Глава 38
Марсиане Третьего Рейха
На первый взгляд место показалось мне совершенно нормальным.
Кампус реабилитационной клиники «Тэлбот Марш» расположен на полудюжине акров безукоризненно ухоженной земли в Атланте, штат Джорджия. От частного аэропорта на лимузине потребовалось всего десять минут езды, и все эти шестьсот секунд я обдумывал побег. Еще перед тем, как сойти с самолета, я дал пилотам строгое указание не покидать аэропорт ни при каких обстоятельствах. В конце концов, ведь не Герцогиня платит им за работу, а я. К тому же, если они задержатся здесь, то получат еще кое-что сверх положенного. Пилоты уверили меня, что будут ждать.
Поэтому, пока лимузин сворачивал на подъездную дорогу, я изучал местность взглядом арестанта, склонного к побегу. Толстяк Брэд и Майк Щитовидка сидели напротив меня, и, как они и обещали, я нигде не обнаружил ни бетонной стены, ни металлических решеток, ни смотровой вышки, ни даже клочка колючей проволоки.
Вся территория буквально сияла в лучах южного солнца яркими красками клумб с фиолетовыми и желтыми цветами, ухоженных розовых кустов, высоченных дубов и вязов. У здешних мест не было совершенно ничего общего с воняющими мочой коридорами медицинского центра «Делрей». И все же ощущался тут какой-то подвох. Может, слишком уж все красиво выглядит? Откуда у реабилитационной клиники деньги на все это?
Перед главным входом располагалась круглая подъездная площадка. Когда лимузин неторопливо повернул к ней, Толстяк Брэд сунул руку в карман и вытащил три двадцатки.
— Вот, — сказал он. — Я знаю, у тебя при себе денег нет, так что считай это подарком. Тут хватит на такси обратно в аэропорт. Не хочу, чтобы ты ловил машину. Никогда не знаешь, на какого маньяка нарвешься.
— Ты о чем это? — спросил я невинно.
— Я видел, как ты шептал что-то на ухо пилоту, — сказал Толстяк Брэд. — Я уже давно этим всем занимаюсь, и если что и усвоил, так это то, что если человек не готов завязать, то его не заставить. Не буду оскорблять тебя аналогией с лошадью, которую можно привести к водопою и так далее. В любом случае, мне кажется, я должен тебе эти шестьдесят баксов за то, что ты меня смешил всю дорогу. — Он покачал головой. — Да уж, ты тот еще больной ублюдок.
Он сделал паузу, будто подыскивая нужные слова.
— Короче, должен признаться, это самый необычный случай в моей карьере. Еще вчера я был в Калифорнии, сидел на одном скучном съезде, и тут началось безумие — звонит мне этот уже-почти-покойный Деннис Мэйнард и рассказывает: мол, у некоей красавицы-модели богатый муж собирается покончить с собой. Поверишь, нет, но я сначала отнекивался — уж больно далеко ехать. Но потом трубку взяла твоя Герцогиня Бэй-Риджская, и никаких отговорок она не приняла. Не успел оглянуться — а я уже сижу в частном самолете. Ну и ты сам, конечно, оказался вишенкой на торте. — Брэд пожал плечами. — Одно могу сказать: желаю тебе и твоей жене удачи. Надеюсь, вы не разбежитесь и у этой истории будет счастливый конец.
Щитовидка кивнул в знак согласия.
— Ты хороший человек, Джордан. Никогда не забывай об этом. И даже если через десять минут ты свалишь отсюда и отправишься прямиком в наркопритон, все равно ты останешься хорошим человеком. Эта гребаная болезнь хитра до невозможности. Я сам, прежде чем наконец завязать, сбежал из трех клиник подряд. В какой-то момент мои родственники нашли меня под мостом. Я жил как нищий. И в чем самый дебилизм — когда они затащили меня обратно в реабилитационный центр, я опять сбежал и вернулся под мост. Вот такая это болезнь.
Я тяжело вздохнул.
— Не хочу вам врать. Даже сегодня, пока мы летели сюда — пока я, не закрывая рта, травил вам байки и мы все ржали как подорванные, — я все равно думал о наркотиках. Эта мысль постоянно тлеет у меня в глубине сознания, словно какая-то долбаная печь. Я вот прямо сейчас думаю, что надо будет позвонить своему дилеру, как только я выберусь отсюда. Может быть, без кокаина я и смогу обойтись, но без кваалюда — никак. Он стал слишком важной частью моей жизни.
— Знаю это ощущение, — понимающе кивнул Толстяк Брэд. — По сути, я до сих пор то же самое чувствую по отношению к коксу. Не проходит и дня, чтобы я не испытывал тяги. Но мне уже больше тринадцати лет удается держаться. И знаешь, как я это делаю?
Я улыбнулся.
— Знаю, жирный ты ублюдок. Живешь только одним днем, так?
— Во-о-от, схватываешь на лету! У тебя еще есть шанс.
— Ага, — пробормотал я. — Что ж, начинаем исцеление.
Мы вылезли из машины и двинулись по короткой бетонной дорожке, которая вела к главному входу. Внутри все было совершенно не так, как я себе представлял. Центр выглядел великолепно. Он был похож на курительный клуб для джентльменов: очень мягкий ковер, рыжеватый и густой, повсюду полированный орех и красное дерево, удобные на вид диваны, кушетки и кресла. Большой книжный шкаф, полный антикварных на вид книг. Прямо напротив шкафа стояло густо-красное кожаное кресло с очень высокой спинкой. Выглядело оно необычайно уютным, поэтому я направился прямиком к нему и тут же уселся.
Ооо… Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз сидел в удобном кресле, не чувствуя, как в мозгу бурлят кокаин и кваалюд? У меня больше не болели ни спина, ни нога, ни бедро — ничего не болело. Теперь меня ничто не беспокоило, ничто не раздражало. Я сделал глубокий вдох, потом выдох… Дышалось приятно и как-то трезво, и вся ситуация вообще была приятной и трезвой. Сколько же времени я потерял? Уже почти девять лет я не бывал в абсолютно ясном сознании! Девять гребаных лет полного безумия! Черт побери… вот это жизнь.
Кстати, я чертовски проголодался! Мне отчаянно хотелось съесть хоть что-нибудь. Что угодно — лишь бы не фруктовые хлопья.
Ко мне подошел Толстяк Брэд:
— Ты как, нормально?
— Умираю от голода, — пробормотал я. — Десять штук отдал бы сейчас за бигмак.
— Посмотрим, что можно сделать. Нам с Майком надо еще тут заполнить парочку бумаг. А потом мы тебя позовем и найдем что-нибудь поесть.
Он улыбнулся и отошел.
Я сделал еще один глубокий вдох, но на этот раз задержал дыхание на добрых десять секунд. Уставившись в самую сердцевину книжного шкафа, я наконец выдохнул… и в этот самый момент безумие внезапно оставило меня. Хватит. Больше никаких наркотиков. Никаких сомнений. С меня довольно. Я больше не чувствовал тяги. Зависимость исчезла. Почему — я не знаю до сих пор. Но в тот момент я просто понял, что никогда не прикоснусь к ним снова. У меня в голове что-то щелкнуло, какой-то переключатель, и я почувствовал: к черту наркоту.
Встав с кресла, я прошел через фойе туда, где Толстяк Брэд и Майк Щитовидка заполняли документы. Вытащил из кармана шестьдесят баксов.
— Вот, — сказал я Толстяку Брэду, — забери свои бабки. Я остаюсь.
Он улыбнулся и одобрительно кивнул головой.
— Молодчина, дружище.
Когда они уезжали, я предупредил:
— Не забудьте сказать Герцогине, чтобы позвонила пилотам. А то будут торчать в аэропорту до второго пришествия.
— За здоровье Герцогини Бэй-Риджской! — воскликнул Толстяк Брэд, делая вид, что поднимает бокал.
— За здоровье Герцогини! — откликнулись хором мы со Щитовидкой.
Потом обнялись… и пообещали поддерживать связь. Но я знал, что мы никогда больше не встретимся. Они сделали свое дело, и им пришла пора двигаться дальше. А мне пришло время завязать. Раз и навсегда.
На следующее утро я ощутил совершенно новый вид безумия: безумие на трезвую голову. Я проснулся около девяти утра, чувствуя себя положительно прекрасно. Никаких признаков ломки или похмелья, никакой тяги, никакого желания закинуться наркотой. Хотя я, собственно, еще и к реабилитации не приступил — она должна была начаться завтра. Пока что меня еще держали в палате для детоксикации.
По дороге в столовую на завтрак меня тяготило единственное: мысли о Герцогине. Я до сих пор так и не смог с ней переговорить. И она, кажется, упорхнула из гнезда. Когда я звонил в Олд-Бруквилл, Гвинн сказала, что Надин куда-то исчезла. Она появилась дома только один раз — пообщаться с детьми — и моего имени даже не упомянула. В общем, я решил, что моему браку конец.
После завтрака меня подозвал жестом какой-то накачанный парень с кошмарной прической — типа рок-звезда семидесятых годов — и видом законченного параноика. Он поймал меня у таксофона.
— Привет! — я протянул ему руку. — Меня зовут Джордан. Как поживаете?
Незнакомец осторожно протянул мне свою и прошептал, озираясь:
— Тс-с-с! Иди за мной.
