Глава 13. TOuT VA

В середине 1920-х один из ведущих деловых журналов «Экспрешнз» писал: «Насколько нам известно, никто никогда не решался назвать мистера Г. Гордона Селфриджа лавочником. Должно быть, тем самым ему отдавали должное за то, что он научил Лондон и всю остальную страну, что служить обществу – это дело высочайшего порядка». Торговая палата открыла летнюю школу в Кембридже, где слушателей учили «новым методам торговли, оформления залов и витрин». Одним из ведущих спикеров в этой школе был Селфридж, и его выступление было сосредоточено на его любимых темах – развлечений в универмаге, сервиса и соотношения цены и качества. «Первое, – сказал он, – заставит их зайти, а второе и третье – удержит внутри». В заключение он произнес для слушателей ту же мантру, что всегда произносил для своих сотрудников: «Есть несколько полезных качеств, которые приведут вас к успеху в бизнесе, – здравый смысл, энергия, амбициозность, вооб-ражение, упорство и спокойствие. Но величайшая из них – здравый смысл».

В контексте бизнес-решений и планирования его здравый смысл оставался при нем, но вот в нерабочие часы его критическое мышление словно давало сбой. В шестьдесят девять лет он по-прежнему рано приезжал на работу. Он по-прежнему обходил магазин. Он по-прежнему железной рукой контролировал собрания совета директоров, кратко спрашивая: «Есть что-то интересное? Нет? Тогда переходим к следующему пункту». В большинстве случаев директора только молча согласно кивали. На гораздо более оживленные ежемесячные собрания с закупщиками и руководящими лицами в продажах Селфридж, как и раньше, выделял сотрудников, которые превысили свои показатели, и заставлял их краснеть под градом похвал.

Потенциальные возможности телевидения его будоражили. «Это не просто игрушка, – говорил он. – Телевидение установит связь между всеми народами мира». Также он был уверен, что большое будущее ждет автомобили, и заказал гражданскому инженеру сэру Харли Дэлримпл-Хею исследование по логистике потенциального строительства подземной парковки на Портман-сквер и увеличения парка фургонов для доставки. Машины начали заполонять улицы. К середине 1920-х годов мимо Гайд-парка ежедневно проезжало пятьдесят одна тысяча автомобилей и три тысячи триста конных экипажей, для разгрузки движения появились односторонние улицы. Селфридж не боялся сделать лишнее телодвижение. Когда друг из Америки пожаловался ему на качество кофе в ресторане «Палм-корт», Селфридж начал закупать другую марку. Проходя по Сент-Мэрилебон, он заметил, что местная пожарная команда тренируется на пустыре. Он направил им предложение проводить тренировки в универмаге, и в благодарность ему бесплатно очистили фасад от копоти. Конечно, были и те, кто знал, что ситуация выходит из-под контроля – например, А. Дж. Хенси, глава отдела регистрации покупок, который должен был выписывать чеки на все покупки Селфриджа. Неболтливый мистер Хенси, который, по его же словам, был свидетелем того, как Селфридж терял голову от женщин, отвечал не только за оплату товаров: он также выписывал чеки на щедрые отступные, когда роман заканчивался.

Селфридж в совершенстве владел искусством размывать границы между профессиональными и личными развлечениями: он всегда приглашал к себе домой на приемы влиятельных бизнесменов, причем неожиданно для тех времен этот список включал в себя и женщин – например, его подругу Элизабет Арден, чья продукция пользовалась огромным спросом в «Селфриджес». После переезда в Лэнсдаун-Хаус он уже устроил несколько изысканных званых вечеров, но в 1925 году удвоил пыл, проявляя неслыханную щедрость. На эти мероприятия всегда приглашали журналистов, хотя им выделяли отдельные столики в стороне от мест почетных гостей. Селфридж проницательно приглашал и корреспондентов американских изданий, базировавшихся в Лондоне, обеспечив таким образом себе огласку не только в Нью-Йорке и Чикаго, но и по всей стране, от побережья до побережья, благодаря журналу «Тайм», который считал его образ жизни чарующим. Цветами и оформлением дома перед приемами занимались декораторы «Селфриджес», из гастрономических залов универмага доставляли продукты, а сотрудники ресторана всегда были наготове, чтобы помочь прислуге с приготовлением этих продуктов. На «Ночи родео» в американском стиле по дому были развешаны звездно-полосатые флаги, на ужин во Дворе скульптур подавали гамбургеры на гриле, картошку фри с кетчупом и дюжину разных сортов пива, а после радостные гости учились новомодным танцам и смотрели, как специально приглашенные индейцы управляются с лассо.

На другом приеме, данном в честь прибытия японского посла, команда декораторов соорудила в центре огромного обеденного стола настоящий японский пруд. Вечером, проверяя приготовления к празднеству, Селфридж заметил, что в пруду нет карпов. Несколько торопливых поездок на такси в универмаг – и из отдела для домашних животных в пруд под лилии переселились пятьдесят золотых рыбок. Удовлетворенный результатом, Селфридж отправился наверх переодеваться в свой привычный фрак. И тут случилась беда. Краска с краев искусственного пруда отравила воду, и рыбки начали умирать. Селфридж немедленно послал в универмаг за дюжиной велосипедных насосов и велел слугам закачивать в воду кислород, чтобы спасти выживших. Идея была хороша, но не сработала. К счастью, посол провел вечер в блаженном неведении о развернувшейся драме, наслаждаясь общением с министром внутренних дел сэром Уильямом Джойсоном-Хиксом, слушая арии в исполнении итальянской сопрано и глядя, как гавайские девушки танцуют хула-хула под звуки национального оркестра.

