Глава 19

Когда из-за неудавшегося задержания на Вашингтон-Хайтс мне пришлось уйти из полиции, а потом от меня ушла Анита с мальчиками, я снял комнату в Нортвестерн и решил, что эта спартанская обстановка вполне мне подходит. Почти все время проводил в этом районе и стал пить все больше. Вся моя жизнь катилась под откос.

Но настоящим домом комнатушка не стала, я приходил сюда только спать, когда мог добраться, или смотреть в окно, когда заснуть не удавалось. В поисках помещения под офис я однажды завернул за угол и оказался в заведении Джимми Армстронга.

Я провел там уйму времени. Встречался с друзьями, с клиентами, здесь же ел. У меня был свой столик, и здесь я выпил целое море виски — чистоганом или со льдом, а иногда добавлял его в черный кофе.

Иными словами, я был постоянным посетителем Армстронга, знал и других завсегдатаев. Врачи и медсестры из госпиталя Рузвельта, ученый народец из Фордхема, музыканты, чья жизнь сосредоточилась вокруг Джулиарда, Линкольн-центра и Карнеги-холла. Ну и еще самое разношерстное сборище из людей, живших по соседству. И все они пили, но имелись ли среди них алкоголики — не мне судить. Они говорили со мной, когда я хотел поболтать, а если не хотел, оставляли меня в покое, а бармены и официанты следили, чтобы стаканы и рюмки у клиентов заведения не пустовали.

Порой я уходил домой с какой-нибудь медсестрой или официанткой. Только эти, вызванные острыми приступами одиночества, кратковременные отношения в романы не перерастали. Как-то раз одна официантка — ее я, кстати, никогда не приводил домой — вдруг выбросилась из окна с высокого этажа. Пришла ее сестра, она была не согласна с официальной версией — самоубийство. И она наняла меня, чтобы я расследовал это дело, потому как за расследование самых разных дел мне когда-то вручили золотой жетон. И выяснилось, что сестра была права — ее сестре «помогли» выброситься из окна.

«У Армстронга»… Став трезвенником, я поначалу не понимал, почему не могу туда больше ходить. Ведь не важно, пьешь ты или нет, вполне приятное местечко, где можно посидеть, где подают хорошую еду, где можно встретиться с потенциальными клиентами. На собраниях анонимных алкоголиков часто говорили: один из способов не оступиться — это стараться держаться подальше от злачных мест и питейных заведений. С другой стороны, я встречал барменов, которые держались за свою работу, даже став трезвенниками. Ведь как ни крути, именно алкогольные напитки опьяняют тебя, а вовсе не место, где продают это страшное зелье.

Не припоминаю, чтобы кто-нибудь в соборе Святого Павла выходил выступать и уговаривал меня держаться подальше от этого заведения. Я принял такое решение самостоятельно. Чем больше дней я воздерживался от питья, тем больше ценил это новое свое состояние под названием трезвость. И все эти дни могли пойти прахом, стоило мне опрокинуть хотя бы рюмочку. И с каждым днем мне все меньше хотелось рисковать.

А потому я чувствовал себя все неуютнее за своим старым столиком у Джимми, даже если заказывал только гамбургер, пил кока-колу и читал газету. А однажды поднес чашку с кофе ко рту и уловил запах виски. Я отнес кофе в бар и напомнил Люциану, что больше не пью.

Тот стал клясться и божиться, что и не думал подливать мне в кофе виски, затем отнес чашку к раковине и выплеснул туда содержимое.

— Или же сделал это по недомыслию, чисто машинально, — пробормотал он. — И как это получилось, ума не приложу! Так что давайте начнем сначала. — Я стоял и наблюдал, как он берет чистую чашку, наливает в нее кофе из кофейника. Потом я взял ее, отнес, поставил на стол и снова уловил запах виски.

Я знал, что кофе нормальный, сам видел, как он его наливает, но чувствовал, что пить не могу. А чуть позже я понял: надо держаться подальше от этого заведения. Недели через две я сообщил об этом Джиму Фейберу. Тот кивнул и заметил, что рано или поздно я должен был прийти к такому решению.