Я кивнул и последовал за ним обратно в столовую, где мы сели за квадратный обеденный стол в углу — как сказал мой новый друг, подальше от чужих ушей. Впрочем, в такой час в столовой оставалась только горстка людей — в основном сотрудники в белых халатах. Я заключил, что мой новый друг — полный псих. Одет он был так же, как я, — в джинсы и футболку.
— Я Энтони, — сказал мой собеседник, снова протягивая мне руку. — Это тебя вчера привезли на частном самолете?
О боже! А я-то хотел хоть тут смешаться с толпой, а не торчать на виду, как заноза.
— Да, меня. Но я был бы очень тебе благодарен, если бы ты про это забыл. Просто не хочу выделяться. Ладно?
— Можешь на меня положиться, — прошептал Энтони, — но удачи тебе, если думаешь, что тут хоть что-нибудь можно сохранить в тайне.
Звучало немного странно, как-то даже в духе Оруэлла.
— Вот как? — удивился я. — Почему это?
Энтони снова огляделся.
— Потому что это гребаный Освенцим, — прошептал он. И подмигнул мне.
Тут я подумал, что он все-таки не совсем слетел с катушек. Максимум — слегка помешался.
— Почему Освенцим? — спросил я, улыбаясь.
Он пожал мускулистыми плечами.
— Потому что тут жизнь — сплошная пытка, прямо как в фашистском концлагере. Видишь вон там персонал? — Он кивнул в сторону белых халатов. — Это настоящие эсэсовцы. Как только попадешь сюда — все, назад дороги нет. И рабский труд тут тоже используют.
— Что за хрень ты несешь? Я думал, тут четырехнедельная программа…
Энтони сжал губы в тонкую линию и покачал головой.
— Может быть, для тебя, но не для остальных. Ты, я полагаю, не врач, правильно?
— Нет, я банкир, хотя сейчас уже, наверное, на пенсии.
— Да ну? — удивился он. — На какой еще пенсии? Ты же совсем пацан.
Я улыбнулся.
— Я старше, чем кажусь. А какая разница, врач или нет?
— Да тут почти все либо врачи, либо медсестры. Я сам — мануальный терапевт. А таких, как ты, — всего несколько человек. Все остальные здесь потому, что потеряли лицензию на медицинскую практику. И вот поэтому персонал держит нас за яйца. Если они не решат, что ты вылечился, лицензию тебе не вернут. Сущий кошмар. Некоторые тут торчат уже год и все еще пытаются вернуть лицензию! — Он покачал головой. — Полный дурдом, черт побери. Все стучат друг на друга, чтобы выслужиться. Отвратительно. Ты представить себе не можешь. Пациенты ходят как роботы и сыплют заученными на собраниях фразами — делают вид, что реабилитировались.
Я кивнул, оценивая положение дел. Если система так по-идиотски организована, если персонал обладает неограниченной властью, то злоупотреблений не избежать. Слава богу, меня все это не касается.
— А с девчонками тут как? Симпатичные есть?
— Только одна, — ответил Энтони. — Полный улет. Двенадцать по десятибалльной шкале.
Я даже оживился!
— И какая же она из себя?
— Такая блондиночка, примерно пять футов пять дюймов, тело — отпад, идеальное личико, кудрявая. Просто красавица. Высший сорт.
Я кивнул и про себя решил держаться от нее подальше. Судя по описанию, от девчонки можно было ждать неприятностей.
— А этот, как его, — Даг Тэлбот, главный врач? Сотрудники говорят о нем так, будто он какое-то гребаное божество. Что он за человек?
— Что он за человек? — пробормотал параноик Энтони. — Долбаный Адольф Гитлер. Хотя нет, скорее доктор Йозеф Менгеле. Большой любитель повыделываться и всех нас до одного держит за яйца… кроме, наверное, тебя и еще пары пациентов. Но ты все равно будь начеку, потому что они и твою семью попытаются настроить против тебя. Залезут в голову твоей жене и убедят, что если ты не проторчишь тут минимум полгода, то неизбежно сорвешься и подожжешь собственных детей.
Вечером того же дня, часов примерно в семь, я позвонил в Олд-Бруквилл, но о Герцогине по-прежнему не было ни слуху ни духу. Зато мне хотя бы удалось поговорить с Гвинн; я объяснил ей, что сегодня впервые был у своего лечащего врача и что у меня предварительно диагностировали (что бы это ни означало) навязчивое стремление сорить деньгами и серьезную зависимость от секса. И то и другое в целом было верно, но ни то ни другое, по моему мнению, врачей совершенно не касалось. Короче, мне сообщили, что придется ограничить траты и мастурбацию — денег разрешается иметь ровно столько, чтобы хватало на торговые автоматы, а мастурбировать можно только раз в несколько дней. Видимо, последнее ограничение наложено по «системе доверия».
Я попросил Гвинн запрятать пару тысяч долларов в свернутые носки и отправить их мне срочной почтой. Оставалось надеяться, что бабки минуют зоркое око гестапо, сказал я ей, но, так или иначе, это было самое меньшее, что она могла сделать, особенно после того, как девять лет была одним из главных моих поставщиков наркоты. Я решил не делиться с Гвинн новостями об ограничении мастурбации, хотя у меня было некоторое подозрение, что это окажется куда большей проблемой, чем ограничение по деньгам. В конце концов, я был «чист» всего четыре дня, но у меня уже спонтанно стояло, стоило лишь ветерку подуть.
Гораздо более печальным было следующее: когда я уже собирался повесить трубку, к телефону вдруг подошла Чэндлер и спросила:
— Ты в Атлан… Атлантиде, потому что столкнул маму с лестницы?
Я ответил:
— И поэтому тоже, солнышко. Папа был очень болен и не понимал, что делает.
— Если у тебя болит, я могу опять поцеловать тебя, чтобы бо-бо прошло!
— Надеюсь, — с грустью сказал я. — Может быть, ты поцелуешь так и папу, и маму?
У меня слезы навернулись на глаза.
— Я постараюсь, — сказала Чэндлер со всей серьезностью.
Я закусил губу, сдерживаясь, чтобы не расплакаться по-настоящему.
— Знаю, доченька. Знаю. — Потом я сказал, что люблю ее, и повесил трубку. А прежде чем лечь спать той ночью, опустился на колени и попросил Всевышнего, чтобы Чэнни и вправду смогла прогнать все наши бо-бо. И все снова будет хорошо.
На следующее утро я проснулся в полной готовности встретиться с реинкарнацией Адольфа Гитлера — или все-таки доктора Йозефа Менгеле? Так или иначе, весь реабилитационный центр — и пациенты, и персонал — этим утром собрался в зале на очередную групповую встречу. Зал представлял собой огромное помещение, совершенно ничем не разделенное. Сто двадцать стульев были расставлены в круг, а в передней части комнаты имелось небольшое возвышение с кафедрой, откуда выбранный на сегодня пациент делился с остальными своими наркоманскими бедами.
Я сидел вместе с остальными в большом кругу, затерявшись среди подсевших на наркоту врачей и медсестер (или марсиан с планеты Тэлбот-Марс, как я стал их про себя называть). Все глаза были устремлены на оратора — сегодня это была печального вида женщина лет сорока с филейной частью размером с Аляску и сильнейшей угревой сыпью, какая обычно бывает у хронических пациентов дурдома, которые большую часть своей жизни глотают психотропные препараты.
— Привет, — сказала она робко. — Меня зовут Сьюзен, и я… э-э-э… алкоголичка и наркоманка.
Все марсиане в зале, включая меня, прилежно отозвались: «Привет, Сьюзен!», отчего она покраснела, а потом опустила голову с видом побежденного… или победителя? Так или иначе, у меня не было никаких сомнений, что она окажется первоклассной занудой.
Наступила тишина. Видимо, у Сьюзен не было особого опыта публичных речей, или, возможно, у нее от наркотиков мозг закоротило. Пока она собиралась с мыслями, я воспользовался моментом, чтобы бросить взгляд на Дага Тэлбота. Он сидел в передней части зала, а по обе стороны от него — по пять сотрудников центра. У него были короткие белоснежные волосы, и выглядел он лет на шестьдесят. Лицо его показалось мне бледным и одутловатым, а квадратная челюсть и мрачный вид навевали мысли о суровом начальнике тюрьмы — из тех, кто, прежде чем нажать рубильник электрического стула, смотрит смертнику в глаза и говорит: «Я делаю это для твоего же блага!»
Наконец Сьюзен созрела.
— Я… завязала уже… э-э-э… почти полтора года назад и ни за что не смогла бы сделать этого без помощи и поддержки… э-э-э… Дага Тэлбота. — Тут она повернулась к главврачу и склонила голову, а все в зале вскочили на ноги и начали аплодировать — все, кроме меня. Я был слишком потрясен зрелищем столь масштабного целования задницы ради возможности вернуть себе лицензию.
Даг Тэлбот отмахнулся от восторгов марсиан, а потом покачал головой, как бы говоря: «Ну что вы, не надо меня смущать! Я все это делаю только из любви к человечеству!» Но у меня не было никаких сомнений, что его веселый отряд помощников скрупулезно засекает каждого, кто хлопает недостаточно громко.
