На День труда мы с Герцогиней отправились в Вестхэмптон-бич. Прекрасный субботний вечер мы провели в постели, занимаясь любовью, как полагается мужу и жене. Герцогиня лежала на спине, закинув руки за голову на белой шелковой подушке; совершенный контур ее лица обрамляла роскошная грива белокурых, отливавших золотом волос. Она была похожа на ангела, посланного мне с небес. Я был сверху; наши пальцы сплетались, и разделяла нас только тонкая пленка испарины.

Я придавил Герцогиню всей массой своего тощего тела, не давая ей даже шевельнуться. Мы были примерно одинаковыми по росту и комплекции, так что подходили друг другу отлично. Когда я вдыхал ее чудесный аромат, я чувствовал, как ее соски упираются в мои, чувствовал тепло ее восхитительных, сладких бедер и шелковистую гладкость ее лодыжек, касающихся моих щиколоток.

Но несмотря на то, что она была такой стройной и нежной и такой горячей — на десять градусов горячее любого огня! — Герцогиня была еще и сильной, как бык! Как бы я ни пытался, я не мог удержать ее в одной позе.

— Перестань дергаться! — пробормотал я со страстью, но немного сердито. — Я уже кончаю, Най! Сожми, пожалуйста, ножки!

Но в голосе Герцогини зазвучал тон капризного, раздраженного ребенка:

— Ой, ну мне так неудобно! Дай мне чуть приподняться!

Я попытался поцеловать ее в губы, но она увернулась, и я ткнулся носом в ее высокую скулу. Вытянув шею, я снова попытался поймать ее губы, но она быстро отвернулась в другую сторону, и я ткнулся ей в другую скулу. Она была такой точеной, что я чуть не рассек свою нижнюю губу.

Я знал, что должен отпустить Надин, — это было бы правильно, но я не был готов сменить позу в тот самый момент, когда уже почти достиг райских кущ. Поэтому я попытался сменить тактику. Тоном попрошайки я пролепетал:

— Ну же, Най! Пожалуйста, не отворачивайся! — я сделал несчастное лицо. — Я был примерным мужем целых две недели, так перестань вредничать и дай мне тебя поцеловать!

Стоило этим словам сорваться с моих губ, как меня обуяла невероятная гордость: все это было чистой правдой! Я действительно был почти примерным мужем с того самого дня, как вернулся домой из Швейцарии. С тех пор я не переспал ни с одной проституткой — ни с одной! — и не зависал нигде допоздна. И наркотиков я принимал меньше — почти наполовину, — и даже несколько дней вообще воздерживался. Я даже не мог припомнить, когда меня в последний раз конкретно вставляло.

Я переживал одну из тех коротких интерлюдий, когда мне казалось, что я, наконец, контролирую свою ужасную зависимость от наркотиков. У меня и раньше бывали периоды, когда мои неконтролируемые позывы улететь выше «Конкорда» заметно ослабевали. В такие периоды даже боль в спине казалась мне менее острой, да и спал я лучше. Но, увы, все это быстро кончалось. Что-то вдруг провоцировало у меня сильную, неистовую тягу — и потом становилось еще хуже, чем было.

Не сдержавшись, я сказал:

— Ну же, черт побери! Не верти головой! Я почти готов кончить, и я хочу целовать тебя, когда буду кончать!

Похоже, Герцогиня не оценила моего эгоизма. Прежде чем до меня дошло, что происходит, она уперлась руками мне в плечи и одним быстрым движением своих тонких кистей оттолкнула меня. Мой член внезапно был выброшен на волю, а сам я полетел с высокой кровати на деревянный пол.

В полете я успел скользнуть взглядом по темно-синему Атлантическому океану, плескавшемуся за стеной из зеркального стекла, протянувшейся во всю длину заднего фасада нашего дома. До океана было около сотни ярдов, но мне он показался гораздо ближе.

Перед самым приземлением я услышал голос Герцогини:

— Ой, милый! Осторожно! Я не хотела…

ТРАХ!