— Надеялся, ты примешь его до того, как поднесешь стакан ко рту, — добавил он.

И вот я зашел к Джимми Армстронгу в последний раз, убедиться, что заветный столик уже заняли другие клиенты, а также сообщить, что, если кто будет меня искать, найдет в гостинице. И не переступал порога этого заведения на протяжении нескольких месяцев.

По крайней мере проходил мимо его дверей без проблем. На одной из встреч какая-то женщина рассказывала о своей привязанности к бару-ресторану, расположенному неподалеку от места ее работы. Ей приходилось миновать его дважды в день. Она пыталась идти по противоположной стороне улицы, но все равно ее тянуло туда, словно магнитом.

— И тогда я утром вышла из метро, — рассказывала она, — и прошла квартал в другом направлении, потом еще квартал обратно. И проделала тот же путь вечером. Получалось четыре лишних квартала в день, это вроде бы пятая часть мили, верно? И все для того, чтобы меня не засосало в двери «Кей-Ди». Хотя, честно признаться, не думаю, что такое возможно. К тому же это помогло сжечь несколько лишних калорий, так что выгода и польза налицо, правильно?

Я не стал сжигать много калорий. Спустился на лифте в вестибюль, вышел на Пятьдесят седьмую улицу, свернул вправо и прошел мимо нескольких домов по Девятой авеню. Потом снова свернул вправо, и до заведения Армстронга оставалось пройти всего полквартала.

Испытывал ли я магнетическое притяжение? Не знаю. Возможно. Меня и влекло туда, и одновременно отталкивало. В равной мере.

Я отворил дверь, вошел, втянул всего лишь глоток воздуха, и он подсказал, что я нахожусь в помещении, где люди пьют пиво и дымят сигаретами. И мне в голову одновременно пришли две мысли: до чего ж противно тут пахнет и… Тут пахнет по-свойски, как-то по-домашнему.

У бара толпились люди — человек десять-двенадцать. Многих я узнал. Примерно треть столиков было занято. Компании небольшие, по два-три человека. Разговаривали они не слишком громко, так что музыку было слышно. Вскоре после открытия Джимми приобрел музыкальный автомат, к тому же в заведении имелось и радио, настроенное на волну FM, где передавали только классическую музыку.

Стены бара Армстронга украшала коллекция совершенно не соответствующих друг другу предметов. Главной, очевидно, считалась голова лося, прибитая к стенке. Прямо под ней сидел плотный мужчина примерно моего возраста, в костюме и при галстуке, с полуулыбкой тонких губ. Сидел и смотрел на меня сквозь очки в роговой оправе в стиле Бадди Холли. Он курил сигарету и, судя по состоянию пепельницы, далеко не первую.

— Люсиль, — произнес он. — Вы же знаете эту песню, верно? Черт, да ее каждый знает. Она выбирает подходящее время, чтобы бросить его, с четырьмя своими сопливыми отродьями и неубранным урожаем в поле. Но певец решает не слишком корить ее за это, ведь ему жаль эту задницу, ее вечно ноющего мужа. В реальной жизни такого не бывает, разве что когда женщина так красива, как поется в песне. Да сядьте вы, ради бога! Что будете пить?

Официантка была мне незнакома — высокая и стройная крашеная блондинка. И еще она как бы намекала всем своим видом, будто смутить ее ничего не стоит, что, впрочем, не помешало ей правильно выполнить заказ. Она принесла мне бокал кока-колы, а Стеффенсу — стаканчик виски.

— Ванн Стеффенс. Вы меня не помните, нет? — обратился он ко мне.

— А мы знакомы?

— Вообще-то, если честно, — улыбнулся он, — не помню. Но узнал вас, как только вошли. Понятное дело, ведь я вас ждал. А виделись мы пару раз в одном и том же месте в одно время. Не здесь, но неподалеку отсюда. Сейчас вроде бы заведение закрыто. «У Морриси», в ночной забегаловке. Не припоминаете?

— Конечно, помню.