Сьюзен продолжала бубнить, а я начал озираться в поисках кудрявой блондинки с прелестным лицом и телом — отпад и обнаружил, что она сидит прямо передо мной, на противоположной стороне круга. Она и вправду оказалась прелестна. Черты у нее были мягкие, ангелоподобные — не точеные черты модели, как у Герцогини, но все же очень красивые.
Вдруг марсиане снова вскочили на ноги, и Сьюзен смущенно поклонилась. Потом протопала к Дагу Тэлботу, наклонилась и обняла его. Но это было не настоящее объятие; она постаралась не прикоснуться к нему телом, только руками. Наверное, именно так немногие выжившие пациенты обнимали бы доктора Менгеле, если бы встретились с ним снова, именно так выглядит крайняя степень стокгольмского синдрома, когда заложники приходят благодарить своих похитителей.
Теперь взяла слово одна из сотрудниц, и когда все марсиане снова встали, я тоже встал вместе со всеми. Каждый взял за руки своих соседей по обе стороны — и я тоже.
Мы хором склонили головы и проговорили мантру анонимных алкоголиков: «Боже, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что могу, и мудрость — чтобы отличить одно от другого».
Потом все начали хлопать, так что я тоже захлопал — но на этот раз уже искренне. В конце концов, даже будучи циничным ублюдком, я не мог не признать, что эти собрания — отличная практика, спасшая уже миллионы людей.
В задней части зала стоял длинный прямоугольный стол, на котором виднелись чашки кофе, печенье и пирожные. Но стоило мне направиться туда, как я услышал, как меня зовет незнакомый голос:
— Джордан! Джордан Белфорт!
Я обернулся и — Господи Иисусе! — это был сам Даг Тэлбот. Он шагал ко мне с широченной улыбкой на одутловатом лице. Роста Даг оказался высокого, чуть больше шести футов, но не был в особенно хорошей форме. На нем был дорогой на вид синий спортивный пиджак и серые твидовые брюки. Он жестом подозвал меня.
В то мгновение я кожей чувствовал, как сто пять пар глаз притворяются, что не смотрят на меня… нет, на самом деле даже сто пятнадцать пар, потому что персонал тоже притворялся.
Тэлбот протянул мне руку.
— Наконец-то мы встретились, — сказал он, многозначительно кивая. — Рад знакомству. Добро пожаловать в «Тэлбот Марш». Мне кажется, мы с вами родственные души. Брэд мне все о вас рассказал. Жду не дождусь, хочется послушать ваши истории. У меня самого найдется парочка — хоть они наверняка и не такие интересные, как ваши.
Я с улыбкой пожал руку Тэлботу.
— Я о вас тоже многое слышал, — пришлось побороть искушение произнести это с ноткой иронии.
Даг положил руку мне на плечо.
— Идемте, — сказал он тепло, — посидим немного у меня в кабинете. А попозже я вас подвезу. Вас переводят на Холм, в одно из общежитий. Отвезу вас прямо туда.
И в тот самый момент я понял, что у пациентов и сотрудников клиники возникла серьезная проблема. Владелец — недостижимый, единственный и неповторимый Даг Тэлбот — в один миг стал моим закадычным приятелем, и каждый пациент, каждый сотрудник это понял. Теперь Волк готов был в любую секунду показать клыки — даже здесь.
Даг Тэлбот оказался неплохим парнем, и мы добрый час травили друг другу байки. На самом деле, как мне предстояло вскоре узнать, практически всех, кто лечится от наркозависимости, объединяет нездоровая тяга к игре «Кто из нас самый больной псих?». Само собой, совсем скоро Даг понял, что ему со мной не тягаться, и к тому времени, как я подобрался к рассказу о мясницком ноже и выпотрошенном диване, он уже наслушался сполна.
Тогда он сменил тему и начал рассказывать, что собирается сделать свою компанию публичной. Дал мне какие-то бумаги, чтобы показать, какой потрясающий проспект эмиссии он подготовил. Я послушно изучал документы, но мне было трудно сосредоточиться. Видимо, когда у меня в мозгу щелкнуло, Уолл-стрит отключилась вместе с наркотой, и я, проглядывая знакомые строки финансовой презентации, уже не чувствовал обычного прилива вдохновения.
Потом мы сели в его черный «мерседес», и он отвез меня в общежитие, состоявшее из нескольких коттеджей рядом с клиникой. Эти здания вообще-то не были частью «Тэлбот Марш», но Даг договорился с управляющей компанией, так что примерно треть квартир занимали его пациенты. Вот и еще один источник дохода.
Когда мы выходили из «мерседеса», Даг сказал:
— Если я могу что-нибудь для вас сделать, если кто-то из персонала или пациентов будет вам досаждать, просто дайте мне знать, и я разберусь.
Я поблагодарил его, подумав, что с 99-процентной вероятностью обращусь к нему по этому самому поводу, прежде чем пройдут мои четыре недели. А потом направился в логово дракона.
В каждом коттедже имелось шесть квартир. Мне предстояло поселиться на втором этаже. Я поднялся по невысокой лестнице и обнаружил, что дверь в мою квартиру широко открыта. Внутри за круглым обеденным столом из какой-то беленой древесины, очень дешевой на вид, сидели два моих соседа и с остервенением строчили что-то в пружинных блокнотах.
— Привет, я Джордан. Приятно познакомиться.
Один из них — высокий блондин лет сорока — не представившись, спросил:
— Чего от тебя хотел Даг Тэлбот?
Другой, очень красивый парень, тоже вмешался:
— А ты откуда вообще знаешь Дага Тэлбота?
Я улыбнулся им обоим и ответил:
— Ага, я тоже очень рад познакомиться, ребят.
А потом прошел мимо них, не говоря больше ни слова, зашел в спальню и закрыл дверь. Внутри было три кровати, одна из них не заправлена. Я бросил свой чемодан рядом с кроватью и сел на матрас. У противоположной стены стоял простенький телевизор на дешевой деревянной подставке. Я включил телек и нашел новостной канал.
Уже через минуту оба соседа явились по мою душу.
Блондин сказал:
— Смотреть телевизор днем нам не рекомендуют.
— Он подпитывает болезнь, — добавил красивый. — Это считается неразумным.
«Рекомендуют»? «Неразумным»? Святый Боже! Если бы они только знали, на какую степень неразумия способен мой разум!
— Ценю вашу заботу о моем здоровье, — отрезал я, — но я не смотрел телевизор почти неделю, поэтому — если вы не против, конечно, — почему бы вам не оставить меня в покое и не заняться своими собственными чертовыми проблемами? Если уж мне приспичило вести себя неразумно, я буду делать это так, как считаю нужным.
— Что ты за врач такой вообще? — спросил блондин с осуждением.
— Я не врач! А что это у вас там за телефон стоит? — Я указал на бежевый телефонный аппарат на деревянном столике, прямо под небольшим прямоугольным окном, отчаянно нуждавшемся в том, чтобы его помыли. — Им можно пользоваться, или это тоже считается неразумным?
— Нет, пользоваться можно, — сказал красивый, — но он только для звонков за счет абонента.
Я кивнул.
— А ты сам что за врач?
— Я был офтальмологом, но потерял лицензию.
— А ты? — спросил я блондина, который в детстве явно был членом гитлерюгенда. — Ты тоже потерял?
Тот кивнул.
— Я стоматолог и лишился лицензии заслуженно, — говорил он совершенно как автомат. — Я страдал от страшной болезни, и мне нужно было лечиться. Благодаря персоналу «Тэлбот Марш» мое выздоровление идет очень успешно. Как только мне будет сообщено, что я полностью излечился, я попытаюсь вернуть себе лицензию.
Я покачал головой, словно его слова бросали возмутительный вызов логике, а потом поднял трубку и начал набирать Олд-Бруквилл.
Стоматолог заметил:
— Разговоры дольше пяти минут не рекомендуются. Это вредно с точки зрения реабилитации.
Офтальмолог добавил:
— На тебя будет наложен штраф.
— Да неужели? И как, черт их дери, они узнают?
Оба они переглянулись, затем подняли брови и невинно пожали плечами.
Я изобразил на лице улыбку.
— Что ж, прошу меня извинить, но мне нужно сделать пару звонков. Освобожусь примерно через час.
Блондин кивнул и бросил взгляд на часы. Потом они оба вернулись в столовую и снова принялись усиленно выздоравливать.
Через пару секунд Гвинн подняла трубку. Мы тепло поздоровались, и она прошептала:
— Я отправила вам тыщу баксов в носках. Получили уже?
— Пока нет. Наверное, завтра получу. Но это не так важно, Гвинн, я другое хочу сказать — я больше не буду мучить тебя вопросами о Надин. Я знаю, что она дома и что она не хочет со мной говорить. Ничего страшного Ты даже не говори ей, что я звонил. Просто сама бери трубку и зови детей к телефону. Я буду звонить по утрам, около восьми, хорошо?
— Ладненько, — сказала Гвинн. — Надеюсь, вы с миссис Белфорт помиритесь. В доме теперь уж очень тихо сделалось. И очень как-то грустно.
— Я тоже на это надеюсь, Гвинн. Очень надеюсь.
Мы поговорили еще несколько минут, а потом распрощались.
