Еще немного, и он сорвется.

Тук-тук-тук. Пульс в висках. Височные кости не прочны. Треснут и выпустят то дурное, что накопилось внутри. Домой тянет. Пожалуй, впервые за всю его жизнь Далматова тянет домой, а у него сил не осталось даже на то, чтобы удивиться.

На столе – пасьянс из монет. Но монеты ли? Кругляши в коросте окисла, черные, металлические. С одной стороны – серп. С другой – не разобрать. Не то лицо чье-то, не то – череп.

Монет тридцать семь. Сакральное число в чужой извращенной логике? Или случайный улов?

Там, откуда взяли монеты, их осталось много. Сундуки лежат открыты… корабли разбиты…

Помимо монет и бус в коробке лежат бумаги. Далматов видел их прежде – карты, чертежи, схемы. Наброски пути к кладу, изученные и бесполезные. Далматов все равно перебирает хрупкие, смерзшиеся листы, пытаясь найти подсказку.

Не выходит. А остальным будто плевать.

Зоя нанизывает бусину за бусиной. В ее багаже – ракушка-чемодан с брелоком-сердечком – отыскалась косметичка, а в косметичке – катушка ниток да игла.

Толик по-прежнему сидит на полу. Он подбирает бусину за бусиной и подает Зое. Сюрреалистическое умиротворение. И не было выстрела. Крови… вообще ничего не было.

Осталось взять гитару и запеть: как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

Далматов фыркнул.

Тридцать семь черепов ухмыльнулись в ответ.

Ближе к ночи накатила слабость. Давненько Илье не случалось чувствовать себя настолько беспомощным. Всегда ведь были варианты.

Отступить.

Напасть.

Выждать.

Купить информацию.

У кого? И чем платить? На острове нет банкоматов, да и валюта иная. И некому сделку предлагать. Разве что демону. Дорого возьмет.

Кровью? Жизнью? Чьей?

Зою Далматов бы отдал. И Толика. Все равно лгут, неслучайные гости старого дома. Саломея? Возможно. Рыжая-бесстыжая.

И Саломея, словно подслушав мысли, подняла голову. В глазах – немой вопрос. Но у Далматова нет ответа. Получается, что без связей и денег он такое же ничтожество, каким был?

Книга памяти упала на руки.

Кабинет. Плотные портьеры, в складках которых изрядно накопилось пыли. Горничные пылесосят портьеры дважды в месяц, но старый бархат держит оборону. И воздух пахнет старостью.

Книгами. Церковным воском. Мастикой и еще его туалетной водой.

Отец сидит за столом. Перед ним – стопка счетных книг, заполненных вручную. И он разбирает чеки. Влево. Вправо. Вправо. Влево. В гроссбух. Синие цифры на желтом поле.

– Ну? – Отец берется за счеты. Старые счеты с костяшками из нефрита и яшмы. Они звонко сталкиваются, и Далматов вздрагивает. – Так и будешь стоять? Скажи что-нибудь.

Илья пытается, но не может.

– Садись.

Это не любезность. Кресло слишком велико для Ильи. Массивно. Неудобно.

– Ты знаешь, во что обходится домашнее образование? Учителя… лучшие учителя приходят сюда. Тратят свое время и мои деньги… на что, я тебя спрашиваю?

Со скрипом приоткрывается дверь. Илья поворачивается к ней, но спинка кресла закрывает обзор. А отец свирепеет:

– Уйди!

Так он разговаривает лишь с матерью. Она уйдет. Всегда уходит. Илья хотел бы ненавидеть ее за это, но у него не получается. У него вообще ничего не получается.

– Ты находишься в исключительном положении. – Отец закрывает гроссбух, не дожидаясь, когда чернила высохнут. – И что в результате? А в результате ты позволяешь себе оставаться таким же ничтожеством, как остальные.

Оправдания бессмысленны. Обещания, впрочем, тоже.

Остается слушать. Соглашаться. Терпеть.

– Мой сын – ничтожество! Звучит?

– Прости.

Его кресло сдвигается, задевая портьеры.

– Он не в состоянии решить пару задачек. Школьная программа, Илья. Средняя школа. Разве это так сложно? Если сложно, то стоит отправить тебя в школу для умственно отсталых. В интернат?

Трость отрывается от пола. Набалдашник касается ладони. Влажный звук. Страшный звук.

От него Илья готов сбежать. В школу. Интернат. Куда угодно.

– Или дело не в способностях? Тогда в чем? В лени, а, Ильюша? С ленью надо бороться…

Далматов открыл глаза, и оказалось, что кухня опустела.

Исчезла Зоя, оставив на столе змею из разноцветных бусин. Ушел Толик. Осталась Саломея. Она стояла рядом и гладила его волосы. Пальцы скользили от затылка к макушке и назад.

– Давно я так? – он запрокинул голову.

– Часа полтора. Зоя решила, что ты медитируешь. Сказала, что нельзя мешать. Я не помешала?

– Нет.

– Ты в порядке?

– Да.

– Врешь, – она легонько дернула за волосы. – Похоже, что моя очередь зализывать раны. Где болит?

