Глава 7
Никто не любит увядшие цветы

Клаас ступил за порог, и перед ним открылась картина, от которой в жилах стыла кровь. Неожиданно большое подземелье было освещено несколькими масляными лампами. Их неверный, дрожащий свет вырывал из темноты покрытые темной плесенью стены и пол, каменная крошка которого плотно перемешалась с чем-то темным и маслянистым. Клаас не сразу понял, что это была засохшая кровь. На приподнятом камне лежал связанный по рукам и ногам человек и корчился от боли. Кричать он не мог, его рот был плотно заткнут грязной тряпкой. Только сдавленные стоны разрывали тишину. Рядом полусидел-полулежал второй. В глазах его застыли ужас и обреченность. Он ждал своей очереди.

Внимательно посмотрев на первого пленника, Клаас понял, какую чудовищную пытку применяет его истязатель. Он уже слышал об этом нововведении. Инквизиторы отказались от цепей, стали привязывать еретиков кожаными ремнями. Ждали, пока жертва разотрет руки и ноги в кровь, потом снимали ремни, замачивали их в уксусе. Затем мучителям оставалось только заново привязать ими пленника. Пропитанные кислотой ремни медленно разъедали израненную кожу, мускулы и жилы. Невыносимые терзания зачастую сводили жертву с ума. Невероятным усилием воли Эльке отвел глаза от извивавшегося в бессильных попытках прекратить свои страдания бедняги. Не ошибались те, кто говорил, что Фурнье был земным воплощением дьявола. Клаас вспомнил слова Белибаста. Катарский проповедник был прав. Этот мир не мог быть творением Бога. Такое мог создать только Князь Тьмы, повелитель кошмаров и ужаса, обрекший последовавшие за ним души на вечное страдание. И епископ был его верным служителем.

– Антуан – настоящий артист, – похвалил своего пыточных дел мастера Фурнье, – просто и эффективно. Ни разу не было, чтобы еретик попал в его руки и не раскаялся в своих грехах.

– Это – еретики?

– Не совсем, – глядя на Клааса прямым, изучающим взглядом ответил Фурнье.

– Тогда в чем их вина?

– В том, что они собирались убить посланника Его Святейшества, папы Иоанна XXII.

– Посланника папы? – Клаас вопросительно посмотрел на Фурнье, смутная догадка забрезжила в его мозгу.

– Мы невиновны, мессир, отпустите нас! Клянусь всем святым, что мы невиновны, это ошибка! – закричал прерывающимся от ужаса голосом второй пленник.

– Ошибка, говоришь, Жан, так ведь тебя зовут? – медленно произнес Фурнье. – Значит, твой приятель ошибался!

– Он уже не понимал, что говорил, – неуверенным голосом произнес тот, кого назвали Жаном, всхлипывая.

– Не понимал, – почти одобрительно сказал Фурнье, – ну что ж, иногда так бывает, что люди рассказывают неизвестно что, не правда ли, Антуан?

Тот усмехнулся и придвинулся к своей жертве. Сидящий мужчина скрючился, словно пытаясь укрыться от надвигающейся опасности.

– Вы правы, ему надо немного поразмыслить, мессир, а мы можем ему помочь. Наш долг – помогать ближнему!

С этими словами палач отошел от пленника и направился к пыточному столу, на котором были разложены инструменты. Антуан любовно провел по ним рукой и задумался на миг. Он напоминал художника, выбирающего краски и кисти для будущего шедевра. Наконец, слегка задумавшись, он улыбнулся. От этой улыбки пленник застонал от ужаса. Клаас почувствовал, как по спине заструился холодный пот. Фурнье наблюдал за всем отрешенно. Этот ад на земле стал повседневностью для епископа. Палач подошел к Жану, наклонился и проверил, насколько прочно он привязан. Потом взял свечу, резким рывком повернул голову своей жертвы в сторону и наклонил свечу. Жан застонал, но этот стон быстро сменился отчаянным воплем, когда горячий воск тонкой струйкой полился в ушное отверстие. Несчастный задергался, но его движения только усиливали боль.

– Прекратите! – не выдержал Клаас.

– Для шпиона у тебя слишком деликатная натура! – поджал губы Фурнье, но сделал палачу знак остановиться.

