Глава 13
В первую пятницу каждого месяца в нашей группе проводится культурное мероприятие. Так сказать, экскурсия.
Джерри называет это «кругосветка со смертью».
Мы собираемся на каком-нибудь местном кладбище, чтобы засвидетельствовать почтение родственнику или другу одного из нас, а попутно еще раз задуматься о том, что хоть мы больше и не живем, мы не умерли. Это должно заставить ценить возможности, которые открывает перед нами новая форма существования, и понять, насколько мы особенные. Мне же это лишний раз напоминает, что общественная жизнь для меня закрыта. Или это уже общественная смерть? Или общественное воскрешение? Так или иначе, особенного во мне не больше, чем в майонезе.
Сегодня мы встречаемся на мемориальном кладбище Оквуд, раскинувшемся прямо напротив Доминиканской больницы. Какое, должно быть, утешение для пациентов! Неизлечимых и престарелых больных, как пить дать, намеренно размещают в выходящем окнами на кладбище южном крыле, чтоб заранее обвыкались, созерцая окрестности.
После новолуния прошло всего ничего, и на кладбище стояла бы кромешная тьма, если бы не свет от больничной парковки. Вообще зомби не так уж хорошо видят, и блуждание ночью по кладбищу — нечто вроде приключения. Даже если вы умерли со стопроцентным зрением, как только воскреснете, оно тут же начнет ухудшаться. Чем дольше находишься среди нежити, тем хуже видишь. Зомби в очках — не такая уж редкость.
Впереди кряхтит Том: он споткнулся и упал на могильную плиту.
По-моему, если кучка оживших трупов поздним пятничным вечером шарахается по кладбищу, это никоим образом не способствует разрушению привычных представлений о зомби.
Некоторые народности Западной Африки и островов Карибского моря верят, что зомби появляются в результате исполнения обрядов вуду или заражения вирусами. В глазах же большинства населения зомби — плотоядные монстры, и сим накрепко засевшим в головах стереотипом, который мешает нам вести и так неравную битву за репутацию в глазах общественности, мы обязаны Голливуду и сценаристам фильмов ужасов. А нанять хорошего агента по рекламе проблематично, если только ваш бюджет не сопоставим с бюджетом корпорации «Двадцатый век Фокс» или издательства «Рэндом хаус». К тому же большинство рекламных агентов уверены, что вы мечтаете лишь об одном — сожрать их мозги.
Мне кажется — если кому-то интересно мое мнение, — средства массовой информации еще как виновны в распространении антизомбийских настроений. Двадцать четыре часа в сутки не на одном, так на другом канале показывают новости, а публике не нужны скромные и жизнерадостные репортажи, ей подавай сенсации и леденящие кровь подробности, и вот уже у зомби репутация хуже, чем у президента с Конгрессом и О. Дж. Симпсона, вместе взятых.
Как только зомби совершит проступок, даже если его спровоцировали, об этом будут трубить на всю страну, пока новость не набьет оскомину, наводнят эфир мнениями, свидетельствами очевидцев и призывами к массовому уничтожению. СМИ относятся к нам как к меньшинствам и своими репортажами только дезориентируют публику и сеют страх. Лучше бы показали, как мы проводим собрания, продаем игрушки и домашнюю выпечку. В конце концов, если некоторые из азиатов не умеют водить машину, это не значит, что все азиаты — плохие шоферы. Согласен, пример неуместный. Но вы меня поняли. Живые будут верить только в то, во что хотят верить, и плевать на факты.
Другие мифы о зомби, порожденные СМИ:
Мы медленно двигаемся.
Интеллект зомби практически равен нулю.
Мы видим электромагнитные импульсы.
Мы обладаем сверхчеловеческой силой.
Мы состоим в родстве с вампирами.
Мы глохнем в течение нескольких недель после воскрешения.
Хотя вопреки расхожему мнению наши обонятельные нервы и функционируют, живых за несколько миль нам не учуять.
