Далматов спал чутко. Пожалуй, в этом заключалась самая большая Алискина проблема. Чай он, конечно, выпил, но Алиска маялась сомнениями: подействуют ли чудесные капельки? Анна Александровна уверяла ее, что капельки подействуют непременно, и главное – дозу соблюсти правильную.

Днем – пять капель.

Вечером – семь.

Запаха они не имеют, но слегка горчат, поэтому лучше подавать их с чаем, но только не с горячим. А вечернюю дозу обязательно с алкоголем смешать, он усиливает эффект.

Инструкции эти Алиска повторяла про себя, боясь упустить важную мелочь. И вроде бы у нее получилось – выполнить все, как надо.

Пять капель в чай – черный, терпкий, он хранился в стеклянной банке с плотно притертой крышкой. Тростниковый сахар. И бельгийский кусковой шоколад, который, по Алискиному мнению, был слишком горьким, но Далматову нравился.

Семь… ну ладно, восемь – на дно коньячного бокала. Но сначала – согреть пузырек. Содержимое его от тепла руки и дыхания становится тягучим. Капли расползаются по стеклу и с ним словно бы сливаются. Они застынут прозрачной пленкой, вторым слоем стекла, который – не разглядеть, как ни пытайся.

Далматов всегда сам наливает себе коньяк.

Самоуверенный!

Нет, он, в общем-то, неплохой, и где-то Алиске даже жаль его, но себя ей еще «жальче». Анна Александровна правильно сказала, такие, как Далматов, лишь себя любят и больше – никого. А если так, значит, Алиску вот-вот вышвырнут из этого дома, который ей не нравится, но собственная квартирка на окраине нравится еще меньше.

– О чем задумалась? – Илья наблюдает за ней сквозь емкость с коньяком, в бокале его – на два пальца. Илья имеет привычку коньяк греть в ладонях, и это тоже хорошо – пленка капель растворится в напитке.

– Ни о чем, – Алиска пожала плечами. – Просто думаю…

Анна Александровна обещала, что ему не будет от капель вреда. И если так, Алискина совесть спокойна. Она же не станет его мучить!

И даже изменять ему не станет.

Будет свадьба… Алиска уже присмотрела себе платье: узкое, длинное и со шлейфом. А к нему – перчатки, расшитые маленькими бабочками. Прическа – высокая, но без лишних завитков.

Машку она звать не станет. Или все-таки пригласить ее? Вроде бы в знак примирения, но на самом деле – чтобы посмотреть, как та от зависти корчиться станет. Вся на яд изойдет! Небось пожалеет тысячу раз, что к Владику в койку полезла. И Далматова соблазнить попробует, она такая, ее подруга-змея. Только с Ильей у нее это не получится. Анна Александровна гарантировала, что ни на кого, кроме Алиски, Далматов и не взглянет.

Разве это не чудесно?

– Ты – милая, – сказал он, поднимая бокал. – Иногда ты меня бесишь, но сегодня – милая.

Дом сначала отремонтировать придется. Или лучше его перестроить? Но это долго, Алиска не хотела ждать. Или – отремонтируют потом, а свадьбу и в ресторане сыграть можно. И путешествие – обязательно! Куда? На Гаити? Или на Бали? Или на Сейшелы?

На Мальдивы?

А может, лучше старая Европа с романтикой Парижа? Алиска еще не решила. Главное, что перед ней откроется весь мир. Надо только довести дело до конца.

Если Далматов уснет, все у нее получится.

Алиска скрестила пальцы за спиной и представила себя в том платье. Она читала, что если все четко себе представлять, то желание быстрее исполнится.

– Пожалуй, я пойду спать, – Далматов оставил бокал на столике.

Пустой.

Очень хорошо! Просто замечательно!

Он ушел, оставив Алиску наедине с камином, в котором догорало полено, с бутылкой коньяка, пустым бокалом и – домом. Признаться, место это Алиске не нравилось, она и переехала-то сюда лишь из чистого упрямства и желания похвастаться перед подругами. И первое время получала искреннее удовольствие, приводя сюда случайных подружек.