– Возможно, – парировал Эльке, – но я не вижу никакой связи между пытками этих несчастных и нашим разговором.

– Если ты не видишь связи, то это вовсе не значит, что ее не существует.

– Оставим эту бесполезную риторику, ваше преосвященство!

Клаас чувствовал, что он ни в коем случае не должен показывать ни собственного страха, ни собственной слабости. У него возникло твердое убеждение, что этот спектакль был устроен с единственной целью: запугать его.

– Не настолько она бесполезная, как тебе кажется, – улыбнулся Фурнье.

– Тогда докажите мне ее необходимость! – с вызовом произнес Клаас.

Епископ подошел к извивающемуся в бессильных попытках освободиться второму пленнику. Схватил его за волосы и слегка приподнял:

– Посмотри на него внимательно. Перед тобой всего лишь навсего твоя собственная смерть.

– Моя смерть?! – воскликнул Эльке.

– Эти люди были посланы твоим приятелем, кардиналом Трэве, чтобы убить тебя…

Вензалинов жил на окраине Белозерска в двухэтажном, старинной постройки деревянном доме с удивительной красоты кружевными наличниками. На ее звонок хозяин дома отозвался не сразу. Только через пять минут, когда уже собиралась уходить, Кася услышала торопливые шаги, и обитая коричневым дерматином железная дверь распахнулась.

– Вы к кому? – удивленно спросил бывший директор школы, непонимающе таращась на незваную гостью.

– К вам, Яков Александрович, – как можно увереннее ответила Кася.

– Мне кажется, мы не знакомы, или я ошибаюсь? – приподнял брови Вензалинов.

– Нет, не ошибаетесь, Яков Александрович, – подтвердила Кася и, не давая ему вставить слова, продолжила: – Я представляю интересы вашей внучки, Олеси Стрельцовой. Я не знаю, в курсе вы или нет, но Олеся на данный момент осталась совершенно одна, и я подумала, что необходимо поставить вас в известность…

Кася продолжала объяснять цель своего прихода, исподтишка рассматривая открывшего ей человека. Первое впечатление было самым банальным. Средних лет мужчина с изрядно поредевшими волосами, тонкой сеточкой морщин, ореховыми глазами и бледным лицом затворника. Он слушал ее с явным неудовольствием, но природная сдержанность или воспитание не позволяли ему, по всей видимости, сразу выставить ее за дверь. На ее сообщение о бедственном положении Олеси мужчина никак не отреагировал.

– Я могу пройти? – не давая ему опомниться, произнесла Кася.

Она решила действовать напористо. Поняв, что так просто от настойчивой гостьи не отделаться, Вензалинов с видимой неохотой пригласил ее к себе. Кася прошла вслед за хозяином по узкому коридору и оказалась в сумрачной гостиной. Большая, метров сорок, комната была обставлена просто: несколько высоких забитых книгами шкафов, старинный круглый стол с несколькими стульями и изрядно потрепанная мягкая мебель. Только украшенный голубыми изразцами старинный камин выделялся на фоне этой более чем скромной обстановки.

Пока она оглядывалась, Вензалинов вздохнул и без всяких обиняков сказал:

– Итак, насколько я понял, вы пришли хлопотать за Олесю. – Она попыталась было продолжить свою речь, но он ее остановил одним властным движением руки: – Я все прекрасно понял, можете не продолжать, барышня, только мне не ясно, какое отношение вся эта история имеет ко мне?

Кася остолбенела.

– Как – какое отношение?! – только и выговорила она.

– Вот так, – совершенно равнодушным голосом продолжил хозяин дома, – девочка осталась одна, но, насколько мне известно, существуют различные органы опеки, детские дома, интернаты, приемные семьи, наконец. Я-то тут при чем?

– Вы же ее дедушка!

– Согласно документам – да, но только согласно документам, – возразил ей Вензалинов, – в остальном мы совершенно чужие люди. Кроме того, я на пенсии, ресурсы мои ограничены, поэтому я абсолютно не вижу, каким образом могу помочь моей так называемой внучке.

Он говорил без всякой злобы, словно объяснял непонятливому ученику простую и всем известную истину.

– Так получилось, что я в курсе того, что случилось, – сменила тон на более проникновенный решившая пойти ва-банк Кася, – но никакой вины Олеси в вашем конфликте с дочерью нет!

