоднородна. На роль лидеров российского делового мира успешно претендовала московская буржуазия, представители которой накопили свои капиталы преимущественно в сфере легкой промышленности и торговли. Они являлись потомственными предпринимателями (например, Рябушинские, Морозовы, Мамонтовы и пр.), владельцами крупных семейных фирм, постепенно превращавшихся с конца XIX в. в акционерные общества с узким кругом участников (паевые товарищества). Петербургская же промышленная буржуазия, оперировавшая главным образом в сфере тяжелой индустрии, включала в свой состав много выходцев из среды чиновничества, технической интеллигенции и т. п. Эти представители делового мира были теснейшим образом связаны с царской бюрократией.

Несмотря на всю экономическую мощь российской буржуазии, ее положение в обществе было весьма непростым. Прагматизм, расчетливость, индивидуализм — эти и другие черты, присущие предпринимателю, не соответствовали национальной традиции, формировавшейся под влиянием православия, и с трудом приживались на русской почве. «Деловые люди» как таковые не являлись в общественном сознании героями, примерами для подражания. Это было характерно и для сознания вполне европеизированных слоев, культура которых внешне ничуть не напоминала традиционную. Не случайно один из видных представителей делового мира Москвы начала XX в. П. А. Бурышкин отмечал в своих воспоминаниях, что «и в дворянстве, и в чиновничестве, и в кругах интеллигенции, как правой, так и левой, отношение к «толстосумам» было, в общем, малодружелюбным, насмешливым и немного «свысока», и в России «не было того культа» богатых людей, который наблюдается в западных странах».

Характеризуя российское общество рассматриваемого времени в целом, необходимо отметить одну его существенную особенность. К началу XX в. отнюдь не был изжит порожденный петровскими реформами раскол, раскол единой прежде русской цивилизации на две — «цивилизацию» европеизированных образованных слоев и «цивилизацию» слабо затронутых просвещением низов, прежде всего многомиллионного крестьянства. «Мир господствующих привилегированных классов, — писал Н. А. Бердяев, — …их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык был совершенно чужд народу — крестьянству, воспринимался как мир другой расы, иностранцев». Скажем, представления о собственности у дворян не совпадали с таковыми у крестьян (с точки зрения последних, собственностью мог быть лишь такой объект, который является продуктом человеческого труда, а значит, например, лес, выросший «сам по себе», принадлежать кому-либо не может, он для всех). Последствия цивилизационного раскола России весьма громко заявили о себе в начале XX столетия.