Одно из немногих свойств зомби, в которых СМИ разобрались правильно: мы не чувствуем физической боли. Зато испытываем эмоциональные переживания.
— Вот и добрались, — говорит Том.
Мы подошли к месту захоронения его сестры — ее насмерть загрыз питбультерьер. Наверно, это у них семейное.
Стоим кружком.
— Познакомьтесь с Донной, — произносит Том. — Донна, познакомься со всеми.
Все бормочут: «Привет, Донна». Я просто машу рукой.
— Сколько было твоей сестре, когда она умерла? — интересуется, прикуривая, Наоми.
— Всего лишь четырнадцать, — отвечает Том. Торчащий под его левым глазом кусок мяса в мерцающем свете от зажигалки Наоми кажется огромным черным родимым пятном. — Собственно, из-за нее я и стал заниматься обучением собак. Надеялся сделать так, чтобы подобное ни с кем не повторилось.
— Ой! — не выдерживает Карл.
Джерри фыркает, потом хихикает Рита, а ее смех заразителен. Я тоже не могу сдержать улыбку.
На Рите сегодня длинная черная юбка и черный шерстяной джемпер, под ним — водолазка цветом чуть светлее, чем кожа девушки. В темноте даже кажется, что джемпер надет на голое тело.
После воскресной прогулки и прощального поцелуя мы с Ритой еще не встречались, и мне немного неловко. Не знаю, как вести себя и что промычать. К тому же меня мучает чувство вины: на кладбище я не могу не думать о Рейчел. Я бы хотел, чтобы напоминание о жене было несколько иным, но тут уж ничего не поделаешь. Впрочем, когда Рита останавливает на мне свой взгляд и улыбается, чувство вины отчасти проходит.
Отдав дань памяти сестре Тома, идем за Хелен к могиле ее матери. Том опять спотыкается и падает на другое надгробие, отчего швы на его правом плече рвутся, и рука безвольно повисает. Джерри и Рита все хохочут, и им приходится сильно постараться, чтобы сдержать смешки, когда Хелен объявляет минуту молчания в память о матери: бедняжка скончалась от сердечного приступа в кабинке туалета в универмаге «Мейсис».
Покончив и с этим делом, следующие сорок пять минут мы ходим по могилам недавно усопших — не столько отдать дань, сколько удостовериться в том, что они мертвы.
Стоит ли говорить, что некоторые умершие воскресают после погребения, поэтому одна из целей «кругосветки со смертью» — отыскать могилы тех, кого недавно проводили в последний путь, и проверить, нет ли признаков, что не так уж мирно они упокоились. Об этом могут свидетельствовать стук, крики, плач или истерический смех.
Распознать такие сигналы непросто, ведь между нами шесть футов земли, двенадцатидюймовый слой мрамора и бетона да вдобавок гроб — его делают из древесины твердых пород. Однако все мы, зомби, находимся на одной духовной волне, это и позволяет нам услышать то, чего живые предпочитают не замечать.
Люди, как правило, не так чутки к воскресшим, отчего и не обращают внимания на их призывы о помощи. А даже если и обратят, то вряд ли откликнутся — эксгумация стоит дорого, а уж позора натерпишься…
Сегодня ни одного воскресшего среди захороненных не находится. И неудивительно. В среднем оживает лишь один из двухсот трупов. Если в округе Санта-Крус в год умирают четыре тысячи триста человек, то число зомби среди них составит дюжины две. С большинством это случается еще до окончания похорон. Очень редко, но бывает, что из гроба встают прямо во время службы.
Так произошло с Джерри.
Его друг снял все на камеру и продал в передачу «Самое забавное видео о зомби». Джерри приносил кассету на одно из собраний.
Обычные похороны. За трибуной сдавленным, но уверенным голосом произносит речь священник. Кто-то всхлипывает. Гроб закрыт и украшен цветами, вокруг расставлены фотографии. Неожиданно один из венков съезжает вниз, крышка медленно открывается. Раздаются возгласы, охи и ахи, гремят стулья, на экране мелькают перекошенные от ужаса лица. С криком «Боже милостивый!» священник отшатывается от трибуны и чуть не падает. В гробу сидит Джерри. Он снимает с глаз накладки, вытаскивает из-под век ватные тампоны и, беспрестанно моргая, окидывает взглядом помещение.