Я глубоко вздохнул, моргнул пару раз… слава богу, кажется, все кости целы…

— О-ох… за что? — простонал я. Я лежал навзничь на твердом полу, и мой торчащий, словно флагшток, член поблескивал в лучах вечернего солнца. Приподняв голову, я оценил эрекцию… Падение на ней, кажется, не сказалось. Это меня малость приободрило. Но не сломал ли я себе спину?.. Вроде бы нет, я был совершенно уверен в этом. Но я был слишком ошеломлен, чтобы пошевелить хотя бы одним мускулом.

Герцогиня свесила свою белокурую головку с кровати и вопросительно смотрела на меня. Затем наморщила свои сладкие губки и тоном, которым обычно матери говорят с ребятишками, шлепнувшимися на игровой площадке, сказала:

— Ох, мой бедненький маленький! Возвращайся ко мне в кроватку, и я сделаю так, что бо-бо сразу пройдет!

Не стоит смотреть дареному коню в зубы! Я сделал вид, что не заметил этого «маленького», перевалился на живот, встал на четвереньки, а затем и на ноги. И уже готов был снова оседлать Герцогиню, как вдруг меня загипнотизировало невероятное зрелище: не только сама Герцогиня, но еще и три миллиона баксов наличными, на которых она лежала.

Да — три миллиона баксов перед носом. Целых три!

Мы недавно закончили их пересчитывать. Они были в пачках по десять штук; каждая пачка — толщиной с дюйм. Пачек было три сотни, и они были разбросаны по всей большущей кровати — одна поверх другой, на полтора фута в высоту. А по углам кровати дыбились огромные слоновьи бивни, задававшие мотив оформления комнаты — африканское сафари на Лонг-Айленде!

Надин устроилась поудобнее, нечаянно смахнув на пол штук семьдесят или восемьдесят баксов. Они составили компанию той четверти миллиона, что слетела с кровати вместе со мной. Но простыню все равно не было видно. На кровати было столько «зелени», что она напоминала подстилку дождевого леса Амазонки в самый разгар сезона дождей.

Герцогиня одарила меня нежной улыбкой:

— Прости меня, дорогой! Я не хотела, чтобы ты упал… Клянусь! — Она невинно повела плечиками. — Просто у меня плечо свела судорога, и я не учла, как мало ты весишь. Пойдем-ка в нашу маленькую спаленку, займемся любовью там. Хорошо, моя любовная заноза?

Ослепив меня еще одной чувственной улыбкой, обнаженная Герцогиня выпрыгнула из постели и встала передо мной. Затем она скривила свой очаровательный ротик и прикусила внутреннюю сторону щеки. Она делала это всякий раз, когда напряженно обдумывала что-либо.

Через несколько секунд она перестала жевать губу и спросила:

— Ты уверен, что оно законное, это дело? Есть в нем что-то такое, что… очень меня смущает.

В тот момент мне совсем не хотелось обсуждать с женой свои делишки, связанные с отмыванием денег. На самом деле у меня было всего одно желание: привязать ее к кровати и затрахать ее до полусмерти. Но она была моей женой и, значит, заслужила право быть обманутой. Самым что ни на есть убедительным тоном я сказал:

— Я же объяснял тебе, Най: я просто выгреб из банка весь нал. Ты сама видела. Ну, не буду скрывать, Эллиот подогнал мне еще немного, так сказать, пару-тройку баксов («пару-тройку»? Ха-ха! А пять лимонов не хочешь?!). Но это никак не связано вот с этими бабками. Вся эта «зелень», что здесь рассыпана, — она совершенно легальная. И если сюда прямо сейчас вдруг нагрянут копы, я просто покажу им квитанции на снятие денег с депозита. И вопрос сразу будет закрыт. — Я обнял Герцогиню за талию, прижался к ней всем телом и поцеловал.

Но Герцогиня снова отстранилась:

— Да знаю я, что ты забрал наличные из банка. Но все равно у меня ощущение, что все это незаконно. Я не знаю, почему… но столько налички… Ну, я просто не знаю. Это так странно… — Надин снова закусила щеку. — Ты точно уверен, что знаешь, что делаешь?

Моя эрекция на глазах слабела, и это сильно расстраивало меня. Требовалось срочно оживить обстановку.

