Книга: Шумеры. Первая цивилизация на Земле
Назад: Глава 3 Шумерский город
Дальше: Глава 5 Художественная литература шумеров

Глава 4
Религия: теология, обряд, миф

На протяжении 3-го тысячелетия до н. э. шумеры выработали религиозные идеи и духовные концепции, которые оказали огромное влияние на современный мир, особенно через иудаизм, христианство и магометанство. На интеллектуальном уровне шумерские мыслители и святые отцы, в результате размышлений о происхождении и природе вселенной и ее modus operandi, разработали космологию и теологию, которая была столь убедительна, что стала базовым кредо и догмой большей части Ближнего Востока. На практическом и функциональном уровнях шумерские священники и святые создали отличающийся живописностью и разнообразием комплекс обрядов, ритуалов и церемоний, призванный служить и угождать богам, а также давать эмоциональный выход человеческой любви к празднествам и зрелищам. С эстетической точки зрения необразованные шумерские менестрели и барды, как и их позднейшие преемники, поэты и писатели эдуббы, создали то, что при всей отрывочности сведений является богатейшей мифологией Древнего Ближнего Востока, примеряющей богов к человеческим меркам, но с пониманием, деликатностью и, помимо прочего, оригинальностью и фантазией.
Начнем с космогонии и теологии. Выражаясь научно, шумерские философы и мыслители имели в своем распоряжении только самые рудиментарные и поверхностные представления о природе вселенной и методах ее действия. В глазах шумерских учителей и святых отцов главными компонентами Вселенной (в более узком смысле этого слова) были небо и земля; и правда, их термин для Вселенной – ан-ки – это сложное слово, означающее небо-земля. Земля представлялась плоским диском под обширным пустым пространством, полностью замкнутым в твердую поверхность куполообразной формы. Из чего была сделана эта небесная сфера, до сих пор неизвестно; судя по шумерскому названию олова небесный металл, возможно, из олова. Между небом и землей предполагалась некая субстанция, называемая лиль, слово, приблизительное значение которого – ветер, воздух, дыхание, дух; наиболее существенные его свойства – движение и расширение, поэтому оно примерно соответствует нашему понятию атмосфера. Солнце, луна, планеты и звезды предположительно состояли из того же вещества, что и атмосфера, но были наделены свойством свечения. Со всех сторон, и снизу и сверху, землю-небо окружало бесконечное море, в котором вселенная неким образом пребывала фиксированной и неподвижной.
На этих основополагающих фактах, касающихся структуры вселенной, фактах, которые казались шумерским мыслителям очевидными и непреложными, была создана соответственная космогония. Во-первых, решили они, существовало первичное море, чему свидетельством мнение о море как о первопричине и перводвигателе; вопрос о том, что предшествовало этому морю во времени и пространстве, тогда не ставился. В этом первичном море неким образом зародилась вселенная, то самое земля-небо, состоящая из куполообразного неба, водруженного над плоской землею и соединенного с ней. Между ними, однако, была подвижная и расширяющаяся атмосфера со светящимися небесными телами, луной, планетами и звездами. После разделения неба и земли и создания светоносных астральных объектов возникла растительная, животная и человеческая жизнь.
Управлял, руководил и надзирал за вселенной, как полагала шумерская теология, пантеон, представляющий собой группу живых существ, по форме схожих с человеком, но при этом превосходящих его и бессмертных; через невидимый смертным глаз они направляли и контролировали космос в соответствии с хорошо разработанным планом и предписанными законами. Великие сферы – небо, земля, море и луна; главные небесные тела – солнце, луна и планеты; атмосферные явления – ветер, буря, ураган и пр.; наконец, на земле такие природные образования, как река, гора, равнина, такие культурные единства, как город и государство, а также плотина и канал, поле и ферма, и даже приспособления типа топора, изложницы для кирпичей, плуга, – все это находилось под покровительством того или иного антропоморфного, но надчеловеческого существа, направлявшего их действия в соответствии с установленными правилами и руководствами.
За этим положением-аксиомой шумерского теолога крылось, несомненно, логическое, пусть, возможно, и невысказанное убеждение, т. к. вряд ли сам он видел кого-либо из этих человекоподобных существ собственными глазами. Наш теолог, возможно, сделал свои выводы, исходя из человеческого общества, как он его знал, и перенес известное на неизвестное. Он заметил, что земли и города, дворцы и храмы, поля и фермы, короче, все возможные установления и предприятия создаются и курируются, управляются и контролируются живыми человеческими существами; без них земли и города становятся пустынны, храмы и дворцы разрушаются, поля и угодья превращаются в пустыни и дичают. Естественно поэтому, что космос со всеми его проявлениями должен также планироваться и находиться под присмотром, руководством и контролем живых существ в форме человека. Но поскольку космос гораздо обширнее, чем все вместе взятые сферы обитания человека, и его устройство гораздо сложнее, эти живые существа, вероятно, должны быть гораздо сильнее и эффективнее, чем простые смертные. Наконец, они должны быть бессмертны; иначе космос превратится в хаос после их смерти, и миру наступит конец, каковая перспектива по известным причинам не отвечала интересам шумерской метафизики. Каждое такое невидимое антропоморфное и в то же время сверхчеловеческое бессмертное существо называлось у шумеров словом дингир, что переводится как бог.
Как функционировал этот божественный пантеон? Первое, что приходило в голову рассудительным шумерам, – это что боги в составе пантеона были неодинаковы по значимости и рангу. Бог, отвечающий за рубило или кирпичную форму, вряд ли мог претендовать на равенство с богом в ранге ответственного за солнце. Так же как божество плотин или канав – на равенство с богом, отвечающего за землю в целом. А потому, опять же по аналогии с политической организацией человеческого государства, было естественно предположить, что во главе пантеона должно стоять божество, почитаемое остальными в качестве царя и правителя. Таким образом, шумерский пантеон функционировал как ассамблея во главе с царем; самые важные группы в этой ассамблее состояли из семи богов, «вершащих судьбы», и пятидесяти божеств, известных как «великие боги». Но более важное деление, установленное шумерскими теологами внутри пантеона, – на креативные (т. е. творящие, создающие) и некреативные божества; это понятие было следствием их космологических взглядов. Согласно этим взглядам, базовым компонентом космоса являются земля и небо, море и атмосфера; любое другое космическое явление существует только в их пределах. Отсюда логично предположить, что божества, отвечающие за небо, землю, море и воздух, – божества креативные и что каждое из этих четырех божеств создало все прочие космические единства в соответствии с разработанным ими планом.
Что касается техники создания, каковой наделялись эти божества, наши шумерские философы разработали доктрину, ставшую догмой на всем Ближнем Востоке, доктрину созидающей силы божественного слова. Все, что нужно было сделать божеству, согласно этой доктрине, – это составить план, произнести слово и произнести имя. Это положение о созидающей силе слова было, вероятно, тоже результатом аналогий, основанных на созерцании человеческого общества: если царь людей мог достичь практически всего, чего хотел, повелением, т. е. не более чем словом из своих уст, то насколько более широкие возможности открывались для бессмертных сверхчеловеческих божеств, ответственных за четыре сферы вселенной! Но наверное, такое «простое» решение космологических проблем, в которых оказывались важны лишь мысль и слово, – это, по сути, отражает характерное практически для всего человечества желание на чудодейственное исполнение несбыточных надежд в моменты ударов судьбы и несчастий.
Подобным образом шумерские теологи утвердили то, что было для них приемлемым метафизическим решением вопроса о том, что же поддерживало космические явления и культурные феномены, однажды сотворенные, в рабочем и гармоническом состоянии, без конфликтов и путаницы. Это была концепция, связанная с шумерским словом ме, точное значение которого до сих пор не вполне ясно. В целом оно означает набор правил и предписаний, данных каждой космической единице и культурному феномену с целью вечного поддержания их функции в соответствии с планами создавшего их божества. Короче, еще один сверхъестественный, но по большому счету не лишенный эффективности ответ на неразрешимый космологический вопрос, попросту скрывший фундаментальные сложности с помощью слоя в большинстве своем бессмысленных слов.
Основной источник нашей информации о ме – это миф «Инанна и Энки: передача искусства цивилизации от Эриду Эреху». Автор стихов делит цивилизацию, как он ее знает, на более чем сто элементов, каждый из которых нуждается в ме, чтобы начать действие и поддерживать его. Он перечисляет сто с лишним ме четырежды на протяжении мифа. Но, несмотря на эти повторы, только шестьдесят с небольшим распознаны, а некоторые из распознанных – отдельные слова, которые вне контекста дают лишь смутное представление об их истинном значении. Тем не менее многое остается, чтобы выявить характер и важность этих первых письменных попыток для анализа культуры, результатом которого становится внушительный перечень того, что сейчас принято обозначать термином характерные черты и комплексы культуры. Как будет показано, эти пункты включают в себя различные институты, в том числе жреческие, ритуальные параферналии, ментальные и эмоциональные оценки, а также всевозможные поверья и догмы.
Ниже приведен список распознанной части перечня точно в том порядке, в котором он дан древним шумерским писателем:
1) наделение правами, обладание властью эн, «энство»; 2) праведность; 3) священная и постоянная корона; 4) царский престол; 5) священный (почитаемый) скипетр; 6) знаки царского достоинства; 7) царская гробница; 8) пастушество; 9) царская власть; 10) долгосрочный титул (звание) знатной дамы; 11) жреч. ин-т жрица; 12) жреч ин-т ишиб; 13) жреч ин-т лумах; 14) жреч. ин-т гуда; 15) правда; 16) схождение в нижний мир; 17) восхождение из нижнего мира; 18) (евнух) кургарра; 19) (евнух) гирбадарра; 20) (евнух) сагурсаг; 21) (военный) штандарт; 22) потоп; 23) оружие (?); 24) совокупление; 25) проституция; 26) закон (?); 27) клевета (?); 28) искусство; 29) культовая зала; 30) «раб божий», прислужник в храме; 31) (музыкальный инструмент) гусилим; 32) музыка; 33) старшинство; 34) героизм; 35) власть; 36) вражда; 37) прямота, бесхитростность; 38) разрушение городов; 39) оплакивание; 40) слияние сердец; 41) лживость; 42) искусство обработки металла; 47) письмо; 48) кузнечное дело; 49) кожевенное ремесло; 50) ремесло строителя; 51) ремесло плетения корзин; 52) мудрость; 53) внимание; 54) святое очищение; 55) страх; 56) ужас, устрашение; 57) ссора; 58) мир; 59) усталость; 60) победа; 61) совет; 62) тяжелое сердце; 63) правосудие, суд; 64) решение; 65) (музыкальный инструмент) лилис; 66) (музыкальный инструмент) уб; 67) (музыкальный инструмент) мези; 68) (музыкальный инструмент) ала.
Шумерские боги, как они графически представлены в шумерских мифах, были полностью антропоморфны; даже самые могущественные и известные из них представлялись подобием человека по форме, мыслям и поступкам. Как человек, они замышляли и действовали, ели и пили, женились и образовывали семьи, вели обширное хозяйство и были не чужды человеческим страстям и слабостям. По преимуществу они предпочитали правду и справедливость лживости и насилию, но их мотивы совершенно неясны, и человек часто теряется, пытаясь понять их действия. Считалось, что они пребывали на «горе неба и земли, в месте, где восходит солнце», по крайней мере, тогда, когда их присутствие не было необходимым конкретно в том космическом звене, за которое они отвечали. О том, как они перемещались, источники не сообщают, хотя мы знаем, что божество луны путешествовало в челне, божество солнца – в колеснице или, согласно другой версии, пешком, а бог бурь – на тучах. Часто пользовались лодками. Но шумерские мыслители, казалось, не сильно пеклись о столь практических и реалистических вещах; поэтому у нас нет информации о тех путях, которыми боги предположительно прибывали в свои храмы и места почитания в Шумере и каким образом они реально осуществляли такие человеческие действия, как прием пищи и питья. Вероятно, внимание священников было направлено исключительно на их статус, который они представляли и к которому относились с большим тщанием. Но вопрос о том, как предметы из камня, дерева и металла могут обладать скелетом, плотью и жизненным дыханием, их не волновал. Не беспокоили их также и внутренние противоречия между бессмертием и антропоморфизмом. Хотя боги наделялись бессмертием, запас их прочности тем не менее должен был быть ограничен: они могли смертельно заболеть, они сражались, бывали ранены и погибали. Несомненно, наши шумерские отцы разработали многочисленные теологические понятия в слабой попытке разрешить неувязки и противоречия, присущие политеистической системе религии. Но, судя по имеющимся материалам, они никогда не излагали эти понятия в письменной систематической форме, а потому мы никогда не узнаем подробности. Во всяком случае, маловероятно, что они находили решение для многих таких несоответствий. От духовных и умственных терзаний их спасал тот факт, что многие вопросы, которые, по нашим понятиям, должны были бы тревожить их, просто не приходили им в голову.
Но к середине 3-го тысячелетия до н. э. мы находим сотни божеств у шумеров, по крайней мере их имена. Многие из этих имен нам известны не только из списков, составленных в школах, но и из перечней жертвоприношений, изложенных в найденных за последний век табличках, а также из формул типа «X. – пастух», «X. – великое сердце», «подобный X.», «слуга X.», «человек X.», «возлюбленный X.», «X. даровал мне» и пр., где X. – имя божества. Многие из таких божеств второстепенны по значению, т. е. жены, дети и слуги верховных божеств, как водится в человеческом обществе. Иные, вероятно, имена и эпитеты хорошо известных божеств, которые нами пока неопознаны. Однако довольно большое число божеств в течение года почиталось жертвоприношениями, поклонением и молитвой. Из всех этих сотен божеств выделяются четыре главнейших: бог неба Ан (Эн), бог воздуха Энлиль, бог воды Энки и великая богиня-мать Нинхурсаг. Они обычно возглавляли список богов и выполняли важнейшие действия совместно; на божественных встречах и пирах они занимали почетные места.
Есть все основания полагать, что Эн, божество неба, одно время почитался шумерами как верховный правитель пантеона, хотя в доступных нам источниках, восходящих к 2500 г. до н. э., это место, похоже, занимает бог воздуха Энлиль. Город-государство, в котором главенствующее положение Эн занимал, называлось Эрех, город, сыгравший исключительную политическую роль в истории Шумера и где незадолго до Второй мировой войны немецкая экспедиция раскопала сотни маленьких глиняных табличек, испещренных полупиктографическими знаками примерно 3-го тысячелетия до н. э., периода, непосредственно следующего за изобретением письменности. Эн почитался на протяжении тысячелетий, но постепенно утрачивал свое господство. Он превращается в довольно незначительную фигуру пантеона и редко упоминается в более поздних гимнах и мифах, когда власть в основном сосредоточилась в руках бога Энлиля.
Самым значительным божеством шумерского пантеона, игравшим главную роль в шумерских обрядах, мифах и молитвах, был бог воздуха Энлиль. Обстоятельства, приведшие к всеобщему признанию его верховенства в шумерском пантеоне, неизвестны; но в самых ранних распознанных текстах Энлиль уже фигурирует как «отец богов», «владыка небес и земли», «царь всех земель». Цари и правители похваляются, что именно Энлиль наделил их властью над землями, дал земле процветание, а также предоставил им возможность завоевывать другие территории. Именно Энлиль называет имя царя, вручает ему скипетр и одаривает его благосклонным взором.
Из более поздних мифов и гимнов мы узнаем, что Энлиль считался самым щедрым богом, отвечавшим за планирование и воплощение наиболее продуктивных черт космоса. Это был бог, по велению которого наступал день, который сочувствовал людям, по замыслу которого на земле появились семена, растения и деревья, который давал богатство, изобилие и процветание земле. Энлиль дал человеку топор и плуг в качестве прототипов земледельческих орудий труда. Я специально подчеркиваю полезный характер деятельности Энлиля, чтобы устранить неточность, закравшуюся практически во все книги и энциклопедии по шумерской культуре и религии, а именно мнение о том, что Энлиль был свирепым божеством разрушительных бурь, слово которого и дело всегда оборачивалось злом. Как это часто бывает, такое превратное представление по большей части происходит ввиду некой археологической случайности: среди первых опубликованных шумерских текстов необычно большая доля ламентаций (плачей), в которых в силу необходимости Энлиль выполняет неблаговидную роль исполнителя решений совета богов, связанных с разрушением чего-либо или ниспосланием бед. В результате у многих ученых создалось впечатление о нем как о жестоком божестве-разрушителе, до сих пор не изжитое. На самом деле, если проанализировать гимны и мифы, – некоторые из них вышли совсем недавно, – то становится очевидным, что Энлилю воздается слава бога наиболее дружественного и по-отечески заботливого, пекущегося о безопасности и благополучии человечества, особенно, конечно, об обитателях Шумера. О глубоком благоговении шумеров перед Энлилем и его храмом, который находится в Ниппуре и называется Экур, можно судить по гимну, текст которого только недавно стал достоянием широкой публики и в котором сказано так:
Энлиль, чье повеление простирается далеко, чье слово свято,
Бог, чье решение непреложно, коему вверены судьбы,
Чей вышний глаз скользит по землям,
Чей вышний луч ищет сердце каждой земли,
Энлиль, кто сидит широко на белом престоле, на высоком престоле,
Кто совершенствует законы власти, главенства и царствия,
Боги Земли склоняются в страхе перед ним,
Боги небес смиренны перед ним…

