Однажды в Саломею стреляли. Она запомнила звук, сложный, состоящий из щелчка и взрыва. Запомнила и рыжий бутон пламени, что вырывался из дула, и мягкое прикосновение воздуха к щеке. В тот раз пуля прошла близко и увязла в стене.

Но сейчас Василий не промахнется.

– Полиция уже едет, – предупредил Олег и шагнул, желая заслонить Саломею.

Какое смешное глупое благородство.

– Отойди, – велит Василий.

– Отойди, – просит Саломея.

Однажды в Саломею стреляли, но она осталась жива. И мама потом плакала, а папа говорил, что не следует слезами удачу отпугивать. Хорошо, что теперь они не станут волноваться.

– Плохо, наверное, когда разрывают сильные чувства. – Саломея коснулась кармана, нащупывая старый папин пистолет. – Гнев и жадность. Жадность и гнев. Кто победил?

– Заткнись.

– Жадность. А ведь план был хороший. Умный план. Вряд ли твой. Извини, но ты не выглядишь способным придумать что-то… действительно страшное.

Если он выстрелит, то Саломея умрет. Он готов выстрелить. Он убил человека и понял, что убивать легко.

– Заткнись! – Он шагнул и толкнул дулом в ребра. – Заткнись, дура… и давайте, топайте оба.

Нервничает. Папа говорил, что люди, которые сомневаются в своей правоте, всегда нервничают, и потому опаснее всего фанатики. Они ни в чем не сомневаются и поэтому не нервничают.

И руки связать забыл…

– Куда идти? – спросила Саломея.

– Вперед. Туда. Давай. В погреб. И ты тоже. Дернешься – пристрелю. Ее вот и пристрелю. На твоей совести будет, слышишь? Ты слышишь?

Олег медленно поднял руки и заложил за голову, показывая, что вовсе не собирается дергаться. И верно, сейчас еще не время.

– Палома – переводится как «голубка», верно? Откуда такое имя? Красивое, но… не наше.

– У тебя тоже не наше.

Василий держался позади, но не настолько далеко, чтобы рискнуть. Саломея чувствовала прицел на затылке, а еще судорожное Олегово дыхание.

Только бы не сорвался… мужчины самоуверены.

– Меня назвали в честь Соломона Кейна. Папа думал, что родится мальчик. И мама думала, что родится мальчик. А появилась я. Вот и назвали. Знаешь, кто такой Соломон Кейн? Нет? Охотник за нечистью. На самом деле, конечно, его не существует. Его придумал Говард. Он вообще очень многих придумал. Конана вот. Слышал про Конана? Да?

– Да. Двигай.

– Вот… поэтому и решили, что если уж родилась девочка, то пусть себе будет Саломеей. Семейному занятию пол не помеха. А занимались мы охотой. Папа, мама, бабушка… не на привидений. Их не существует, во всяком случае, в привычном вам понимании. Но вещи – другое дело. Странные вещи, которые пробуждают людей к странным делам. Иногда они помогают, но чаще – вредят. И не потому, что желают зла, но… впрочем, это неважно.

– Что ты делаешь? – шепчет Олег, и Саломея заставляет себя не слышать его.

Надо сосредоточиться на разговоре и на человеке, который готов убивать.

– Наша семья и занималась такими вещами…

Пока однажды дом не сгорел, весь, дотла, кроме брегета с огненной ящерицей на крыше. Саламандра для Саломеи.

– А папа утверждал, что его отец, которого и вправду звали Соломоном, давно, где-то в двадцатых годах, познакомился с Говардом. С тем самым Говардом. Представляешь?

В погребе светло. Электрические лампы висят на длинных шнурах, как плоды диковинного дерева.

– Только мне кажется, что папа… лукавил. Говард никогда не бывал в Египте. Он вообще из Америки не выезжал. Все его истории – они придуманы от первого до последнего слова. Даже та, которая про дом с голубями. Ты читал ее?

– Нет.

Дверь почти сливается по цвету со стеной. Она видна лишь потому, что приоткрыта. Из щели тянет сквозняком, и Саломее становится страшно.

Она не очень любит темноту.

– А Галина читала. Я так думаю. Там рассказывается об одном семействе, американском конечно, но это – мелочи. Главное, что в этом семействе обижали слуг. И вот одна служанка, полукровка, решила отомстить. Она пошла к колдуну и попросила зелье, такое, от которого человек теряет разум. А потом подсыпала это зелье хозяйке. И та сошла с ума. Она убила собственных племянниц. И на этом не остановилась, продолжала убивать всех, кто останавливался в доме. В большом красивом доме, где жило множество голубей, но видели их лишь те, кто был обречен умереть. Ничего не напоминает?

Дверь открывается с трудом, Саломее приходится налегать на нее всем телом. Петли старые, скрипят. И резкий этот звук нарушает хрупкое равновесие.

– Если ты не заткнешься, я тебя пристрелю, – говорит Василий.

– Ты все равно собираешься меня пристрелить. Его тоже. Не потому, что считаешь нас виноватыми, но сейчас у тебя выхода нет. Верно? Мы свидетели. А свидетели – опасны.

– Умная слишком.

Узкий коридор. Темный коридор. Настоящий тоннель, проложенный под домом.