– Конфликте с дочерью, – вздохнул Вензалинов, – что вы знаете об этом? Если бы я был менее воспитанным, я бы поинтересовался, какое право вы имеете говорить на эту тему? Но, впрочем, вы думаете, что защищаете добро, свои принципы и прочую чепуху, поэтому оставим этот разговор… Юля, к сожалению, предпочла закопать свой талант на хуторе Стрельцовых, и так как она была совершеннолетней, никакой возможности остановить это безумие у меня не было. Поэтому говорить о моих отношениях с дочерью, как о простом конфликте, смысла не имеет. Мы просто стали чужими людьми…

– Я видела Юлины картины, они потрясающие! – Кася перевела разговор на другую тему.

– Моя дочь была удивительно талантлива, даже нет, не просто талантлива, гениальна! – Впервые в бесстрастном голосе Вензалинова послышались человеческие нотки.

Кася, поняв, что наконец пробила брешь в бронезащите хозяина дома, подхватила:

– Я читала письма ее учителя из Строгановского, он тоже считал, что она гениальна. Вы хотели бы познакомиться с ними? У меня копии в планшете.

– Не откажусь, – уже вполне заинтересованно заявил Яков Александрович.

Кася нашла нужный документ и, достаточно увеличив, протянула I Pad хозяину дома. Тот внимательно прочитал:

– Значит, Юлины картины заинтересовали даже владельца лондонской галереи, – задумчиво произнес он.

– Похоже, что да.

– Где они сейчас?

– Картины?

– Конечно, – подтвердил бывший директор школы.

– В надежном месте, – уклончиво ответила Кася.

– Насколько я осведомлен, я имею право претендовать на наследство Юли как ее ближайший родственник.

Кася слегка опешила. Она не рассматривала ситуацию с такой точки зрения.

– Наследницей является Олеся, – как можно тверже заявила она.

– В таком случае я подумаю о том, чтобы стать опекуном внучки. Насколько я понимаю, вы пришли именно за этим, – с оттенком издевки произнес он.

Касе ничего не оставалось, как только признать свое поражение. Вензалинова интересовали картины, а не собственная внучка. Впрочем, чтобы завладеть ими, он был готов согласиться и на участие в судьбе внучки. Кася представила себе реакцию Олеси, и у нее засосало под ложечкой. Но так просто сдаваться она не собиралась.

– Конечно, – решила схитрить она, – больше всего меня интересует будущее Олеси.

– И было бы несправедливо оставлять ребенка с совершенно чужими людьми, этими Петуховыми.

Осведомленность Вензалинова удивила Касю. Насколько она помнила, про семью, приютившую Олесю, она ничего не говорила. Значит, бывший директор школы был гораздо осведомленнее, чем старался казаться.

Тем временем явно расположившийся к своей гостье Вензалинов неожиданно предложил:

– А не выпить ли нам чаю?

– Давайте, – согласилась Кася.

За чаем Вензалинов разговорился:

– Если бы вы знали, милая девушка, сколько труда и надежд я вложил в мою дочь, вы бы поняли все разочарование, горечь и боль, которую она мне причинила!

Итак, она уже стала «милой девушкой», отметила про себя Кася. Бывшему директору школы действительно позарез понадобились картины. Как еще объяснить подобную перемену отношения? Похоже, что он решил выручить за картины кругленькую сумму. Вензалинов стал ей по-настоящему противен. Теперь она лучше понимала неприязнь Олеси и побег Юли из родительского дома. От такого папаши она сама бы на край света сбежала!

– Но, что поделаешь, я ее простил, отцовская любовь, хотя любой на моем месте проклял бы! – Взгляд его ореховых глаз посуровел, и лицо окаменело.

«За что он так ненавидит собственную дочь?» – пронеслось в Касиной голове, и ей почему-то стало не по себе.

– Бедная моя доченька! – тем временем сменил регистр Яков Александрович, – для меня ее потеря была величайшей утратой! Но что поделаешь, так уж у них, у Ельцовых, на роду написано. Я не верил, но приходится мириться с родовым проклятием.

«Час от часу не легче!» – ругнулась про себя Кася. Единственное, что пришло в голову: а в своем ли уме ее собеседник? Она уже начала уставать от всей этой чепухи про заклятое сокровище, сгоревший синим пламенем старый город, а теперь про проклятое семейство. Если так и дальше пойдет, то скоро экзорцистов вызывать придется! Но вслух она заинтересованно произнесла:

– Неужели, а мне никто об этом не рассказывал!