Домашние приемы обычно были вариацией на тему подобного мероприятия, состоявшегося в универмаге. Ужин в честь теннисистки Сюзанны Ленглен последовал после старта продаж ее книги «Большой теннис: игра наций». Сюзанна по-прежнему играла в бешеном ритме, освежаясь между сетами не ячменной водой, а стаканчиком бренди, а Селфридж и его дочь Розали наблюдали со своих мест на Центральном корте, как она в пятый раз выигрывает Уимблдонский турнир. Фанаты Сюзанны с нетерпением ждали ее учебника и быстро заполонили и книжный магазин, и отдел спорттоваров, где, словно горячие пирожки, разлетались самые последние модели коротких теннисных юбок и ее фирменные лососево-розовые трикотажные спортивные тюрбаны.

Визиты спортивных звезд рекламировались в лондонских газетах. Кроме того, Селфридж продолжал агрессивную рекламную кампанию в общенациональной прессе, но не в журнале «Вог» – «Селфриджес» перестали давать в нем объявления после размолвки с руководством издания. Гарри Йокселл, бизнес-менеджер «Вог», позднее вспоминал этот инцидент в своих мемуарах. В конце 1924 года, когда стоимость постраничных объявлений выросла с тридцати шести до сорока фунтов, его вызвали на Оксфорд-стрит. Йокселл, обнаружив, что «в тот день на Селфридже был цилиндр – всегда плохой знак», подготовился к битве. «Я уже немолод, – сказал Селфридж, – и одно из немногих удовольствий, которые остались в моей жизни, – это покупать рекламные места по более низкой цене, чем кто-либо еще. Итак, если вы позволите мне давать свои объявления по цене тридцать семь фунтов десять шиллингов, я закажу двадцать шесть страниц сразу». Весьма отважно, учитывая, что журнал терял около двадцати пяти тысяч фунтов в год, Йокселл отказался идти на компромисс, и «Вог» потерял этого клиента. Вскоре они потеряли и главного редактора – Дороти Тодд, «героиня мыслящих женщин» была уволена за слишком артистичный и интеллектуальный подход. Ей на смену пришла гораздо более ориентированная на моду миссис Элисон Стелл из журнала «Ева», и вместе со старшим редактором отдела моды, самой близкой подругой Дороти Тодд Мэдж Гарланд, сделала британский «Вог» верховным судьей в мире моды.

Селфриджа не интересовали жизненные перипетии растущей компании влиятельных женщин, пишущих о моде, – он оставлял эти разбирательства своему отделу по связям с общественностью. Что миссис Уиш из «Дейли экспресс» думала о самых модных платьях сезона, продающихся в «Селфриджес», его мало волновало – гораздо непринужденней он чувствовал себя, беседуя с редактором газеты Ральфом Блуменфельдом или ее владельцем лордом Бивербруком. Так или иначе, в то время редакторы модных колонок выполняли то, что им говорили, а универмаг тем или иным образом постоянно попадал в новости. Пресса никогда не испытывала недостатка в историях. Софи Такер пела на Неделе танца, в которой участвовала и прекрасная юная модель Джейкоба Эпстайна, Ориел Росс, чья игра на пианино растоп-ляла сердца. Айвор Новелло, актриса Эвелин Лейе и дива Мари Темпест открыли весеннюю распродажу. Электрическое табло с результатами матча по крикету остановило движение на Оксфорд-стрит, американский гольфист Уолтер Хейген делился советами с восторженными фанатами, а на всеобщее обозрение был выставлен самолет Алана Кобхэма, на котором тот долетел до Африки и обратно.

Вернувшись из полной приключений поездки в Россию с Розали и Сержем, Селфридж потребовал, чтобы мистер Йокселл снова пришел к нему. Селфридж обошел все книжные лотки в Константинополе, прежде чем сесть на Восточный экспресс, и обнаружил всего одно английское издание. «И что бы вы думали это было?» – спросил он Йокселла. В 1925 году распространение журнала было нестабильным, и мистер Йокселл не знал наверняка, но наудачу ответил: «Вог?» «Вы правы, – сказал Селфридж, – и я не думаю, что мой магазин может остаться без такого журнала». Он быстро разместил заказ на двадцать шесть страниц, не заметив, что «Вог» к тому времени успел поднять расценки до сорока восьми фунтов за страницу. Миссис Сеттл и мисс Гарланд в скором времени заключили с молодым начинающим фотографом Сесилом Битоном договоры на съемку знаменитостей. Битон относил пленку к терпеливому мистеру Барнсу в фотоотделе универмага, и в его дневнике есть запись: «Почти все свои пленки я отдаю на проявку в “Селфриджес”. Этим утром я отправился туда в пятидесятимиллионный раз, чтобы получить фотографии Эдит Ситвелл».