Город (Ниппур), вид его внушает ужас и почтенный трепет,
Неправедный, злой деспот,
…, доносчик,
Высокомерный, нарушитель согласия, —
Он (Энлиль) не терпит их зла в городе,
Великой сети…,
Он не позволяет злому и творящему зло избежать (ускользнуть) его (Ниппура) пут.

Ниппур – прибежище, где обитает отец, Великая гора,
Престол изобилия, Экур, что высится…
Высокая гора, чистое место…,
Его повелитель, Великая гора, Отец Энлиль,
Воздвиг свой трон в Экуре, высокой сени;
Храм, – его (храма) веления, как небо, нельзя опрокинуть,
Его чистые обряды, как земля, неколебимы,
Его законы, как законы бездны (вод подземного мира), – никто не смеет лицезреть их,
Его «сердце» подобно далекому хранилищу святынь,
Недостижимо, как зенит солнца…,
Его слова – молитвы,
Его речи – мольбы,
Его ритуал драгоценен,
Его пиры истекают жиром и молоком, ломятся от изобилия,
Его сокровищницы даруют счастье и радость…,
Дом Энлиля – это гора изобилия…;
Экур, дом из ляпис-лазури, высокая обитель,
Что внушает священный трепет,
Этот трепет и ужас простираются до небес,
Его тень раскинулась над всеми землями,
Его величие достигает сердца небес,
Все владыки и цари несут сюда святые дары, подношения,
Возносят молитвы, испрашивают благословения и излагают просьбы.

Энлиль, пастырь, к которому устремлены ваши взоры,
Кого вы призывали и превозносили на земле,…,
Кто простирает перед вами иностранные земли, едва ступает на них,
Желая возлияний отовсюду,
Жертвоприношений от обильной добычи,
Что принес; в амбары,
На царские подворья ниспослал он свои дары;
Энлиль, достойнейший из пастырей,…,
Из лучших пастухов стад, (царь) всех наделенных дыханием,
Воплотил в жизнь свое царство,
Возложил священную корону на свою голову…

Небеса – он их владыка; земля – он ее величество,
Анунаки – он их почитаемый господь;
Когда во всем своем грозном величии он оглашает судьбы,
Ни один бог не смеет взглянуть на него.
Только своему высокому визирю, распорядителю Нуску,
Веление, слово своего сердца,
Поверяет он, извещает его,
Доверяет исполнить свои всеохватные приказы,
Вверяет все священные законы, все священные решения.

Без Энлиля, великой горы,
Ни один город не может быть построен, ни одно селение устроено,
Ни конюшни поставлены, ни овечьи стада собраны,
Ни один король возвеличен, ни один высокий священник рожден,
Ни мах-жрец, ни высокая жрица избраны пастухами овец,
Работникам не был бы дан смотритель и надзиратель…
Реки – их текущие воды не несли бы разлива,
Рыба в море не отложила бы икры в травы,
Птицы небесные не строили бы гнезда на обширной земле,
В небесах плывущие облака не пролили бы влагу,
Растения и травы, гордость равнины, не проросли бы,
В поле и долине богатые злаки не цвели бы,
Деревья, посаженные в горной чаще,
не приносили бы плодов…

Третье из ведущих шумерских божеств был Энки, бог бездны, по-шумерски абзу. Энки был богом мудрости, и в основном именно он создавал землю в соответствии с решением Энлиля, который только разрабатывал генеральные планы. Практические детали и исполнение оставлялись на усмотрение Энки, плодовитому, умелому, мастеру на все руки и мудрому. Мы многое узнаем об Энки из мифа «Энки и мировой порядок: организация Земли и ее культурных процессов», где подробно рассказано о творческой деятельности Энки по установлению природных и культурных явлений, существенных для цивилизации. Этот миф служит правдивой иллюстрацией шумерских мистических понятий о природе и ее тайнах. Нигде нет и попытки доискаться до глубинных причин природных и культурных процессов; все они приписываются созидательному труду Энки, часто просто утверждением: «Сделал это Энки». Там, где хоть что-то говорится о технике, если вообще говорится, все сводится к слову и велению бога, ни к чему более.
Четвертой из божеств-создателей была богиня-мать, Нинхурсаг, известная также как Нинмах, «превозносимая жена». На ранних этапах эта богиня имела, вероятно, даже более высокий статус, и ее имя часто предшествовало имени Энки, когда четыре бога в силу тех или иных причин упоминались вместе. Может быть, ее имя изначально было Ки, «Мать-Земля», и она воспринималась как супруга бога Ан (Небеса). Таким образом, Ан и Ки считались родителями всех богов. Ее также знали под именем Нинту, «дающая рождение жена». Ранние шумерские правители любили описывать себя как «постоянно вскармливаемых молоком Нинхурсаг». Ее считали матерью всех живых существ, верховной богиней-матерью. В одном из посвященных ей мифов она играет важную роль в сотворении человека, в другом является первым звеном в цепи божественных рождений в Дильмуне, райской обители богов, откуда исходит сюжет о запретном плоде.
Кроме этих четырех ведущих богов, существовали еще три важных астральных божества: божество луны Нанна, известное также под именем Син, вероятно семитского происхождения; сын этого божества Уту; и дочь Нанны, известная у семитов как Иштар. Возможно, именно эту группу – Ан, Энлиль, Энки, Нинхурсаг, Нанна-Син, Уту и Иштар – называют семью «судьбоносными» (букв, «вершащими судьбы») божествами. Пятьдесят «великих богов» никогда не называются, но, похоже, они тождественны анунакам, детям Ана, по крайней мере, тем из них, кто не связан с нижним миром. Несомненно, некоторые из многочисленных богов, упоминаемых в этой книге, принадлежат к роду анунаков или хотя бы относятся к пятидесяти «великим богам». Существовала также и другая группа богов, называемая Игиги, хотя они играли сравнительно малую роль, судя по тому, что достаточно редко упоминаются в обширной литературе.
Переходя от богов к разговору о человеке, мы выясняем, что шумерские мыслители в контексте их взглядов на мир ничуть не обольщались относительно человека и его судьбы. Они пребывали в твердой уверенности, что человек был создан из глины и с единственной целью: послужить богам, обеспечивая их пищей, питьем и кровом, чтобы те располагали полноценным досугом для осуществления своей божественной деятельности. Жизнь человека представлялась зыбкой и небезопасной, т. к. он заранее не знал судьбы, предписанной ему непредсказуемыми богами. Когда он умирал, его свободный от тела дух спускался в темный, жуткий нижний мир, где его жизнь была всего лишь малым, жалким отзвуком его земного существования.
Одна фундаментальная моральная проблема, чрезвычайно любимая западными философами, никогда не тревожила шумерские умы, а именно деликатная и довольно скользкая проблема свободной воли. Абсолютно уверенные в том, что боги создали человека исключительно для своих нужд и праздности, шумеры принимали свое зависимое положение так, как они принимали божественное решение о смертном уделе человека, и только боги были бессмертны. Все понятия о высоких моральных качествах и этических добродетелях, которые шумеры постепенно и тщательно вырабатывали в течение веков, исходя из собственного социального и культурного опыта, были приписаны деятельности богов; это боги так устроили, а человек должен только следовать божественным повелениям.
Шумеры, согласно их собственным записям, почитали доброту и правду, закон и порядок, справедливость и свободу, праведность и прямоту, милосердие и сострадание и, естественно, отвергали противоположные этим качества: зло и лживость, беззаконие и беспорядок, несправедливость и насилие, греховность и извращения, жестокость и безжалостность. Цари и правители особенно любили похваляться тем, что установили в стране закон и порядок, защищали слабых от сильных, бедных от богатых, искореняли зло и насилие.
Урукагина, например, гордо пишет, что он восстановил справедливость и свободу среди многострадальных жителей Лагаша, покончил с вездесущими довлеющими чиновниками, положил конец несправедливости и эксплуатации, защищал вдов и сирот. Менее чем четыре столетия позже Ур-Намму, основатель Третьей династии Ура, огласил свой правовой кодекс, в прологе которого перечислены некоторые его достижения в сфере этики: он покончил с рядом наиболее характерных бюрократических злоупотреблений, урегулировал систему весов и мер, чтобы обеспечить честность на рынках, и следил за тем, чтобы вдова, сирота и бедняк были защищены от дурного обращения и оскорблений. Еще двумя веками позже Липит-Иштар из Исина обнародовал новый свод законов, в котором он хвалится тем, что был особо отмечен великими богами Аном и Энлилем избранием на «царство в земле», чтобы покончить с жалобами, отвратить врага и предупредить восстания силой оружия, а также принести процветание Шумеру и Аккаду. Гимны довольно многих правителей изобилуют подобными заявлениями высокого этического и морального достоинства.
Боги, конечно, также предпочитали этическое и моральное неэтическому и аморальному, согласно шумерским святым отцам, и практически все основные божества шумерского пантеона превозносятся в посвященных им гимнах как ценители добра и справедливости, правды и праведности. На самом деле было несколько божеств, основной функцией которых был надзор за моралью, например бог солнца Уту. Другое божество, лагашская богиня по имени Нанше, также играла важную роль в области этического и морального поведения человека.
Ее описывают в одном из гимнов как богиню,
Что знает сироту, знает вдову,
Знает, как человека подавляет человек, (она) мать сирот,
Нанше, что заботится о вдове,
Что изыскивает справедливость (?) для беднейших (?),
Царица берет беженцев к себе на колени,
Находит кров слабым.