– Так и никто? – удивился Вензалинов.

– Никто, – подтвердила она.

– Пойдемте со мной. – И он проводил ее в соседнюю с гостиной комнату, в которой две стены от пола до потолка занимали картины. С непривычки у нее зарябило в глазах. Но постепенно она привыкла и уже с изумлением рассматривала картины. По ним можно было проследить, как взрослела Юля, как неуверенные наброски, ученические эскизы сменились полноценными картинами, в которых сразу чувствовалась рука мастера. Только темы картин были более привычными: натюрморты, портреты близких, городские пейзажи, зарисовки природы. Хотя стиль был уже оригинальным, в нем остались легкость и яркость с каким-то особым налетом меланхолии. Кася даже объяснить все это не могла, она просто чувствовала трогающую сердце грусть. Странно, подумала она про себя, но этой печали она не видела в картинах на стенах деревенского дома Стрельцовых. В них был взрыв ярости, накал трагедии, ожидание какого-то безумного счастья, но не было безнадежности.

Полная странных чувств, она обернулась к противоположной стене. Между книжными шкафами и вперемешку с гравюрами, изображающими пляску смерти, расположилось несколько икон без традиционных окладов. Соседство было несколько неожиданным.

– А это тоже она? – обернулась Кася к Вензалинову, указывая на иконы.

– Вот эти две принадлежат кисти Юли, а остальные четыре были написаны ее дедом, отцом моей жены, Ефимом Ельцовым. Вы знаете, ведь моя жена была родом из семьи потомственных иконописцев.

– Иконописцев?! – удивилась Кася. – Вот откуда эти странные мотивы и необычная для современной живописи техника письма.

– Вот именно. В свое время они славились своим мастерством.

– И гравюры пляски смерти – это тоже они?

– Нет, это мое личное увлечение. – Прочитав в Касиных глазах недоумение, отец Юли добавил: – Вам это кажется странным, не правда ли?

– Это нормальная реакция, согласитесь.

– Нет, не соглашусь. Для вас смерть – это нечто страшное, конец, а для меня – всего лишь начало.

– Освобождение души от власти материи? – произнесла Кася медленно. – Это вы заинтересовали вашу дочь учением катаров?

– А вы в курсе? – напрягся Вензалинов.

– Того, что триптих посвящен эпопее катаров, конечно. Об этом в своих письмах говорит Муромский, – пояснила она.

– А, понятно, – с видимым облегчением произнес бывший директор школы и пустился в объяснения. – Когда-то мне понравилась идея, что вся эта материя, слабая плоть, пожирающая нас природа, весь этот мир – от дьявола. Тогда многое становится понятным и объяснимым. Ведь иначе как понять все уродство, все безобразие мира?

– Дьявол не мог создать ничего хорошего, он просто создал бледное подобие Божественного творения, – вздохнула Кася, – это я уже читала…

– Вот-вот, враг рода человеческого ничего постоянного, добротного создать не смог, поэтому все окружающее нас – химера. Поэтому, согласитесь, катары, богомилы и другие правы, когда говорят, что даже Христос никак не мог родиться, как рождаются все дети, и Рождество – всего лишь маскарад. Он всего лишь сошел с неба в город Капернаум в 15-й год правления Тиберия…

– И семейное проклятие связано каким-то образом с занятиями иконописью?

– И да, и нет, но оно связано с первым иконописцем в роду Ельцовых – Фомой и эпидемией чумы… – В этот момент взгляд Вензалинова упал на большие настенные часы, и он торопливо добавил: – Но, впрочем, это всего лишь старинная легенда, и в данный момент ни времени, ни желания о ней говорить у меня нет…