– Тебе о нем Елена рассказала? Она была здесь с самого первого дня реконструкции…

– Угадала.

– Мне ничего не видно. Я там провалюсь. У тебя есть фонарик? Дай, пожалуйста. Ты ведь и сам не сможешь видеть в темноте. А пистолет держать удобнее обеими руками.

В руку сунули теплый пластиковый цилиндр. И Василий предупредил:

– Без шуток.

– А разве я шучу? С запредельем вообще шутить опасно. Оно из шутников с легкостью души вытягивает, каждому ключик подбирает. Знаешь, чего не было в той истории о доме с голубями?

– Чего?

– Того, что стало со служанкой. Она отомстила, но… исчезла. Сбежала? Вряд ли. Запределье не отпустит человека, открывшего дверь. Вы ведь слышали голубей?

– Это запись.

Фонарик светил ярко. Саломея держала его обеими руками, не столько опасаясь выронить, сколько еще не зная, как именно использовать маленькое солнце, попавшее к ней в руки.

Тоннель спускался. Щербатые ступеньки были узки и ненадежны. Камень крошился под ногами и шелестел. Этот шелест и еще, пожалуй, далекий звон капли, что разбивалась о зеркало воды, были естественными звуками этого места.

– Ну да, запись. Вы сами расставили здесь микрофоны? Или попросили Елену?

– Вместе.

– Конечно, вместе. Пострадавшим следовало объединиться.

Олег держался слишком близко. Он вклинился между Саломеей и пистолетом, но это было неправильно. Его благородство сковывало руки. И Саломея продолжала говорить:

– Только ведь Елена не знала, что пострадала именно из-за вас? Конечно, вряд ли бы вы решились признаться. Да и зачем? Виновный имелся. Но вам мало было одного. Запределье желало получить всех. Оно жадное, я-то знаю… И вот вопрос: как все было на самом деле? Вы поставили записи, чтобы создать иллюзию запределья? Или запределье подсказало, что надо поставить записи? Началось все не с них, да? А с чего? С суда?

– Я не знаю!

– С суда, – ступеньки закончились, и Саломея оказалась в коридоре, прямом, словно струна. – И осуждения. И смерти. Она ведь умерла, да? Маленькая голубка не захотела жить в клетке. Или не смогла?

– Она писала ему! Умоляла ответить. Клялась, что не трогала его чертову чернильницу! Вообще ничего не трогала! А вещи ей подбросили! Знаете, что он ответил? Что знать ее не желает и все было ошибкой… и моя Палома вскрыла себе вены. Она не захотела жить в той грязи, в которую ее втоптали.

Выстрелит. Вот сейчас на взводе эмоций выстрелит. Но Василий успокаивается. И Саломея подхватывает оборванную нить разговора:

– Это ведь Галина решила мстить? Не думаю, что хотела убить… во всяком случае сначала, пока ее сестра была жива. Мне интересно, кто на кого вышел. Галина на Елену и ее дочь. Или Елена, пытавшаяся предотвратить постыдную связь Женевьевы с хозяином, на Галину?

– Не знаю я!

Саломея идет очень медленно. Она слушает шаги за спиной и дыхание, и еще шелест одежды и далекий-далекий гул воды.

– Главное, что Галина нашла подходящий инструмент. Девочку, чью первую чистую любовь растоптали. Нехороший поступок. Олег, ваш брат был изрядной сволочью.

– Полным подонком, – согласился Василий.

– Девочка начала мстить. Она подливала яд в чай? В кофе? В коньяк? Каждый день понемногу… она думала, что наказывает справедливо. Пока не увидела, как убивают. Ей, наверное, было очень страшно. Она убежала и спряталась. Так хорошо спряталась, что ее не нашла полиция, которая обыскивала дом от чердака до погреба. Но ведь в погребе имелась тайная-тайная дверь… а за дверью – запределье, которое и сказало Женевьеве, что она виновата. Оно шептало ей каждый день, каждую минуту…

Как шептало самой Саломее, укоряя за тот несчастный зимний роман и за поездку на курорт, и за опоздание – сгореть должны были все.

Но Саломея выжила.

– Женевьева боялась рассказать. И не могла молчать. Ее убило чувство вины, но у матери появился повод мстить. А у Галины – сообщник. Один плюс один и еще один. Хватит для всех.

– У нее и вправду крыша поехала. Она любила сестру! Я тоже ее любил!

– Не сомневаюсь. Только ради любви можно пойти на такое, верно?

Саломея остановилась, ожидая окрика, но окрика не последовало.

– Да.

– Галина нашла вас? И предложила что? Месть? У нее уже имелся подробный план, где был пункт о вашей женитьбе на Тамаре. Вы должны были привести жену и ее мать в этот дом, верно? Справедливое наказание. Око за око. Зуб за зуб. Смерть за смерть. Кто передал яд Булгину? Елена, как она призналась?

– Да.

– А кто убил Марию Петровну?

– Я. Она мне мозг вынесла.

– Это, конечно, аргумент.

Если бы Олег не стоял между ней и пистолетом, Саломея попробовала бы.

– Точнехонько. Аргумент. Она мне вынесла. Я ей. Справедливо!

Саломея первой заметила свет, яркую желтую точку, похожую на крохотного светляка. Она направила на эту точку луч фонаря, надеясь на то, что эта точка – не просто так.