«Вог» заказывал Битону также иллюстрации и тексты, а фотограф быстро обратил внимание на самое гламурное на тот момент развлечение – азартные игры. Вскоре в «Вог» начали регулярно появляться остроумные рисунки Битона, изображавшие шикарную публику, завсегдатаев Довиля, Ле-Туке, Биаррица и Канн, с подписями вроде «Сезон в Ле-Туке – экзотический мир утонченной элегантности». Любой хоть сколь-нибудь значимый человек был игроком. Появиться в правильном казино было не менее важным, чем появиться в правильном клубе. Во французских казино в 1920-х никто не трудился над тем, чтобы проявить себя так, как это делали Дженни и Рози Долли, и их страсть к азартным играм заразила и Селфриджа. Десятилетиями он скрывал весь размах своей привычки, но когда умерла его мать, слетели последние ограничения. В Дженни и Рози он нашел родственные души. С ними он переступил черту, разделявшую привычку и зависимость. Дело было не только в сексе. Дело было в том, чтобы получить вожделенные шестерку и тройку – или любые другие цифры, складывающиеся в магическую победную девятку в баккара.

В послевоенную эру пьянящая смесь солнца, моря и азарта во Франции бешено влекла многих. Даже если вы не играли сами, то могли посмотреть на играющих. Все, что для этого требовалось, – это раздобыть вечерний наряд и три фунта, за которые, предъявив паспорт, можно было войти в казино. Еще нескольких фунтов хватало на ужин и бутылку вина и возможность до утра танцевать под звуки оркестра. Еще за четыре фунта десять шиллингов те, кто хотел посмотреть, как выигрываются и проигрываются состояния, могли переступить запреты и пробраться за занавес salles privées, где проводили вечера те, для кого в игре был смысл жизни. Там маститые игроки демонстрировали, что они могут позволить себе не только выигрывать, но и проигрывать.

В число тех, кто мог позволить себе проигрыши, входили хан Ага, майор Джек Коутс, герцог Вестминстерский, семейство Ротшильдов, бельгийский финансист Жак Уитток, Маршалл Филд III, миллионер, разбогатевший на алмазных шахтах в Кимберли, Солли Джоэл, король Испании Альфонсо, короли Швеции и Дании, индийские махараджи и их многочисленные жены, автомобильный магнат Андре Ситроен, производитель коньяка Джеймс Хеннесси, канадский табачный магнат сэр Мортимер Дэвис и другие богачи, сколотившие состояние на войне. Слетались к столам и миллионеры из Чили, Аргентины и Америки, а вот российская знать, обедневшая после революции, могла позволить себе играть, только если счета за них оплачивал богатый любовник. Когда Коко Шанель положила конец роману с великим князем Дмитрием Павловичем, перебивавшимся продажей шампанского, она передала его другой богатой подружке со словами: «Забирай. Содержание этих великих князей обходится слишком дорого». Дмитрий между тем познакомил Коко с Эрнестом Бо, который создал для нее «Шанель № 5», так что свое содержание он окупил сполна.

Каждый сезон начиналась массовая миграция игроков в их излюбленную среду. Летом это был Довиль, Ле-Туке или Биарриц, зимой – Монте-Карло, Канны и иногда Ницца. Казино во Франции работали под управлением Эжена Корнуше, который сколотил состояние на ресторане «Максим» в Париже, и его протеже и в конечном счете преемника Франсуа Андре. Сама эта концепция зародилась в их головах – курортные отели-люкс с роскошным казино на берегу моря, вычурной шоу-программой и ужином из шести блюд с фуа-гра и икрой. Они хитроумно пригласили в бары и казино женщин и на протяжении более трех десятилетий смотрели, как люди проигрывают. Ибо такова истина: игроки всегда проигрывают. А вот мсье Корнуше и мсье Андре не могли проиграть. Хотя в их времена монополия на рулетку принадлежала Монте-Карло, французские казино предлагали баккара и девятку – а банком баккара управляли не сами казино, а греческий синдикат с бесстрашным Николасом Зографосом во главе, который платил казино за право контролировать карты. Когда Зографос умер в 1953 году, он оставил после себя пять миллионов фунтов – каждый цент был выигран в баккара. Когда в 1947 году умер Гарри Гордон Селфридж, он оставил всего десять тысяч фунтов, пустив по ветру состояние, которое некоторые оценивали в три миллиона фунтов.

Николас Зографос изменил облик азартных игр XX века, когда в 1922 году он сел за стол баккара в Довиле и тихо сказал: «Tout va». Для тех, кто играл против него, выше были в прямом смысле только звезды. Вместе с коллегами он собрал пул в пятьдесят миллионов тогдашних франков (на сегодня – шестнадцать миллионов фунтов) – для начала более чем достаточно. Хотя на протяжении следующих нескольких лет и случались беспокойные мгновения, когда богатейшие из богачей весьма яростно играли против синдиката, они сохраняли и спокойствие, и в конечном счете деньги. Однажды Зографоса спросили, как ему это удается. Он ответил: «Это подобно морфию».

Для сестер Долли азартные игры действительно были наркотиком, на который они, как подростки, подсели в Америке. Там за ними ухаживал легендарный «папочка» Алмазный Джим Брейди, который водил их в закрытое казино «Кэнфилд» в Саратоге на севере штата Нью-Йорк и на Кони-Айленд. К середине 1920-х, успев бросить по одному мужу, они без всяких сложностей курсировали между Парижем, Нью-Йорком и французскими игорными курортами, где регулярно выступали в кабаре. Закончив на сцене, близняшки, известные также как «сестрички Кураж» и как «золотоискательницы», продолжали выступление за игорными столами.