Кася поняла, что надо уходить. Хозяин дома явно кого-то ждал. Она поблагодарила и ретировалась. Но, выйдя из дома, незаметно оглянулась. Занавеска на одном из окон Вензалинова дрогнула. Он явно наблюдал за ней. Поэтому, не долго думая, она завернула за угол соседнего дома и остановилась. Ей очень уж хотелось посмотреть на гостя Якова Александровича. Место для наблюдения она выбрала идеальное: ее не было видно ни из окон квартиры, ни с дороги, ведущей к дому. Ожидание оказалось недолгим. Уже через десять минут мимо нее уверенным шагом хорошо знающего окрестности человека прошел Кристофер Ланг. Кася замерла и постаралась слиться со стеной. Но Крис явно торопился и ничего подозрительного не заметил. Она с облегчением вздохнула и только потом задала себе вопрос: «А что, собственно, забыл археолог у Вензалинова?» Ответа на этот вопрос у нее не было…

«День сюрпризов», – думала Кася, пробираясь задворками к основной магистрали. Из предосторожности она возвращалась окольными путями. В конце концов, откуда знать, может, Вензалинов продолжал наблюдать за дорогой? У нее сложилось мнение, что отец Юли знает гораздо больше, чем говорит, поэтому диалог с ним надо было продолжить вопреки всему. Пока она узнала от него слишком мало. А если он подумает, что она за ним следит, то вообще откажется от дальнейшего общения. На такой риск пойти она не могла. Разговор с Вензалиновым оказался гораздо менее продуктивным, чем она ожидала. Оказавшись недалеко от гостиницы, Кася набрала номер Кирилла.

– Тебе пригодился материал, который я прислал?

– Спасибо большое, ты мне очень помог!

– Это навело тебя на какие-то мысли?

– Пока не знаю, но думаю, ты прав: искать надо в этом направлении. Я теперь просто уверена, что все каким-то образом связано с этими картинами. Сегодня я получила этому подтверждение.

Кася кратко описала свой визит к Вензалинову.

– Ты говоришь, что единственное, что заинтересовало старика, это дальнейшая судьба картин? Знаешь, пришло время справиться у экспертов об их настоящей ценности. Я сейчас найду координаты этого Юлиного учителя и узнаю номер его мобильника. Тебе останется только позвонить.

– А как я объясню, каким образом у меня оказался его номер? Кстати, Вензалинов похож на кого угодно, но только не на старика. Ему от силы лет пятьдесят пять – шестьдесят. И на пенсию он, похоже, вышел раньше положенного срока, может, работал на Крайнем Севере…

– Это в принципе объяснимо – Юле Стрельцовой было около тридцати. Что касается звонка Муромскому, то он тебя и спрашивать не будет. С таким количеством друзей и связей, как у него, задумываться на тему, где ты взяла его номер, он не станет. Ты, главное, сразу начни говорить о Юле и ее картинах. И про то, откуда у тебя его номер, он сразу и забудет.

– Хорошо, попробую, и, кстати, Юлю историей катаров заинтересовал, по всей видимости, отец. И еще одно: Вензалинов меня выставил за дверь, потому что явно ожидал кого-то.

– Зная тебя, думаю, что ты подождала его визитера в укромном месте.

– Правильно, – усмехнулась Кася.

– Еще бы, опыт – сын ошибок трудных! – с притворным вздохом произнес Кирилл. – Ну, говори, кто этот загадочный посетитель.

– Крис!

– Час от часу не легче! Они на каком языке, интересно, общались, – жестов?

– Яков Александрович был учителем английского языка.

– Понятно… – протянул Кирилл.

– А вот о чем они говорили, – это другой вопрос.

– А ты спроси Криса, знает ли он Вензалинова, а дальше действуй по обстоятельствам. Это у тебя обычно отлично получается!

После разговора с Кириллом Кася посмотрела на часы. Было около двух часов дня. Она решила сначала перекусить. После еды, покрутившись с полчаса по городу и поразмышляв относительно своих следующих действий, она набрала номер Криса:

– У тебя есть что-то новенькое? – с места в карьер поинтересовался тот, не тратя времени на приличия.

– Есть, – подтвердила девушка.

– Ты сегодня заедешь к Олесе?

– Да.

– Можешь завернуть к нам?

– Конечно, – пообещала Кася, – если Игорь согласится. А ты, случайно, в город не едешь?

– А что я там забыл? – вполне искренне удивился тот. Если бы Кася полтора часа назад собственными глазами не видела Криса, направляющегося к Вензалинову, она бы приняла этот ответ за чистую правду.

– Хорошо, тогда я к вам заверну, а от вас до деревни не так далеко.