Вечером того же дня, чуть раньше девяти, я впервые получил свою персональную дозу безумия местного розлива. В гостиной устроили собрание для всех обитателей коттеджей, на котором нам предстояло поделиться всем негодованием, которое накопилось в нас за день. Это называлось «встречей десятого шага», потому что как-то соотносилось с десятым шагом по системе «Анонимных алкоголиков». Но, взяв в руки книгу и прочитав, что такое десятый шаг — он заключался в постоянном самоанализе и признании собственных ошибок, — я так и не понял, каким образом эта встреча могла к нему относиться.
Так или иначе, мы уселись в круг. Всего нас оказалось восемь. Первый пациент, лысый мужик лет сорока, судя по виду — тряпка, сказал:
— Меня зовут Стив, и я алкоголик, наркоман и сексоголик. Держусь уже сорок два дня.
Остальные шестеро сказали: «Привет, Стив!», причем так правдоподобно изобразили заинтересованность, что если бы я уже не разбирался немного в здешних обычаях, то мог бы поклясться, что они видят Стива впервые.
— Меня сегодня расстроил только один из нас. Это Джордан!
Я моментально проснулся!
— Я? — воскликнул я в изумлении. — Да мы же с тобой двух слов не сказали, дружище. Что я тебе такого сделал?
Мой знакомый Автоматический Стоматолог бесстрастно произнес:
— Защищаться не разрешается, Джордан. Смысл собрания заключается не в этом.
— Извините, пожалуйста, — как можно более язвительно сказал я. — А в чем же тогда смысл этого долбаного собрания? Потому что я, хоть режьте меня, никак не могу этого понять.
Все семеро в унисон покачали головами, будто я был совершенным идиотом.
— Смысл собрания, — объяснил Автоматический Нацист-Стоматолог, — заключается в том, что скрываемые обиды могут помешать выздоровлению. Поэтому мы каждый вечер собираемся и озвучиваем все, что нас расстроило за день.
Я оглядел остальных: все до единого опустили уголки губ и глубокомысленно кивали.
Я с отвращением тряхнул головой.
— Ну что ж, могу я по крайней мере услышать, почему старый добрый Стив на меня обижается?
Все опять закивали, и Стив сказал:
— Мне досадно, что ты дружишь с Дагом Тэлботом. Все мы пробыли здесь многие месяцы, а некоторые уже почти год — но ни один из нас даже не разговаривал с ним ни разу. А тебя он привез сюда на собственном «мерседесе».
Я рассмеялся Стиву прямо в лицо.
— И поэтому ты на меня обиделся? Потому что он подвез меня в своем гребаном «мерседесе»?
Стив кивнул и с безнадежным видом понурил голову. Через несколько секунд заговорил следующий пациент; он представился точно таким же дебильным образом, а потом добавил:
— Мне обидно, Джордан, что ты прилетел сюда на частном самолете. У меня денег иногда даже на еду не хватает, а тут собственный самолет…
Я оглядел комнату: все сочувственно кивали в знак согласия.
— Еще какие-нибудь претензии?
— Да: мне тоже досадно, что ты дружишь с Дагом Тэлботом.
Снова кивки.
Следующий пациент представился алкоголиком и наркоманом и сказал, что к тому же страдает обжорством.
— Меня расстраивает только одно… и это тоже связано с Джорданом.
— Ну, охренеть, — пробормотал я, — вот это, блин, сюрприз! А в чем дело, не поведаешь?
Он сжал губы.
— Про это уже говорили… и еще — ты можешь не соблюдать здешние правила, потому что ты дружишь с Дагом Тэлботом.
Я оглядел комнату; все опять кивали.
Один за другим все семеро моих собратьев по несчастью поделились своими обидами на меня. Наконец пришла моя очередь говорить.
— Привет, меня зовут Джордан, и я алкоголик и кокаинист и еще торчу на кваалюде. Еще у меня пристрастие к ксанаксу, валиуму, морфию, клонопину, бутирату, марихуане, оксикодону, мескалину и чуть ли не ко всему на свете, включая дорогих шлюх, не очень дорогих шлюх и дешевых уличных девок (последнее — только когда мне хочется себя наказать). Иногда я захожу на массаж в какой-нибудь корейский притон, где юные кореянки ласкают мой член, предварительно смазав руки детским увлажняющим маслом. Я всегда предлагаю им пару сотен сверху, если они согласятся засунуть язык мне в задницу, но договориться получается только через раз — языковой барьер мешает. Еще я никогда не предохраняюсь — из принципа. Я не принимаю наркотики уже целых пять дней, и у меня все время стоит. Ужасно скучаю по своей жене, и если уж вы всерьез хотите на меня обидеться, давайте я покажу вам ее фото!
Я пожал плечами:
— В общем, я обижен на всех вас за то, что вы паршивые нытики, и за то, что вы пытаетесь свое недовольство жизнью выместить на мне. Если вы правда хотите вылечиться, то прекратите осматриваться вокруг и начните всматриваться в себя, потому что сейчас вы все просто позорите род человеческий. И, кстати, вы правы в одном — я действительно дружу с Дагом Тэлботом, поэтому желаю удачи каждому, кто завтра попытается настучать на меня персоналу.
Тут я встал, вышел из круга и сказал:
— Извините, мне надо сделать пару звонков.
Мой любимец, Автоматический Нацист-Стоматолог из Третьего рейха, сказал:
— Нам еще нужно обсудить твои обязанности. Все в блоке должны заниматься уборкой. На этой неделе тебе достаются ванные…
— Ну уж нет, — сплюнул я. — Начиная с завтрашнего дня тут будет убирать прислуга. Можешь с ней и договариваться.
Я ушел в спальню, захлопнул дверь и набрал Алана Липски. Рассказал ему о чокнутых тэлботских нацистах-марсианах, мы посмеялись добрых пятнадцать минут, а потом стали вспоминать старые времена.
Перед тем как попрощаться, я спросил, не слышал ли он новостей о Герцогине. Он сказал, что нет, и я повесил трубку с тяжелым сердцем. Прошла почти неделя, и ситуация казалась безнадежной. Я включил телевизор и попытался закрыть глаза, но сон, как обычно, не торопился. Наконец где-то около полуночи я уснул — с еще одним трезвым днем в копилке и каменным стояком в трусах.
На следующее утро ровно в восемь часов я позвонил в Олд-Бруквилл. Трубку подняли после первого же гудка.
— Алло? — раздался тихий голос Герцогини.
— Нэй? Это ты?
— Да, это я, — мягко сказала она.
— Как дела?
— Все нормально. Держусь, можно сказать.
Я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
— Я… Я позвонил, чтобы сказать «привет» детям. Они дома?
— Что такое? — спросила она печально. — Ты не хочешь говорить со мной?
— Нет, конечно, я хочу говорить с тобой! Я ничего в мире не хочу больше, чем говорить с тобой. Я просто подумал, что это ты со мной не хочешь говорить?
— Вовсе нет, — сказала Герцогиня ласково. — Я очень хочу. Хорошо это или плохо, но ты по-прежнему мой муж. Наверное, все же плохо, да?
На глаза мне навернулись слезы, но я их сдержал.
— Не знаю, что сказать, Нэй. Я… Мне так стыдно за то, что случилось… Я… Я…
— Не надо. Не извиняйся. Я все понимаю и не сержусь на тебя. Прощать легко. А вот забыть — уже другая история. — Она сделала паузу. — Но я тебя прощаю. И хочу двигаться дальше. Хочу попытаться спасти наш брак. Я все еще люблю тебя, что бы между нами ни случилось.
— Я тоже тебя люблю, — сказал я сквозь слезы. — Ты даже не представляешь, как, Нэй. Я… Не знаю, что сказать. Не знаю, как это произошло. Я… Я несколько месяцев не спал и… Я не понимал, что делаю. Все было как в тумане.
— Я виновата не меньше, — сказала она тепло. — Я видела, как ты гробишь себя, и ничего не предпринимала. Думала, что помогаю тебе, но на самом деле только делала хуже. Я же не знала…
— Это не твоя вина, Нэй, а моя. Просто все происходило так медленно, год за годом, и я не видел, к чему идет дело. И даже не заметил, как потерял контроль над своей жизнью. Я всегда считал себя сильным, но наркотики оказались сильнее.
— Дети по тебе скучают. И я тоже скучаю. Я уже несколько дней хотела с тобой поговорить, но Деннис Мэйнард сказал, что надо подождать конца детоксикации.
Вот говнюк! Я из-под земли этого ублюдка достану!
Я сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Мне совершенно не улыбалось сорваться, пока я говорю с Герцогиней. Я же должен был доказать ей, что остался разумным человеком, что наркотики не изменили меня безвозвратно.
— Знаешь, — сказал я наконец спокойным тоном, — хорошо, что ты прислала ко мне в больницу тех, вторых докторов. — Мне не хотелось использовать слово «психушка». — Потому что меня от Денниса Мэйнарда так воротило, ты не представляешь. Я чуть не отказался ехать в клинику из-за него. Что-то в нем было такое, что меня бесило. Мне кажется, ты ему понравилась.
Я ожидал, что Нэй назовет меня сумасшедшим. Но она усмехнулась:
— Забавно, что ты так решил. Лори тоже так показалось.
— Правда? — удивился я, в сердце своем уже планируя заказное убийство. — Я-то думал, я просто параноик!