Вкусы у девушек были дорогие. Когда им везло, они покупали драгоценности, но больше всего они любили подарки – и довели до совершенства искусство их получать. Судя по всему, одним из их излюбленных трюков было снять с себя все драгоценности, передать их какой-нибудь подруге и сидеть за столом с отчаянным видом. Когда богатый князь, махараджа или банкир спрашивал, что их так расстроило, они говорили, что «проиграли все до последнего браслета». Неспроста у каждого значимого ювелира был свой магазин на игорных курортах. Утерев крокодиловы слезы, Долли могли спокойно дожидаться к утру доставки от различных воздыхателей. Они не вкладывали деньги разумно, как их подруга актриса Перл Уайт, которая на пенсии приобрела недвижимость и открыла бар в Париже и отель с казино в Биаррице, где она мудро обходила стороной игорные столы. Не любили Долли и сорить деньгами, как их современница французская актриса Мод Лоти, поджигавшая сигареты тысячефранковыми купюрами и каждый день, чтобы расслабиться, стрелявшая холостыми у себя в ванной. Однако девушки постоянно зарабатывали, выигрывали, тратили и проигрывали целые состояния. Как следствие, им всегда был нужен богатый компаньон.

Когда Дженни и Рози познакомились с Селфриджем, он был не так уж богат. Он жил как лорд и сорил деньгами направо и налево, но все это напоказ. Так что когда у него появилась возможность заработать большие деньги – и, судя по всему, без малейшего риска для его любимого магазина, – он ухватился за нее обеими руками. В начале 1926 года идею создать траст Гордона Селфриджа ему подкинул Джеймс «Джимми» Уайт, человек, который сколотил состояние на недвижимости (в числе прочих сделок он приобрел и вскоре продал стадион Уэмбли после выставки Британской империи), продвижении боксеров и спекуляциях на рынке акций. Уайт был грубоватым и прямолинейным выходцем из графства Ланкашир – бывшим каменщиком с сильным акцентом, вульгарной речью и дурным нравом. И все же спокойного и воспитанного Гарри Селфриджа, для которого самыми экспрессивными выражениями были «О небеса!» и «Не сойти мне с этого места», этот человек каким-то образом увлек. Они с Уайтом были шапочно знакомы уже несколько лет – познакомились они в кафе «Рояль», где смотрели боксерский поединок в Национальном спортивном клубе. Их пути снова и снова пересекались в ночных клубах, таких как «Кит-Кэт» и «Серебряная тапочка», и в театре «Дэйли», популярном театре музыкальных комедий, который недавно приобрел Уайт для своего внушительного «развлекательного» портфеля. Одним из величайших увлечений Джимми Уайта, помимо зарабатывания денег, были скаковые лошади, которых он держал в роскошных конюшнях Фоксхилл в графстве Суррей.

У Уайта был друг, чья семья владела двумя универмагами в Лондоне – «Джон Барнс» в квартале Финчли и «Джон Бразерс» в Холлоуэй. Семье отчаянно не хватало наличных, они ссорились между собой и хотели выйти из бизнеса. «Чартерхаузский инвестиционный трастовый фонд» Уайта выступил посредником в сделке, в результате которой оба магазина стали частью принадлежавшей «Селфриджес» группе «Провинциальные магазины». Из этого и разросся масштабный план Уайта, как обогатить друга и самому сорвать солидный куш. Сектор розничной торговли был в чести у банкиров Сити. Многие ведущие универмаги Лондона опубликовали данные о хорошей прибыли – «Харродс», «Бейкерс», «Д. Х. Эванс», «Диккенс и Джонс» и «Либерти» заявили о рекордной годовой выручке. Нелегкие времена выдались только у «Уайтлиз». В 1925 году прибыль «Селфриджес» до вычета налогов составила пятьсот тысяч фунтов. Селфридж, неизменно опирающийся на статистику, мог сказать журналистам, что в магазине совершалось до двухсот тысяч сделок в день, что было получено максимальное количество наличных за всю историю существования магазина и что складские запасы полностью обновились рекордное количество раз.

Больше всего денег приносил отдел парфюмерии и косметики. Верхом утонченного шика было эффектно открыть пудреницу, а на Олимпе моды царили завитые волосы, шляпки-клош, все более короткие юбки и сверкающие чулки. Голливуд ежегодно производил на свет восемьсот фильмов – неслыханная цифра! – и в стране едва ли можно было найти женщину, которая не следовала бы моде, заданной такими кинозвездами, как Клара Боу, Луиза Брукс и Грета Гарбо. Элинор Глин, которая теперь сама работала в Голливуде, впервые употребила выражение «The It Girls», идеально передающее хрупкость момента. Производители быстро начали использовать новые синтетические ткани, теперь во всей цветовой гамме благодаря высококачественным индустриальным красителям, и начали производить готовую одежду по доступным ценам. Мода со всеми сопутствующими аксессуарами перестала быть прерогативой богатых. Она наконец-то двинулась в массы.

Инвесторы повернули головы в сторону индустрии моды и красоты, открывавшей новые возможности для значительных трат. В декабре 1925 года был опубликован проспект эмиссии «Текстильного и общего инвестиционного фонда», позволивший его основателю, красноречивому и живущему на широкую ногу бизнесмену Кларенсу Хэтри, привлечь более двух миллионов фунтов. Вундеркинд Сити, Хэтри начал карьеру с позиции страхового брокера. Он сколотил состояние на войне и к 1920 году жил в квартале Мейфэйр в особняке с бассейном в подвале, а выходные проводил на борту «Вестварда», на тот момент одной из самых больших яхт в стране. Кларенс Хэтри управлял сложным комплексом компаний под эгидой траста Остина Фриара, в правление которого для поддержания имиджа входил королевский пэр маркиз Винчестер.