В другом фрагменте этого гимна она представлена судьей человечества в день Нового года; рядом с ней – Нидаба, богиня письма и счета, и ее супруг Хайа, а также многие свидетели. Отрицательные человеческие персонажи, вызывающие ее недовольство, -
(Тот), кто, пребывая во грехе, смел повелевать,
Кто преступил установленные нормы, нарушил договор,
Кто благосклонно взирал на греховные места,…,
Кто подменял малый вес большим,
Кто подменял малую меру большой мерой,
Кто, съев (что-либо, не принадлежавшее ему), не сказал:
«Я съел это», Кто, выпив, не сказал «Я выпил это»,…,
Кто сказал: «Я съел бы запретное»,
Кто сказал: «Я выпью запретное».

Социальное осознание Нанше далее проявляется в таких строках:
Чтобы утешить сирого, чтобы укрыть вдову,
Чтобы восстановить разрушенное для имеющего власть,
Чтобы обратить взор власть имущего к бедным…,
Нанше ищет сердца людей.

К сожалению, хотя верховные божества представлялись этичными и моральными в своем поведении, факт остается фактом, что, в соответствии с шумерскими представлениями о мире, они же в процессе установления цивилизации спланировали зло и ложь, насилие и подавление, короче, все аморальные и антиэтические модели поведения человека. Так, например, в списке ме, т. е. правил и предписаний, предназначенных богами для бесперебойного и эффективного функционирования космоса, есть не только те, что регулируют правду, мир, добродетель и справедливость, но и те, что правят ложью, ссорами, страданиями и страхом. Почему же тогда, возникает вопрос, боги сочли необходимым спланировать и создать грех и зло, страдания и несчастье, которые оказались настолько вездесущи, что какой-нибудь шумерский пессимист мог сказать: «Ни одно рожденное матерью дитя не безгрешно»? Судя по имеющемуся материалу, шумерские святые отцы в ответ на подобный вопрос, если бы он вдруг возник, готовы были признать свое неведение по этому поводу; воля богов и их побудительные причины бывали порой неисповедимы. Верный путь, которому должен следовать всякий шумерский Иов, – не спорить и не жаловаться на очевидную несправедливость судьбины, но взывать и рыдать, скорбеть и каяться в своих неизбежных грехах и ошибках.
Но дадут ли боги приют ему, одинокому и не очень нужному смертному, даже если он простирается ниц и смиренно погружается в искреннюю молитву? Наверное, нет, ответили бы шумерские учителя. Как им представлялось, боги подобны смертным правителям и озабочены более важными делами, чтобы обращать внимание на мелочи; и потому, как и в случае с царями, человеку нужен представлявший его интересы посредник, которого бы боги выслушали охотно и благосклонно. В итоге шумерские мудрецы придумали и развили представление о личном боге, подобии доброго ангела каждого индивида и семьи, своего рода божественного отца, опекающего их лично. И этому-то личному божеству страдалец раскрывал сердце в молитве и мольбе, и именно через его посредничество происходило разрешение его проблем.
Обо всем этом мы узнаем из недавно собранных под одной обложкой поэтических эссе о страданиях и покорности, теме, ставшей знаменитой в мировой литературе и религиях через библейскую Книгу Иова. Шумерское повествование никоим образом не сравнимо с последней по широте охвата, глубине проникновения или красоте выражения. Его основной ценностью является то, что оно является первой попыткой человека зафиксировать древнюю как мир и тем не менее крайне современную проблему человеческих страданий, осуществленную за тысячу лет до написания Книги Иова.
Основной тезис нашего поэта тот, что в случае страданий и напастей, независимо от степени их справедливости, у жертвы был единственно верный и эффективный выход: непрерывно славить бога и постоянно взывать к нему и скорбеть перед ним до тех пор, пока тот благосклонно выслушает его молитвы. Бог, о котором идет речь, – это «личный» бог, т. е. божество, которое, согласно убеждениям шумеров, действует как представитель и посредник человека в собрании богов. Чтобы подтвердить свою позицию, наш автор не чурается философских размышлений, правда в сугубо практическом русле. Он приводит пример: один человек, имя которого для верности не названо, был богат, мудр и праведен, по крайней мере, на взгляд со стороны, судьба благословила его друзьями и родней. Но однажды на него напала слабость и уныние. Нарушил ли он божественный порядок или богохульствовал? Вовсе нет. Он смиренно предстал в слезах и скорби перед богом и излил свое сердце в молитве и покаянии.
В итоге его бог был чрезвычайно доволен и растроган; он внял его молитве, отвел от него несчастья и обратил страдания в радость.
С точки зрения структуры поэму можно условно разделить на четыре раздела. Сначала идет короткое вступление, первые пять строк которого звучат так:
Да возносит постоянно хвалу своему богу человек,
Да восхваляет бесхитростно своего бога молодой человек,
Да скорбит живущий на этой простой земле,
В доме песни (?) да утешит (?) он своего друга и товарища,
Да успокоит его сердце.

Далее поэт вводит безымянного героя, который, будучи угнетен болезнями и несчастьями, обращается к богу в слезах и молитвах. Затем следует просьба страдальца, составляющая основную часть поэмы. Он начинает с жалоб на дурное отношение к нему со стороны людей – и друзей и врагов, продолжает сетованием на свою горькую жизнь, включая риторическую просьбу к своим родственникам и профессиональным певцам поступать так же; и завершает признанием вины и прямой мольбой о покое и отпущении грехов.
Я человек, я проницателен, но уважающий меня не благоденствует,
Мое правдивое слово представлено как ложь,
Лживый человек укрыл меня Южным Ветром,
Я вынужден служить тому,
Кто не питает уважения ко мне и позорит меня пред тобой.
Ты вновь ниспослал мне страдания,
Я входил в дом, и душа моя тяжела,
Я, человек, шел на улицу с подавленным сердцем,
Со мной, доблестным, мой верный пастух стал зол, смотрел на меня враждебно,
Мой другой пастух призывал злые силы на голову мне, который не враг ему,
Мой собрат не говорит и слова правды обо мне,
Мой друг извращает мое правдивое слово,
Лживый человек подстрекает против меня,
И ты, господь мой, не претишь ему.

(Три строки пропущены.)
Я, мудрый, почему я прикован к невежественным юнцам?
Я, проницательный, почему я слыву невеждой?
Везде пища, моя же пища – голод,
В тот день, когда всех наделяли долей, на мою долю выпало страдание.

(Десять строк пропущено.)
Мой бог, я пред тобой,
Хочу говорить с тобой…, слово мое – стон,
Я поведаю тебе об этом, посетую на горечь пути моего,
В смущении…,

(Три строки пропущены.)
Внемли, да не остановит мать, родившая меня, мои мольбы тебе,
Да не слетят с губ сестры моей счастливые песня и напев,
Да взывает слезно о бедах моих пред тобою,
Да возрыдает жена моя о муках моих,
Да оплачет судьбу мою горькую плакальщик!

Мой бог, день сияет ярко над землей, для меня день черен,
В ясном дне, добром дне есть… как…,
Слезы, скорбь, боль и тягость поселились во мне,
Страдание переполняет меня, обреченного на слезы, ни на что более,
Злая судьба держит меня в своих руках, уносит мое жизненное дыхание,
Зловещая болезнь омывает мое тело.

(Приблизительно 22 строки пропущены.)
Мой бог, ты, мой отец, породивший меня, воздень к себе лицо мое,
Подобное невинному теленку, в грусти… мольбе,
Долго ль еще будешь ты мною пренебрегать,
оставлять беззащитным? Как вола…,
Оставлять меня без поводыря?
Они говорят – доблестные святые отцы – слово правды и откровенности:
«Никогда мать не рождала безгрешного младенца,
Никогда старец не давал жизнь безгрешному юноше».

(14 строк пропущены.)
Довольно молитв и скорбей страдальца; далее следует «счастливый конец»:
[Бог, наконец, внял его горьким слезам и рыданиям.]

От лица молодого человека:
Его мольбы и стенания тронули сердце бога,
Слова правды, чистые слова, сказанные им,
Принял бог,
Слова молитвенного признания юноши,
Понравились (?)…, плоть (?) бога, (и)
Бог его отнял руку свою от злого слова,…
угнетавшего сердце его…, он обнял;
Одолевшего его демона печали, широко простершего крылья, он изгнал,
Болезнь, что точила его, как…, он рассеял,
Злую долю, означенную ему приговором (богов), он отвел,
Он страдания человека обратил в радость,
Приставил к нему… великодушно… духа блюстителем и хранителем,
Дал ему гениев, видом дружелюбных,
(И вот) [человек] постоянно возносит хвалу богу своему,
[молодой человек] рассказывает…, оповещает…