– Договорились…

В лагере археологов ее удивила непривычная тишина. Трагическая смерть Волынского продолжала висеть черной тенью над лагерем. Лица людей были напряженными, каждый старался показать, что занимается какими-то важными делами, но обычной веселой суеты как не бывало. «Да они подозревают друг друга!» – промелькнуло в Касиной голове. Как она не подумала об этом?! Конечно, Борис Стрельцов был арестован, но обвинение ему пока не предъявили. И археологи справедливо сомневались в его виновности…

– Как атмосфера, Крис?

– Сама видишь – хуже придумать сложно! – с горечью отозвался тот.

– Вижу.

– Ну, что у тебя новенького?

Кася коротко рассказала о найденных письмах Юлиного учителя, разговоре с Шумилиным и посещении Вензалинова, внимательно наблюдая за реакцией Криса. Тот слушал внимательно, но никакого особого блеска в его глазах, пока она говорила о Вензалинове, она не заметила.

– А ты, кстати, знаком с ним?

– С кем? С Юлиным отцом? Видел пару раз, – пожал тот плечами.

– Странный персонаж, не правда ли? – сделала она пробный шаг.

– Неординарный, – согласился тот.

– Кстати, это он рассказал Юле о катарской ереси, иначе откуда бы в ее картинах взялись такие странные мотивы? Все эти идеи о двойственности мира и прочее…

– Они у тебя не вызывают симпатии, катары, насколько я заметил?

– Об этом я не задумывалась, – честно призналась его собеседница.

– Тогда вопрос на засыпку: что такое ересь?

Кася осторожно, пытаясь не попасть впросак, ответила:

– В обычной речи – нечто вздорное, неумное, ерунда, одним словом. А в религиозном смысле – что-то, не вписывающееся в официальный канон.

– Вот именно, в официальный канон, а поэтому и глупое, идиотское!

– Я не это хотела сказать, – попыталась было защититься Кася, в общем и целом не пылавшая горячей любовью к церковной догматике.

Но Криса было уже не остановить.

– В таком случае получается, церковные каноны – идеально правильные и никаких противоречий в них не наблюдается.

Кася хмыкнула, вспомнив свое первое посещение урока закона божьего или катехизиса в одной из частных католических школ, в которую ее занесло в возрасте двенадцати лет. Уроки эти обязательными не были, но Касина лучшая подружка Жюстина не пропускала ни одного и уговорила Касю попробовать. Это было ее первое знакомство с церковной догмой. Конечно, она и раньше читала популярное изложение Библии. Однако никакой разницы между библейскими историями и, например, греческими и египетскими мифами она не видела и поразилась, что кто-то может вполне серьезно рассказывать о Ноевом ковчеге как о реально случившейся истории. Никогда не лезшая за словом в карман, Кася заявила, что, конечно, если пальма первенства и принадлежит Богу, создавшему мир за семь дней, то второе место можно присудить Ною, ухитрившемуся засунуть в свое суденышко пару миллионов известных науке животных. А если учитывать, что каждой твари было по паре, то можно представить себе этакий небольшой плавающий континент. Учительница катехизиса, мадам Бертран, на замечание Каси отреагировала спокойно, пояснила, что все нужно понимать в смысле символическом, а не прямом и так далее и тому подобное. Но в перерыве подозвала к себе девочку и вежливо дала понять, что уроки закона божьего совершенно не нуждаются в ее, Касином, присутствии. Кася намек поняла, и на этом ее знакомство с катехизисом закончилось.

Крис ее хмыканье понял правильно:

– То есть в истинности традиционных канонов ты, как и я, сомневаешься.

– Вся проблема в том, что я сомневаюсь в истинности любых канонов, а не только официальных, – честно призналась в собственном скептицизме Кася.

– Хорошо, вернемся к нашей ереси. Вообще-то само слово «ересь» происходит от греческого слова «эресис», что обозначает просто-напросто выбор. И еретиками были обычные верующие, ищущие правду в расхожих, не всегда правдоподобных истинах, которые предлагалось заучивать наизусть и глупых вопросов не задавать. Ты думаешь, средневековый человек был глупее нас и сомнения ему в голову не приходили? У него был собственный жизненный опыт, в который традиционные догмы вписывались не всегда.