— Не знаю, — сказала моя прекрасная Герцогиня. — Сначала я была в таком состоянии, что ничего не замечала, но потом он пригласил меня в кино, и тут я подумала, что что-то не так.
— Ты согласилась? — Самой подходящей казнью, подумал я, будет смерть от потери крови в результате кастрации.
— Нет! Конечно, нет! С его стороны неуместно было даже такое предлагать. В общем, на следующий день он пропал, и больше я о нем не слышала.
— Почему же ты не навестила меня в больнице, Нэй? Я так скучал. Все время о тебе думал.
Наступило долгое молчание, но я ждал. Мне нужен был ответ. Я все еще не понимал, почему эта женщина — моя жена, которая, судя по всему, меня еще любила, — не пришла ко мне после того, как я пытался покончить с собой. Это было уму непостижимо.
Прошло добрых десять секунд, и наконец она заговорила:
— Сначала мне было страшно из-за того, что случилось на лестнице. Трудно объяснить, но ты в тот день был будто другим человеком, словно в тебя дьявол вселился. Не знаю. А потом Деннис Мэйнард сказал, что нельзя навещать тебя, пока ты не переберешься в реабилитационный центр. Я не знала, прав он или нет. Но нигде же не написано, что в таких случаях следует делать, а он вроде как профессионал. Ладно — главное, что ты согласился лечиться, правда?
Мне очень хотелось сказать «нет», но сейчас не время было затевать ссору. Я надеялся, что у меня еще будет вся жизнь на то, чтобы с ней спорить.
— Ну, да, я здесь, и это самое главное.
— Ломка тяжелая? — спросила она, чтобы сменить тему.
— Да ее как-то и не было — по крайней мере, я не заметил. Веришь, нет, в ту же секунду, как я оказался здесь, тяга к наркотикам пропала. Это трудно объяснить, но я просто сидел в фойе, и меня вдруг отпустило. Кстати, порядки тут идиотские, чтобы не сказать больше. Если я и вылечусь, то не благодаря «Тэлбот Марш», а только сам по себе.
Очень взволнованным тоном:
— Но ты же все равно останешься там на все четыре недели, правда?
Я тихо рассмеялся.
— Да, можешь не беспокоиться, милая, я остаюсь. Мне надо отдохнуть от всего этого безумия. Ну и методы «Анонимных алкоголиков» мне в принципе нравятся. Я прочитал их программу — она просто отличная. Когда вернусь домой, стану ходить на собрания, чтобы гарантировать, что не будет рецидива.
Так мы проболтали полчаса, и к концу разговора я снова завоевал Герцогиню. Это мне было ясно. Нутром чуял. Я рассказал ей о своей непрерывной эрекции, и она пообещала помочь мне с этой бедой, как только вернусь домой. Я попросил ее заняться со мной сексом по телефону, но она отказалась. И все же я решил в следующий раз не отступать, подумав, что в конце концов ее уломаю.
Мы сказали друг другу «люблю тебя» и пообещали писать друг другу каждый день. Перед тем как повесить трубку, я сказал ей, что буду ежедневно звонить ей три раза.
Несколько дней прошли без особых событий, и не успел я оглянуться, как уже прожил целую неделю, не прикасаясь к наркотикам.
Каждый день нам выделяли несколько свободных часов, чтобы сходить в тренажерный зал или еще чем-нибудь заняться, и я быстро пробрался в небольшую группку марсианских лизоблюдов. Один из врачей — анестезиолог, который пристрастился к средствам для наркоза и ловил кайф, пока пациенты дожидались его внимания на столе, — пробыл в «Тэлбот Марш» уже больше года и доставил сюда свою машину. Это была дерьмовая серая «тойота»-хэтчбек, но ездила она исправно.
До тренажерного зала было примерно десять минут пути. Я сидел справа на заднем сиденье, одетый в серые шорты «Адидас» и в футболку, и вдруг у меня встало. Вероятно, виноваты были вибрации четырехцилиндрового двигателя или, может быть, неровности дороги, но так или иначе, что-то отправило пару пинт крови мне прямо в пах. Эрекция была огромная и каменная — из тех, что оттягивают трусы так, что их приходится то и дело поправлять, иначе сойдешь с ума.
— Гляньте-ка, — сказал я, оттянув за резинку спортивные шорты и продемонстрировав марсианам свой член.
Все уставились на него. Да уж, зрелище было недурное. Пусть рост у меня небольшой, но в этом отношении Создатель был ко мне весьма щедр.
— Неплохо, а? — сказал я друзьям-врачам, схватив свой пенис и пару раз дернув. Потом с довольно забавным звуком шлепнул им о живот.
После четвертого «шлеп» все начали смеяться. Это был редкий для «Тэлбот Марш» момент легкомысленного веселья, мужские шуточки, момент дружбы между собратьями-марсианами, момент, когда обычные социальные условности можно отбросить, совершенно плюнуть на гомофобию, момент, когда парни могут побыть тем, кто они есть: настоящими парнями! В тот день я отлично позанимался в зале, и больше ничего особенного не случилось.
Назавтра, сразу после обеда, я сидел на сокрушительно скучном сеансе групповой терапии. Мой лечащий врач позвала меня поговорить.
Счастью моему не было предела… но едва мы уселись в ее маленьком кабинете, как она склонила голову набок под очень подозрительным углом и тоном Великого инквизитора спросила:
— Ну, так как у вас дела, Джордан?
Я пожал плечами.
— Нормально… вроде бы.
Она осторожно улыбнулась и продолжила:
— Мучает какая-нибудь тяга?
— Нет, совсем нет, — ответил я. — Можно сказать, по шкале от одного до десяти моя тяга к наркотикам равна нулю. Или даже меньше.
— О, это очень хорошо, Джордан. Очень-очень хорошо.
Что за черт? Я чего-то не знаю?
— Э-э-э, я что-то не догоняю. Вам кто-то сказал, что я постоянно думаю о наркотиках?
— Нет-нет, — сказала врачиха, качая головой. — Речь совсем не об этом. Я просто хотела узнать, не мучают ли вас в последнее время еще какие-то желания, не считая тяги к наркотикам?
Я поискал в своей оперативной памяти какие-нибудь особо сильные желания, но не нашел ничего, кроме очевидного желания удрать из этого места, вернуться домой и трахать Герцогиню до потери сознания целый месяц без передышки.
— Нет, никаких желаний. В смысле, я скучаю по своей жене и все такое, и я очень хотел бы быть дома, рядом с ней, но больше вроде бы ничего.
Врачиха поджала губы и медленно кивнула.
— Может, появилась тяга к эксгибиционизму?
— Что? — изумился я. — Что это такое вы говорите? Что я по-вашему — извращенец какой?
— Понимаете, — сказала врач, — я сегодня получила целых три письменных жалобы от трех разных пациентов. И во всех написано, вы обнажились в их присутствии… стянули с себя шорты и начали мастурбировать у них на глазах.
— Это полный бред, — вскричал я. — Черт подери, я вовсе не дрочил при них! Просто подергал за член пару раз и шлепнул им о живот, чтобы услышать звук. Вот и все. Что тут такого особенного? Там, откуда я родом, мужчина, увидев член другого мужчины, не бежит жаловаться мамочке, — я покачал головой. — Я же просто дурачился. С того самого дня, как я очутился здесь, у меня все время стоит. Наверное, мой член наконец просыпается от наркотической комы. Но раз это всех так беспокоит, я буду держать змея в клетке. Подумаешь…
Она кивнула.
— Вы должны понять, что травмировали других пациентов. Их реабилитация сейчас висит на волоске, и любое внезапное потрясение может бросить их обратно в объятия наркотиков.
— Как вы сказали — «травмировал»? Да кончайте вы чушь-то городить! Вам не кажется, что вы слишком на меня налегаете? В смысле… Боже! Мы же о взрослых мужчинах говорим! Как их мог травмировать вид моего члена? Но, конечно, если кому-то из них вдруг захотелось его пососать… Может, в этом проблема?
Она пожала плечами.
— Трудно сказать.
— Ну так я сам вам скажу — никого я не травмировал. Это была мужская шутка в мужской компании, вот и все. Единственная причина, по которой они меня сдали, — это желание продемонстрировать, что они излечились, или реабилитировались, или как вы там это называете. Они же пойдут на что угодно, чтобы вернуть свои гребаные лицензии, так ведь?
Доктор кивнула.
— Само собой.
— Ах, так вы в курсе?
— Да, конечно, я в курсе. И тот факт, что они все на вас донесли, заставляет меня всерьез усомниться в том, что их собственная реабилитация продвигается успешно. — Она улыбнулась, словно желая сказать: «Ничего страшного». — В любом случае, это не отменяет того факта, что ваше собственное поведение было неуместным.
— Ладно, — пробормотал я. — Больше не повторится.
— Вот и хорошо, — сказала врач, протягивая мне лист бумаги с каким-то текстом. — Подпишите, пожалуйста, вот этот бихевиоральный контракт. Там написано лишь, что вы обязуетесь больше не обнажаться на публике. — И она протянула мне ручку.
— Да вы смеетесь!
Доктор отрицательно покачала головой. Читая контракт, я просто хохотал. В нем было всего несколько строк, и в них слово в слово говорилось то, что она мне уже сказала. Я пожал плечами и подписал бумагу, а потом поднялся со стула и направился к двери.