— Поверь мне, дорогая, у меня все под контролем. Давай отправимся в нашу маленькую спальню и займемся любовью. Тодд и Кэролайн будут здесь уже меньше чем через час, а я хочу трахать тебя безо всякой спешки. Ну, давай?

Она прищурилась… а затем резко сорвалась с места, бросив мне через плечо: «Давай догоняй!» И, забыв обо всем на свете, мы отдались друг другу.

Нельзя отрицать, что в начале 1970-х годов из квартала Ле-Фрак-сити в Квинсе вышло немало чудаковатых евреев. Но ни один из них не был чуднее Тодда Гаррета.

Тодд был на три года старше меня, и я все еще отлично помнил нашу первую встречу. Мне только исполнилось десять, и Тодд стоял в одноместном гараже садового домика, куда он приехал со своими чудными родителями — Лестером и Тельмой. Его старший брат Фредди недавно помер от передозировки героином; ржавая игла все еще торчала из вены парня, когда его нашли сидящим на унитазе, через двое суток после смерти.

Но Тодд вроде был нормальным парнем.

Правда, он постоянно колошматил кулаками и ногами тяжелую белую боксерскую грушу и носил черные штаны и черные тапки бойца кунг-фу. Тогда, в начале семидесятых, школ восточных единоборств было совсем немного — не то что сейчас, когда они есть в любом торговом центре любого маленького городка. И Тодд Гаррет быстро стяжал себе репутацию чудака-оригинала. Но, по крайней мере, он отличался завидным постоянством: он проводил в своем маленьком гараже по двенадцать часов в сутки, семь дней в неделю — долбая ногами, пиная коленями и молотя кулаками свою брезентовую грушу.

Никто не воспринимал Тодда всерьез, пока ему не стукнуло семнадцать. Именно тогда Тодд зачастил в один непонятный бар где-то в квартале Джексон-Хейтс в Квинсе. Это всего в нескольких милях от Бэй-Сайда, но выглядел квартал так, словно находился на другой планете. Официальным языком там был ломаный английский; основной профессией местных жителей была безработность, и даже старухи здесь всегда имели при себе ножи-выкидушки.

Не знаю, что там у них было, но однажды Тодд в этом баре чего-то не поделил с четырьмя колумбийскими наркоторговцами, и они попытались на него наехать. Через две минуты двое из них валялись на полу со сломанными конечностями, у всех четверых были изувечены лица, а один был заколот собственным ножом, который Тодд вырвал у него, а затем хладнокровно всадил ему в грудь. С той поры к Тодду все относились всерьез.

А сам Тодд с той же поры всерьез занялся наркотой. Сочетая запугивание со смекалкой и расчетом, идя напролом в опасных ситуациях, он быстро поднялся. Тодд только-только разменял третий десяток, а он уже делал сотни тысяч баксов в год. Лето он проводил теперь на юге Франции и на итальянской Ривьере, а зиму — на самых роскошных пляжах Рио-де-Жанейро.

Лет пять все шло хорошо. Но в один злосчастный день, когда Тодд жарился на солнышке на пляже Ипанема, его цапнула какая-то микроскопическая тропическая тварь. Какая — так и не смогли установить, но через четыре месяца фамилия Тодда была внесена в лист ожидания на операцию по пересадке сердца. Меньше чем за год он усох до девяноста пяти фунтов и при росте в пять футов десять дюймов стал похож на обтянутый кожей скелет.

В этом виде Тодд провел два долгих года в ожидании операции, пока некий лесоруб ростом в шесть футов и шесть дюймов (и, по-видимому, на редкость неуклюжий) не свалился с калифорнийской секвойи и не нашел свою смерть. Но, как говорится, что одному смерть, другому польза. Сердце лесоруба идеально подошло Тодду.

Через три месяца после пересадки Тодд вернулся в спортзал; еще через три месяца он полностью восстановился; еще через три стал крупнейшим подпольным поставщиком кваалюда в Америке; и очень скоро он узнал, что я, Джордан Белфорт, владелец легендарной инвестиционной компании «Стрэттон-Окмонт», страдаю сильнейшим пристрастием к кваалюду. И тогда он вышел на меня.