Но есть ангел-хранитель или нет, факт остается фактом, что рано или поздно человек умирает, и, по представлениям прозорливых и реалистично мыслящих шумерских мудрецов, отправляется в нижний мир, чтобы никогда больше не вернуться. Нет смысла говорить о том, что этот вопрос был источником тревоги и смущения; проблема смерти и нижнего мира была в тисках загадок, парадоксов и дилемм, поэтому неудивительно, что шумерские идеи по этому вопросу не отличались ни ясностью, ни убедительностью, как это будет показано при анализе соответствующего материала.
С точки зрения культурного поведения шумеров царские гробницы, раскопанные в Уре с большой тщательностью и умением сэром Леонардом Вулли, имели эпохальное значение: они указывают достаточно наглядно, что первых царей Шумера в могилу, как правило, сопровождали не только некоторые наиболее ценные личные принадлежности, но и значительный человеческий кортеж. Естественно, немедленно вслед за этим оглушительным открытием исследователи клинописи, особенно шумерологи, приступили к поиску документов, тех или иных письменных подтверждений, но безуспешно. Более того, за последние два десятилетия стало доступно довольно большое число шумерских мифов, эпических повестей, гимнов, ламентаций и историографических документов, и казалось небезосновательным надеяться, что тот или иной документ прольет свет на шумерские обычаи, связанные с царскими захоронениями. Но эта надежда так и осталась надеждой по большому счету, что не слишком удивляет в свете того обстоятельства, что царские гробницы относятся примерно к 2500 г. до н. э., тогда как большинство известных нам литературных произведений писались, вероятно, около 2000 г. до н. э.
На сегодняшний день есть единственный шумерский литературный памятник, который, похоже, подтверждает археологическое свидетельство того, что древние правители уходили в могилу в сопровождении людей. Это маленькая табличка, которая находится сейчас в музее Пенсильванского университета; на ней сорок две строки эпической поэмы о Гильгамеше, предположительно под названием «Смерть Гильгамеша»; мы располагаем только ее фрагментарными осколками. В этом тексте поэтической фразеологией говорится о том, что Гильгамеш поднес дары и подношения разным божествам нижнего мира и почитаемым мертвым за всех, кто «покоится с ним» в его «чистом дворце» в Эрехе: его жена, сын, наложницы, музыкант, шут, главный слуга и обитатели дома. Есть основания полагать, что поэт дает картину этих даров Гильгамеша уже после того, как тот вместе со своим кортежем умер и спустился в нижний мир. Если эта интерпретация верна, то мы имеем литературное соответствие царским гробницам Вулли с большим количеством похороненных лиц, особенно если, как нам теперь известно из Туммалъского произведения, Гильгамеш был современником Месаннепадды, и, соответственно, грубо приблизительно – гробниц.
Другой документ, проливающий слабый свет на практику захоронений царских особ, – это табличка с шестью колонками письмен, хранящаяся в университетском музее, уникальная запись Ур-Намму, принадлежащая к литературному жанру, классифицировать который, однако, сложно. Первая колонка, полностью разбитая, вероятно, содержала поэтическое описание выдающихся военных и мирных деяний Ур-Намму, а также печальных обстоятельств, повлекших его смерть. Сохранившийся текст, который начинается второй колонкой, вероятно, повествует о том, как Ур-Намму, «брошенный на поле боя, как разбитый сосуд», возлежал на погребальном ложе в своем дворце, оплаканный семьей, родней и жителями Ура. Далее мы встречаем его в нижнем мире, как и Гильгамеша, подносящим дары «семи богам», приносящим в жертву волов и овец важным мертвецам, подносящим оружие, кожаные мешки, сосуды, облачение, украшения, драгоценные камни и прочие ритуальные дары таким особам, как Нергал, Гильгамеш, Эрешкигаль, Думузи, Намтар, Хубисхаг и Нингишзида, каждому на своем месте; дар получает также Димпимекуг и «писарь нижнего мира». Как Ур-Намму попал в нижний мир со всеми этими богатыми дарами и подношениями, поэт не говорит, если не связать это с колесницами, туманный намек на которые имеется в стихах, непосредственно предваряющих «отрывок о нижнем мире», и которые, следовательно, предназначались для этой цели. В любом случае, Ур-Намму наконец прибыл на место, предназначенное ему, вероятно, святыми отцами нижнего мира. Здесь ему в провожатые назначаются некоторые из умерших, а Гильгамеш, его возлюбленный брат, объясняет ему правила и предписания нижнего, загробного, мира.
Но, продолжает наша поэма, «за семью днями прошли десять дней», «стон Шумера» достиг слуха Ур-Намму. Стены Ура, оставленные им недостроенными, его заново отстроенный дворец, оставленный им неосвященным (?), его жена, которую он не мог более посадить к себе на колени, его сын, которого он не мог более ласкать (?), взявши на руки, – все это вызывало слезы у него на глазах, и он разражается долгим горестным стенанием. Тягость, которой исполнен его плач, состоит в том, что, хотя он верно служил богам, они не встали рядом с ним в нужный момент; теперь, когда он умер, его жена и друзья и сподвижники пребывали в слезах и стенаниях. Заключительная часть произведения неизвестна, т. к. последняя колонка полностью разрушена.
По содержанию этого трогательного отрывка сложно отнести его к конкретному литературному жанру; это может быть историографическим произведением, в некоторых аспектах сходным с «Проклятием Агаде», в котором шумерский поэт дает выход чувствам при виде плачевного состояния дел в Шумере сразу после смерти Ур-Намму. Во всяком случае, документ Ур-Намму проливает значительный свет на жизнь мертвых в нижнем мире, как его воображали шумерские отцы. Мы снова находим богов, которых нужно задабривать, как и умерших священников. Вновь прибывший находил специально отведенное ему место и получал наставление в законах нижнего мира, по крайней мере, если он был царем. При этом покойник мог неким загадочным образом находиться в неплохих отношениях с верхним миром, мог испытывать боль и унижение и даже возмущаться безучастными богами. В отличие от поэмы «Смерть Гильгамеша», здесь нет упоминания о человеческой свите, сопровождающей царя в нижний мир; так, его жена и дети остались жить в верхнем мире. Отсюда напрашивается вывод, что, по крайней мере, ко времени Ур-Намму обычай хоронить царя в сопровождении его семьи и подданных ушел в прошлое.
Переходя от царских особ к простым смертным, мы узнаем довольно много до сих пор неизвестных деталей о шумерском нижнем мире из двух погребальных гимнов с таблички, хранящейся в Государственном музее изобразительных искусств имени A.C. Пушкина. На этой табличке мы впервые читаем о том, что шумерские мудрецы придерживались той точки зрения, что солнце после захода продолжает свое путешествие в нижнем мире, превращая его ночь в день, и что у луны есть «день отдыха», т. е. последний день каждого месяца, который она проводит в нижнем мире. Мы узнаем также, что был суд над мертвыми бога солнца Уту и что бог луны Нанна тоже «вершил судьбы» мертвых. В нижнем мире, согласно табличке, существовали «едящие хлеб герои (?)» и «пьющие…», утоляющие жажду мертвых свежей водой. Также боги нижнего мира призывались для чтения молитв за мертвых, что к личному богу покойника и богу его города взывали в его личных интересах и что достаток семьи покойного ни в коем случае не упоминался в погребальных молитвах.
Шумерским документом, содержащим наиболее подробную информацию о загробном мире и о жизни в его пределах, является поэма «Гильгамеш, Энкиду и нижний мир». Согласно этому произведению, называющему нижний мир эвфемизмом «Великая Обитель» (Стан), в Эрехе было особое место, служившее входом в мир мертвых, куда смогли провалиться пукку и микку и куда помещались стопа и рука. В Эрехе были также ворота, напротив которых можно было сесть и через которые смертный, во всяком случае, герой типа Энкиду, мог сойти в нижний мир, хотя как именно это происходило, неясно. Были, однако, и определенные табу, нарушить которые, по словам автора поэмы, должен был остерегаться всякий желающий спуститься в нижний мир; нельзя было надевать чистую одежду, умащать себя дорогим маслом, иметь при себе оружие или посох, носить сандалии, шуметь, привычным образом общаться с семьей. Если человек нарушал любое из табу, его окружали «проводники» и тени, населяющие нижние области, и он оставался там навсегда под «негодующие вопли нижнего мира». Застигнутому этим «воплем» смертному уже была заказана дорога назад на землю, если только какой-нибудь бог не вставал на его защиту. В случае Энкиду ему на помощь пришел Энки; он привел Уту отворить аблаль в нижний мир, и Энкиду вышел на свет, как видно, «во плоти», а не в виде привидения. Согласно поэме, между Гильгамешем и Энкиду состоялся душераздирающий диалог, в котором последний описывает состояние мертвых, или, скорее, некоторых избранных категорий мертвых.
Оставим теперь смертных, обычных и необычных, и перейдем к бессмертным богам. Может показаться, что нижний мир является последним местом их «бессмертного» пребывания. Тем не менее мы встречаем здесь довольно много божеств, и в то время как одни, похоже, изначально обитают здесь, другие являются по происхождению божествами неба, сошедшими в нижний мир по приговору шумерских мифографов в результате их теологических раздумий и изобретений. Сегодня, однако, восстановлены всего несколько мифов на эту тему, и все, кроме одного, связаны с честолюбивой Инанной и ее несчастным супругом Думузи. Исключение – миф «Энлиль и Нинлиль: рождение бога луны», повествующий о том, как сам Энлиль, наиболее могущественный из всех шумерских богов, глава шумерского пантеона, был изгнан в нижний мир и отправился туда, ведомый своей женой, Нинлиль. Этот миф важен и как единственный источник шумерского поверья в существование «пожирающей людей» реки, которую следовало пересечь, и лодочника, переправлявшего мертвых через поток к месту назначения, – поверья, распространенного на всей территории Древнего Ближнего Востока и Средиземноморья.
Чрезвычайно показательным мифом, имеющим отношение к загробному миру, является «Сошествие Инанны в нижний мир», доступный теперь почти во всей своей полноте. Согласно этой поэме, нижний мир – это место, куда сходят и откуда выходят наверх предположительно через лаз или ворота, расположенные в Эрехе, хотя четко это нигде не утверждается. В нижнем мире есть место, называемое «гора из ляпис-лазури», запертые и накрепко заделанные ворота которой охраняются стражей под надзором Нети, их командира. Нижним миром правят божественные предписания и правила, среди которых наиболее важным является приход умершего абсолютно нагим. Другое правило, сыгравшее роковую роль в судьбе Думузи, гласит, что, однажды сойдя в нижний мир, ни один, будь он даже бог, не может вновь попасть в верхний мир, если только кто-то не согласится занять его место. Так, например, нужно было убедиться в том, что Инанна, оживленная хитроумными усилиями Энки, должна была обеспечить преемника на свое место и до тех пор находилась под охраной приставленных к ней семи галлу, пока не отдала им Думузи.
Так в целом мы видим, что шумерское представление о смерти и нижнем мире было весьма расплывчатым и противоречивым. В основном нижний мир считался громадным космическим пространством под землей, грубо соответствуя небесам, громадному космическому пространству над землей. Мертвые, по крайней мере души усопших, спускались туда в основном из могил, но существовали также и особые входы и ворота в Эрехе, как, несомненно, и в других крупных городах. Там была река, через которую покойникам предстояло переправиться на пароме, но местоположение этого парома относительно земного или подземного миров ни в одном мифе точно не указано. Нижним миром правили Эрешкигаль и Нергаль, имеющие особую свиту божеств, в том числе семерых анунаки и многочисленных невезучих божеств неба, а также некоторое число спецчинов, известных под названием галлы. Все они, за исключением галлов, вероятно, нуждались в пище, одежде, оружии, разного рода сосудах, украшениях и пр., точно так же, как боги на небесах или смертные на земле. Там был дворец с семью вратами, где у Эрешкигаля был свой двор, но где он находился, неясно.
Похоже, покойников размещали согласно иерархии, как живых, и, конечно, лучшие места предназначались почившим царям и жрецам, о которых следовало заботиться, свершая жертвоприношения, таким умершим, как Гильгамеш и Ур-Намму. В нижнем мире существовали все виды правил и предписаний, и возведенный в ранг божества Гильгамеш следил за тем, чтобы обитатели нижнего мира вели себя соответственно. Хотя в целом нижний мир оставляет ощущение места темного и жутковатого, это справедливо только для дневного времени суток; ночью солнце несло сюда свет, а каждый двадцать восьмой день месяца к солнцу присоединялась луна. С умершими обращались по-разному; над ними вершил суд бог солнца Уту и, в некоторой степени, бог луны Нанна, и, если суд имел благоприятный исход, душа покойника обретала жизнь в счастье и довольстве и имела все, что пожелает. Но есть и указания на то, что шумеры мало верили в блаженную жизнь в нижнем мире, даже если обретали там добро и благополучие. Шумеры по большей части были уверены, что жизнь в нижнем мире – всего лишь бледное, бедное подобие жизни земной.
Личная преданность и набожность были, конечно, важны, но, в соответствии с шумерским мировоззрением, главная роль в религии отводилась обрядам и ритуалу. Т. к. человек был создан с единственной целью служить богам, его основной долг состоял в осуществлении и совершенствовании такого служения, дабы ублажать и удовлетворять своих хозяев угодным им образом. Почему Зиусудра был спасен от разрушения и потопа? Потому что он скромно и набожно совершал ежедневные обряды. Правители Шумера не устают повторять, что отправляли культ божеств в соответствии с предписаниями и правилами.
Культовым центром считался, разумеется, храм. Один из самых древних храмов был найден в Эреду, городе, в котором верховным божеством был Энки, по крайней мере на последнем этапе. Хотя храм имел очень простую форму и размер его составлял двенадцать на пятнадцать футов, он обладал двумя параметрами, характерными для любого шумерского храма на протяжении тысячелетий: нишей для символа или статуи божества и расположенным напротив столом для подношений, сделанным из кирпича. В процессе дальнейших перестроек храм в Эреду был расширен и улучшен. В центре помещалась клеть, окруженная несколькими служебными помещениями, и алтарь возле меньшей стены, напротив которого размещался стол предложений. Скучные стены из кирпича речной глины были расписаны регулярно расположенными опорами и нишами, и все строение было поставлено на платформу с несколькими ступенями, ведущими ко входу в длинной стене.
К северу от Эреха есть храм, посвященный, вероятно, богу Ану и относящийся примерно к 3000 г. до н. э.; в целом он повторяет формы храма в Эреду, только вместо платформы насыпан искусственный холм на высоту примерно 40 футов над уровнем равнины. Лестница с северовосточной стороны вела к вершине, где стоял маленький побеленный храм. Похожее святилище было раскрыто при раскопках в Укере, и, хотя платформа, на которой он стоит, всего 15 футов высотой, она поднимается двумя ступенями и таким образом может считаться прототипом зиккурата, ступенчатой башни, которая стала отличительной чертой месопотамской храмовой архитектуры. Смысл такой конструкции заключался в создании соединительного звена, как реального, так и символического, между богами на небе и смертными на земле. Храм в Укере примечателен еще одной архитектурной инновацией, аналогов которой нет в других шумерских храмах: внутренняя поверхность стен были покрыты фресками, цветными фонами и орнаментальными росписями. Композиция была примерно такова: сначала шла ровная цветная полоса, как правило, какого-нибудь красного оттенка, образующая пояс порядка трех футов по всему периметру храма; над ним располагался геометрический орнамент шириной более фута; верхние части стены были украшены сценами из фигурок людей и животных, написанных на гладком белом фоне.
В Эрехе было введено еще одно архитектурное новшество – строители храма Эанна разработали уникальный метод украшения жуткого вида стен из сырого кирпича и колонн здания, покрыв их десятками тысяч мелких глиняных конусов, которые предварительно окунали в разноцветные краски, так что их макушки становились красными, черными или темно-желтыми. Эти крашеные конусы вмуровывались в толстую штукатурку из сырой глины так, что составляли полихромные треугольники, ромбы, зигзаги и другие геометрические фигуры.
Храмы продолжали строиться по тому же общему образцу в течение 3-го тысячелетия до н. э., хотя становились больше и сложнее. Постоянным элементом стал двор. В плане храм мог теперь быть овальным или прямоугольным. Начал использоваться новый, хотя, по-видимому, не очень подходящий материал – плоско-выпуклый кирпич, плоский с одной стороны и выгнутый с другой. Фундаменты теперь обычно делались из грубо обтесанных известняковых блоков.
Ко времени Третьей династии Ура храмы в больших городах превратились в обширные архитектурные комплексы. Так, храм Нанны в Уре – Экишнугаль, замкнутое пространство примерно 400 х 200 ярдов, включал зиккурат и большое количество святилищ, складов, хранилищ, палаток, внутренних двориков и жилых домов для храмовых служителей. Зиккурат, главная достопримечательность, имел вид прямоугольной башни с основанием 200 футов в длину и 150 футов в ширину; его изначальная высота составляла около 70 футов. Это был кирпичный массив с навершием из необработанного сырого кирпича и внешней отделкой из обожженного кирпича. Он возвышался тремя неравномерными уступами; к нему вели три лестницы по сто ступеней каждая. На его вершине находилось, вероятно, небольшое святилище, полностью построенное из голубого глазурованного кирпича. Зиккурат стоял на высокой террасе, окруженной двойной стеной. Частично на этой террасе и частично у его подножия находился большой храм бога луны Нанны, при котором был широкий внешний двор, окруженный многочисленными складами и конторами. Поблизости размещался еще один храм, посвященный Нанне и его жене Нингаль; далее находилось здание, называемое дублаль, которое было чем-то вроде здания суда, и, наконец, храм, посвященный Нингаль, называемый гипарку.
Строительство и перестройка храма сопровождались многочисленными обрядами и разнообразными ритуалами, о чем свидетельствует длинная и замечательная гимническая повествовательная поэма на двух найденных в Лагаше цилиндрах Гудеа, с 54 колонками и почти 1400 «абзацами» текста. Этот документ, являющийся практически единственным литературным памятником, сохранившимся от этого периода, вероятно, сочинил один из поэтов храма Энинну в Лагаше, чтобы увековечить его создание набожным Гудеа. Его литературный стиль довольно напыщенный, высокопарный и пространный, и панорама обрядов и ритуалов, сопровождавших возведение Энинну, похоже, содержит больше фантазий, чем фактов. Но даже если и так, все равно этот документ очень важен и познавателен, как покажет нижеследующий очерк, посвященный его содержанию.
Как повествует поэт, все началось после оглашения судеб, и город Лагаш получил благословение большим разливом Тигра. Именно тогда Нингирсу, верховное божество Лагаша, решил поручить Гудеа построить для него величественный храм. Он явился Гудеа в сновидении, явном изобретении поэта, хотя и преподнесенном как реальный факт.
Во сне Гудеа увидел человека огромного роста с божественной короной на голове, крыльями львиноголовой птицы и нижней частью тела в виде «волны половодья»; справа и слева его сопровождали львы. Этот гигант велел Гудеа построить храм, но тот не мог понять значение его слов. Наступил день (во сне), и появилась женщина с золотым пером в руке; она разглядывала табличку, на которой было изображено звездное небо. Затем появился «герой» с табличкой из ляпис-лазури, на которой он нарисовал план дома; он также поместил кирпичи в формы, стоявшие перед Гудеа, и корзину. Пока это происходило, осел особой породы нетерпеливо бил копытом о землю.
Т. к. смысл сна оставался неясен, Гудеа решил посоветоваться с богиней Нанше, толковавшей сны богам. Но Нанше жила в районе Лагаша, называемом Нина, куда проще всего было добраться по каналу. Поэтому Гудеа пустился в путь на лодке, намереваясь по пути остановиться в нескольких святилищах, чтобы принести жертвы, совершить возлияния и помолиться. Потом он поведал ей свой сон, и она истолковала его, шаг за шагом, так: человек огромных размеров с божественной короной на голове, крыльями львиноголовой птицы и нижней частью тела в виде «волны половодья», справа и слева которого сопровождали львы – это ее брат Нингирсу, повелевший ему построить храм Энинну. Новый, поднявшийся из-за горизонта день – это Нингишзида, личный бог Гудеа, восходящий, подобно солнцу. Женщина с золотым пером, что разглядывала табличку, на которой было изображено звездное небо, – это Нидаба (богиня письма и божество-покровитель эдуббы), которая велит тебе построить храм в соответствии со «святыми звездами». «Герой» с табличкой из ляпис-лазури – это архитектор Ниндуб, рисующий план храма. Корзина и кирпичная форма, в которую помещен «кирпич судьбы», олицетворяют кирпичи для храма Энинну. Осел, нетерпеливо бивший копытом оземь, – это, конечно, сам Гудеа, которому не терпится исполнить задание.
Далее Нанше посоветовала Гудеа соорудить новую, прекрасно убранную боевую колесницу для Нингирсу и подарить ее ему вместе с упряжкой боевых ослов, эмблемой бога и оружием, а также боевыми барабанами. Когда это было исполнено, Нингирсу, в другом сне, дал ему более подробные указания, благословил Лагаш обильным паводком и заверил Гудеа, что его люди будут работать особенно усердно, чтобы выстроить Энинну из всевозможных сортов дерева и камня, доставленных с разных концов света.
Гудеа пробудился ото сна и, принеся жертву и удостоверясь, что она принята, приступил к исполнению указаний Нингирсу. Он обратился к жителям города, они ответили энтузиазмом и сплоченностью. Он первый раз очистил город морально и этически: не было жалоб и обвинений или наказаний; мать не бранила дитя, дитя не повышало голос на мать; раба не следовало наказывать за провинность; хозяйке не следовало бить рабыню за проявление неуважения; все нечистое было запрещено в городе. После очередных благословений и пророчеств, жертвоприношений, церемоний и молитв он рьяно приступил к задаче возведения Энинну, о чем поэт повествует высоким стилем, с повторами и, к сожалению, часто весьма туманными подробностями.
Текст поэмы, нанесенный на первом цилиндре, оканчивается завершением строительства комплекса Энинну. Гимническое повествование далее продолжено на втором цилиндре, начавшись молитвой Гудеа к анунакам, за коим следует обращение к Нингирсу и его супруге Бау с известием об окончании строительства и готовности к заселению. С помощью нескольких божеств Гудеа освещает храм и готовит пищу, возлияния и благовония для церемонии празднования прихода богов в свой дом. И вновь Гудеа очищает город, этически и морально. Потом он поручает группе божеств заботиться о нуждах храма: назначает привратника, лакея, двух стражей, курьера, управляющего, кучера, пастуха козьего стада, двух музыкантов, хранителя зерна, хранителя рыбы, хранителя игр и бейлифа (судебного пристава). Эти назначения описаны в стиле, напоминающем описание поручения обязанностей божествам богом Энки в мифе «Энки и мировой порядок». После того как Нингирсу и Бау соединились в благословенном браке, состоялось семидневное празднование, завершенное банкетом в честь великих богов Ана, Энлиля и Нинмах. По благословению Нингирсу поэма заканчивается гимном Энинну и его богу Нингирсу.
От высокоидеализированного изображения храма и его культа перейдем теперь к реальным повседневным обрядам и ритуалам. Можно с уверенностью сказать, что в храме любого большого города совершались ежедневные подношения животной и растительной пищи, возлияния воды, вина и пива и воскурения благовоний. Несомненно, праздничные церемонии были гораздо более зрелищными и впечатляющими. Существовал целый ряд ежегодных празднеств, судя по таким названиям месяцев, как «месяц поедания ячменя Нингирсу», «месяц поедания газелей», «месяц пира Шульги». Иные пиры длились несколько дней и отмечались особыми жертвоприношениями и процессиями. Кроме них были еще и регулярные ежемесячные пиры в дни новолуния, а также в седьмой, пятнадцатый и последний день каждого месяца.
Самым главным праздником был Новый год, отмечавшийся, по-видимому, более семи дней особыми пирами и чествованиями. Важнейшим обрядом Нового года был иерос-гамос, священный брак между царем, представлявшим бога Думузи, и одной из жриц, представлявшей богиню Инанну, происходивший с целью обеспечить плодородие в Шумере и процветание его жителей. Как и где сложился этот обряд, не ясно, хотя сам ход событий можно восстановить примерно так.
В начале 3-го тысячелетия до н. э. Думузи был видным правителем важного шумерского города-государства Эреха, и его жизнь и деяния оставили глубокий след в памяти его собственного и последующих поколений. Божеством-покровителем Эреха была богиня Инанна, которая на протяжении всей истории Шумера почиталась как божество преимущественно чувственной любви, плодовитости и деторождения, и имена Думузи и Инанны, несомненно, тесно переплелись уже в раннем мифе и ритуале Эреха. К середине 3-го тысячелетия, однако, когда шумеры пришли к большему национальному осознанию и теологи трудились над систематизацией и классификацией соответствующего шумерского пантеона, им в голову пришла довольно продуктивная и привлекательная идея: царь Шумера, не важно, кто он и откуда родом, должен стать мужем приносящей жизнь богини любви, т. е. эрехской Инанны, если он намеревался обеспечить эффективность, изобилие и процветание стране и ее народу. Когда первоначальная идея стала догмой, осуществление ее воплотилось в ритуальной практике свершения брачной церемонии, повторявшейся, скорее всего, каждый Новый год, и участниками этой церемонии были царь и избранная жрица храма Инанны в Эрехе. Чтобы придать убедительности и престижа и самой идее, и обряду, желательно было возвести их к изначальному времени, и честь стать первым правителем смертных, достойного супружества с самым почитаемым божеством – Инанной – выпала на долю Думузи, правителя Эреха, бывшего на протяжении многих столетий культовой фигурой, легендой и учителем Шумера.
Что касается священников, ответственных за культ, нам известны практически только названия служб. Административным главой храма был санга, в его обязанности входило конечно же поддерживать в хорошем состоянии храмовые строения и финансы и следить за тем, чтобы штат храма добросовестно исполнял свои обязанности. Духовный глава храма назывался эн, и жил он в части храма, именовавшейся гипар. Эном могли быть и мужчина и женщина, в зависимости от пола божества, которому посвящались богослужения. Так, в главном храме Эреха, Эанне, где божеством была богиня Инанна, эном служил мужчина; герои Энмеркар и Гильгамеш изначально предназначались в эны, будучи, возможно, и царями, и уж конечно великими военачальниками. Эном Эрешкигаля в Уре, посвященном богу луны Нанне, была женщина, как правило дочь правящего монарха Шумера. (Нам известны имена практически всех энов Эрешкигаля начиная с правления Саргона Великого.)
Под началом эна находились несколько категорий священников, в том числе гуда, мах, ишиб, гала и ниндигир, об обязанностях которых нам известно очень мало, кроме того, что ишиб, возможно, отвечал за возлияния и очищение, а гала был чем-то вроде храмового певца и поэта. Существовали целые коллективы певцов и музыкантов, особенно при храмах, посвященных Инанне, большое число евнухов (кастратов) и храмовой прислуги. К тем, кто был непосредственно вовлечен в отправление культа, примыкал штат храмовых чиновников, рабочих и рабов, помогавших выполнять разного рода сельскохозяйственные и экономические функции, о чем свидетельствуют бесчисленные административные документы, найденные при раскопках древних шумерских храмов.
Разрушение шумерского храма было самым тяжелым бедствием, которое могло обрушиться на город и его людей, как явствует из горьких сетований убитых горем храмовых поэтов и бардов. В качестве примера достаточно фрагмента из «Плача о разрушении Ура», воссоздающего картину страшного опустошения Ура и его храма Экишнугаля набегом эламцев, свергших Ибби-Сина, последнего правителя Третьей династии Ура:
О царица, как это вынесло сердце твое, как ты еще жива!
О Нингаль, как это вынесло сердце твое, как ты еще жива!
О праведные жены, чей город разрушен, как жить теперь вам!
О Нингаль, чья земля погибла, как это вынесло сердце твое!
Когда город твой разрушен, как жить тебе!
Когда дом твой разрушен, как еще бьется сердце твое!
Твой город стал чужим городом, как жить тебе!
Твой дом стал домом слез, как вынесло это сердце твое!
Твой город обращен в руины, ты более не госпожа его,
Твой праведный дом, преданный киркам, – ты более не живешь в нем,
Твой народ предан гибели – ты более не царица,
Слезы твои стали чужими слезами, не плачет твоя земля,
Без «слез мольбы» она населяет чужие земли,
Земля твоя подобна тому, кто преумножил… сомкнул уста.
Город твой в руинах, как жить тебе!
Дом твой пуст, как это вынесло сердце твое!
Ур, прибежище, предан ветрам, как жить тебе!
Его гуда-жрец более не ходит в достатке, как это вынесло сердце твое!
Его эн не живет в гипаре, каково же теперь тебе!
Его…, что исполнял очищения, не делает их для тебя,
Отец Нанна, твой ишиб-жрец, не совершенствует кубки твои,
Твой мах в священном гигуна не в белые льны облачен,
Твой праведный эн, избранный…, в Экишнугале,
Не шествует радостно из храма в гипар,
В аху, пиршественном доме твоем, справляли уже не пиры;
На убе и але играли не для тебя, то, что радость сердцу дает, музыку тиги.
Черноголовые люди не омываются ради твоих пиров,
Льном теперь им грязь; видом стали они иные,
Песня твоя превратилась в стон,…,
Музыка тиги превратилась в плач…