– Честно говоря, – с некоторым сарказмом заметила Кася, – скорее всего, верующие в основной своей массе таких глубоких вопросов не задавали. Они просто считали себя принадлежавшими к обеим церквям, полагая, что две с большей вероятностью спасут душу, нежели одна. Мне как-то трудно представить ремесленников, мелких лавочников и крестьян, погруженных в метафизику и без передышки ищущих ответы на экзистенциальные вопросы бытия.

– А мне кажется истинной точка зрения катаров. По их мнению, ортодоксальное христианство извратило в собственных интересах подлинное учение, сделав из Христа Сына Божьего во плоти. И, соответственно, сделало церковь наместницей божьей, призванной управлять миром. Ты думаешь, все были с этим согласны? Учитывая, кроме того, крайнее невежество, сребролюбие и прочие пороки священников и монахов…

– Вряд ли, – дала уговорить себя Кася, ожидая продолжения.

– Обратись к началу христианства, к тому знаменитому Никейскому собору, созванному императором Константином в 325 году.

Кася наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что такого особенного произошло на этом самом соборе, но ничего путного в голову ей не пришло. Заметив ее потуги, Ланг пустился в объяснения.

– Тогда мне придется рассказать тебе, что привело к созыву этого собора. Идея единобожия давно привлекала Константина. Правда, в это время в Риме параллельно развивались две монотеистические религии: всем известное христианство и прочно забытый митраизм. Однако вначале император пытался обратиться к митраизму. Но жрецы отказали Константину в посвящение в мистерию Митры, так как грех братоубийства не мог быть искуплен. Тогда Константин обратился к менее щепетильным христианам. Однако христианство в ту эпоху было разрозненным, каждый проповедовал свою истину и был абсолютно не согласен с соседом. Вот в голову Константина и пришла эта гениальная идея: объединить христиан единой теорией, иначе бардака было бы не избежать.

– То есть если бы жрецы Митры были меньшими чистоплюями, Европа была бы митраистской? – хмыкнула Кася.

– Что-то в этом роде, но я, как профессиональный историк, к любым попыткам альтернативной истории отношусь скептически. Предпочитаю разбираться с тем, что и как произошло, вместо того, чтобы строить всяческие предположения. К тому же подобные теории обладают тем же запасом прочности, что и замки из песка.

– Это я уже слышала, – пробормотала Кася, – ну, что с этим собором?

– Константин решил собрать всех известных христианских епископов в 325 году. Собор в этом отношении удался: на него приехало около двух тысяч сорока восьми епископов, однако в результате последовать за выработанной помощниками Константина теорией о божественном происхождении Иисуса Христа, непорочном зачатии и идеей Святой Троицы согласились только две-три сотни. Остальные разъехались, возмущенные подобной идеологической эквилибристикой. Но Константина это не смутило. Иисус обязан был стать Сыном Божиим, на кону стояла идея божественного происхождения императорской власти, а следовательно – устойчивость империи и его собственной власти. И потом еще долго-долго значительная часть христиан не соглашалась с идеей богочеловека Христа.

– Поэтому ты считаешь, что точка зрения катаров более верная. Христос никогда не был человеком и поэтому не мог быть распят.

– А ты как думаешь? Да и не забывай слова Шекспира: «Еретик – не тот, кто горит на костре, а тот, кто зажигает костер!..»

Час от часу для Каси был не легче. Сначала Вензалинов, теперь Крис. Не день, а курс истории религий. Она вышла из лагеря, достала мобильник, набрала в поисковике митраизм, прочитала внимательно, потом так же быстро пробежала глазами историю Константина и Никейского собора. Крис был прав. Мессия Иисус, скорее всего, был сыном Иосифа и Марии и наследником Давида, а значит – царем Израиля. Более позднее изобретение Константина устраивало в первую очередь самого Константина и больше напоминало историю другого сына божьего – Митры. Учитывая, что Константину отказали в посвящении Митры, то он, как Ленин, пошел другим путем и изобрел собственного Митру. Действительно, история Христа подозрительно напоминала историю Митры. Рождение от девственницы, поклонение волхвов, их подарки: золото, мирра и ладан, создание святого причастия, проповедь, чудеса, смерть и воскрешение, и, наконец, второе пришествие и конец света – все это было заимствовано у митраистов. «За плагиат в то время наказаний не предусматривалось, да и как накажешь императора», – покачала головой Кася. Потом митраизм и христианство боролись за первенство еще в течение двух столетий, пока императрица Феодора в 548 году не наложила окончательно запрет на последователей Митры. В благодарность христиане сделали Феодору святой.