Это было больше двух лет назад, и с тех пор Тодд продал мне примерно пять тысяч колес и передал еще столько же в обмен на новехонькие акции «Стрэттон». А так как стоимость этих акций с тех пор взлетела до небес, Тодд быстро смекнул, что в дальнейшем не сможет рассчитываться за них со мной одним кваалюдом. И он начал выспрашивать у меня, что бы столь же глобальное он мог для меня сделать.

Я с трудом удержался от желания попросить Тодда замочить всех наших одноклассников, которые в свое время не так смотрели на меня — хотя бы начиная со второго класса. Но, услышав от него в трехтысячный раз «если я что-нибудь могу для тебя сделать — даже типа кого грохнуть, — ты типа только намекни», я, наконец, сообразил: ведь его новая жена Кэролайн — гражданка Швейцарии! Как это кстати!

В этот самый момент Тодд и Кэролайн стояли в нашей большой спальне и занимались тем, чем они занимались всегда: ссорились. Я настоял, чтобы Герцогиня уехала в город, занялась шопингом. Я совсем не хотел, чтобы она лицезрела то сумасшествие, что разыгрывалось сейчас передо мной.

А выглядело это так: Кэролайн Гаррет, на которой, кроме белых шелковых трусиков и белых теннисных кедов, не было больше ничего, стояла не дальше пяти футов от меня, заложив руки за голову и отставив локти, как будто копы только что прокричали ей: «Замри! Или я стреляю!» Ее огромные швейцарские сиськи болтались словно два наполненных водой воздушных шарика. Плотная грива обесцвеченных светлых волос ниспадала аж до самой ложбинки на ее попке. У нее были ярко-голубые глаза, высокий лоб и довольно красивое лицо. Она была настоящей Бомбой, такой типичной швейцарской коровой.

— Тотт, ты — тюпой дюрак! — говорила Швейцарская Бомба с акцентом, сильным, как запах швейцарского сыра. — Ты делаешь мне больну!

— Заткнись, ты, французская шлюха! — ответствовал любящий муж. — И стой смирно, черт тебя возьми, а не то надеру тебе задницу!

Тодд кружил вокруг жены, держа в руке моток скотча. С каждым оборотом триста тысяч долларов наличными все крепче впивались в живот Кэролайн, а ее бедра становились все более упругими.

— Это кто тут «шлюха», идьотт?! За такие слова я могу тебе мордб бить, так, Джордан?

Я кивнул:

— Так-так, Кэролайн, — давай, не тормози, смажь ему по морде. Только сдается мне, что твоему юродивому муженьку это только понравится! Если ты и впрямь хочешь его уесть, тогда лучше начни всем подряд рассказывать, какой он у тебя добрый да распрекрасный и как он любит лежать в постельке с тобой по воскресеньям и читать «Таймс»!

Тодд злобно покосился на меня, и мне стало интересно, как все же еврею из Квинса удалось сделаться настолько похожим на Фу Манчу. Даже глаза у него стали слегка косоватыми, кожа чуть пожелтела, а борода и усы делали его просто копией Фу Манчу. Тодд всегда одевался в черное, и тот день не был исключением. На нем была черная тенниска от «Версаче» с огромной черной кожаной буквой «V» на груди и черные велосипедные шорты из лайкры. И тенниска, и шорты обтягивали его мускулистое натренированное тело, как вторая кожа, а чуть ниже поясницы из-под его велосипедных шорт отчетливо выпирали контуры короткоствольной пушки 38-го калибра, которую Тодд всегда имел при себе. Предплечья Тодда были покрыты жесткими черными волосами, густыми, как у оборотня.

— Не понимаю, зачем ты подзуживаешь ее, — пробормотал Тодд, продолжая обматывать жену скотчем. — Не надо обращать на нее внимания, так всем будет проще.

Бомба заскрежетала ослепительно белыми зубами:

— О, на себя не обращай вниманье, тебилль!

— Не «тебилль», а «дебил»! — придрался Тодд. — Кретинка швейцарская! А ну заткнись и не двигайся! Я почти закончил.