Те ахали, охали и вздыхали, с трудом скрывая зависть.

Потом они принимались обсуждать и дом, и Далматова, и саму Алиску, которой – вот надо же эдакому случиться! – так круто повезло. И уходили – раскрасневшиеся, злые.

Но они – уходили. А дом – оставался.

Древний, скрипучий, он следил за каждым Алискиным шагом, подсовывая ей под ноги треснувшие половицы, хлопая дверьми и норовя ударить ее тяжелыми ставнями окон. В этом доме всегда было холодно, а если жарко, как например, сейчас, то отовсюду сквозило. И Алиска постоянно боролась то с насморком, то с начинавшейся ангиной.

Вереницы пустых комнат, где собирается пыль и серые клубы ее катятся под ноги. Убирать тут некому, потому что обслуживает эту громадину лишь некий древний старик и приходящая кухарка. Алиска предлагала – нанять прислугу, ведь есть же агентства! И по рекомендации можно было бы… Но Илья отказался.

Сказал, что его все устраивает, а если это не устраивает Алиску – это ее личные проблемы.

Нет, она все здесь изменит!

Уже скоро… Анна Александровна заверила ее, что средство подействует если не моментально, то через неделю или две.

Неделю Алиска продержится.

Она выждала час, наблюдая за тем, как ползет по щербатой стене толстая муха. Ожидание почти не утомило ее – Алиска рисовала в воображении удивительные картины свадьбы… путешествия… и долгой счастливой жизни, за которую стоило побороться.

Огонь погас, и Алиска встала. Она разулась, потому что дом ненавидел каблуки и звук их разносился по всем этажам. А сейчас Алиске нужна была тишина.

– Давай поможем друг другу? – предложила она, смахнув со стены муху. – Ты – мне. Я – тебе.

Дом не ответил, но предложение принял. Он больше не скрипел и не вздыхал, но прочертил для Алиски лунную дорожку по паркету, прямо к двери далматовской спальни.

У Алиски имелась и собственная спальня – будуар в блекло-желтых тонах. Подружки ей завидовали. Алиске же было там страшно. Она просыпалась по ночам и лежала, натянув одеяло до самых глаз, вслушивалась в темноту, ловила скрипы, вздохи, шорохи.

Нет уж, после свадьбы никаких раздельных спален. Хватит с Алиски жути ночной!

Перекрестившись, она нажала на ручку. Дверь открылась беззвучно.

– Илья, ты спишь? – шепотом спросила Алиска.

Далматов не отозвался. Он и правда спал, очень крепко, подмяв под себя подушку. Алиска обошла кровать и остановилась в изголовье.

– Я смогу, – сказала она себе очень-очень тихо.

Крохотный сверток, выданный Анной Александровной с требованием – беречь содержимое пуще собственной жизни, Алиска спрятала в лифчик. За день сверток нагрелся, напитался Алискиным по́том и успел натереть нежную кожу груди. Анна Александровна предупредила ее, что на втором этапе следует быть крайне внимательной.

Алиска развернула сверток: две тонкие иглы со следами черной накипи, наконечник стрелы, сухой лавровый лист и лебединое перо. Иголки Алиска загнала в трещину, благо, кровать, как и вся прочая мебель в доме, изрядно рассохлась, лавровый лист перетерла пальцами и осторожно покрошила на волосы спящего, а перо подожгла и поднесла к носу Далматова.

Вонь пошла изрядная, но Илья не шелохнулся.

Слова заклинания, заученные наизусть, Алиска произносила четко, но тихо, не задумываясь над смыслом их.

– …и поразит стрела Феба…

Наконечник стрелы Алиска сунула под матрац.