Честно говоря, версия Константина Касе нравилась гораздо больше. Конечно, этот император был в общем и целом человеком малосимпатичным, но, в конце концов, к этому его положение обязывало. А идея был гениальной. В самом деле, он в какой-то степени сумел подхватить и развить угасавшее в то время пламя митраизма, дать надежду и оправдание такой нелегкой земной жизни. Катары были, конечно, гораздо симпатичнее римской курии, но осуждение всего земного ей не нравилось.

Для них Христос никогда не рождался, а значит – не жил, не страдал и не умирал. Он просто сошел с неба в пятнадцатый год правления Тиберия. Потому что не надо плоти, не надо жизни, не надо природы, истории, ничего не надо. Наш дух просто заблудился на время в этом страшном материальном мире, и надо вернуть его обратно, в чертоги Отца Небесного. И вот этот Христос с призрачной плотью, призрачным страданием и пришел в мир с единственной целью: открыть людям, что в этом мире вообще не стоит жить.

«Могла ли она принять это?» – задала впервые себе вопрос Кася. Сразу так и не ответишь! Она как-то больше привыкла к призыву к совершенствованию мира и себя в мире, а вовсе не к призыву бегства из этого мира. И никак она не могла согласиться, что в этом мире все плохо и ужасно, что он состоит только из грязи. Она никогда так не чувствовала и не думала, и никто не мог заставить ее изменить свое мнение.

Кася не знала, могла ли она поверить в призрачного Христа катаров. Или ей был ближе тот, другой, живой, который может понять, что ты чувствуешь?

Принимала ли она человека таким, какой он есть: с его слабостями, пороками, злыми мыслями и добрыми делами, разрывающегося между злом и добром, любовью и ненавистью, великодушием и ревностью, заполненного до самой макушки противоречиями? Конечно, проще было объявить все это проделками дьявола – и никаких проблем. Никакого тебе выбора, свободы воли, никаких колебаний, сомнений, все ясно и понятно раз и навсегда. Но Касино сознание абсолютно отказывалось принять подобную картину мира, все ее существо восставало против.

Хотя Крис тоже был по-своему прав. «Еретик – не тот, кто горит на костре, а тот, кто зажигает костер!..» Эти слова еще долго вертелись в голове Каси. Она шла, не торопясь. Было еще достаточно светло. Она завернула к дому Стрельцовых, внезапно за деревьями увидела знакомую фигуру – Игорь. «Вроде бы он не собирался оставаться?!» – мелькнула в голове мысль. Кася хотела было окликнуть его, но почему-то остановилась. Может быть, потому, что Игорь обернулся, и ее поразило его лицо. Она никогда его таким не видела: каждая черта выражала такую горечь и боль, что ей стало не по себе. Слова комом застряли в горле.

Но Игорь ее не заметил. Он отошел от дома и углубился в лес. Куда он направлялся? Скорее всего, к озеру, решила она. Стараясь не производить никакого шума, Кася тихонько последовала за ним, но быстро отстала. Она ругала себя за то, что совершенно не умеет ходить по лесу, хотя Кирилл ее учил. Сам он передвигался тихо, как опытный охотник, она же производила шума не меньше, чем стая среднегабаритных слонов, поэтому долго следить за Игорем не смогла. Мужчина уже пару раз оглянулся, поэтому она замерла, спрятавшись за раскидистой елью, и решила подождать и двинуться следом только тогда, когда их будет разделять приличное расстояние. Но когда Кася вышла к берегу озера, Игорь исчез. Она растерянно обернулась: куда он мог подеваться? Никого не было видно – он явно свернул куда-то в сторону.

Кася растерянно побродила по берегу. Кажется, именно здесь нашли Переверзева. Ей стало слегка не по себе. Тем более она не могла отделаться от странного впечатления, что за ней кто-то пристально и неотступно наблюдает. Внезапно она услышала за спиной тихий шорох – хотела было обернуться, но в этот момент почувствовала острую боль. Голова разорвалась на тысячи маленьких осколков, и кромешная тьма окутала Касю своим непроницаемым покрывалом.