– Здесь, – Далматов дотронулся до виска. – Само пройдет.

Все пройдет когда-нибудь.

– Зачем она меня спасла? – Саломея провела пальцами по шее. – Я все думаю и не могу понять. Смысла никакого. Могла бы бросить, но не бросила… Я решила, что это ты. А потом выяснилось, что тебя нет. Тогда кто? Толик был уже здесь. И Зоя. А с тобой мы разминулись. Тогда кто? Только она.

– Женщина?

Далматов не видит, но знает – Саломея пожала плечами. Для нее все очевидно.

– Да. Было четверо. Двое мертвы. Остались еще двое. И обе – женщины.

Ну да, кажущаяся простота запредельной арифметики.

Шесть минус Юрась.

Пять.

И голова в горшке.

Четыре.

И простые действия закончились. Снайпер. Пуля, приласкавшая Толика.

Два? Толик и Зоя находились рядом. Два плюс два… Алиби? Изящный способ представиться жертвой? Опасный способ. Требует абсолютного доверия к снайперу.

И опять же: кто держал винтовку?

Родион? Тогда два плюс два и еще единица. Сумма не равна пяти.

Умела ли Таська стрелять? А Викуша? Что он вообще знает о них?

А ничего. Не удосужился выяснить. Все ведь выглядело простым. Скучным даже.

Далматов поднялся. Ныло плечо. И поясница тоже. Горели от бессонницы глаза. И холодно… дом выстывает быстро, а старая печь требует дров. Илья открыл заслонку и разворошил пепел. Угли вспыхнули ярко. И тонкая щепа, уже успевшая обсохнуть, почернела, питая огонь.

– Далматов, ты знаешь, что выглядишь очень фигово? Сколько ты спал? – Саломея села на табурет и впилась зубами в бинт. – И вообще спал ли?

Немного. Час или два. Стоило закрыть глаза, как сон исчезал, а инстинкт самосохранения бил по нервам, требуя оставить сон до лучших времен. И был наверняка прав, потому что безумие спать в доме, который принадлежит демону.

– От бессонницы и крыша поехать может.

Дельное замечание, с учетом того, что крыша эта всегда была не слишком-то надежна.

Далматов оставил заслонку приоткрытой, позволяя огню разгореться.

Снова чай. Консервы. Все те же мысли, которые, что цирковые лошади, бегают по кругу. Старайся, Далматов. Думай хорошенько. Не ленись.

Вспоминай. Анализируй. Если ты, конечно, способен анализировать.

Четыре плюс два. Неизвестные переменные, удачно – или неудачно? – вписавшиеся в чужое уравнение.

Толик умело обращается с топором, что несколько неожиданно, но ни о чем не говорит, кроме того, что Толику по вкусу топор.

И парочка ножей.

Утром он тренировался на заднем дворе. Расстояние в полтора десятка шагов. Стена сарая со свежими шрамами выбитой щепы. Нож в Толиковой руке. Движения медленные и на первый взгляд совершенно бестолковые. Рука рисует полукруг, замирая в высшей точке. Мгновенье тишины. И треск клинка, пронзающего стену.

Скрип снега. Разворот. И бросок. Но пальцы в последний миг удерживают нож. И Толиково лицо меняется, плывет, переплавляя черты в прежние, бестолково-растерянные.

– Извини, – его голос хрипловат. – Предупреждать надо. А то мало ли…

Он убирает нож в ножны и отправляется за вторым.

– Тренируешься?

– Так… развлекаюсь. Люблю вот… иногда…

Выщербленная стена и дорожка на снегу выдают, что развлекается Толик довольно давно.

– Вышел дров наколоть. А тут вот… и я подумал, что можно… и ты.

Нож вошел в доску по самую рукоять, но Толик вырвал его одним движением.

– Хорошая игрушка. – Далматов не отказался бы от возможности взглянуть на нож поближе, но Толик поспешно, слишком даже поспешно, спрятал.

– Да так… купил по случаю. Баловство.

Или оружие при умении пользоваться. Толик определенно умел.

– Чего еще? – спросил он, пожалуй, слишком уж раздраженным тоном, будто предвидя вопрос.

– Скажи, а ты и вправду ее потерял вчера?

– Буря была.

Ветер. Метель. Нулевая видимость. Подходящий антураж для несчастного случая. И не надо ни ножей, ни топора. Лишь в сторону отойти.

– Или ты хочешь спросить, не потерял ли я ее специально? – Толик положил руки на ножны и наклонился. Он выше. Вероятно, физически более силен. И в форме лучшей, чем Далматов. – Нет. Не специально. Она мне нравится.

Последнее признание мог бы и при себе оставить.

Больше Толик ничего не сказал, но взялся за топор. О помощи не просил и вообще словно не замечал Далматова. Толик выбирал полено, устанавливал его на широком, обледенелом колуне и бил. Топор он держал так, что сразу становилось видно – ему не впервой. Хрустела древесина. Разлетались половинки полена, и Толик наклонялся, подымал, отряхивал от снега и устанавливал на деревянную плаху.