Она ждала чего-то, какого-то знака – раската грома, вспышки молнии или просто холода, тянущего по ногам, – но она знала, что, получив подобный знак, перепугается до смерти. И все равно – перепугалась и без оного. Алиска вышла из комнаты на цыпочках. Оказавшись в будуаре, она заперла дверь и для надежности придвинула к ней столик.

Выдохнув с облегчением, Алиска обернулась и увидела в старом зеркале чье-то лицо с искаженными чертами, с белыми всклоченными волосами и черными промоинами глаз. Эта ужасная женщина ухмылялась и тянула к Алиске скрюченные руки.

И, уже готовая завопить от ужаса, Алиска вдруг поняла: это же она!

Разве это – она?!

Такая старая! Отвратительная!

Нет, это просто сумрак и тени играют в некую свою игру. Исчезла жуткая старуха. Осталась Алиска, слегка растрепанная, побелевшая от треволнений, но – вполне обыкновенная.

Включив свет, Алиска долго разглядывала собственное отражение, но из «нового» увидела лишь морщинку в уголке левого глаза. Время предупреждало ее, что молодость заканчивается и надо бы Алиске подумать о будущем. Вот она и подумала.

– Все будет хорошо, – сказала Алиска, закрывая глаза. И легкий запах прелости, пропитавший пуховые перины, в кои-то веки не раздражал ее.

Она сдержит слово – дом будет жить. И Далматов – тоже. Просто им обоим нужна крепкая женская рука. И Алискина вполне подойдет!

Иголки прочно засели в изголовье кровати, и Далматову пришлось расковыривать «рану» в дереве, чтобы добраться до стальных заноз. Перо сгорело, а лавровые крошки рассыпались по простыне, и только наконечник стрелы ему удалось достать без особых проблем.

Он-то и был по-настоящему древним: почерневшим, неровным, с первого взгляда похожим на окаменевшую землю. Наконечник сумел сохранить былую остроту и при случае с легкостью распорол бы кожу. Илья предполагал, что этой игрушке нравится кровь, поэтому запер ее вместе с иглами и крошками лаврового листа в шкатулке.

Странно, но злиться на Алиску он не мог.

Дура она, конечно, но…

Илья взял телефон и, набрав по памяти номер, сказал:

– Привет, рыжая. На прием запишешь? Надо поговорить.

А заодно – и взглянуть на пресловутый Центр собственными глазами.

Обычное офисное здание. Кондиционер. Сонный – по раннему времени суток – охранник. Лифт на шестерых человек. Холл и улыбчивая девушка-администратор, готовая всем помочь.

– Я подожду, – сказал Далматов, располагаясь на диванчике. Он приехал пораньше, специально, чтобы осмотреться, но выяснилось – смотреть здесь не на что. Сдержанные тона. Космические пейзажи. Музыка – на грани слухового восприятия. Что-то нежное, расслабляющее.

– Чай? – предлагает девушка. – У нас особый сбор, который поможет вам настроиться на определенный лад…

Надо полагать, на тот самый лад, который значительно облегчит работу предсказательнице!

Но чай ему уже подают, не в чашке – в высоком бокале темного стекла. Над ним поднимается пар, пахнущий чабрецом и ромашкой. Хорошее сочетание! Ромашка имеет достаточно сильные аромат и вкус, чтобы спрятать другие, менее известные травы.

Девушка внимательно наблюдает за посетителем.

– Спасибо. – Далматов отставляет бокал. – Но у меня аллергия на ромашку.

– Извините. Я приготовлю другой…

Администратор уносит чай. Она отсутствует недолго – минуты две, а в холле появляется новая посетительница. Она высока, но сутулится, стесняясь своего роста и по-мужски массивной фигуры. Одежда ее – костюм уныло-зеленого, болотного оттенка, – сидит плохо. Пиджак подчеркивает широкие плечи незнакомки, но скрывает талию. Брюки обрисовывают узкие мускулистые бедра и собираются складочками ниже колена. На голове женщины – шляпка с вуалью. И лицо ее кажется перечеркнутым надвое. Верхняя половина спрятана, нижняя – открыта. Узкие нервные губы и острый подбородок с родинкой.