Основным интересом текстильного траста Хэтри были универмаги, принадлежавшие семьям – теперь уже второму или третьему поколению – и оперирующие в провинциальных городах. Обычно они располагали хорошим уставным капиталом, но зачастую им не хватало средств для модернизации, и они были лакомым кусочком для Хэтри. Он вовлек в деятельность траста десятки таких универмагов, обещая им не только инвестиции, но и централизованные услуги по закупкам, информацию по продукции и отчеты о тенденциях, экспертные мнения в области управления и готовые рекламные кампании. Всего за несколько недель Хэтри собрал миллион восемьсот тысяч долларов в качестве комиссионных за серию внутренних сделок и дорогостоящих услуг и оставил десятки универмагов задаваться вопросом, стоила ли игра свеч. Пройдет еще четыре года, прежде чем мир Кларенса Хэтри рухнет, но по подобной схеме Джимми Уайт заключил сделку с Селфриджем осенью 1926 года.

Селфридж встретил Новый год в сопровождении матери Фреда и Адели Астер на балу в Королевском Альберт-Холле. Погрузившись в планирование свадьбы своей дочери Беатрис, он отказался от катания на фигурных коньках в Санкт-Морице ради быстрой поездки в Канны, где бок о бок с Дженни и Рози Долли смотрел исторический теннисный матч между Сюзанн Ленглен и чемпионкой Америки Хелен Уиллс. Позднее тем же вечером, несмотря на плохое самочувствие, Дженни и Рози заняли свои привычные места за столом для баккара в Зимнем казино – в окружении пары медсестер в штатском, которые подавали им лекарства и бренди. Вернувшись в Лондон на следующий день, Селфридж отвел дочь к алтарю в католической церкви Святого Джеймса, где она вышла замуж за графа Луи Блеза де Сибура.

В мае конгресс профсоюзов проголосовал за то, чтобы поддержать подавленных и возмущенных шахтеров, и началась первая в истории Британии всеобщая забастовка. Для шахтеров, которые и так с трудом выживали на несколько фунтов в неделю, требование работать сверхурочно по сниженной ставке стало последней каплей. Публика, которую желтая пресса убедила, что грядет анархия, ожидала всплеска насилия, которого так и не случилось. Короля Георга V возмутило, когда бастующих назвали революционерами: «Прежде чем их судить, попробуйте сами прожить на их зарплату». Как оказалось, он был прав. Забастовка прошла весьма цивилизованно. Поездами управляли полные энтузиазма волонтеры. Светские львицы, такие как леди Диана Купер, складывали экземпляры «Таймс», а леди Луи Маунтбеттен отвечала на звонки в «Дейли экспресс». В какой-то момент группу шахтеров застали за игрой в футбол с полицейскими. Все это время люди, которых «Дейли мейл» назвала «золотой молодежью», танцевали до утра, наполняя дни и ночи беспрерывным весельем. Когда в моду вошла «охота на сокровища», они заполонили «Селфриджес», перепрыгивая через прилавки и катаясь вверх и вниз в лифтах. Селфридж не возражал. Об этом широко говорили, а все «охотники» были родом из «хороших» семей.

Селфридж любил нанимать людей из «хороших» или знаменитых семей и в какой-то момент пытался уговорить младшего племянника Арнольда Беннета присоединиться к компании. «Работа в “Селфриджес” вызывает у меня сомнения, – писал Беннет племяннику. – Мне это не кажется хорошей идеей». Граф Энтони ди Босдари, старый друг Гордона-младшего по Винчестерскому колледжу, поступил на службу в рекламный отдел универмага. Босдари был известен не только своими родственными связями (он был отдаленным кузеном короля Италии), но и тем, что считался лучшим танцором Лондона. Во времена, когда танцы были в чести, это считалось полезным качеством. Модные костюмы и ловкие ноги Босдари привлекли внимание Таллулы Бэнкхед. Всего через несколько недель они обручились, и Босдари подарил своей знаменитой невесте дорогое бриллиантовое колье. Таллула была не той женщиной, которая бы стала связывать свою жизнь с мужчиной без денег, и когда счет пришел на ее имя, она отменила свадьбу. Несмотря на то что случай получил огласку – а возможно, как раз из-за этого, – ее бывший жених сохранил работу. Незадолго до этого «Харродс» опубликовали серию рекламных постеров на автобусах «Загляните в “Харродс”». Босдари предложил выкупить места прямо рядом с этими плакатами и написать: «Я бы лучше заглянул в “Селфриджес”», но Вождь с сожалением отверг эту идею как слишком дерзкую. Граф вскоре разрешил свои финансовые затруднения, покинув компанию и женившись на молодой чикагской наследнице по имени Джозефина Фиш.