— И это все? — бросил я по дороге. — Дело закрыто?
— Да, закрыто.
Но я вернулся на сеанс терапии со странным чувством, что это еще не конец. Уж очень странный народец эти ваши тэлботские марсиане.
На следующий день снова было групповое собрание. Все сто пять марсиан и десяток сотрудников центра снова расселись в огромный круг в большом зале. Отчетливо ощущалось лишь отсутствие Дага Тэлбота.
Что ж, я закрыл глаза и подготовился к занудной говорильне. Через десять-пятнадцать минут, уже почти уснув, я вдруг услышал свое имя:
— …Джордан Белфорт, которого многие из вас знают…
Я поднял голову. На трибуне была моя докторша, и она говорила обо мне. «Какого черта?» — удивился я.
— Итак, вместо того чтобы слушать приглашенного оратора, — продолжала она, — мне кажется, будет продуктивней, если Джордан сам поделится с группой тем, что произошло. — Она сделала паузу и посмотрела в мою сторону. — Будьте добры, расскажите нам, Джордан!
Окинув взглядом зал, я обнаружил, что все марсиане пялятся на меня — в том числе и красотка-блондинка, местная Ширли Темпл в ореоле своих чудесных светлых кудрей. Мне по-прежнему было непонятно, что именно врачиха хотела от меня услышать, хотя у меня и закралось подозрение, что это как-то связано с моими «сексуальными извращениями».
Я наклонился вперед, посмотрел на докторшу и пожал плечами.
— Я не против поболтать с группой, но что именно вы хотите услышать? Я знаю множество историй. Может, выберете сами?
Тут все сто пять марсиан обратили свои марсианские лица к докторше, как будто мы с ней играли в теннис.
— Что ж, — она прибегла к уловке всех психотерапевтов, — в этом зале вы можете свободно рассказывать о чем хотите. Здесь — тихая, надежная гавань. Но почему бы вам не начать с того, что произошло с вами на днях в машине? По дороге в спортзал?
Марсиане снова повернули головы ко мне.
— Вы шутите, да? — спросил я сквозь смех.
Тут марсиане снова посмотрели на докторшу… а она поджала губы и сурово покачала головой, как бы говоря: «Нет, все это совершенно серьезно!»
Какая ирония, подумал я. Мой врач уступает мне сцену. Восхитительно! Волк снова идет в бой! Я был счастлив. Половину зала составляют женщины? Тем лучше! Закон отобрал у меня возможность стоять перед толпой брокеров и произносить свои монологи, но теперь вдруг судьба оказала мне любезность и снова обещает мне власть над аудиторией. Сейчас я устрою марсианам такое представление, какого они никогда не забудут!
Я кивнул и улыбнулся докторше.
— Ничего, если я встану в центр круга, пока буду говорить? Мне лучше думается, когда я двигаюсь.
Сто пять марсианских голов вопросительно повернулись в сторону моего терапевта.
— Пожалуйста, не стесняйтесь.
Я вышел в центр зала и уставился прямо на Ширли Темпл.
— Привет всем! Меня зовут Джордан, и я алкоголик, наркоман и сексуальный извращенец.
— Привет, Джордан! — вразнобой ответили зрители. Послышалось несколько смешков. А Ширли Темпл покраснела, как свекла: называя себя извращенцем, я смотрел прямо в ее огромные голубые глаза.
— Ладно, я не особенно умею говорить перед публикой, но буду стараться изо всех сил. Так с чего же мне начать? Пожалуй, начну с проблемы эрекции — да, наверное, это самое подходящее начало. Итак, вот в чем моя проблема. Последние десять лет своей жизни мой член провел в состоянии комы из-за всех этих препаратов, которые я принимал. То есть не поймите меня превратно — я вовсе не импотент, ничего такого, хотя, признаю, примерно тысячу раз у меня не вставало из-за кокса и кваалюда.
Раздались первые жидкие смешки. Ах, Волк с Уолл-стрит! Игра начинается! Я поднял руку, прося у зала тишины.
— Нет, друзья, это не повод для смеха. Понимаете, чаще всего у меня не вставало на проституток, а я бывал с ними примерно раза три в неделю. Так что, выходит, я просто выбрасывал деньги на ветер — платил девчонке авансом больше тысячи долларов за раз, а трахнуть ее так и не мог. Все это было очень печально — и очень дорого. В общем и целом, обычно им в конце концов удавалось меня возбудить — по крайней мере, некоторым из них удавалось. Но это требовало долгих усилий, ухищрений с разными игрушками и прочее в таком роде, — я сделал очень серьезное лицо и пожал плечами, как бы говоря: «Секс-игрушек стыдиться нечего!»
Смех звучал все громче, и я слышал, что смеялись только марсианки. Когда я окинул взглядом публику, я действительно увидел, что на добрых марсианских лицах всех женщин сияют улыбки, а их хрупкие марсианские плечи подрагивают от сдавленного хихиканья. А мужчины-марсиане тем временем метали на меня убийственные взгляды.
Я махнул рукой и продолжал:
— Ладно, это все не так важно. Самое смешное, что с женой у меня такой проблемы никогда не было. На нее у меня вставало всегда — ну, или хотя бы почти всегда, и если бы вы, мужики, ее увидели, то сразу поняли бы, почему. Но когда я начал вынюхивать по четверти унции кокса в день — ну, тут у меня и с ней начались проблемы. Но к настоящему моменту я не дотрагивался до наркотиков уже целую неделю, и мой пенис, кажется, теперь претерпевает какие-то странные метаморфозы. Может быть, он просыпается от сна? Я хожу с эрекцией двадцать три часа в день… или даже больше.
Последовал оглушительный взрыв смеха марсианок. Я оглядел зал. О, да, попались! Теперь они мои! Какую паутину я сплел для дам! Волк снова на сцене!
— Короче, я думал, что хоть кто-нибудь из мужчин посочувствует моему бедственному положению. В смысле, мне показалось, что другие мужики в зале тоже должны страдать от подобных эффектов, разве нет?
Все марсианки закивали в знак согласия, а марсиане затрясли головами, глядя на меня с презрением. Я пожал плечами.
— Тут-то и случилась беда. Я ехал в машине еще с тремя пациентами-мужчинами. Как я теперь догадываюсь, у них нет членов, но тогда я этого не знал. Мы ехали в тренажерный зал, и, наверное, из-за вибрации двигателя… или из-за неровностей дороги… короче, я не знаю, почему, — но у меня вдруг, ни с того ни с сего, ка-а-ак встанет!
Я оглядел зал, тщательно избегая пылающих взглядов марсиан и наслаждаясь обожанием в глазах марсианок. Ширли Темпл облизнула губы в предвкушении. Я подмигнул ей и поехал дальше:
— Во всяком случае, это была просто безобидная мужская шутка, вот и все. Да, не буду отрицать, я потянул-таки своего удава пару раз, — взрыв женского смеха, — и не буду отрицать, что раз или два шлепнул им себя по животу, — снова смех, — но все это была просто шутка! Я же не дергал его, как сумасшедший, пытаясь кончить прямо в машине… хотя, если бы так поступил кто-нибудь другой, я не стал бы его осуждать. Я хочу сказать — каждому свое, верно?
Кто-то из марсианок выкрикнул: «Да, каждому свое!», а остальные зааплодировали.
Я поднял руку, снова прося тишины, и спросил себя: интересно, долго еще сотрудники будут терпеть это безобразие? Но у меня было подозрение, что будут хоть до скончания веков.
— В заключение хочу сказать следующее. Вот что меня на самом деле беспокоит во всей этой истории: те трое парней, что на меня настучали, — имен я сейчас называть не стану, но, если вы подойдете ко мне после собрания, с удовольствием назову, чтобы вы держались от них подальше, — так вот, эти парни смеялись и шутили, и ни один из них не сказал мне и даже не намекнул, что считает, будто я делаю что-то некрасивое.
Я с отвращением помотал головой.
— Знаете, на самом деле я явился сюда из очень нездорового мира, где такие вещи, как нагота, проститутки, разврат и любые виды извращений, считались нормой. Оглядываясь назад, я понимаю, что все это неправильно. Что это безумие. Но это сейчас… сегодня… когда я стою здесь, перед вами, трезвый. Да, сегодня я понимаю, что пинать ради развлечения карликов — это плохо. И что четыре проститутки за раз — это плохо, и биржевые махинации — это плохо, и изменять жене — плохо, и засыпать за обеденным столом, и разбивать чужие машины, потому что сам ты под кайфом уснул за рулем…. Я знаю, что все это — неправильно. Я первым готов признать, что далеко не идеален. На самом деле я дико застенчивый и неуверенный в себе человек, и меня очень легко смутить…
Я помедлил и продолжил убийственно серьезным тоном:
— Но я не желаю этого показывать. Если бы мне пришлось выбирать между неловкой ситуацией и смертью, я бы выбрал смерть. Так что да, я слаб и полон недостатков. Но одно я могу вам обещать — я никогда не стану судить других людей.
Я пожал плечами и демонстративно вздохнул.