Женщина озирается и, заметив Далматова, говорит:

– Вы зря сюда пришли. Они мошенники. И убийцы!

Голос ее, сдобренный характерной для курильщиков хрипотцой, оборвал музыку в холле.

– И кого же убили? – поинтересовался Далматов – поддержания беседы ради.

– Лешеньку!

Женщина сняла шляпку. Короткие ее волосы пребывали в беспорядке и цвет имели неопределенный, свидетельствовавший о том, что парикмахера дама посещала давно. Узкое лицо с выраженными скулами и тяжелыми бровями было выразительным.

– Лешеньку убили! Моего Лешеньку!

– Фамилия у Лешеньки имеется?

– Ломов, – неожиданно спокойно ответила дама. – Я – Ксюша Ломова.

– Жена?

– Бывшая.

И в этот момент появилась администратор с новой порцией обязательного травяного чая, из которого, надо полагать, удалили «аллергенную» ромашку, заменив ее чем-нибудь иным, столь же пахучим, к примеру, мятой. Увидев даму, администратор поспешно отставила поднос в сторонку.

– Что вы здесь делаете?! – Голос ее утратил профессиональное дружелюбие.

– А что хочу, то и делаю! – прошипела дама.

– Немедленно уходите!

– И не подумаю!

– Я вызову охрану…

Далматов наблюдал за тем, как менялось лицо девушки-администратора, наливаясь «нарядным» багрянцем.

– А вызывайте, кого хотите! – Дама рухнула на диванчик и взмахнула рукой. – Вызывайте! Я всем расскажу о вас правду! Вы моего Лешеньку убили! Сначала свели его с этой тварью, а потом на тот свет отправили! И главное, что он завещание переписать успел…

Ксения повернулась к Далматову и заговорила, быстро, не без причин опасаясь, что охрана прервет ее словесный поток.

Супругом Ксения обзавелась рано, в том возрасте, когда большинство юных дам еще и не мыслят о замужестве. Но Ксения не относилась к большинству, да и матушка ее, женщина весьма добрая, но к дочери настроенная критично, часто повторяла: нельзя упускать свой шанс!

Ксения и не упустила. Алексей был старше ее на пять лет, ниже на полголовы, зато имел квартиру и должность, которую, впрочем, он в скором времени оставил. Он создал собственную фирму, и Ксения поспешила стать супругу надежным тылом, а заодно уж – и флангами. Работала Ксения с душой, да и Алексей имел в характере предпринимательскую жилку, и крохотная фирма выжила.

Потом – встала на ноги.

Пустилась в рост. И росла до тех пор, пока однажды Ксения не осознала, что ее финансовые возможности значительно превышают желания.

Дом задумал купить Алексей. Он же и выбрал роскошный особняк о трех этажах, с мраморной отделкой, фонтанами и суровой домоправительницей, которой хозяйка побаивалась. Она и не чувствовала себя владелицей этого слишком большого и слишком роскошного дома.

У домоправительницы же имелась племянница… Роман ее с Алексеем был стремительным, как весенняя гроза. Грянул развод, и во время процесса выяснилось, что Ксения ни на фирму, ни на дом, ни на иные вложения прав никаких не имеет. Но Алексей, не желая, чтобы дело затягивалось, милостиво подарил бывшей супруге старую квартиру и даже содержание назначил.

Он женился и был счастлив в новом браке ровно две недели, а затем скоропостижно скончался, надо полагать, от избытка счастья, завещав все движимое и недвижимое имущество молодой жене.

Сценарий, в общем-то, обыкновенный, и нельзя сказать, чтобы криминальный – вскрытие причиной смерти указало стандартнейший инсульт, – но осадочек у Ксении остался. Она провела собственное независимое расследование и вышла на «Оракул».

Появление охранника, который явно не спешил исполнить свой долг, прервало повествование Ксении.