Камера приближается и снимает его крупным планом: щеки красные и ободранные, на голове марлевая повязка. За кадром слышны причитания его отца. Джерри хлопает глазами и трясет головой, еще раз оглядывает зал и гроб, затем поворачивается и говорит прямо в объектив: «Чувак, у тебя моя камера?»
Поскольку предполагалось, что служба будет проходить при закрытом гробе, в бюро ритуальных услуг решили не зашивать Джерри рот. Так везет не всем. Мне достался перфекционист. Настоящий буквоед — не упустил ни одной детали. Утрамбовал все полости моего тела ватой, пропитанной специальным гелем, утянул тело в облегающий пластиковый корсет — он предотвращает утечку биологических жидкостей. Я потратил уйму времени, чтобы снять с себя эту чертову штуковину.
— Хорошо, — произносит Хелен, когда мы все собрались за главной усыпальницей. — Теперь пусть каждый побудет десять минут наедине с самим собой. Освободитесь от плохих мыслей, выкиньте из головы все предубеждения относительно того, кто вы есть, и войдите в контакт со вселенной. Отпустите свой разум. Не удерживайте его. Позвольте себе прочувствовать мгновение и просто быть.
Порой я задумываюсь, что за колеса принимала ее мать во время беременности.
Мы расходимся в разные стороны, а Хелен стоит у усыпальницы и наблюдает за нами, как дежурная на школьном дворе во время большой перемены. Мгновение — и всех поглощает темнота, только где-то справа от меня тлеет огонек сигареты Наоми.
Пытаюсь следовать совету Хелен, отбросить все мысли и сосредоточиться на пустоте. Не получается. Не могу думать ни о чем, в голове только Рита и Рейчел. Рейчел и Рита. С одной я провел десять лет своей жизни, с другой — десять минут в фургоне службы отлова бродячих животных. Одна благоухала лавандовым мылом и дорогими духами. От другой слегка несет разлагающейся плотью. Одна — мертвая и холодная, другая — ожившая горячая штучка.
Не думал, что когда-нибудь мне придется выбирать между такого рода взаимоотношениями.
С одной стороны, я помню обещания, которые мы с Рейчел давали друг другу, и тоска по ней все еще нет-нет да нахлынет на меня. С другой стороны, я осознаю, что нас разделяет нечто большее, чем смерть. Нас разделяет целая культура. Класс. Та разница, которая существует между живыми и воскресшими. Даже если бы Рейчел выжила, мы не смогли бы остаться парой. Между нами встали бы вопросы воспитания дочери: живые не склонны советоваться в таких делах со своими воскресшими супругами. По крайней мере это облегчает ситуацию: чувства не задеты, и не нужно делать выбор.
Впрочем, я понимаю — это не совсем так. Выбор делать придется. Моя жена мертва, лежит под шестифутовым слоем земли, а Рита здесь. Она воскресла, и она не живая. Такая же, как я. Как у всех воскресших, мои возможности завести отношения очень ограничены. Никогда не бывал на тусовках для одиноких зомби, но слышал — содом там творится еще тот.
Бессонными ночами в ушах до сих пор звенит голос матери, высокий и неуверенный. В день, когда меня привезли домой, она стояла в дверях винного погреба и, зажав полотенцем рот и нос, спрашивала: «Чего… ну чего ты хочешь, Энди?»
Я хочу, чтобы мне вернули жизнь, вот чего я хочу. Все, что у меня было и чего меня лишили. Все, что мне теперь запрещают. Но больше всего я хочу, чтобы у меня был кто-то, к кому я мог бы прижаться ночью, кто утешил бы меня, когда пустота, горе и тоска давят, как стенки гроба. Кто-нибудь вроде Риты.
