Эпилог

Елку ставили во дворе. Леха купил самую большую, которую только сумел найти, причем не елку, а сосну с какими-то невообразимо длинными иглами. Ко всему иглы были сизого цвета, и дерево выглядело престранно. Но Леха уверял, что так даже лучше.

Елки есть у всех. А новогодняя сосна – только у Лехи.

Украшали вместе.

Дашка переругивалась со Славкой, еще не в силах понять, готова она его простить или же не готова, но точно зная, что отпустить с миром у нее не выйдет. Дашка вообще не очень-то понимала смысл этого выражения: отпустить с миром.

Оно для таких альтруистов, как Алина.

Та, взобравшись на табурет, пыталась дотянуться до верхушки, чтобы водрузить на нее полумесяц. Игрушки и те у Лехи были странными. Сам он ворчал, что Алине делать нечего и полумесяц вполне повисит пониже… Алине и вправду делать было нечего.

Совершенно.

Она дошила зайца и принялась за покрывало из лоскутов, но эта работа прежнего удовольствия не приносила. И вообще все, конечно, было хорошо, но… не так.

Вежливый Леха, который все никак не справится с чувством вины и потому сам на себя не похож. До того не похож, что Алину тянет его пнуть. У нее прежде таких странных желаний не возникало.

Притихший Славка огрызается вяло и в глаза смотреть стесняется.

Дашка на взводе.

И суд, где Алине предстоит выступить.

Макс, признанный вменяемым, – Алина не представляла, как этого человека можно вменяемым признать! – и потому готовый предстать перед судом. Он сознался в семи убийствах и, по Дашкиным словам, сделал это с гордостью, точно верил, что способность убить другого как-то возвышает его над прочими.

Макс писал письма. Алина выбрасывала их в камин, надеясь, что поток этот словесный когда-нибудь да прекратится. И точно знала, что загадать на Новый год.

Леха вытащил из ящика ворох разноцветных гирлянд и вдруг сказал:

– Аль, выходи за меня замуж.

– Так я уже…

– Неа, ты взаправду выходи. Чтоб, как положено… ну без всяких там… короче, ты поняла.

Поняла. Без условий и тайных сговоров против родителей.

– Я договорюсь… и вообще в Лас-Вегас рванем. Там всех женят. Или еще в Таиланд. Мой кореш там был со своей бабой. И женился типа как местный… или в Африку еще. Куда захочешь.

Алина никуда не хотела. Зачем ей Африка, когда здесь зима. И снег, которого во дворе собрались целые сугробы. В доме есть настоящий камин – его, оказывается, ни разу не разжигали – да и сам дом потихоньку менялся.

Вот только…

– Алька, не вздумай соглашаться! – крикнула Дашка, уворачиваясь от снежка. – Он тебя опять в авантюру втянет…

Не втянет. Он боится, что Алина его не простит и уйдет, и если откажется, то совсем поверит в это. Странно: Леха никогда не говорил ей ничего подобного, но она и без слов понимала.

– У меня одно условие… нет, два.

Он кивнул: согласен.

– Во-первых, убери куда-нибудь эту бабочку. Куда угодно. Я не хочу ее больше видеть.

После того дня Алина не заглядывала в бархатную коробку. Бабочке наверняка было одиноко, и порой на Алину накатывал страх: вдруг да без нее, без золотой броши, все разладится. Алина станет прежней собой, некрасивой и невезучей, и Леха, осознав, что его обманули, разозлится. И наверное, бросит.

Но потом Алина вспоминала первую глупую встречу. И вторую тоже. И ночь на диване, когда не было ни бабочки, ни Кары, но было нечто другое, неосязаемое, но очень важное.

Алина хороша такая, какая есть.

Наверное.

– А второе? – поинтересовался Леха. Гирлянды он повесил на шею, и, чтобы снимать их, Алине приходилось наклоняться.

– И эту ужасную скульптуру тоже убери! Я смотреть на нее не могу! Все эти штырики, крючочки… жуть.

– Аль… а давай ты все тут переделаешь? Ну так, чтоб жить можно было.

– Я говорила, втянет! – Дашка все-таки попала снежком в Славкину спину, и Алька готова была поклясться, что эта спина ждала попадания. – На дизайнере экономит! На поваре экономит! Эксплуататор!

Это точно. Эксплуататор. И сатрап.

И родной близкий человек, с которым Алина не готова расстаться. А замуж… почему бы не сходить еще раз? Только не в Африке! Алина плохо жару переносит…