Глава 3
Перекрестки
В машине Кира сидела тихо, как мышь. Беловолосая мышь с острым носиком и огромными синими глазами. Она смотрела только перед собой и, когда машина проваливалась в очередную колдобину, подпрыгивала, а голова ее запрокидывалась, как будто вез Олег не человека, но куклу в человеческий рост.
– Может, хватит? – на трассе Олег не выдержал.
– Что? – она встрепенулась и повернулась всем телом.
– Страдалицу из себя строить.
– Я?
– Нет, я. В зеркало глянь.
Она послушно глянула, вздохнула и скукожилась пуще прежнего. Левая рука соскользнула безвольно в сумочку. Пальцы зашевелились, зашелестели, вытащили розовый телефон.
– Положи, – попросил Олег. – Все у них в порядке.
– А вдруг?
– Пятнадцать минут как отъехали. Все у них в порядке.
Упрямо вытянулась нижняя губа. Телефон Кирочка не отпустила. А он – дешевенький, в пластиковом корпусе с изрядным количеством царапин. Странно, что вообще работает.
– Ты ведешь себя, как квочка.
– Кто?
– Квочка. Квохчешь и квохчешь. Квохчешь и квохчешь. Скоро насмерть заквохчешь. Успокойся уже. Сядь. Расслабься. В окошко погляди.
Кира обиделась. Нет, естественно, она не сказала ни слова – все-таки она его побаивается – но отвернулась к окну и уставилась на пейзаж. Затылок с белым хвостиком волос, напряженная шея и покатые плечи выдавали возмущение.
Только Олегу отчего-то смешно было.
– И я предлагал взять парня с собой.
– Я не хочу его волновать.
– Чем?
– Ну… больница… врачи… и все такое… он ведь подумает, что я… и тогда… – Кира говорила, заикаясь.
– Не больница, – возразил Олег. – Медицинский центр. И мы просто кое-что проверим.
Идея принадлежала не ему, а Саломее. И Олег очень сомневался, что в этой идее есть смысл.
Город встречал пестрыми тентами цирка на колесах. За низкой оградой, которую уже успели выставить и украсить рекламными щитами, бродили мрачный пони и серый меланхолического вида осел. Чуть дальше, увязнув колесами в траве, стояла будка билетера, а уже за ней начинались карусели и палатки.
Олег притормозил у обочины и спросил:
– В цирк пойдешь?
– Я? – удивление Киры было естественным, а еще забавным. Белые бровки поднялись высоко-высоко, исчезнув под длинной челкой.
Прическа у нее совершенно идиотская.
– Ты. И я.
– А Лешенька?
– Лешенька – потом. – Олег выбрался из машины. Его переполняло странное хмельное чувство собственного всемогущества и еще детское желание сотворить что-то такое, чего взрослые и серьезные люди не делают. К примеру, прокатиться на машинке с намагниченной подошвой.
– Аттракционы пока не работают, – упреждая вопрос, ответил билетер, человек в оранжевом дорожном жилете, надетом поверх классического пиджака. – Приходите позже.
Олег вытащил бумажник.
– Мы… мы же ехали! – все-таки не усидела Кира-Кирочка. Выбралась. И теперь тряслась не то от страха, не то от возмущения. – Мы же опаздывали!
– Мы – не опаздывали. Идем.
В машинку ее пришлось запихивать. Не то чтобы Кира возмущалась или вырывалась, но она оказалась на удивление неуклюжа. Ее ноги, руки, локти и колени норовили вырваться за пределы пластиковой божьей коровки.
– Я не умею… я не могу… – лепетала Кира. – У меня… у меня не получится!
– Получится. Попробуй.
Зазвенела музыка, дребезжащая, как будто нарочно записанная со старой пластинки. И машинки тронулись. Они сходились и расходились, касаясь друг друга бортами, разворачиваясь и крутясь совершенно безумно.
Олег смеялся.
И Кира, забыв о том, что надо бояться и дрожать, тоже хохотала. Ее смех звенел, как колокольчики под дугой, и на него слетались люди. Стоял билетер, поглаживая жилет. И мрачноватого вида клоун наблюдал за чужим весельем. Фокусник с ладони на ладонь пускал карточную змею, а когда наскучило – вытащил из кармана ленты. И ветер растянул эти ленты разноцветными флагами.
А музыка все гремела… и когда она смолкла, то Олегу показалось, что будто бы сам мир, планета вся, от кипящего ядра до колючих горных вершин, тоже замолчала.
– Все? – тихо спросила Кира.
И глянула на него умоляюще.
– Нет, – ответил Олег и, вытащив бумажник, постучал по нему.
Билетер все понял верно.
Уже в машине, нагревшейся на солнцепеке, вонючей и тесной, совсем не похожей на детские нарядные автомобильчики, Кира сказала:
– Спасибо. Я… мы раньше ходили. Когда только-только лунапарки появились. Не такие, конечно, но тоже хорошие. Яркие. Папа говорил, что надо уметь веселиться. И мы веселились.
– А потом?
– Потом папа умер. Ну и маме пришлось меня поднимать. Она верила, что я вырасту, выучусь и… не знаю, стану кем-нибудь… кем-нибудь особенным. Важным. И деньги буду зарабатывать. А я вот…
– Что «вот»?
– Ну… влюбилась. И Алешенька. Мама говорила, что я себе жизнь ломаю. Что надо сначала на ноги встать, а уже потом чтобы дети…
– И как, права была?
Она пожала плечами:
– Все бы получилось иначе. И я не знаю, хуже или лучше, просто… у меня есть сын. Я его люблю.