– Женщина, пройдемте, – все же велел ей охранник, и Ксюша поднялась. Она была выше и шире его в плечах и, самое главное – чувствовала свою правоту.

– Они со мной не хотят разговаривать! – пожаловалась Ксения Далматову, от охранника она отмахнулась шляпкой. – Я сюда в третий раз прихожу!

– Скандалистка! – Администраторша взвизгнула и попятилась, предвидя грядущую баталию. – Мы ее знать не знаем! И никакого Ломова не знаем тоже!

– Да неужели?!

Охранник топтался на одном месте, то протягивая руки к Ксюше, то убирая их за спину.

– Тогда почему Надька вам сто тысяч перевела, а?! – Ксюша двинулась на администраторшу. – За какие такие заслуги?!

– Женщина, пройдемте, – заунывно бубнил охранник.

– Мы принимаем пожертвования!

– Сто штук! – Ксюша воздела руку к потолку. – Пожертвование?! Да это же грабеж!

– …женщина…

Ксения схватила бокал и выплеснула горячий еще чай в лицо администраторше. Та истошно завизжала и, растеряв остатки прежнего спокойствия, кинулась в драку. Охранник проявил благоразумие и отступил.

– Что здесь происходит?!

Далматов пропустил появление Саломеи, которая явно не ожидала угодить в самый разгар скандала.

– Женщины, прекратите! Ну прекратите, пожалуйста… – ныл охранник, не решаясь, впрочем, вклиниться в драку.

– Да ничего особенного. – Далматов поднялся. – Похоже, местный сервис удовлетворяет далеко не всех клиентов. Пойдем!

– Но…

– Пойдем, они сами разберутся.

Саломея была отвратительно хороша в этом длинном светлом платье с широкими лямками и шнуровкой. Далматова так и подмывало потянуть за тесьму, но он подозревал, что вряд ли Саломея это одобрит.

– Пойдем, пойдем, пока все заняты… к слову сказать: ты со мной знакома, но не сказать чтобы близко. Ясно? Кабинет твой где?

– Там.

– …и если тебя о чем-то попросят – соглашайся.

– О чем попросят? – Она остановилась у двери без таблички и принялась копаться в сумочке. Сумочка была крохотной, но ключи Саломея искала долго.

– О чем-нибудь. Не знаю пока что. Но они попросят, будь уверена!

Далматов и сам не мог бы сказать, на чем основывалась его уверенность. Но он точно знал – в самом скором времени к Саломее обратятся с маленькой просьбой. Принести пару иголок – взамен вытащенных им? Или напоить его травяным чаем? Или сделать еще что-то, довольно-таки безобидное, но имеющее неприятные отдаленные последствия.

В ее кабинете стоял резкий запах хлорки и лимона.

– Садись куда-нибудь. – Саломея кинула сумочку на стол и попыталась открыть окно. – И рассказывай.

Окно не поддавалось. Ручка свободно проворачивалась, а рама оставалась неподвижной.

– Черт! – Саломея стукнула по раме. – Еще вчера все было нормально…

– А сегодня – уже сегодня.

Дверь открылась без стука, и в кабинет вошла администратор. Выглядела она слегка растрепанной, на щеке ее алела свежая царапина, наскоро замазанная пудрой.

– Ваш чай. – Администраторша уставилась на Саломею большими глазами. – Не надо открывать окно! Разве вас не предупредили?! Окна не открываются! Это нарушает атмосферу места!

– Но здесь воняет, – заметил Далматов.

Он не ошибся. Чай имел резкий мятный запах.

– Одну минуту. Извините. – Администраторша оттеснила Саломею и извлекла откуда-то упаковку ароматических палочек. – Надеюсь, у вас нет аллергии на сандал? Он очень хорошо расслабляет.

Она задернула шторы, расставила палочки по углам кабинета, зажгла их и лишь после этого удалилась.

– Ненавижу сандал, – сказала Саломея после секундной паузы. Чай для Долматова она вылила в горшок с заморенным чахлым растением, которое вряд ли обрадовалось подобной «подкормке».