– Зойка – тварь, – сказал он, опуская топор на очередное поленце. Лезвие увязло в сучковатой древесине, и Толику пришлось выдирать его, придерживая полено ногой. – Ты не смотри, что дура. Тварь она. Мелкая. Хитрая и жадная.

Перехват. Замах.

– И опасная.

Удар.

– По-моему, на сегодня хватит. – Толик вытер клинок о рукав. – А Зойки ты поберегись.

Зойка-сойка-зайка. Еще один удивительный зверек местного зоопарка. Она заняла ту же комнату, в которой обитала Викуша. Случайность?

И незапертая дверь, оставленная словно нарочно приоткрытой. Приглашение? Почему бы и нет. Далматов заглянул. Комната была пуста.

Комната не изменилась.

Тряпичные занавесочки на окнах. Викуша добыла их с чердака и, вычистив снегом, повесила.

– От солнца, – сказала она, будто оправдываясь. Но солгала – солнце в эти окна заглядывало редко, не пробивалось оно сквозь толстую наледь. А занавески висели. И розовый меховой кролик появился на столе. Тот самый? Или Зоя привезла собственного?

Чемодан – ее. И тоже открыт. Пуст почти. Майки. Маечки. Трусики. Обыкновенные. Хлопковые. На плотной резинке. И ни кружев, ни вышивки, ни даже рисунка. Функциональная простота, и, судя по лейблу, не из дешевых.

Пара лыжных костюмов. Свитера. Носки. Перчатки. Косметичка. Милые женские мелочи, в которых Далматов мало что смыслит. Документы в пластиковом непромокаемом пакете. Швейцарский нож. Обойма от «ТТ».

Спички. Очаровательный набор юной блондинки. Особенно обойма хороша.

Заскрипели половицы. Далматов успел убрать вещи в чемодан и даже сделать вид, будто только-только заглянул в комнату.

И Зоя поверила. Ну или сделала вид, что верит.

– При-и-ветик! – прощебетала она. – А ты в гости, да? Заходи. Садись! Ну сюда. Или туда. Или еще куда-нибудь. Здесь все такое пыльное! Прям как в дядюшкином магазине! Ты не представляешь, какой там кошмар! Я ему говорю: дядя, продай это старье и открой нормальный магазин. Ну брендовый чтобы. А он мне, что я дура и ничего не понимаю…

Она обошла комнатушку, поправила занавески, смахнула соринку со стола и остановилась перед шкафом, словно заслоняя его от Далматова.

В шкаф он заглянуть не успел.

– Как спалось? – поинтересовался Илья.

– Ужасно! Я спала на полу! Я всегда сплю на полу, но тут совершенно отвратительный пол! У меня все тело болит!

Принцесса на горошине. Печальный взор. Слезы в очах, которые высыхают по взмаху ресниц. И нож в чемодане. А пистолет, надо думать, Зоечка при себе носит.

Обыскать?

– Еще снилось такое… всякое… А ты зачем пришел?

Вопрос прозвучал хлестко и жестко. И взгляд Зои лишился нарочитой кукольности. Отвечай, Далматов, и думай, что говоришь.

– Помощь нужна. Ты перевязки делать умеешь?

Пауза. Прикушенная губка. И наивный вопрос:

– А кого ранили?

С перевязкой она справилась быстро, почти профессионально. Вот только говорить не прекращала, маскируя словесным потоком это свое умение:

– …а еще тетушка фельдшером была. И к нам все постоянно ходили. С насморком. Или когда вот голова болела. Или еще понос… ну постоянно просто! Я тогда решила, что не пойду на врача учиться! Лучше моделью быть. А у тебя вправду дом есть собственный? И машина крутая, да?.. Ты не подумай, что я корыстная… нет, я корыстная, но тут разве плохо? По-моему, у мужчины должны быть деньги… иначе как тогда?

Никак, наверное.

– Или вот у женщины… тетушка так говорила. Женщина должна быть или красивой, или богатой. Я вот – красивая. Красивая, правда?

– Очень.

Зоя хихикнула и потупилась. Ангел чистой красоты. С пистолетом. Ножом. И прочими маленькими далеко не ангельскими секретами.

– А твоя Мелли – богатая. Если бы у тебя не было денег, ты бы на ней женился. Ну, я так думаю.

Пауза. Выжидание. Но Далматов не станет отвечать на незаданный вопрос.

– Вы ведь давно друг друга знаете?

– Давно.

Злится. Улыбается, но злится. Зачем ей эта информация? Из интереса к Далматову? И ради этого интереса можно кинуть кость.

– С детства. Наши родители были знакомы.

– И решили, что вы должны породниться? Меня дядя тоже хотел за родственника своего выдать. А тетушка сказала – нет. Он неудачник. И была права. А вот ты бы ей понравился. Ну, мне так кажется.

Зоя выдохнула облачко белого пара.

– Может, потом, ну когда все закончится, познакомить тебя с тетей?

– Как-нибудь обойдусь.

Далматов сбежал. Но Зоя вряд ли отстанет. У нее собственный план, и каким бы он ни был, Далматову в нем отводится роль.