Действительно просто.
Киру Олег передал на руки медсестре. Среднего возраста, полнотелая, она говорила басом и постоянно трогала шапочку, которая держалась на кольях шпилек, но медсестра не верила в их надежность, как не поверила и в Кирино нежелание обследоваться.
– Конечно надо! В вашем возрасте надо себя беречь. Иначе в моем возрасте беречь будет нечего! – Медсестра как-то легко оттеснила Олега, подхватила Киру под локоток и препроводила к стойке регистратуры. – Поверьте моему опыту. Чтобы дожить до ста лет, надо прежде всего захотеть дожить до ста лет? Курите?
– Нет.
– Замечательно! Просто замечательно…
Олег мог уйти – здесь справятся и без его помощи, но стоял, ждал. И лишь когда Кира исчезла за дубовой дверью, а голос медсестры стих, смешавшись с прочими голосами, наполнявшими центр медицинской диагностики «Окто», он двинулся к выходу.
В запасе имелось два часа. И ключи, вытащенные из Кириной сумочки.
Наверное, это было подло. Определенно, подло. Но какие еще есть варианты?
Ее квартирка находилась на самой окраине города, в доме старом, сложенном из кирпича. За прожитые домом годы кирпич потемнел, торцевая стена треснула, а ржавая водосточная труба лишилась парочки сегментов.
В подъезде воняло.
Из приоткрытой двери валил дым, но данное обстоятельство никого не смущало, как и музыка, сотрясавшая здание от крыши до потолка.
Кира обитала на четвертом. Олег сразу узнал нужную дверь по синенькому аккуратному коврику перед нею. На коврик уже успели просыпать пепел, уронить пару окурков, но все равно он выделялся на этой площадке, как, наверное, сама Кира выделялась среди жильцов дома.
Почему она не нашла квартиру приличнее?
Почему Серега не позаботился, чтобы нашла?
Потому что Кира тратила деньги на Алешеньку, а Сереге было плевать, где обитает эта глупая девчонка, отказавшаяся делать аборт.
Хрустнул замок. Ключ проворачивался тяжело, грозя разломиться и застрять, предотвратив факт незаконного проникновения в чужое жилище. Но все-таки не треснул, и дверь открылась, правда, ненамного. Олег кое-как протиснулся в щель, оказавшись в тесном коридорчике, который становился еще более тесным из-за придвинутого к двери шкафа. Кроме него, в коридорчике обитали лакированное трюмо, столик с телефоном и старый грязный пуфик.
На вещах успела собраться пыль, и любое, самое малое касание оставляло след.
Олег сначала старался не касаться, но когда не вышло, то просто плюнул на следы: потом объяснит. Если кому-то потребуются объяснения.
Комнат было две. Квадрат, некогда служивший залом, – сохранился древний ковер на стене, секция, правда, без хрусталя, но с портретами Ленина, Брежнева и почему-то Дарвина, и раскладной диван. У окна расположился письменный стол с лампой-лапой, а в углу – кровать, судя по размеру – детская.
Имелся здесь и шкаф, вернее, две его части. Олег распахнул дверцы и уставился на полки. Раньше мысль об обыске казалась немного неудобной, но вполне приемлемой, сейчас же стало стыдно.
До чего он опустился?
До того, чтобы перебирать аккуратные стопки детских маек, рубашек, свитеров. Заглядывать в коробки с обувью, которой было много, но не настолько, чтобы не вместиться в шкафу. Босоножки. Шлепанцы. Еще босоножки. И туфли. И кроссовки. Зимние ботинки и ботинки осенние… а собственные Киры где? И одежда? В шкафу только и висит, что пара брюк из плотной жесткой ткани, платье форменное и старенький пиджачок. В особом чехле – пуховик китайский, белый от вылезшего наружу пуха.
Зато детских курток целых три, и все три новые, качественные.
– Кира – ты дура, – сказал Олег, закрывая шкаф.
Ничего интересного не обнаружилось и в ящиках стола, и среди стопок книг, да и в самой комнате. Жизнь Киры была скучна, размеренна и всецело подчинена сыну.
Убедившись, что время в запасе еще есть, Олег перешел ко второй комнате. Узкая и длинная, она походила на пенал, и высокие потолки лишь усиливали дисгармонию. Окно во всю стену. Серые занавески, издали похожие на колонны. Трехрожковый светильник. Кровать. Две подушки, поставленные друг на друга. Кружевное покрывало. Плюшевый медведь. Тапочки сорокового размера со стертыми подошвами и расклеившимися носами. Байковый халат на красной подкладке.
Третья секция шкафа. Содержимое уныло: спортивные костюмы, пуловеры, свитера. Серое белье сложено аккуратными стопками. Прикасаться неприятно, но Олег заставляет себя разворачивать каждую майку. Нужное спрятано недалеко, даже не спрятано – задвинуто в тень, и тень отдает добычу неохотно.
Она привыкла к фарфоровому голубку.
Фигурка пятнадцать сантиметров высотой. Подставка-ветка с крохотными листиками, на которых золотом нарисованы прожилки. Синее гнездо и птица на нем сидящая. Птица из гнезда вынимается, и тогда видно, что в нижней части статуэтки есть отверстие для соли.
Сыплется же она из открытого клюва.
Голубь выполнен изящно. Перышки на крыльях подрисованы, как подчеркнуты и глаза, и клюв. Олег вернул фигурку на место и сложил разворошенную одежду. И лишь покинув квартиру, он набрал номер Саломеи:
– Это я, – сказал он, запирая дверь на замок. – Ты была права. Что теперь делать?