Бык твой не вернулся в стойло, жир его не приготовлен для тебя,
Овцы твои не в стадах, молоко их не поднесли тебе,
Те, что жир приносили тебе, не несут его боле из стойла,
Те, что молоко подавали тебе, не приносят его из овечьего стада,…
Рыбаки, что приносили рыбу тебе, повержены горем,
Птицеловы, приносившие тебе птиц, уведены…, ты едва
теперь можешь существовать, Река твоя, приспособленная для лодок магур,
Посередине заросла… – растением,
Дорога твоя, подготовленная для колесниц, поросла горным терном.
О, царица моя, город твой плачет перед тобою как перед матерью своей,
Ур, как дитя улицы, что была разрушена, ищет тебя,
Дом, как потерявший все человек, простирает руки к тебе,
Кирпичная кладка праведного дома, как человеческое
существо, взывает к тебе: «Где ты, молю?»

О царица моя, ты покинула дом; ты покинула город.
Долго ль, молю, будешь стоять отчужденная в городе, точно враг,
О Мать Нингаль, бросать городу вызов, точно враг?
Хоть ты есть возлюбленная царица города своего, город свой… ты покинула.
[Хоть] ты есть возлюбленная царица народа своего, народ свой… ты покинула.
О Мать Нингаль, как бык твоего хлева, как овца твоего стада!
Как бык прежнего твоего овина, как овца прежнего твоего стада!
Как дитя покоев твоих, о госпожа, дома твоего!
Да возгласит Ан, царь богов, устами твоими: «Довольно!»
Да огласит Энлиль, царь всех земель, тебе (благосклонную) участь,
Да вернет он город на место свое для тебя: царствуй в нем!
Да вернет он Ур на место свое для тебя: царствуй в нем!