Неожиданно мои попытки оправдать романтический интерес к кому-то, кроме жены, прерываются женским криком.
Если кричит живой, работают только глотка и легкие. Основное усилие рассредоточивается, как затихающий свист чайника. Крик зомби похож на вопли спаривающегося енота — обкурившегося анаши и весящего фунтов сто пятьдесят.
Это был крик зомби. Впереди от меня и чуть слева. Огонек сигареты Наоми несколькими минутами раньше я видел справа. Хелен осталась около усыпальницы. Значит, Рита.
Доносится еще один крик. Слышно, как Рита сопротивляется, и смеются живые. Потом голос Тома: «Эй, а ну оставьте ее!».
Под приближающиеся голоса других членов группы ковыляю мимо могильных камней, а Том снова кричит — на этот раз в отчаянии.
— Слезайте с него! — вопит Рита. — Слезайте…
Ее слова прерываются глухими ударами дерева по телу.
Лежащего на земле Тома избивают двое в футболках и джинсах, третий стоит в дозоре, а заодно угрожает Рите бейсбольной битой и пинцетом для снятия швов.
Мне хочется помочь Рите и Тому, но что я могу со своей ни на что не годной рукой и сломанной лодыжкой? Будь я супергероем, мне бы дали имя Воскресший Хиляк. Или Несуразный Зомби.
— Эй, давайте-ка поторапливайтесь! — орет караульный возбужденным голосом, размахивая пинцетом прямо у меня перед носом.
Том издает последний вопль — один из живых вырывает его правую руку и ей же хлещет его по лицу. Затем вся троица пускается наутек, смеясь и улюлюкая, размахивая на ходу Томовой конечностью.
Карл и Джерри бросаются вдогонку. Если бы не лодыжка, побежал бы с ними. Вместо этого я волокусь к Рите посмотреть, что с ней. В это время появляются Наоми и Хелен.
— Что произошло? — спрашивает Наоми, помогая Тому встать.
— Я услышал Ритин крик: эти трое повалили ее на землю, — рассказывает Том. — Хотел их напугать, но они каким-то образом оказались на мне и вспороли швы.
— Братство, — говорит Рита. Волосы у нее всклокочены, густые пряди падают на глаза. Однако повреждений, судя по всему, нет. — Вот, сорвала у одного с футболки.
Она протягивает серебряную булавку с греческими буквами «ΣХ».
— Слышала я о таком, — задумчиво произносит Хелен. — Что-то вроде ритуала посвящения: им нужно оторвать часть тела у кого-нибудь из оживших мертвецов.
— От меня они точно хотели не часть тела. — В голосе Риты слышен недвусмысленный намек.
Я рычу.
— Какие же они мерзкие, эти живые! — негодует Наоми и тушит сигарету о пустую глазницу.
Несколько минут спустя возвращаются Карл и Джерри.
— Там ждала машина, — поясняет Карл, облокотившись о надгробие. — Не смогли мы их догнать.
Том вздыхает и садится, закрыв лицо левой рукой.
— Мне жаль, чувак, — говорит Джерри.
— Номер разглядели? — спрашивает Наоми.
— Нет, было слишком темно, — качает головой Карл.
— Да какая разница, — говорит Рита. — Можно подумать, нам кто-то захочет помочь.
Она права. В полиции придется рассказать, что мы делали ночью на кладбище. Колледж примет сторону братства. А совет «Сигма Хи» горой станет за своих членов. Если мы предъявим в качестве доказательства булавку, нас скорее всего обвинят в том, что мы ее украли. Ни один адвокат не возьмется нас защищать. Никто не согласится быть нашим свидетелем. Мы не сможем выиграть ни один суд. Даже «Международная амнистия» не вступится за нас. Ведь, строго говоря, мы не люди.
Поскольку мы больше не живем, правовой защиты нам не положено.
Если вы никогда не видели, как шайка пьяных студентов вырвала у кого-то руку и ей же и отхлестала несчастного по лицу, вам не понять.