Энтони ди Босдари был частым гостем в «Кафе-де-Пари», в «Посольстве», в «43» и в «Серебряной тапочке». К тому времени существовали десятки подобных клубов, и все они процветали. Чем быстрее закрывал их министр внутренних дел, тем быстрее они открывались снова. «Селфриджес» наняли диджея с Би-би-си Кристофера Стоуна отобрать лучшие танцевальные хиты тех времен, которые выпустили под фирменным товарным знаком «Селфриджес» «Ключ» при помощи звукозаписывающей фирмы «Декка», а в универмаге музыка играла, как будто и не собиралась прекращаться. Юная элита обожала песенку, сочиненную в их честь:

Перед всеобщей забастовкой в «Селфриджес» была отобрана специальная команда, чтобы охранять радиоантенны на крышах, и разработаны планы по работе водителей на фургонах доставки. При всем том Селфридж не видел необходимости отменять запланированную поездку пятидесяти закупщиков по лучшим американским универмагам с целью изучить торговые техники, щедро включив в список счастливчиков У. Р. Адамса, закупщика вин и напитков. Трудно представить, что именно на-деялся увидеть мистер Адамс в Америке времен «сухого закона», но его любезно принял, помимо других владельцев крупных универмагов, Бернард Гимбел из «Гимбел Бразерс», который организовал для гостей шуточный «сухой» обед.

Летом Селфриджи перебрались в Довиль – отец семейства à trois с сестричками Долли. Девушки разгуливали в фиолетовых париках и шифоновых полупрозрачных платьях в тон и фотографировались во время широко разрекламированного купания в купальниках с непромокаемыми страусовыми перьями. Влюбленный Селфридж купил для каждой из близняшек по паре прекрасных голубых бриллиантов и велел Картье инкрустировать ими панцири двух черепашек. Танцовщик балета Антон Долин, обедавший с Долли в Довиле, вспоминал: после одной особенно жаркой игры в баккара, в которой обе сестры сильно проигрались, Селфридж прислал Рози перевязанную лентой коробочку жемчуга, а Дженни – бриллиантовый браслет с запиской: «Надеюсь, дорогие девочки, что это компенсирует ваши потери». Долин утратил дар речи. «Ваши потери! – бушевал он перед Эльзой Максвелл. – Они проигрывали его деньги!»

К тому моменту Долли были на вершине своей сценической карьеры. Прошлой осенью они поссорились с парижской «Королевой ночи» Мистангет из-за их сцены в ее мюзикле в «Мулен Руж». Поняв в ходе репетиций, что в определенный момент сцена пародирует их же, они ушли из шоу и тут же подали иск на пятьсот тысяч франков, потребовав компенсацию за упущенную прибыль и заявив, что сценарий «не соответствовал их статусу» и вредил их репутации. Судебные прения продлились год, и в итоге сестры получили компенсацию, но у театрального мира остался от этого дела неприятный осадок. Селфридж говорил: «Никогда не ссорьтесь с газетчиками», а сестрам Долли стоило понять, что не резон портить отношения с Мистангет. Она расквиталась с ними два года спустя, отыскав двух норвежских близнецов-трансвеститов и научив их в совершенстве исполнять роли сестричек Долли. Говорят, разницы не мог заметить никто.

На протяжении весны и лета Джимми Уайт регулярно заходил во внутренний кабинет на шестом этаже «Селфриджес», где они с Гарри и его сыном планировали сделку. «Здорово, папаша!» – ревел Уайт, прибывая на очередную встречу, где они пили виски и курили сигары. Никогда сотрудники Гарри не слышали, чтобы кто-нибудь так фамильярничал с Вождем, и они беспокоились о том, какое влияние грубиян Уайт оказывает на их руководителя.

В сентябре 1926 года был основан трастовый фонд Гордона Селфриджа, названный по имени Селфриджа и его сына. Изначально созданный для приобретения капитала в семьсот пятьдесят тысяч долларов в обычных акциях «Селфридж и компания», траст был капитализован на два миллиона – миллион шестипроцентных привилегированных акций по одному фунту каждая и миллион обыкновенных акций по фунту каждая. Отец с сыном сохранили за собой девятьсот тысяч обыкновенных акций. Выход акций сопровождался широкой рекламной кампанией. В универмаге состоялся показ мод для городских инвесторов – те одобрительно смотрели, как прекрасные девушки выпрыгивают из огромных шляпных коробок на украшенную цветами сцену. Селфридж провел пресс-конференцию, где заявил: «Современный бизнес должен стремиться к тому, чтобы строить на века». Когда один репортер дерзнул спросить, сколько Селфриджу лет, тот ушел от ответа: «В сорок я ушел на пенсию. Больше я этого делать не намерен. Мой очень консервативный бизнес-консультант сказал мне, что будет правильно основать такой фонд». Было наивно верить, что Джимми Уайт – консервативный консультант, но Селфриджа в ударе было не остановить.