Вновь обращаясь к шумерской мифологии, важно отметить в первую очередь, что шумерские мифы мало связаны, если вообще связаны, с обрядом и ритуалом, несмотря на тот факт, что последние играли важнейшую роль в религиозной практике Шумера. Фактически весь корпус шумерских мифов по характеру своему носит литературный и этиологический характер; они не являются ни описанием обрядов, как часто ошибочно полагают, ни письменным руководством по отправлению культа. Это, прежде всего, повествование о сотворении и организации вселенной, рождении богов, их любви и ненависти, их коварных замыслах и интригах, благословении и проклятиях, их актах творения и разрушения. В них практически ничего не говорится о борьбе богов за власть, а если такое случается, никогда не окрашено горечью, местью и кровавыми стычками.
С интеллектуальных позиций, шумерские мифы свидетельствуют о достаточно зрелом и глубокомысленном взгляде на богов и их божественную деятельность; в них ясно прочитывается весомая космологическая и теологическая мысль. Однако шумерские мифографы не были и прямыми наследниками народных менестрелей и бардов прежних времен, и их главная цель состояла в том, чтобы придумать привлекательные, вдохновенные и развлекательные сказания о богах. Их основными литературными средствами были не логика и рассудок, а воображение и фантазия. В своих сказаниях они не смущаются выдумывать мотивы и события с оглядкой на человеческие действия, необъяснимые с рациональных и последовательных позиций. Не гнушались они и легендарными и фольклорными мотивами, не имеющими ничего общего с космологическим знанием и выводами.
До сих пор не найден ни один шумерский миф, непосредственно и четко повествующий о сотворении вселенной; все, что известно о шумерских космологических идеях, взято из кратких отрывочных утверждений, рассеянных по всем литературным памятникам. И все же есть несколько мифов о порядке вселенной и культурных процессов в ней, сотворении человека и основании цивилизации. Число главных протагонистов в этих мифах невелико: это бог воздуха Энлиль, бог воды Энки, богиня-мать Нинхурсаг (известная также под именами Нинту и Нинмаль), бог южного ветра Нинурта, бог луны Нанна-Син, бог врачевания Марту и чаще всего богиня Инанна, особенно то, что касалось ее отношений с ее несчастным супругом Думузи.
Энлиль, как уже отмечалось в этой главе, был самым значительным божеством шумерского пантеона, «отцом богов», «царем неба и земли», «владыкой земель». Согласно мифу «Энлиль и сотворение кирки», он разделил небо и землю, взрастил «семя земли», дал «все необходимое», создал кирку для сельских и строительных работ и подарил ее «черноголовым», т. е. шумерам, а быть может, и человечеству в целом. Согласно литературному диспуту «Лето и Зима», Энлиль был богом, давшим все деревья и злаки, изобилие и процветание «Земле (Стране)» и назначившим Зиму «Фермером богов», отвечавшим за жизненосные воды и за все, что растет. Боги, даже самые главные, жаждали его благословения. В одном из мифов рассказывается о том, как бог воды Энки, построив свой «дом моря» в Эреду, отправился в храм Энлиля в Ниппур, чтобы снискать его одобрение и благосклонность. Когда бог луны Нанна-Син, божество-покровитель Ура, пожелал удостовериться в благополучии и процветании своего домена, он отправился в Ниппур на лодке, груженной дарами, и таким образом получил великодушное благословение Энлиля.
Хотя Энлиль был лидером пантеона, его власть была вовсе не безгранична и абсолютна. Один из самых человечных и нежных шумерских мифов повествует об изгнании Энлиля в нижний мир в результате следующих событий.
В те времена, когда человек еще не был сотворен, город Ниппур населяли одни лишь боги. «Его юношей» был бог Энлиль, «девушкой» – Нинлиль, «пожилой женщиной» – мать Нинлиль, Нунбаршегуну. Однажды Нунбаршегуну возжелала сердцем и умом сочетать браком Энлиля и Нинлиль и дала такие наставления своей дочери:
В чистом ручье омойся, женщина, омойся в чистом ручье,
Нинлиль, иди по берегу ручья Нинбирду;
Ясноглазый бог, ясноглазый,
Великая Гора, Отец Энлиль, ясноглазый,
Увидит тебя,
Пастырь…, что оглашает судьбы, ясноглазый увидит тебя,
И обнимет (?) тебя, поцелует тебя.

Нинлиль радостно исполняет наставления матери:
В чистом ручье омылась женщина, омылась в чистом ручье,
Нинлиль пошла по берегу ручья Нинбирду;
Ясноглазый бог, ясноглазый,
Великая Гора, Отец Энлиль, ясноглазый,
Увидел ее,
Пастырь…, что оглашает судьбы, ясноглазый увидел ее.

Господь говорит ей о соитии (?), она не желает,
Энлиль говорит ей о соитии (?), она не желает,
«Моя вагина слишком мала, она не знает соития,
Мои губы слишком малы, они не знают поцелуя»…

После чего Энлиль призывает своего визиря Нуску и рассказывает ему о своей страсти к прекрасной Нинлиль. Нуску пригоняет лодку, и Энлиль силой овладевает Нинлиль, пока они плывут по ручью, отчего та зачинает бога луны Сина. Боги возмущены таким безнравственным поступком, и, несмотря на то что Энлиль их царь, хватают его и изгоняют из города в нижний мир. Один фрагмент, из числа тех немногих, что проливают слабый свет на организацию пантеона и методы его функционирования, звучит так:
Энлиль бродит по Кжуру (личное святилище Нинлиль),
Энлиль бродит по Киуру,
Великие боги, пятьдесят числом,
Боги, вершащие судьбы, семь числом,
Хватают Энлиля в Киуре (говоря):
«Энлиль, бесстыдный, убирайся из города вон,
Нунамнир (эпитет Энлиля), бесстыдный, убирайся из города вон».

И вот Энлиль, по приговору богов, отправляется в шумерский Аид. Нинлиль, однако, беременная его ребенком, отказывается остаться и следует за Энлилем в вынужденное путешествие в нижний мир. Это приводит Энлиля в смущение, ибо выходит, что сын его Син, изначально предназначенный быть главой величайшего светила, луны, вынужден будет обитать в темном нижнем мире вместо пребывания на небесах. Чтобы помешать этому, он придумывает следующую довольно сложную схему. По пути в нижний мир из Ниппура путешественник встречает трех путников, несомненно младших божеств: привратника входа из Ниппура в нижний мир, «человека реки нижнего мира» и паромщика, шумерского Харона, переправляющего мертвых в Аид. Энлиль принимает облик каждого из них по очереди – первая из известных божественных метаморфоз – и оплодотворяет Нинлиль, которая зачинает трех божеств нижнего мира взамен их старшего брата Сина, который теперь может свободно взойти на небеса.
Один из самых подробных и содержательных шумерских мифов – это миф о сотворении мира богом Энки, шумерским богом воды и мудрости; новый полный перевод его дан в главе 5, посвященной литературе Шумера. Другой миф об Энки – изощренная и все же не вполне ясная повесть о райской земле Дильмун (Тильмун), которая, возможно, отчасти идентична Древней Индии. В очень кратком изложении сюжет мифа о шумерском рае, месте богов, не человека, звучит так.
Дильмун – страна «чистая», «непорочная» и «светлая», «страна жизни», которой неведомы болезни и смерть. Но там нет пресной воды, необходимой животной и растительной жизни. Поэтому великий шумерский бог воды Энки приказывает Уту, богу солнца, наполнить его свежей водой, принесенной с земли. Дильмун превращается в божественный сад с плодоносными зелеными лугами и долинами.
В этом раю Нинхурсаг, великая богиня-мать шумеров, изначально, вероятно, Мать-Земля, выращивает восемь растений. Ей удается дать растениям жизнь только после сложной процедуры, в которой участвуют три поколения богинь, порожденных богом воды и рожденных, как многократно подчеркнуто в поэме, без малейшей боли и усилия. Возможно, вследствие желания Энки попробовать растения на вкус его посланник, двуликий бог Исимуд, выдергивает эти драгоценные растения одно за другим и дает своему хозяину, который последовательно поедает их. Тогда разгневанная Нинхурсаг произносит ему смертное проклятие. И в качестве подтверждения неизменности своего решения она покидает семью богов и исчезает.
Здоровье Энки ухудшается; восемь его органов поражены. Энки быстро угасает, великие боги сидят в пыли. Энлиль, бог воздуха, царь шумерских богов, похоже, не справляется с ситуацией. Тогда заговорил лис. За приличное вознаграждение, говорит он Энлилю, он, лис, вернет Нинхурсаг. Сказано – сделано; лису каким-то образом – соответствующий фрагмент не сохранился – удается заставить богиню-мать вернуться к богам и вылечить умирающего бога воды. Она сажает его у себя в ногах и, выведав, какие именно восемь органов больны, производит на свет восемь соответствующих божеств-целителей, и к Энки возвращаются жизнь и здоровье.
Хотя в мифе говорится о рае богов, а не людей, там есть явные многочисленные параллели с библейским раем. На самом деле есть все основания полагать, что самая идея рая, сада богов, имеет шумерское происхождение. Шумерский рай помещается, согласно поэме, в Дильмуне, землях к востоку от Шумера. Там же, в Дильмуне, вавилоняне, семитское племя, завоевавшее шумеров, позже поместило свою «страну жизни», обитель бессмертных. И есть убедительные указания на то, что библейский рай, также описанный как сад к востоку, в Эдеме, откуда берут начало воды четырех мировых рек, в том числе Тигра и Евфрата, изначально был идентичен Дильмуну, шумерской райской земле.
И снова фрагмент нашей поэмы о том, как бог солнца напитал Дильмун принесенной с земли пресной водой, напоминает место в Библии: «Но взошел туман (?) от земли и оросил все лицо земли» (Книга Бытия, 2:6). Рождение богинь без боли и потуг навевает мысль о проклятии Евы и ее участи зачинать и рождать детей в страданиях. И довольно очевидно, что поедание Энки восьми растений и проклятие его за непослушание напоминают вкушение запретного плода с древа познания Адамом и Евой и проклятие, уготованное каждому из них за это греховное деяние.
Однако самым интересным результатом сравнительного анализа шумерской поэмы стала содержащаяся в ней разгадка одного из самых загадочных мотивов в повествовании о библейском рае, знаменитого сюжета о сотворении Евы, «матери всех живущих», из ребра Адама. Почему ребра? Почему еврейский сказитель считает его более пригодным, нежели любой другой орган тела, для создания женщины, чье имя, Ева, согласно указанию Библии, приблизительно означает «та, что дает жизнь». Причина становится совершенно очевидна, если мы обратимся к шумерским литературным источникам, таким, как поэма о Дильмуне, лежащая в основе библейского сказания. В нашей поэме одним из больных органов Энки было ребро. По-шумерски ребро – ти. Богиню, сотворенную для излечения ребра Энки, зовут поэтому Нин-ти, «госпожа ребра». Но у шумерского слова ти есть и другое значение: оживлять, давать жизнь. Таким образом, Нинти может означать «госпожа, дающая жизнь» точно так же, как и «госпожа ребра». Поэтому в шумерской литературе словосочетание «госпожа ребра» стало отождествляться с выражением «госпожа, дающая жизнь», благодаря явлению, которое можно назвать игрой слов. Именно этот древнейший литературный каламбур был перенят и увековечен библейским сказанием о Рае, хотя там, конечно, каламбур утратил свою ценность, т. к. еврейские слова, означающие ребро и дающая жизнь, не имеют ничего общего.
Есть еще один миф об Энки и Нинхурсаг, повествующий о сотворении человека из «глины (взятой) из бездны». История начинается с описания трудностей, которые испытывали боги при добывании хлеба, особенно, как и следовало ожидать, после появления на свет божеств женского рода. Боги сетуют, но Энки, который должен был бы поспешить им на помощь, как это положено шумерскому богу мудрости, крепко спит и не слышит их. Поэтому его мать, Изначальное Море, «мать, породившая всех богов», приносит слезы богов Энки с такими словами:
О сын мой, подымись с ложа,…
Работу мудрую,
Создай богам слуг, да произведут они себе подобных (?).

Энки, поразмыслив на эту тему, призывает хозяина «хороших царских ваятелей (формовщиков)» и говорит своей матери, Намму, изначальному морю:
О мать моя, существо, чье имя ты произнесла, существует,
Придай ему подобие образа (?) богов;
Вымешай сердце из глины, что находится в бездне,
Добрые царские формовщики загустят глину,
Ты же сделай части тела;
Нинмах (другое имя Нинхурсаг) подскажет тебе,
Богини (рождения)… встанут подле тебя, когда станешь их формовать;
О мать моя, огласи его участь, Нинмах придаст ему форму богов,
Это человек…

Поэма далее переходит от сотворения человека в целом к сотворению конкретных несовершенных человеческих типов с очевидной попыткой объяснить наличие этих аномальных существ. В ней рассказывается о пиршестве, устроенном Энки для богов, очевидно, с целью увековечить сотворение человека. На этом пиру Энки и Нинмах выпивают много вина и становятся слегка буйными. Нинмах берет немного глины из бездны и лепит шесть разновидностей индивидов с явными отклонениями, а Энки оглашает их судьбы и дает поесть хлеба. После того как Нинмах сотворила шесть видов человека, Энки решает создать кого-нибудь собственноручно. То, как он это делает, не вполне ясно, но, как бы там ни было, результат оказывается плачевным: существо получается тщедушным, слабым телом и духом. Энки обеспокоен теперь тем, чтобы Нинмах помогла этому несчастному существу, и поэтому обращается к ней с такими словами:
Тому, что вылеплен твоей рукою, я назначил судьбу,
Дал ему хлеба поесть;
Назначишь ли ты судьбу тому, что вылеплен моею рукою,
Дашь ли ему хлеба поесть?