Тодд протянул руку к кровати и взял переносной металлодетектор — такие применяют при досмотре в аэропорту. Он начал водить детектором вверх-вниз по всему телу Бомбы. Добравшись до ее огромного бюста, Тодд на секунду притормозил… я тоже на секунду отвлекся… да уж, у Бомбы была просто отменная пара буферов.

— Я тебе говориль, идьотт! — с торжеством заявила Бомба. — Нет и нет звук! Это же бумажные деньги, не серебро. Зачем детектур обнаружит их, так? Зачем ты деньги тратил, тюпой предмет купиль? Я же говориль «не надо!», и я говориль «косёль»!

Тодд потряс головой и рявкнул:

— Еще раз скажешь «козел» — пеняй на себя. Думаешь, я шучу? Ну так давай, повтори еще раз! Но я все же тебе отвечу. На каждой стодолларовой банкноте есть тонкая металлическая полоска, и я просто хотел убедиться, что детектор не среагирует на такое количество баксов сразу. Вот, смотри, — Тодд вытащил стодолларовую бумажку из одной пачки и поднес ее к свету. На просвет хорошо была видна металлическая полоса толщиной с миллиметр, пересекающая банкноту от верхнего края до нижнего.

Довольный собой, Тодд сказал:

— Ну что, швейцарская гениальность, поняла? И больше во мне не сомневайся!

— Ладно, Тотт, но больше ты от меня ничего не получишь. Тебе надо беречь меня; я — красивая девушка! Я найду себе другого. Ты тут выделываешься перед своим приятелем, но главная в нашей семье все равно я, и ты, Тотт…

Швейцарская Бомба долго распространялась о том, как ее «Тотт» плохо с ней обращается, но я уже не слушал. Мне стало до горечи очевидно: в одиночку она не сможет провезти контрабандой достаточно налички, чтобы я мог провернуть действительно стоящее дельце. И хотя она порывалась набить баксами еще и свой чемодан, я лично считал это слишком рискованным: ей пришлось бы съездить туда и обратно десять раз, чтобы провезти все три миллиона. А значит, таможню придется проходить двадцать раз, по десять на каждой стороне Атлантики. Ее швейцарское гражданство гарантировало ей въезд в Швейцарию без проблем, да и шансы, что ее задержат на выезде из Штатов были практически нулевые. В принципе, пока кто-нибудь не предупредил американскую таможню, таких шансов вообще не было.

И все же — вновь и вновь играть с огнем, рискуя быть пойманным с поличным, казалось безрассудным. Рано или поздно что-нибудь пойдет не так. А три миллиона были лишь стартовой суммой. Если дело пойдет, я планировал переправить контрабандой в пять раз больше.

Я сказал Тодду и Швейцарской Бомбе:

— Мне очень неловко, ребята, что я тут встрял и мешаю вам убивать друг друга, но, если ты не против, Кэролайн, я бы хотел прогуляться наедине с Тоддом по пляжу. Не думаю, что ты одна сможешь провезти достаточно бабок, поэтому нам нужно еще покумекать, а я предпочитаю не говорить о таких вещах в доме.

Я протянул руку к кровати, взял портновские ножницы и сунул их Тодду:

— На, разрежь ее путы, и пойдем прошвырнемся на пляж.

— Да ну ее, — сказал Тодд, отдавая ножницы Бомбе. — Пускай сама разрезает. Будет чем заняться. А то разговаривает больно много. По магазинам шляется да разговаривает — только этим и занимается.

— О, просто смешной человек, ты, Тотт! Какой великий любофнк! Смех, да и только. Ступай, Джордан, гуляй его дольше. А я в тишине и спокойствии сама себя разрежу.

С некоторым сомнением я уточнил:

— Ты уверена, Кэролайн?

— Да, она уверена, — ответил за Бомбу Тодд. Потом посмотрел ей прямо в глаза и медленно сказал: — Когда мы вернемся, я пересчитаю все до единой бумажки, и если хотя бы одного бакса не хватит, я перережу тебе горло и буду смотреть, как ты истечешь кровью до смерти.