Далматов прижал палец к губам и указал на стены, которым просто жизненно необходимы были уши. Саломея поняла его правильно.

Умница она.

– И чем я могу тебе помочь? – Она села за стол, сумочку убрала, но достала колоду карт, видимо, входившую в стандартную «комплектацию» хозяйства кабинета. Листы их были старательно потерты и выглядели если уж не древними, то хотя бы старыми. Интересно, если поискать хорошо, найдется ли хрустальный шар в шкафу? А столик для вызова духов? Или воск для лепки куколок? Потрепанный талмуд с заклинаниями…

– Есть у меня одна вещь… от деда досталась. Мне кажется, что у нее на редкость поганая аура. Гнилая, понимаешь?

Саломея кивнула.

– Вот и хотелось бы, чтоб ты взглянула на нее. Если у тебя найдется время.

Сандаловая вонь становилась нестерпимой. И пульс стучал в вискиах.

– И где эта вещь?

Туман плывет, и Саломея – тоже. Рыжая-бесстыжая. Кто надевает на работу такие сарафаны? И со шнуровкой еще! Мысли привычно плавятся, предсказывая скорый приступ мигрени.

Пора уходить.

– Дома, – Далматову удалось зацепиться за осколок сознания. – Это статуя. Тяжело… принести… сюда. Вот если бы ты приехала…

– Полагаю, это возможно, но – будет стоить дороже.

Не проблема. Деньги – никогда не проблема. Только пусть этот чертов сандал останется здесь!

– Сегодня, – вцепившись в ее протянутую руку, потребовал Илья. – Сейчас!

Он в коридор не вышел – вывалился, кашляя, пытаясь как-то отделаться от мерзкой вони. Молоточки пульса играли марш в голове, и Далматов почти лишился способности соображать.

На воздух надо!

Только чтобы без солнца. Где летом найти «воздух» без солнца?

– С вами все хорошо? – Администраторша выныривает из коридора. Лицо ее – желтое пятно, яркое, как само солнце. И Далматов заслоняется от этого света рукой. – Вам надо присесть… врача…

– Пошла к черту!

Она не обижается на грубость. Они здесь все до отвращения внимательны к клиентам.

Почему?

Потому что хотят убить. Кого?.. Когда?..

Невозможно сосредоточиться, когда солнца – столько. Оно – снаружи, но – и внутри тоже. Горячее. Испепеляющее. Дрожит стрела на тетиве из света, готова сорваться, полететь вниз. Аполлон – меткий лучник, грозный воин, от него невозможно спрятаться.

Боль уходит – отливом волны, оставляя гулкие отголоски в раскаленных видениями извилинах мозга. Далматов стоит в коридоре, согнувшись, упираясь обеими руками в стену в нелепой попытке удержаться от падения на колени. Солнце требует от людей покорности.

Иначе – смерть.

Рядом хлопочет администраторша, суетливая и бесполезная. Она причитает визгливым голоском, норовя прикоснуться к нему, но, к счастью для нее, не делает этого. И «Скорую» она вызывать не станет. Побоится. Решит, что отравила дяденьку. Как знать, какие травы были в том «натуральном» замечательном чае?

Саломея рядом. Держит… Поддерживает его. Помогает тем, что – рядом.

Нельзя ее отпускать. И надо сказать, чтобы уходила из этого места! Она принадлежит солнцу. Солнце ревниво, куда более ревниво, чем люди. Далматов собирается открыть рот, но вновь накатывает волна холодной липкой тошноты и затыкает ему рот. Стоит разжать зубы, и его вывернет прямо на этот щегольской, стального оттенка ковер.

– Вам следует присесть. – Какая-то круглолицая женщина берет Далматова за руку, а у него нет сил оттолкнуть ее. – Присесть и отдышаться. Пульс у вас совершенно безумный. Сердце шалит?

Он не знаком с этой женщиной, но позволяет себя увести.