— Эти братья Морриси оказывали людям услугу гуманитарного характера. Делали все, чтобы человек не окочурился от жажды лишь потому, что она застигла его в четыре утра. Я многие годы заходил туда и видел вас там пару раз, а может, и больше. Вы были с парнем по имени Дево, у него имелось своя забегаловка в соседнем квартале.

— Скип Дево. И бар его назывался «Мисс Китти».

— Тоже теперь закрыт. И еще вроде бы я слышал, он умер. А ведь был примерно нашего возраста. От чего он умер?

— Приступ острого панкреатита, — ответил я. Действительно, так было написано в заключении о смерти. Лично я считал, его погубила привычка смешивать напитки. Ну и еще меланхолия.

— Чертовски несправедливо устроен мир. — Стеффенс удрученно покачал головой. — А нас когда-нибудь знакомили в «Морриси»? Что-то не припоминаю. Не заходил туда раньше трех-четырех утра и к тому времени был уже в стельку. Так что, если что и случалось, потом не помнил, а помнил то, чего не было вовсе. Как бы там ни было, на днях услышал ваше имя и сообразил, о чем они толкуют.

— Как это произошло? — спросил я.

— Да один парень говорил, что вы разыскиваете человечка по имени Роберт Уильямс, — ответил он. — И что будто его жена трахалась с Джеком Эллери, которого, насколько мне известно, недавно убили. — Он закурил сигарету, смял пустую пачку. — Вы не курите, нет?

— Нет.

— И пьете здесь кока-колу. Слышал, вы недавно завязали со спиртным. Должно быть, вам не слишком уютно сидеть в этом заведении?

— Нормально. — Я немного покривил душой, однако не видел пока причин говорить правду. — Вы сказали, имя у вас как у знаменитого журналиста, обожающего раскапывать всякую грязь.

— Джозеф Линкольн Стеффенс. Но позже, подписываясь под статьями, он отказался от Джозефа. Написал «Позор городов» о коррупции среди муниципальных чиновников. Положил этому мерзкому явлению конец, как вы, наверное, успели заметить. — Он усмехнулся, затянулся сигаретой. — Но по-настоящему прославился материалами, которые написал после возвращения из Советского Союза. «Я видел будущее, и оно работает». Правда, все поняли главную идею превратно, поскольку он описал, какой может стать эта страна в будущем, а не какой он ее увидел. Да и сам он позже изменил точку зрения, решил, что это хреновое будущее и что работать оно не будет. Что в очередной раз доказывает: подумай хорошенько, прежде чем что-то сказать, ведь люди обладают скверной привычкой искажать твои слова и долго цитировать твои высказывания уже после того, как ты сам перестал в них верить.

— Интересно.

— Вы очень вежливый человек, Мэтт. Я знаю об этом человеке так много, что он мне уже надоел. Вот что порой происходит с однофамильцами. И нет, мы с ним не состоим в родстве. Фамилия изменилась за поколение или два. Прежде была Стефанссон, ну, как у известного полярника, и нет, он тоже не родственник.

— А ваше имя Ванн, верно я понял?

— Эвандер, — ответил он. — Но я простил свою мамочку за это, Господь да упокой ее душу. Сократил до Ван, а потом приписал еще одну буковку «н», потому как люди принимали имя за фамилию. Ван Стеффенс, как Ван Дейк или Ван Ренсселер.

— И все они тоже не ваши родственники.

— Вы начали улавливать суть, верно? — Он похлопал себя по нагрудному карману, потом вспомнил, что сигареты кончились. — Надо бы купить пачку. Где тут автомат?

Я покачал головой:

— Автомата нет. Есть рядом маленький продуктовый магазинчик, называется «Пионер». Там продают сигареты.

— А здесь нет? Какого черта, почему?

— Джимми не любит, когда здесь курят.

— Но ведь на каждом столике пепельница. И добрая половина посетителей дымят, как паровозы.

— Да, он не запрещает курить. Просто не одобряет курильщиков.

— Господи! Так вы говорите, рядом?

— Как выйдете, сразу налево.

— Боже ты мой. Хорошо хоть против выпивки ничего не имеет. Иначе хозяин этой забегаловки вряд ли сводил бы концы с концами.