Швейцарская Бомба сорвалась на крик:

— О-о, это последний раз ты мне угрожал! Я… я сыпать ятт во все твои narcotique! Ты… ты… косёль паршивый! Merde… — и она еще долго осыпала Тодда ругательствами, английскими и французскими вперемежку, умудряясь время от времени вворачивать какие-то совершенно непроизносимые немецкие словечки.

Мы с Тоддом вышли из спальни через стеклянную раздвижную дверь, открывавшуюся на Атлантический океан. И хотя эта дверь была достаточно прочной, чтобы выдержать ураган пятой категории, я мог расслышать крики Кэролайн, даже когда мы вышли на набережную.

В дальнем конце набережной длинный деревянный настил спускался к песку. Пока мы шли вдоль кромки воды, мне было тепло и спокойно, несмотря на голос, так и кричавший в моей голове: «Ты на полпути к одной из величайших ошибок в своей жизни!» Но я не обращал внимания на этот голос, наслаждаясь томной теплотой солнца.

Мы брели на запад, и темно-синие волны Атлантического океана плескались слева от нас. Примерно в двух сотнях ярдов от берега шел рыболовецкий траулер, и я видел, как белые чайки сновали по его следу, пытаясь своровать остатки дневного улова. Несмотря на очевидную безобидность судна, мне все равно мерещилось, что на мостике стоит агент ФБР и наводит на нас микрофон в попытке подслушать разговор.

Глубоко вздохнув, я подавил приступ паранойи и сказал:

— Одной Кэролайн мало. Слишком много поездок ей придется совершить, а если она будет сновать туда-сюда, таможенники в конце концов запомнят ее паспорт. И я не могу себе позволить растянуть переправку на шесть месяцев. У меня есть дела в Штатах, которые зависят от перевода средств за рубеж.

Тодд кивнул, но ничего не сказал. Он был достаточно умен, чтобы не расспрашивать о том, какого рода дела у меня были и почему все надо было провернуть так срочно. Но факт оставался фактом: я должен переправить свои бабки за океан как можно быстрее. Как я и подозревал, компания «Доллар Тайм» находилась в гораздо более печальном положении, чем это пытался преподнести Камински, и нуждалась в немедленном вливании трех миллионов баксов.

Если я попытаюсь получить эти деньги путем превращения компании в публичную и вывода ее акций на рынок, на это уйдет по меньшей мере три месяца и мне придется провести полный аудит «Доллар Тайм». Какая ужасная вскроется картина! Боже! Учитывая темпы, с которыми компания прожигала наличность, я был уверен, что аудиторы выразят серьезнейшие сомнения в том, что компания сможет продолжить свою деятельность в следующем году. Если такое случится, то Национальная ассоциация дилеров по ценным бумагам перестанет котировать акции компании на бирже и перед компанией замаячит смерть. Вычеркнутые с биржи акции превратятся просто в бумажки, и все будет потеряно.

Так что моим единственным вариантом было выручить средства путем размещения акций по закрытой подписке. Но это было легче решить, чем сделать. Насколько «Стрэттон» была хороша в размещениях на открытом рынке, настолько же она была слаба в вопросе индивидуальных размещений (это совершенно иной род деятельности, и «Стрэттон» просто не была заточена под него). К тому же я всегда вел по десять-пятнадцать сделок одновременно, и каждая из них требовала определенного количества оборотных средств. То есть я и так уже разбрасываюсь. Если я сейчас вбухаю три миллиона баксов в «Доллар Тайм», другие мои инвестиционные сделки грозят заглохнуть.

Тем не менее решение имелось: Правило S. Благодаря этой лазейке в законе я мог использовать «счет Патриции Меллор» для того, чтобы приобрести акции «Доллар Тайм», а через сорок дней продать их обратно в Соединенные Штаты с огромной прибылью.

Это сильно отличалось от правил обращения акций в самих Соединенных Штатах, где, согласно Правилу № 144, продать купленные бумаги можно было не раньше чем через два года.

Я уже изложил этот сценарий Роланду Фрэнксу, и он заверил меня, что вполне может изготовить все необходимые бумаги, так что к сделке будет не подкопаться. Все, что мне нужно было сделать, — это перевести мои деньги в Швейцарию; после этого Роланд все брал на себя.