Саломея – рядом.

– Вы прилягте. – Его усаживают на диванчик.

Администраторша исчезает, а женщина оттесняет Саломею. Нет! Нельзя, чтобы она ушла. Конечно, не уйдет, но лучше, чтобы она держалась еще ближе.

– Скоро пройдет. Вы принимаете какие-нибудь лекарства?

– Нет. – Тошнота отползает. Это предупреждение: Далматов, не переходи дорогу солнцу!

– Вам следует показаться врачу. – У женщины мягкие голос и руки, а запах от нее исходит странный – свежескошенная трава и еще что-то… дым? – Многие люди крайне небрежно относятся к своему здоровью, а это… чревато.

– Порекомендуете врача? Из местных.

Округлое обыкновенное лицо, уютное в своей обыкновенности. Так выглядят сказочные старушки, еще далекие от настоящей старости, и ласковые нянюшки, готовые простить ребенку любую шалость…

– Молодой человек. – Она даже сердится мягко, и Далматов перестает ей верить. – Я имею в виду нормального врача! Кардиолога. И давать рекомендации в данном вопросе я не решусь.

– Извините.

Извиняет. Но – не уходит.

– Анна Александровна, спасибо. – Саломея присаживается рядом с ним. – Ты на машине?

Далматов кивнул. Неосторожное движение породило фейерверк из разноцветных пятен перед глазами.

– Я отвезу тебя домой. Хорошо?

– Да…

– Встать сможешь?

– Сейчас. Еще минуту.

Руки у Анны Александровны не старушечьи – ухоженные ладони, белая кожа. Маникюр хороший. И золотое колечко, которое – на первый взгляд – выглядит скромным, но такое стоит весьма и весьма прилично. Тонкая работа… знакомая… смутно.

– Милая, вы уверены, что справитесь? – Анна Александровна прячет руки за спину. Случайный жест или она так… внимательна?

– Справлюсь, – обещает Саломея.

До машины Далматов добирается сам. Снаружи – пекло. Полдень еще не наступил, а город уже расплавился. И серый бетон побелел, и дома кажутся костяными, а деревья с поникшей листвой – пластиковыми. И вообще, весь мир – большая декорация к чужой пьесе в стиле древнегреческих трагедий. Далматову тоже отведена в ней некая роль, осталось выяснить – какая именно.

– Садись, – Саломея помогает ему забраться в машину.

Горячая машина. Душная. Почему не справляется система климат-контроля? Потому что солнце – сильнее.

– Ты сейчас притворяешься или как? – поинтересовалась Саломея, мягко трогая с места.

– Нет.

– Может, все-таки к врачу?

– Нет!

Мотор – громкий. И дорога неровная. Свет проникает сквозь тонированные стекла, и Далматову становится хуже. Некоторое время он борется с дурнотой. Саломея молчит.

Хорошо… Не отвлекает его.

– Ненавижу сандал. – Далматову удается сесть. Голову «отпускает», неприятная слабость тоже скоро уйдет, если, конечно, не накроет повторно. – Я и не знал, до чего ненавижу сандал!

– Зачем ты вообще пришел?

В зеркале заднего вида отражаются ее глаза и рыжая прядка волос, выбившаяся из прически. Она падает на лоб и мешает Саломее.

– Ты мог бы позвонить. Или ко мне домой заглянуть. А ты цирк устроил!

Саломея закладывает прядь за ухо, но она явно не удержится, снова выскользнет.

– И тебе меня не жаль?

Дежавю, но – приятное. У Далматова не так уж много приятных воспоминаний.

– Не жаль! Сам виноват… – Она все-таки оборачивается, вздыхает и просит: – Не делай так больше, хорошо?

Илья обещает. «Обещается» легко, тем более что в ближайшем будущем слово он не нарушит. А большего – следует ли ждать?

– Знаешь, – Саломея в сотый раз заправляет непослушную прядь за ухо. – Вчера у меня был странный вечер…

Не у нее одной.