— Да, возможно, то, что я сделал в машине, было неправильно. Наверное, это было некрасиво и оскорбительно. Но пусть хоть кто-нибудь в этом зале попытается доказать, что я сделал это со злобой в сердце или чтобы помешать чьей-то реабилитации. Я сделал это, чтобы разрядить обстановку в ужасной ситуации, в которой оказался. Я был наркоманом почти десять лет, и хотя с виду могу показаться нормальным, но сам-то я знаю, что это не так.
Через несколько недель мне придет пора отсюда уехать, и я до смерти боюсь возвращаться в логово дракона, к людям, местам и вещам, которые питали мою болезнь. У меня есть жена, которую я люблю, и двое детей, которых я обожаю, и если я вернусь туда и сорвусь, то раню их навсегда — особенно детей. А тут, в «Тэлбот Марш», где я, по идее, должен быть окружен людьми, которые понимают, через что я прохожу, каких-то три козла пытаются подорвать мое выздоровление и сделать так, чтобы меня отсюда выкинули. И это очень грустно. Я такой же человек, как любой из вас — неважно, мужчина вы или женщина. Да, возможно, у меня есть пара лишних баксов, но я так же нервничаю, так же боюсь будущего и большую часть дня провожу в молитвах о том, чтобы все кончилось хорошо. Чтобы однажды я смог усадить детей перед собой и сказать: «Да, действительно, однажды, нанюхавшись кокаина, я столкнул маму с лестницы, но это было двадцать лет назад, и с тех пор я ни разу не притрагивался к наркотикам».
Я снова покачал головой.
— Так что в следующий раз, когда кто-то из вас решит сдать меня, прошу вас, подумайте дважды. Вы только себе навредите. Меня отсюда так просто не выжить, а здешние сотрудники намного умнее, чем вам кажется. Больше мне сказать нечего. А теперь извините меня, пожалуйста, но мне нужно снова сесть, потому что у меня опять встает, и я не хочу позориться. Спасибо!
Я махнул рукой, будто кандидат в президенты на предвыборном митинге, и зал взорвался бурными аплодисментами. Все до одной марсианки, весь персонал и около половины мужчин-марсиан поднялись на ноги, устроив мне стоячую овацию.
Вернувшись на место, я встретился взглядом со своим терапевтом. Она улыбнулась мне, кивнула головой и подняла в воздух сжатый кулак, как бы говоря: «Молоток, Джордан!»
Началось общее обсуждение, в ходе которого марсианки защищали мои действия и говорили, что я миленок, а некоторые из самцов продолжали критиковать меня, утверждая, что я представляю угрозу для их марсианского сообщества.
В тот же вечер я попросил соседей по комнате присесть и сказал:
— Слушайте, меня достала вся эта хрень. Я не хочу больше слышать ни слова о том, что я забываю опустить сиденье унитаза, или что я много говорю по телефону, или что слишком громко дышу. Мне на-до-е-ло. Поэтому у меня к вам такое предложение. Вам ведь обоим страх как нужны бабки, правильно?
Они кивнули.
— Отлично. Значит, мы вот как поступим. Завтра утром вы позвоните моему другу Алану Липски, и он откроет вам счета в своей брокерской фирме. К вечеру вы заработаете по пять штук каждый. Можете делать с этими деньгами что вам угодно, но чтобы я до самого своего отъезда больше ни одного долбаного писка от вас не слышал! Осталось меньше трех недель, так что уж потерпите как-нибудь.
Конечно, на следующее утро они оба радостно позвонили Алану, и, конечно, наши отношения после этого значительно улучшились. И все же мои проблемы в «Тэлбот Марш» далеко не закончились. И связаны они были отнюдь не с красоткой Ширли Темпл. Нет, меня ужасно мучило желание повидать Герцогиню. По разным марсианским разговорам выходило, что в редких случаях пациентам позволяют ненадолго отлучаться. Я позвонил Герцогине и спросил ее, не прилетит ли она ко мне на выходные, если я получу разрешение.
— Только скажи, где и когда, — ответила Надин, — и я устрою тебе уикенд, который ты никогда не забудешь.
Именно по этой самой причине я сейчас и сидел в кабинете терапевта, пытаясь выпросить отгул. Шла моя третья неделя на планете «Тэлбот Марш», и я больше не попадал ни в какие переделки, хотя все марсиане знали, что я посещаю только один из четырех сеансов групповой терапии. Но всем, кажется, было уже плевать. Они поняли, что Даг Тэлбот меня не вышвырнет и что я даже по-своему оказываю на пациентов положительное влияние.
Я улыбался докторше и говорил:
— Слушайте, я не понимаю, что страшного, если я уеду в пятницу и вернусь в воскресенье. Я все время буду со своей женой. Вы с ней говорили, так что вы знаете, что она меня поддержит. Это очень поможет моей реабилитации.
— Я не могу разрешить, — отвечала мой врач, покачав головой. — Это будет вредно остальным пациентам. Все и так уже ворчат, что к вам здесь относятся иначе, чем к другим. — Она тепло улыбнулась: — Поймите же, Джордан, по нашим правилам пациенты не имеют права на отгул, пока не провели на реабилитации по крайней мере девяносто дней — да и то если они все это время вели себя примерно… а не обнажались публично, как некоторые.
Я улыбнулся ей. Она была хорошей женщиной, и я даже полюбил ее за эти недели. С ее стороны было очень мудро в тот день дать мне возможность выступить перед всеми и позволить защищать себя. Лишь много позже я узнал, что она много общалась с Герцогиней, которая и рассказала ей о моем даре вести за собой — хорошо это или плохо.
— Я понимаю, что у вас есть правила. Но они были написаны не для моего случая. Как ко мне можно применить правило насчет девяноста дней, если я здесь всего-то на четыре недели? — Я пожал плечами. Этот аргумент не убедил даже меня самого. И вдруг в мои трезвые мозги пришла замечательная идея.
— Придумал! — чирикнул я радостно. — Позвольте мне выступить перед пациентами с новой речью? Я постараюсь убедить их в том, что заслужил отгул, хотя это и идет против правил лечебницы.
Она задумчиво потерла переносицу, а потом тихо рассмеялась:
— Знаете, я почти готова сказать «да» — только ради того, чтобы услышать, какую чепуху вы им скормите. На самом деле, даже не сомневаюсь, что вы бы их убедили… — Она еще раз тихонько усмехнулась: — Две недели назад речь вышла знатная, пожалуй, лучшая в истории «Тэлбот Марш». Вы обладаете удивительным даром, Джордан. Я никогда ничего подобного не видела. Послушайте, просто любопытства ради: а что бы вы сказали пациентам, если бы я дала вам возможность?
Я пожал плечами.
— Если честно, не имею понятия. Знаете, я никогда особенно не планирую заранее, что говорить. Раньше я дважды в день держал речь перед целым футбольным полем народу. Это продолжалось почти пять лет, и я не могу вспомнить, чтобы хоть раз готовил речь заранее. Мне нужно было разве что иметь в виду одну-две темы, вот, наверное, и все. Остальное выходило экспромтом. Знаете, когда я стою перед толпой, на меня просто что-то находит. Это трудно описать, но все вдруг становится предельно ясным. Слова начинают слетать с языка без всякого напряжения. Одна мысль ведет к другой, и меня накрывает вдохновение.
Но, отвечая на ваш вопрос, я бы, вероятно, использовал «обратную психологию», объяснил, что мой отгул благоприятно скажется на их собственном восстановлении. Что жизнь вообще несправедлива и что им лучше привыкнуть к этому сейчас, под контролем специалистов. А следом заставил бы их мне посочувствовать, рассказал бы, что столкнул жену с лестницы и что мой брак висит на волоске из-за моей болезни, а эта встреча, вероятно, решит, останется жена со мной или нет.
Доктор улыбнулась.
— Мне кажется, вам нужно найти способ использовать свои способности во благо; побуждать людей к добру, а не развращать их.
— Ах вот как! — сказал я, улыбаясь ей в ответ. — Так вы, значит, слушали меня все эти недели! А я-то сомневался. Ладно, может, когда-нибудь я и попробую, но сейчас я просто хочу вернуться к своей семье. Я хочу совсем уйти из брокерского бизнеса. Вот только разберусь с несколькими оставшимися делами, а потом завяжу навсегда. Хватит с меня наркотиков, проституток, измен, всего этого дерьма с акциями и всего остального. Я собираюсь прожить остаток жизни спокойно, подальше от всеобщего внимания.
Она рассмеялась.
— Ну, мне почему-то не кажется, что вас ждет такая судьба. Едва ли вы когда-нибудь будете жить в тени. По крайней мере, долго вы там не выдержите. Я не хочу сказать, что это плохо. Но, по-моему, у вас есть замечательный дар, и для успеха вашей реабилитации вам важно научиться использовать его во благо. Для начала просто сосредоточьтесь на выздоровлении — и на том, чтобы оставаться «чистым», — а жизнь наладится сама собой.
Я поник головой, уставился в пол и кивнул. Она была права, и меня это до смерти пугало. Мне отчаянно хотелось не сорваться в будущем, но я знал, что шансы катастрофически малы. Впрочем, после знакомства с методикой «Анонимных алкоголиков» успех перестал казаться совершенно невозможным и стал просто маловероятным. Успех и провал, казалось, зависели от того, насколько прочную поддержку я найду после выхода из реабилитационного центра, от того, кто даст мне надежду и поддержит, если дела пойдут неважно.