Нинмах старается быть участливой к существу, но тщетно. Она говорит с ним, но он не способен отвечать. Она дает ему хлеба поесть, но он не тянется к нему. Он не может ни сидеть, ни стоять, ни преклонить колени. После долгого, но непонятного разговора между Энки и Нинмах последняя проклинает Энки за создание жалкого, нежизнеспособного человека, и это проклятие Энки виновато принимает как должное.
Что касается Нинурты, бога ураганного северного ветра, то о нем существует миф с мотивом убиения дракона. Вслед за кратким гимном богу начинается сюжетная линия: к Нинурте обращается Шарур, его личное оружие. По неуказанным причинам Шарур питает нелюбовь к Асагу, демону слабости и болезней, обитающему в куре, иначе нижнем мире. В монологе, исполненном похвал героическим качествам и деяниям Нинурты, оно призывает его напасть на демона и уничтожить его. Нинурта поддается на уговоры. Но он, похоже, встретил превосходящего в силах соперника и «упорхнул, словно пташка». И снова Шарур обращается к нему, подбадривая и воодушевляя. На сей раз Нинурта бросается в атаку на Асага во всеоружии, и демон погибает.
После победы над Асагом, однако, большое бедствие постигло Шумер. Изначальные воды Кура поднялись на поверхность, в результате чего свежая пресная вода перестала поступать на поля и сады. Боги Шумера, которые «несли кирку и корзину», т. е. отвечали за орошение Шумера и подготовку его полей к севу, пришли в отчаяние. Тигр не дал половодья, и в каналах не было «хорошей» воды.
Голод был страшен, ничто не росло,
В малых реках нечем было «омыть руки»,
Воды не разливались,
Поля стояли не политы,
(Оросительные) каналы не прокладывались,
По всей стране не было растительности,
Только сорные травы росли.

Потому бог обратил свой возвышенный ум к сему,
Нинурта, сын Энлиля, свершил великие дела.

Нинурта насыпал груду камней вокруг Кура и выложил из них подобие великой стены, ограждающей Шумер. Эти камни остановили «могучие воды», в результате чего воды Кура больше не могли подниматься на поверхность земли. Что касается вод, затопивших землю, Нинурта собрал их и направил в Тигр, который теперь мог орошать поля своими разливами.
Что было рассеяно, собрал он, Что из Кура было рассеяно, Направил и развернул он в Тигр, Высокие воды проливает он на поля. Созерцая ныне все на земле, Возрадовался издали Нинурта, царь земли, Поля дают обилие злаков, Виноградники и сады приносят плоды свои, Свезен урожай в амбары, горами навален, Бог заставил стенанья покинуть страну, Счастливы духом боги при виде деяний его.
Прознав о великих героических делах сына, его мать Нинмах опечалилась о нем; она потеряла покой, не может даже уснуть у себя в спальне. Поэтому обратилась она издалека к Нинурте с просьбой посетить его и посмотреть на него. Нинурта, взглянув на нее «глазом жизни», сказал:
О Госпожа, потому что готова ты спуститься в Кур,
О Нинмах, потому что ради меня ты готова сойти
во враждебную страну,
Потому что нет страха у тебя перед битвой,
что окружает меня,
Потому тот холм, что я, герой, возвел,
Да зовется Хурсаг (гора), и да будешь ты царицей его.

Затем Нинурта благословляет Хурсаг, что отныне будет богата всевозможными травами, вином и медом, всех видов деревьями, золотом, серебром и бронзой, рогатым скотом, овцами и всякими «четырехногими тварями». За благословением следует проклятие камням, потому что они были врагами в его битве с демоном Асагом, и, наконец, благословляет всех, кто был ему другом.
Немало шумерских мифов повествуют о честолюбивой, агрессивной и требовательной богине любви Инанне, аккадской Иштар, и ее муже, боге-пастухе Думузи, библейском Таммузе. Существуют две версии повести о том, как Думузи ухаживал за богиней. В первой из них Думузи пытается снискать ее расположение при содействии бога-фермера Энкимду, и добивается успеха только после многих скандальных споров с угрозами насилия. По другой версии, Думузи сразу видит готовность быть немедленно принятым в качестве мужа и любовника Инанны. Но он и не подозревает о том, что его супружество с Инанной станет для него гибельным и его буквально затолкают в Ад. Эта история изложена в одном из наиболее полно сохранившихся мифов «Сошествие Инанны в нижний мир»; за последние двадцать тять лет он трижды публиковался с исправлениями и сейчас готов подвергнуться пересмотру в четвертый раз на основании нескольких до сих пор остававшихся неизвестными табличек и фрагментов. Вкратце миф повествует о следующих событиях.
Инанна, Царица Небес, честолюбивая богиня любви и войны, за которой ухаживал и, наконец, взял в жены Думузи, решает спуститься в нижний мир, чтобы стать его владычицей и таким образом, вероятно, смочь воскрешать мертвых. Она вооружилась соответствующими божественными законами и, надев царские одежды и украшения, приготовилась войти «в страну, откуда нет возврата». Царицей нижнего мира была ее сестра и злейший враг, Эрешкигаль, шумерская богиня смерти и мрака. Боясь, и не без причин, что сестра предаст ее смерти в своих владениях, Инанна дает наставления своему визирю Ниншубуру, готовому прийти к ней по первому зову, что, если в течение трех дней она не вернется, он должен начать оплакивать ее на руинах у зала собраний богов. Он должен отправиться в Ниппур, город Энлиля, верховного божества шумерского пантеона, и молить его спасти ее и не дать ей погибнуть в нижнем мире. Если Энлиль откажется, Ниншубур должен идти в Ур, город бога луны Нанны с той же просьбой. В случае, если и Нанна откажет ему, – направиться в Эриду, город Энки, бога мудрости, который ведает «пищей жизни» и «водой жизни» и который, несомненно, придет к ней на помощь.
Потом Инанна спускается в нижний мир и приближается к Эрешкигалю, храму из ляпис-лазури. У входа ее встречает привратник, вопрошающий, кто она и зачем пришла. Инанна состряпала ложный предлог своего визита, и страж, по указанию своей госпожи, проводит ее через семь врат в нижний мир. По мере прохождения одних за другими врат она, вопреки своим протестам, постепенно лишается всех украшений и одежд. В конце концов, пройдя последние врата, она, абсолютно нагая и коленопреклоненная, предстает перед Эрешкигаль и анунаками, семью судьями нижнего мира. Они устремляют на нее свои мертвенные взоры, и она превращается в труп, который затем вешают на столб.
Проходит три дня и три ночи. На четвертый день Ниншубур, видя, что его госпожа не вернулась, начинает обход богов в соответствии с ее наставлениями. Как и предполагала Инанна, Энлиль и Нанна отказывают ему в помощи. Энки же придумывает план, как вернуть ее к жизни. Он вылепливает кургарру и калатурру, двух бесполых существ, и вверяет им «пищу жизни» и «воду жизни», с которыми они должны проследовать в нижний мир, где Эрешкигаль, «мать, дающая жизнь», лежит больная «из-за своих детей»; нагая и непокрытая, она не перестает рыдать, повторяя: «горе мне изнутри», «горе мне снаружи». Кургарра и калатурра должны сочувственно повторить слова ее плача и добавить: «От моего «нутра» твоему «нутру», от моего «снаружи» твоему «снаружи». После чего им предложат воду из рек и зерно с полей в качестве даров, но, предупреждает Энки, они не должны принимать их. Вместо этого им следует сказать: «Дай нам труп, что висит на гвозде», побрызгать на него вверенными им «пищей жизни» и «водой жизни» и таким образом воскресить Инанну. Кургарра и калатурра поступают в точности так, как велит им Энки, и Инанна воскресает.
Но, несмотря на то что она теперь жива, трудности ее далеко не закончены, т. к. нерушимым правилом нижнего мира является невозможность вошедшего в его врата вернуться в верхний мир, пока он не представит замену на свое место. Для Инанны не делалось исключения. Ей и вправду позволили подняться на землю, но только в сопровождении нескольких безжалостных демонов, получивших приказ вернуть ее в нижние сферы, если ей не удастся найти какое-либо другое божество на свое место. В окружении этих мерзких надзирателей Инанна поначалу направляется в два города Шумера, это Умма и Бад-Тибира. Божества-покровители этих городов, Шара и Латарак, напуганные видом потусторонних пришельцев, накрываются мешковиной и прячутся от Инанны в пыли. Иннана довольна их унижением, и, когда демоны угрожают утащить их в загробный мир, она усмиряет демонов и таким образом спасает жизни двум богам.
Продолжив свое путешествие, Инанна и демоны прибывают в Куллаб, район шумерского города-государства Эрех. Царь этого города – бог-пастух Думузи, и вместо того, чтобы оплакивать уход жены в нижний мир, где она претерпела пытки и смерть, он «облачился в благородные одежды и восседает на высоком троне», т. е. фактически празднует ее несчастье. Вне себя от гнева Инанна бросает на него «взгляд смерти» и отдает нетерпеливым и беспощадным демонам на расправу в нижний мир. Думузи бледнеет и плачет. Он поднимает руки к небесам и молит бога солнца Уту, брата Инанны, а следовательно, своего свояка, помочь ему уйти от демонов, превратив его руки в руки змеи и ноги в ноги змеи.
Но в этом месте повествования – в середине молитвы Думузи – текст на табличках заканчивался, и до недавнего времени читатель оставался в состоянии неведения. Однако теперь мы знаем грустную концовку: Думузи, несмотря на трехкратное вмешательство Уту, унесен на смерть в нижний мир вместо своей разгневанной и раздосадованной жены Инанны. Об этом мы узнаем из до сих пор малоизвестной поэмы, которая не является частью «Сошествия Инанны в нижний мир», но непосредственно связана с этой поэмой, и в которой к тому же Думузи превращается в газель, а не в змею. Это новое сочинение было найдено на двадцати восьми табличках и фрагментах, относящихся приблизительно к 1750 г. до н. э.; но только недавно представилась возможность по кусочкам собрать полный текст и сделать его предварительный перевод, хотя некоторые из фрагментов были опубликованы десятилетия назад. Первый фрагмент этого мифа был издан Гуго Радо уже в 1915 г., но он содержал только последние строки поэмы. В 1930 г. французский ученый Анри Женуйяк опубликовал еще два фрагмента с первыми пятьюдесятью пятью строками поэмы. Но поскольку вся центральная часть отсутствовала, не было возможности догадаться, что тексты Радо и де Женуйяка принадлежат одной и той же поэме. К 1953 г. стали доступны еще шесть фрагментов, частью опубликованных, частью нет, и Торкилд Якобсен из Института востоковедения Чикагского университета был первым, кто выдвинул версию сюжета и перевел несколько фрагментов. С тех пор я насчитал 19 табличек и фрагментов в дополнение к уже известным; десять из них находятся в Музее Древнего Востока в Стамбуле (их копии были сняты мной и хранителями коллекции табличек этого музея). Наличие всех этих документов наконец-то дало возможность реставрировать текст поэмы почти полностью и подготовить предварительный перевод, на чем основано краткое изложение его содержания.
Миф, который можно озаглавить «Смерть Думузи», начинается вступлением, где автор задает меланхолический тон своему будущему повествованию. Думузи, пастух из Эреха, получает известие о том, что смерть его неизбежна, и идет в долину с полными слез глазами и горькими сетованиями:
Сердце его наполнилось слезами,
Ушел он прямо в долину,
Пастух – сердце его наполнилось слезами,
Ушел он прямо в долину,
Думузи – сердце его наполнилось слезами,
Ушел он прямо в долину,
Надел он флейту (?) себе на шею,
Дал волю страданиям:

Пой скорбную песнь, пой скорбную песнь,
О долина, пой скорбную песнь!
О долина, пой скорбную песнь, слагай плач (?)!
Меж раков в реке, пой скорбную песнь!
Меж лягушек в реке, пой скорбную песнь!
Да изречет мать моя слова плача,
Да изречет мать моя Сиртур слова плача.

Да изречет мать моя, у которой нет пяти хлебов,
Слова плача!
Да исполнится мать моя, у которой нет десяти хлебов,
Словами плача!
В день, когда я умру, о ней некому станет заботиться,
На равнине, как моя мать, да прольют слезы (?) глаза мои,
На равнине, как моя маленькая сестра, да прольют слезы глаза мои!

Думузи, продолжает поэма, ложится поспать, и снится ему вещий, пророческий сон:
Меж бутонов (?) лежал он, меж бутонов лежал он,
Пастух, меж бутонов лежал он, И, когда меж бутонов лежал он, снился ему сон,
Восстал он ото сна – то был сон, он дрожал (?) – то было видение,
Он протер глаза руками, он был ошеломлен.

Изумленный Думузи призывает свою сестру Гештинанну, божественную поэтессу, певицу и толковательницу снов, и поверяет ей свое чудесное видение:
Мой сон, о сестра, мой сон,
Вот сердце сна моего!
Тростник вырастает вокруг меня, тростник оплетает всего меня,
Камышинка, одиноко стоящая, клонит головку ко мне,
Из всех, что стоят парами, одна отошла ко мне,
В роще деревья высокие страшно обступили меня,
На священный очаг мой вода изливается,
Из-под священной маслобойки моей опора выбита,
Священная чаша, висевшая на крюке, с крюка упала,
Мой посох пастушеский пропал, Сова держит…,
Сокол зажал ягненка в когтях,
Козлята мои влачат лазурные бородки в пыли,
Овцы стад моих ступают по земле на согнутых ногах,
Маслобойка моя лежит (разбитая), в ней нет молока,
Чаша лежит (разбитая),
Думузи нет в живых,
Стадо овечье предано ветру.