Позднее в тот же год сфера деятельности семейства Селфриджей еще расширилась: было основано общество с ограниченной ответственностью «Провинциальные универмаги Селфриджа» с уставным капиталом в три миллиона триста тысяч. И снова автором схемы был Джимми Уайт, и снова намеченная сумма подписки была превышена. Новая компания немедленно приступила к скупке активов: были приобретены очаровательный и обладающий хорошей репутацией, хотя и ветхий магазин «Бонмарше» в Брикстоне, второй универмаг в Брикстоне – «Квин и Акстен», «Холдронс» в Пекхеме, «Барратс» в Клэпхеме и «Праттс» в Стретхеме. Финансовые издания озадачили высокие суммы, заплаченные за пригородные универмаги, и обеспокоило обещание выплачивать семипроцентные дивиденды на протяжении десяти лет. Отец и сын игнорировали выпады прессы, наслаждаясь новообретенным богатством. В двадцать шесть лет Гордон-младший стал управляющим директором «Группы провинциальных универмагов», а его отец отпраздновал это событие, установив в универмаге на Оксфорд-стрит лифты «Отис». Также он подарил Дженни Долли тысячу акций своего нового бизнеса и купил ей коня по кличке Проступок – первого из нескольких скакунов из уайтовских конюшен Фоксхилл, которые участвовали в скачках в фирменных темно-зеленых цветах универмага. Не желая уступать отцу в широте жестов, Гордон-младший заказал себе скоростную лодку с тиковой палубой, которую назвал «Мисс Проступок», а в свои провинциальные доминионы летал за штурвалом собственного «Джипси Мот».

В начале 1927 года широко разрекламированное парижское шоу сестер Долли A vol d’oiseau сошло со сцены всего через четыре недели после премьеры. В будущем своей известностью они будут обязаны в основном появлениям за игорными столами, где Селфридж проводил с ними все больше времени и тратил на них все больше денег. Драгоценности Дженни стали легендой. Тельма, леди Фернесс, будущая любовница принца Уэльского, не понаслышке знакомая с хорошими драгоценностями, видела, как Дженни играет в казино в Каннах: «Никогда в жизни не видела на одном человеке столько драгоценностей сразу. Ее руки были увешаны браслетами почти до локтя. Колье на ее шее стоило, должно быть, как вся королевская казна, а на пальце у нее было кольцо с камнем размером с кубик льда». Сесил Битон тоже однажды наблюдал Дженни в деле в Ле-Туке: «На этой роскошной игровой площадке больше всего будоражит вид Дженни Долли, играющей в баккара за центральным столом. Это зрелище войдет в историю, и через много лет дряхлые зануды будут мучить внуков рассказами, как в молодости они видели Дженни Долли, похожую одно-временно на беспризорницу и королеву, – да, дорогуши, на ней была буквально сбруя из бьющих наповал драгоценностей немыслимой стоимости, и, выигрывая и проигрывая огромные состояния, она была спокойна, будто сфинкс. Ее хладнокровность. Ее гримаски, движения рук, унизанных бриллиантами. То, как она курила одну за другой сигареты, пила чай, покашливала, пожимала плечами – все это было частью ее “правил поведения за столом”, манер, которые она отточила до совершенства. Любая женщина бледнела на ее фоне и умолкала в завистливом восхищении».

После того как сестры Долли фактически ушли из шоу-бизнеса, Рози недолгое время провела в браке с сыном сэра Мортимера Дэвиса Морти-младшим (который, к сожалению, оказался куда беднее, чем она думала), в то время как Дженни распределяла свое время между богатым бельгийским финансистом Жаком Уиттоком и Гарри Селфриджем. Эти двое потакали каждой ее прихоти. Она купила разваливающийся на куски дом в Париже, в котором провела дорогостоящий ремонт, шато в Фонтенбло, где вдоль длинного коридора были выставлены в приглушенном освещении стеклянные витрины с ее драгоценными трофеями. Почти каждые выходные Селфридж отправлялся во Францию, прихватив двухквартовый термос с любимым шоколадным мороженым Дженни. Он купил ей роскошно отделанную паровую яхту «Завоеватель», пришвартованную в заливе Саутгемптон-вотер, постоянная команда которой всегда была готова к очередному выходу в море. Все эти широкие жесты его нисколько не тяготили. Он купался в подобострастном обожании своих сотрудников, а пресса нахваливала его как главу крупнейшего розничного бизнеса в Англии.

Когда в 1927 году Джимми Уайт снова появился на пороге, Селфридж встретил его с распростертыми объятиями. Это было фатальной ошибкой. Грандиозной затеей Уайта было выкупить универмаг «Уайтлиз» в Бейсуо-тере, у которого уже некоторое время дела шли неважно. Селфридж хорошо знал этот магазин. Он привел Гарри в восхищение еще во время первого путешествия в Лондон несколько десятилетий назад. И он был близок с Джоном Лори, который являлся председателем правления с 1907 года, когда старого мистера Уайтли убил якобы его незаконнорожденный сын. Два законных сына Уайтли, однако, сочли возможность уйти в отставку с хорошими отступными весьма заманчивой. Вложив деньги в новое здание, последние пятнадцать лет они провели управляя хиреющим магазином в хиреющем районе. Бейсуотер пришел в жалкое состояние, его некогда элегантные строе-ния были поделены между переполненными общежитиями или остались во владении пожилых и утративших былой блеск аристократов. Самыми известными адресами стали адреса наркотических притонов. Это было неподходящее место для элегантного магазина.

Джон Лори был близким другом Джимми Уайта. Оба знали, что Селфридж, несмотря на видимую уверенность и искреннюю страсть к розничной торговле, не был расчетливым бизнесменом. Посулив Селфриджу, что, купив «Уайтлиз», он станет владельцем «целой мили витрин» и что, будучи «самым молодым владельцем универмага в Лондоне», он приобретет старейший магазин города, Уайт начал действовать. «Уайтлиз» не был самым старым универмагом в Лондоне («Суон и Эдгар» открылся в 1812 году), а Селфридж, только что разменявший восьмой десяток, был немолод. Но устоять было невозможно, и сделка, стоившая ему, по некоторым источникам, десять миллионов фунтов, была заключена. Официальное заявление о поглощении было сделано первого апреля. На собрании акционеров одна крошечная старушка встала и раздраженно спросила, сохранит ли Селфридж ежегодные дивиденды «Уайтлиз» в двадцать пять процентов. Селфридж уверил ее, что сохранит и что он может дать им пятнадцатилетнюю гарантию. «Она напомнила мне, – печально сказал он несколько лет спустя, ощутив тяжелые последствия своих торопливых обещаний, – мою дорогую матушку».