Я сказал Тодду:

— А что еще делать, сплавить бабки по Гольфстриму? Вообще в последний раз, когда я проходил швейцарскую таможню, они даже не проставили штамп в моем паспорте. Может, и на этот раз пронесет?

Тодд покачал головой:

— Ни в коем случае. Заклинаю тебя, не подставляйся! Ты столько сделал для меня и моей семьи. А возить бабки могут, например, еще и мои родители. И отец, и мать уже разменяли восьмой десяток, так что у таможенников они не вызовут никаких подозрений. Они проскользнут и туда, и обратно, как мыши, без всяких проблем. Я запрягу также Рича и Дину. Получается уже пятеро — по триста штук на каждого. В два захода все будет сделано. А через несколько недель повторим еще раз.

Тодд замолчал на несколько секунд, а затем добавил:

— Знаешь, я бы сам съездил, но боюсь, что я в списке наблюдения. Но мои родители совершенно чисты; Рич и Дина — тоже.

Мы продолжили путь молча; я обдумывал слова Тодда. По правде говоря, его родители действительно как нельзя лучше годились в перевозчики. В силу их преклонного возраста их никогда бы не остановили. А вот с Ричем и Диной дела обстояли иначе. Они оба выглядели как хиппи, особенно Рич: волосы ниже задницы и отсутствующий взгляд — типичный героиновый наркоман! У Дины был такой же взгляд, но, поскольку она была женщиной, таможенники могли принять ее просто за запущенную кикимору, остро нуждавшуюся в хорошем визажисте.

— Ладно, — сказал я Тодду. — Твои родители, без всякого сомнения, беспроигрышный вариант; возможно, и Дина тоже. Но вот Рич — уж больно он похож на наркодилера; давай не будем его втягивать в эту затею.

Тодд остановился, повернулся ко мне и сказал:

— Я прошу только об одном, дружище: если, не приведи господь, с кем-нибудь из них что-нибудь случится, ты оплачиваешь адвокатов и все судебные издержки. Я знаю, ты и так обязательно сделаешь это. Я просто хотел сказать это тебе раз и больше уж к этому не возвращаться. Но доверься мне, я уверен — ничего не случится. Я тебе обещаю.

Я положил руку на плечо приятелю и сказал:

— Само собой разумеется. Если что-нибудь случится, я не только возьму на себя все судебные издержки, но и выдам — если будут держать язык за зубами — семизначную премию по окончании всех заморочек. Но я полностью тебе доверяю, Тодд. Я собираюсь доверить тебе три миллиона баксов, и я не сомневаюсь, что через неделю бабки будут в Швейцарии. Немного найдется на этом свете людей, кому я настолько доверяю.

Тодд торжественно кивнул, а я добавил:

— Кстати, Дэнни привезет тебе еще лимон, но бабки будут у него только в середине следующей недели. Я буду с Надин в Новой Англии, на яхте; поэтому позвони Дэнни сам и договорись с ним, ладно?

Тодд помрачнел:

— Для тебя я сделаю все, что ни попросишь, но терпеть не могу иметь дело с Дэнни. Этот неуправляемый придурок совершенно непредсказуем; он жрет слишком много кваалюда. Если он привезет лимон баксов и при этом будет под кайфом, то богом клянусь — я набью ему морду. Дело серьезное, и мне совершенно не хочется связываться с невменяемым идиотом.

Я рассмеялся:

— Принято. Я скажу ему. Но мне пора домой. Тетка Надин приехала из Англии, и у нас сегодня семейный ужин в ресторане. Надо успеть одеться.

Тодд кивнул:

— Нет проблем. Так не забудь сказать Дэнни, чтобы он не являлся ко мне обдолбанным, ладно?

Я улыбнулся и кивнул:

— Не забуду, Тодд. Обещаю.

Удовлетворенный, я повернулся к океану и вгляделся в горизонт. Синий кобальт неба с пурпурной полосой в том месте, где свод небесный сливался с бескрайней гладью океана. Я глубоко вздохнул… и выкинул все из головы.