Гештинанна тоже глубоко взволнована сном брата:
О брат мой, сон твой недобрый, что ты мне поведал!
О Думузи, недобрый тот сон твой, что ты мне поведал!
Тростник вырастает вкруг тебя, тростник оплетает всего тебя,
То изгои восстанут на тебя.
Камышинка, одиноко стоящая, клонит головку к тебе,
То мать, что носила тебя, поникнет головой о тебе,
Из трав, что стоят попарно, а одной нет —
То я и ты, и один из нас уйдет…

Гештинанна продолжает толковать шаг за шагом мрачный пророческий сон брата, завершая предупреждением о том, что демоны нижнего мира, гала (галлу), смыкаются кольцом вокруг него и что ему следует немедленно скрыться. Думузи согласен и заклинает сестру не выдавать гала место, где он схоронится:
Друг мой, я укроюсь среди растений,
Никому не открывай то место,
Я укроюсь среди малых растений,
Никому не открывай то место,
Я укроюсь среди больших растений,
Никому не открывай то место,
Я укроюсь меж каналов Араллу,
Никому не открывай то место.

На что Гештинанна отвечает:
Если я открою то место, пусть твои псы сожрут меня,
Черные псы, псы «пастушества» твоего,
Дикие псы, псы «владычества» твоего,
Пусть твои псы сожрут меня.

И вот гала, бесчеловечные твари, которые
Не едят пищи, не знают воды,
Не едят просеянную муку,
Не пьют освященную воду,
Не принимают дары, что смягчают (сердце),
Не насыщаются радостью на груди жены,
Не целуют детей, милых…

идут на поиски спрятавшегося Думузи, но не могут его найти. Они хватают Гештинанну и пытаются подкупить ее, заставив выдать местонахождение Думузи, но она остается верна своему слову.
Думузи все же возвращается в город, очевидно, из страха, что демоны убьют его сестру. Там гала настигают его, сбивают с ног ударами, пинками и пощечинами, крепко связывают ему руки и уже готовы утащить его в нижний мир. Тогда Думузи обращается к богу солнца Уту, брату своей жены Инанны, с мольбой превратить его в газель, чтобы он мог убежать от гала и унести душу в место под названием Шубирила (до сих пор не установленное), или, как говорит сам Думузи:
Уту, ты брат жены моей,
Я муж сестры твоей,
Я тот, что приносит пищу в Эанну (храм Инанны),
В Эрехе приносил я свадебные дары,
Я целовал священные уста,
Ласкал (?) священные колени, колени Инанны, —
Преврати мои руки в руки газели,
Преврати мои ноги в ноги газели,
Дай мне уйти от демонов гала,
Дай унести свою душу в Шубирилу…

Бог солнца внял мольбам Думузи; говоря словами поэта,
Уту принял в дар его слезы,
Милосердный, он проявил к нему милосердие,
Он превратил его руки в руки газели,
Он превратил его ноги в ноги газели,
И ушел он от демонов гала,
Унес свою душу в Шубирилу…

К несчастью, идущие по пятам демоны вновь настигли его и снова били и мучили его, как и раньше. И Думузи во второй раз обращается к Уту с мольбой превратить его в газель: на сей раз он хочет унести свою душу в дом богини по имени «Белили, мудрой старой госпожи». Уту откликнулся на его просьбу, и Думузи прибыл в дом Белили с мольбами:
Мудрая госпожа, я не человек, я муж богини,
Святой воды попить дай мне немного (?),
Муки просеянной поесть дай мне немного (?).

Едва он успел съесть немного пищи и выпить воды, как снова появились гала и стали бить и мучить его в третий раз. Снова Уту превратил его в газель, и он ушел в овечье стадо своей сестры Гештинанны. Но все напрасно: пятеро гала проникли в стадо и поразили Думузи в щеку гвоздем и палкой. Думузи умирает. Вот эти грустные строки поэмы:
Первый гала проник в стадо,
Он бьет Думузи по щеке острым (?) гвоздем (?),
Второй проникает в стадо,
Он бьет Думузи по щеке пастушьим посохом,
Третий проникает в стадо,
Из-под священной маслобойки опора выбита,
Четвертый проникает в стадо,
Чаша, висевшая на крюке, с крюка упала,
Пятый проникает в стадо,
Священная маслобойка лежит (разбитая), в ней нет молока,
Чаша лежит (разбитая),
Думузи нет в живых,
Стадо овечье предано ветру.

Таков трагический конец Думузи, жертвы любви и ненависти Инанны.
Однако Думузи участвует не во всех мифах об Инанне. Есть, к примеру, миф о том, как богиня путем уловок и ухищрений получила божественные законы, ме, которые управляют человечеством и его учреждениями. Этот миф представляет значительный антропологический интерес, поскольку его автор счел желательным, в связи с содержанием своей повести, дать полный список ме и перечислить, как он это мыслил, свыше ста культурных черт и комплексов человеческого бытия, имеющих отношение к политическим, религиозным и социальным институтам, искусству и ремеслам, музыке и музыкальным инструментам, а также ко всем разновидностям интеллектуальных, эмоциональных и социальных поведенческих типов. Краткое изложение этого показательного мифа таково.
Инанна, царица небес, богиня-покровительница Эреха, желает повысить благополучие и процветание своего города, чтобы он стал центром шумерской цивилизации и таким образом способствовал ее почитанию и славе. Для этого она решила пойти в Эреду, древнейшее место шумерской культуры, где в водной бездне, подземном мировом океане Абзу обитает бог мудрости Энки, «знающий самое сердце богов», ибо в ведении Энки находятся все божественные промыслы, основополагающие для цивилизации. Если она добудет их, даже путем простого обмана, и принесет в Эрех, могущество ее и ее города будет непревзойденным. По мере того как она приближается к Абзу в Эриду, Энки, несомненно попавший под ее обаяние, призывает своего посланника Исимуда и обращается к нему с такими словами:
Приди, мой вестник Исимуд, внемли моим наставлениям,
Слову, что я скажу тебе; прими мое слово.
Дева, совсем одна, направляет свои стопы к Абзу,
Инанна, совсем одна, направляет свои стопы к Абзу,
Проводи ее к Абзу в Эреду,
Дай ей вкусить ячменного пирога с маслом,
Налей ей холодной воды, что освежит ее сердце,
Дай ей испить пива «перед ликом льва»,
За священным столом, «столом небес»,
Скажи Инанне слова приветствия.

Исимуд поступил точно так, как велел ему господин, и Инанна и Энки садятся за пиршественный стол и празднуют. Когда сердца их изведали счастье пития, Энки воскликнул:
Именем власти, именем моей власти,
Святой Инанне, дочери моей, я дам божественные законы.

И он передает ей единовременно более ста божественных законов, которые, по свидетельству автора, контролируют культурную модель цивилизации. Инанне только того и нужно, и она охотно принимает дары подвыпившего Энки. Забрав их и погрузив на «небесный челн», она отбывает в Эрех с драгоценным грузом. Немного отойдя от последствий банкета, Энки обнаруживает, что все ме исчезли с того места, где обычно лежали. Он обращается к Исмуду, который сообщает, что сам Энки собственноручно подарил их своей дочери Инанне. Страшно встревоженный, Энки сожалеет о своей щедрости и повелевает всеми средствами не допустить того, чтобы «небесный челн» достиг Эреха. Для этого он снаряжает своего гонца вместе с группой морских чудовищ в погоню за Инанной и ее лодкой к первому из семи промежуточных пунктов на пути от Абзу в Эреду к Эре-ху. Там морские чудовища должны перехватить «небесный челн» у Инанны; самой же Инанне разрешено будет продолжить путь в Эрех пешком.
Исимуд действует строго по приказу. Он перехватывает Инанну и «небесный челн» и сообщает ей о том, что Энки передумал и что ему придется забрать у нее лодку с драгоценным грузом и вернуть его в Эреду, она же сможет продолжить путь в Эрех. Инанна клянет Энки на чем свет за нарушение слова и обещания; она обращается к своему визирю, богу Ниншубуру, за помощью, и тот спасает ее и ее челн от Исимуда и морских чудовищ. Энки настойчив: снова и снова он посылает Исимуда в сопровождении монстров перехватить «небесный челн». Но каждый раз на помощь своей госпоже приходит Ниншубур. Наконец, Инанна с лодкой благополучно достигают Эреха, где под ликование и празднование восторженных жителей она выгружает драгоценные божественные ме по одному за раз.
В другом мифе об Инанне важную роль играет смертный. Содержание его таково. Жил как-то один садовник по имени Шукаллетуда, чьи усердные старания по возделыванию сада постоянно оканчивались неудачей. Несмотря на то что он тщательно поливал грядки и садовые насаждения, растения гибли; свирепые ветра иссушили его лицо «пылью гор»; все, что он старательно возделывал, шло прахом. Поэтому он обратил свой взор к звездным небесам, к западу и востоку, стал изучать благоприятные знаки, промышлял и соблюдал божественные веления. В результате этой обретенной мудрости он посадил у себя в саду дерево сарбату (аналоги пока не установлены), чья широкая тень простирается от восхода до заката. Последствием этого древнего садоводческого эксперимента стало то, что сад Шукаллетуды расцвел пышным цветом.
Однажды, продолжает миф, богиня Инанна, пересекая небо и землю, остановилась дать отдых усталому телу неподалеку от сада Шукаллетуды. Садовник, шпионивший за богиней из-за изгороди, воспользовался крайней усталостью Инанны и овладел ею. Когда наступило утро и взошло солнце, Инанна в ужасе очнулась и решила во что бы то ни стало извести смертного, посмевшего столь позорно оскорбить ее. Она насылает на Шумер три чумы. Во-первых, наполнила все колодцы в стране кровью, так что все пальмовые рощи и виноградники напитались кровью. Во-вторых, она наслала на страну разрушительные ветры и ураганы. Суть третьего бедствия остается неясна, т. к. соответствующие строки сильно повреждены и фрагментарны. Но, несмотря на все бедствия, ей все же не удалось изгнать своего обидчика, ибо после каждого несчастья Шукаллетуда шел в дом своего отца и рассказывал ему об опасностях. Отец советовал ему направить стопы к братьям, «черноголовым людям», т. е. шумерам, и оставаться поблизости от городских центров. Шукаллетуда следовал его советам, и Инанна не могла отыскать его. После третьей неудачной попытки Инанна с горечью осознала, что не в состоянии отомстить за насилие, совершенное над ней. Поэтому она решает идти к Энки, шумерскому богу мудрости, и просить его совета и помощи. Здесь, к сожалению, текст на табличке прерывается, и конец повести остается неизвестным.
Помимо упоминания человечества в целом, смертным отводится незначительная роль в шумерских мифах. Кроме мифа об Инанне и Шукаллетуде, есть еще только один миф с участием смертного. Это широко известная история о потопе, столь важная для компаративного изучения Библии. К сожалению, на сегодняшний день существует единственная найденная при раскопках табличка, да и то лишь одна ее треть. Начало мифа отбито, и первые пригодные к прочтению строки повествуют о сотворении человека, растений и животных, о божественном происхождении царской власти, об основании и наречении пяти старейших городов, дарованных пяти божествам-покровителям. Далее мы узнаем, что несколько божеств горюют и сокрушаются по поводу решения богов наслать потоп и уничтожить человечество. Зиусудра, шумерский аналог библейского Ноя, представляется в повести как набожный, богобоязненный царь, который пребывает в постоянном ожидании божественных снов и откровений. Он становится у стены, где слышит голос бога, возможно Энки, оповещающего его о решении, принятом божественным собранием, наслать потоп и «уничтожить людское семя».
Миф наверняка продолжается подробными наставлениями Зиусудре по строительству гигантской лодки, чтобы он смог спастись от бедствия. Но все это не сохранилось из-за довольно большой трещины на табличке. Когда текст возобновляется, мы читаем, что потоп со всей свирепостью уже обрушился на землю, где бушевал семь дней и ночей. К концу этого срока бог солнца Уту выходит на небо, чтобы осветить и обогреть землю, и Зиусудра простирается перед ним ниц и приносит в жертву волов и овец. Последние строки мифа описывают обожествление Зиусудры: после того как он простерся ниц перед Аном и Энлилем, он получил в дар «жизнь бога» и был перенесен в Дильмун, божественную райскую страну, «место, где восходит солнце».
И наконец, существует шумерский миф, который, несмотря на то что действующими лицами его являются только боги, дает интересную антропологическую информацию о народности семитских бедуинов (кочевников), известной под названием марту. Действие мифа происходит в городе Нинаб, «городе городов, стране царствия» (его местонахождение в Месопотамии до сих пор не установлено). Божество-покровителя этого города, вероятно, звали Марту, он был богом кочевых семитов, живших к западу и юго-западу от Шумера. Приблизительное время действия описано загадочными, противоречивыми и туманными фразами:
Нинаб был, Актаб не был,
Священная корона была, священной тиары не было,
Священные травы были, священного нитрума не было…

История начинается с того, что бог Марту решил жениться. Он просит свою мать найти ему жену, но она советует ему поискать ее самому по своему вкусу. Однажды, продолжается повесть, Нинаб готовился к большому пиру, на который пришел Нумушда, бог-покровитель Казаллу, города-государства на северо-востоке Шумера, вместе со своей женой и дочерью. Во время этого пира Марту совершает некое героическое деяние, преисполнившее радостью сердце Нумушды. В качестве награды Нумушда предлагает Марту серебро и ляпис-лазурь. Но тот отказывается; в качестве награды он просит руки его дочери. Нумушда с готовностью соглашается, как и сама его дочь, хотя подруги пытаются отговорить ее от этого брака: Марту – варвар, бедуин, он живет в переносной палатке, питается сырым мясом и «после смерти не будет погребен (в гробнице)».
Назад: Глава 3 Шумерский город
Дальше: Глава 5 Художественная литература шумеров

Inpuripeni
ivermectin uk buy