— Так как насчет моего отгула? — спросил я снова.
— Мы обсудим это на завтрашней летучке персонала. В конце концов, решаю не я, а доктор Тэлбот. — Доктор пожала плечами. — Как ваш лечащий врач, я имею право наложить вето, но я не буду этого делать.
Я понимающе кивнул. Нужно будет поговорить с Тэлботом до того, как начнется эта их летучка.
— Спасибо вам за все. Вам осталось терпеть меня всего неделю или около того. Я постараюсь вас не доставать.
— Вы меня не достаете. Если честно, вы мой любимчик, хотя я никогда и никому в этом не призналась бы.
— И я никому не скажу, — и я искренне обнял своего доктора.
Пять дней спустя, в пятницу, чуть раньше шести вечера, я стоял на летном поле у терминала для частных самолетов международного аэропорта Атланты. Я ждал, прислонившись к заднему бамперу длиннющего черного лимузина, трезвым взглядом глядя в северный сектор неба. Руки у меня были сложены на груди, а штаны оттопыривал каменный стояк. Я ждал Герцогиню.
Со времени прибытия в клинику я набрал десять фунтов, моя кожа снова светилась молодостью и здоровьем. Мне было тридцать четыре года, и я пережил невыразимое: наркоманию библейского масштаба, настолько безумную, что должен был бы давным-давно умереть — от передозировки или в автомобильной аварии, разбиться на вертолете или утонуть во время дайвинга… Или погибнуть еще каким-нибудь способом из тысяч возможных.
Но вот он я, жив и здоров. Вечер был красивый и ясный. Дул легкий теплый ветерок. В это время года солнце в шесть вечера стоит достаточно высоко, так что я сумел разглядеть «Гольфстрим» задолго до того, как его колеса коснулись посадочной полосы. Казалось почти невозможным, что внутри сидит моя ненаглядная жена, которую я заставил пройти через семь лет наркотического ада. Я гадал — во что она одета? О чем она сейчас думает? Волнуется ли так же сильно, как и я? Осталась ли она такой же красивой, как в моих воспоминаниях? По-прежнему ли от нее так восхитительно пахнет? Неужели она все еще меня любит? Сможем ли мы вернуть все, что у нас было?
Ответом на эти мои вопросы стала откинувшаяся дверь самолета. Прекрасная Герцогиня появилась в проеме, мерцая густой гривой светлых волос. Выглядела она великолепно. Сделала шаг вперед, а затем встала в свою типичную позу, наклонив голову набок, сложив руки под грудью и с дерзким видом отставив длинную голую ногу в сторону. И уставилась на меня в упор.
На ней был крошечный розовый сарафан без рукавов. Юбка заканчивалась на добрых шесть дюймов выше колен. Все еще не меняя позы, она сжала свои сочные губы и принялась покачивать белокурой головой, словно говоря: «Не могу поверить, что это человек, которого я люблю!» Я сделал шаг вперед, вскинул ладони в воздух и пожал плечами.
Добрых десять секунд мы просто стояли, глядя друг на друга, и тут вдруг она вмиг оттаяла и послала мне два воздушных поцелуя. Потом развела руки, сделала небольшой пируэт, словно пускаясь в танец, и сбежала по трапу с широкой улыбкой на лице. Я бросился к ней, и мы встретились прямо на бетоне летного поля. Она обвила руками мою шею, слегка подпрыгнула и обхватила меня ногами за пояс, а потом поцеловала.
И мы целовались, казалось, целую вечность, не в силах надышаться друг другом. Я кружился на месте, все еще целуя ее, пока мы оба не начали хихикать. Оторвавшись от ее губ, я зарылся носом ей в декольте, обнюхивая ее, будто щенок. Она принялась смеяться и вовсе безудержно. Пахло от нее почти невозможно хорошо.
Потом я отвел лицо на несколько дюймов и уставился прямо в ее невероятно яркие голубые глаза, а затем сказал убийственно серьезным тоном:
— Если мы не займемся любовью сию же секунду, я кончу прямо тут, на асфальт.
В ответ Герцогиня пролепетала своим кукольным голосом:
— Ох, мой бедный малыш! — Малыш? Просто невероятно! — Ты так меня хочешь, что вот-вот лопнешь, да?
Я нетерпеливо кивнул.
Герцогиня продолжала:
— И посмотри только, какой ты стал молодой и красивый, когда набрал несколько фунтов и перестал быть зеленого цвета. Какая жалость, что именно в эти выходные я должна преподать тебе урок. — Она пожала плечами. — Никакого секса до самого Четвертого июля!
Что такое?!
— В каком это смысле?
Назидательным тоном:
— Ты меня слышал, котенок. Ты был очень плохим мальчиком, так что теперь тебе придется расплачиваться. Сначала докажи, что ты исправился, и только тогда я подпущу тебя к себе. А пока можно только целоваться.
— Да ладно тебе, чокнутая! — я схватил ее за руку и потащил к лимузину. — Я не могу ждать до четвертого июля! Ты мне нужна сейчас — прямо сию секунду! Я хочу заняться любовью в лимузине.
— Нет, нет и нет, — сказала Герцогиня, несколько нарочито качая головой. — В эти выходные — только поцелуи. Посмотрим, как ты будешь себя вести следующие два дня, а в воскресенье я, может быть, подумаю над тем, чтобы зайти чуть дальше.
Водителем лимузина был невысокий белый мужчина лет шестидесяти по имени Боб. Он в своей форменной шоферской кепке стоял у задней двери, ожидая нас.
— Это моя жена, Боб. Она герцогиня, поэтому относись к ней соответственно. Бьюсь об заклад, у вас тут в Атланте не так уж часто бывают аристократы, не так ли?
— О да, сэр, — ответил Боб очень серьезно. — Совсем нечасто.
Я кивнул.
— Так и думал. Но ты все же не бойся ее. На самом деле она очень простая и добрая. Правда, милая?
— Да, добрая, еще какая добрая! А теперь заткнись уже на фиг и лезь в этот чертов лимузин! — прорычала Герцогиня.
Боб застыл в изумлении, очевидно, озадаченный тем, как странно иногда ведут себя герцогини.
— Не обращай внимания, — сказал я ему, — она просто не хочет показаться слишком чопорной. Свои великосветские манеры она приберегает для тех случаев, когда она навещает свою Англию и своих друзей-аристократов. — Я подмигнул. — Ладно, шутки в сторону, Боб. Если я муж герцогини, то, значит, я герцог. Так что ты должен в течение всего уикенда обращаться ко мне согласно этикету — «ваша светлость».
Боб церемонно поклонился.
— Разумеется, ваша светлость.
— Отлично, — сказал я, заталкивая восхитительную аристократическую попу Герцогини на заднее сиденье, и залез следом. Боб захлопнул дверцу, а потом направился к самолету, чтобы забрать ее герцогский багаж.
Я тут же задрал розовый сарафанчик, обнаружил, что на Нэй нет трусиков, и прямо-таки бросился на нее.
— Нэй, я так тебя люблю. Безумно люблю!
Я прижал ее к сиденью и потерся о нее своим стояком. Она умопомрачительно застонала и повела бедрами. Я целовал ее и целовал, но через несколько минут она вытянула руки и оттолкнула меня.
— Стой, дурачок! — хихикнула Герцогиня. — Боб сейчас вернется. Придется тебе подождать, пока мы не доедем до отеля. — Она опустила взгляд и увидела мои джинсы. — О, бедный малыш! — Малыш? Ну почему всегда «малыш»?! — Ты прямо готов взорваться! — Герцогиня поджала губы. — Ладно, дай-ка я тебя поглажу, — и она протянула руку и начала ласкать мой член через ткань штанов.
Я нажал кнопку, которая поднимала перегородку в салоне, и когда перегородка отделила нас от водителя, пробормотал:
— Не могу ждать до отеля! Мы займемся любовью прямо здесь, и плевать на Боба!
— Так и быть! — отозвалась Герцогиня игриво. — Но это лишь из сострадания, так что это не считается. Я по-прежнему не собираюсь спать с тобой, пока ты не докажешь, что стал хорошим мальчиком. Понял?
Я кивнул, состроив жалобные глаза, и мы принялись срывать друг с друга одежду. К тому времени, как Боб вернулся к лимузину, я уже был глубоко внутри Герцогини, и мы стонали как сумасшедшие. Я приложил палец к губам и сказал:
— Тс-с-с!
Она кивнула, и я, протянув руку, нажал на кнопку.
— Боб, дружище, ты здесь?
— Да, ваша светлость.
— Чудно. Нам с ее светлостью нужно обсудить очень срочное дело, так что, пожалуйста, не беспокой нас, пока мы не доберемся до «Хайятта».
Я подмигнул Герцогине и повел бровями в сторону кнопки.
— Закрыть или нет? — прошептал я.
Герцогиня подняла глаза и задумчиво пожевала щеку. Потом пожала плечами.
— Можешь и не закрывать.
— Умница! — одобрил я и уже громче добавил: — Наслаждайся представлением, Боб!
И с этими словами его светлость герцог Бэй-Сайдский и Квинсский занялся любовью со своей женой, прекрасной герцогиней Бэй-Риджской и Бруклинской, с такой страстью, как будто вот-вот должен был наступить конец света.