Джимми Уайт к июню был уже мертв. Доля, которую он получил в сделке с «Уайтлиз», какой бы большой она ни была, не смогла спасти его рушащуюся империю. Сделав отчаянную ставку на купленные с маржой акции нефтяных компаний, он потерял последние деньги. Он покончил с собой, выпив синильную кислоту и оставив любопытную предсмертную записку: «Мир – это котел, в котором кипит человеческая алчность. Моя душа устала выплачивать дань богатству». Селфридж, тяжело переживавший эту потерю, один из немногих пришел на похороны Уайта. Могло привлечь его внимание и еще одно сообщение о самоубийстве, появившееся в газетах всего через несколько недель. Уильям Джонс, чей семейный бизнес, «Джонс Бразерс» в Холлоуэе, Селфридж выкупил в самом начале сотрудничества с Джимми Уайтом, застрелился. Мотивом самоубийства признали депрессию.

Оставив команду проводить реформы в «Уайтлиз», Селфридж уехал в Америку налаживать связи с общественностью, где совершил триумфальный тур продолжительностью в несколько недель. Компания тем временем пустила между «Селфриджес» и «Уайтлиз» бесплатные автобусы, в которых пассажиров развлекали поющие кондукторы. Но пассажиров этих было подозрительно мало. Мистер Миллер, штатный архитектор «Селфриджес», разрабатывал планы по перестройке центрального фасада, чтобы расширить торговое пространство еще на одиннадцать акров. Количество посетителей росло – народ валом повалил, чтобы посмотреть на автомобиль «Санбим» сэра Алана Сигрейва, побивший мировой рекорд скорости, – но прибыль снижалась.

Осенью того года Селфридж снова отправился в Америку – теперь для того, чтобы произнести речь в Гарвард-ской школе бизнеса, библиотеке которой он принес в дар бесценные рукописи Медичи. Селфриджу, похоже, было совершенно не жаль расстаться с этими великолепными произведениями. Как бы он их ни любил, гораздо ценнее для него было стать элитным спонсором библиотеки Гарвардского университета.

Осенью в возрасте пятидесяти лет умерла Айседора Дункан. Последние годы она провела в жалком спившемся состоянии в Париже и Ницце, не оставляя на-дежды прорваться в киноиндустрию хотя бы как сценаристка. Разумеется, ее смерть была драматичной, как в кино, – она случайно удавилась собственным шифоновым шарфом, когда ехала на полной скорости в автомобиле, который вел молодой и симпатичный итальянский механик Бенуа Фальчетто. Она красиво танцевала, а Селфридж обожал красоту. В речи, произнесенной им перед студентами Ливерпульского архитектурного университета, он сказал: «Я назову вам пять самых красивых предметов в мире. Во-первых, это красивая женщина. Во-вторых – красивый ребенок. Красивый цветок, красивый закат и, наконец… красивое здание».

Его собственное красивое здание на Оксфорд-стрит было закончено в 1928 году, когда перед восхищенной публикой предстал огромный консольный навес из стекла и бронзы, поддерживаемый двумя отдельно стоящими ионическими колоннами с широким перекрытием из белого известняка. Высоко над парапетом повесили огромный трехтонный колокол, изготовленный компанией «Жиллетт и Джонстон», а задняя часть лоджии была украшена изумительным фризом из бронзовых панелей с барельефами, которые принесли сэру Уильяму Риду серебряную медаль Королевского общества британских скульпторов. Журнал «Архитектурный дизайн и строительство» назвал «Селфриджес» «самым величественным зданием Лондона». Для Селфриджа оно было воплощением его жизненных достижений.

Гарри пополнил свою коллекцию скакунов вожделенным Румянцем (Проступка после неудачного падения на Национальных скачках пришлось пристрелить) и поместил его в конюшни капитана Пауэлла в Олдбурне, штат Уилтшир. Пауэлл также тренировал лошадей Рекса Коэна. Коэн, владелец универмага «Льюис» в Ливерпуле, виделся с Селфриджем на скачках, где они дружелюбно кивали друг другу и обменивались советами. Между торговцами всегда существовало чувство товарищества, хотя Селфридж был в буквальном смысле единственным человеком, который пришел на похороны Джона Льюиса в июне. Этот скупой старый затворник умер в возрасте девяноста трех лет и оставил строгие указания похоронить его в могиле жены без надгробия, не оплакивать его и не закрывать на этот день магазин.

Смерть Джона Льюиса знаменовала уход последнего из исконных владельцев лондонских универмагов. Теперь делом заправляли молодые амбициозные мужчины, идущие в ногу с развивающимся потребительским обществом. Большинство из них подходило к делу со всей ответственностью, и многие из них постигали азы мастерства под руководством Гарри Гордона Селфриджа. Проблема была в том, что сам Гарри теперь проводил все время за игрой.