Глава 2
Природа духа
О теле электрическом я пою;
Легионы любимых меня обнимают, и я обнимаю их;
Они не отпустят меня, пока не уйду я с ними, им не отвечу,
Пока не очищу их, не заполню их полнотою души.
Иль те, кто сквернит свое тело, не скрывают себя?
Иль те, кто поносит живых, лучше тех, кто поносит мертвых?
Иль тело значит меньше души?
И если душа не тело, то что же душа?
Никто не говорил Алану, что Кристофер еще в детстве заразился туберкулезом, когда пил коровье молоко, и с тех пор жизнь мальчика постоянно находилась под угрозой. Семейство Моркомов поехало в Йоркшир в 1927 году, чтобы наблюдать полное затмение солнца 29 июня, и по возвращении в поезде Кристоферу стало ужасно плохо. Тогда ему сделали первую операцию, после которой Алан заметил изменившиеся черты лица своего друга, когда тот осенью вернулся на учебу.
«Бедный старина Тьюринг не мог оправиться от потрясения, — писал его школьный друг из Шерборна Мэтью Блэми на следующий день. — Должно быть, они были хорошими друзьями». Все было немного иначе. Со своей стороны Кристофер стал проявлять больше дружеской симпатии, нежели просто вежливости. Со стороны Алана казалось, что он приобрел друга только для того чтобы еще сильнее ощутить чувство пустоты в сердце. Никто в Шерборне не мог понять его боль утраты. Но в тот четверг, когда Крис скончался, «Бен» Дэвис, помощник заведующего пансионом, все-таки отправил Алану записку, в которой советовал готовиться к худшему. Алан немедленно написал своей матери и попросил прислать цветы на похороны, которые должны были пройти ранним утром в субботу. Миссис Тьюринг немедля написала ответ, в котором посоветовала Алану самому написать миссис Морком. В субботу он написал письмо.
15 февраля 1930 года
Дорогая миссис Морком,
Я хотел бы выразить мое сожаление о Вашей утрате. Весь прошлый год мы работали вместе с Крисом, и я уверен, что не смог бы в ком-то другом найти друга настолько выдающегося, и в то же время настолько очаровательного и не исполненного тщеславием. Я расценивал свой интерес к собственным работам и к таким областям науки, как астрономия (с которой меня познакомил именно он), как нечто особенное, что я мог разделить вместе с ним, и мне кажется, что он в какой-то мере думал нечто похожее обо мне. И хотя этот интерес во мне потух, я знаю, что должен приложить столько же сил в своей работе, как если бы он был жив, ведь именно этого он ожидал от меня. Как никто другой я знаю, как велика Ваша утрата.
Искренне Ваш, Алан Тьюринг
Я буду чрезвычайно признателен, если Вы сможете прислать мне небольшой фотоснимок Криса, как напоминание о его стремлениях сделать из меня более внимательного и старательного ученика. Я боюсь забыть его лицо и то, как он мог улыбаться лишь одним уголком рта. К счастью, я сохранил все его письма.
Когда настало время похорон, Алан проснулся на рассвете:
Так радостно было видеть яркое сияние звезд утром в субботу, словно они отдали свою дань уважения Крису. Мистер О’Хэнлон сообщил мне о времени проведения службы, чтобы я мог в это время быть хотя бы мысленно вместе с ним.
На следующий день, в воскресенье, Алан снова написал матери, на этот раз в более сдержанной форме:
16 февраля 1930 года Дорогая мама,
Я написал миссис Морком, как ты мне советовала, и это принесло мне громадное облегчение…
…мне кажется, что однажды я снова увижусь с Моркомом, и у нас снова будет много совместных трудов и работы, как и было раньше. Теперь, когда я остался один, я не могу подвести его, я должен приложить столько же сил и энергии, как если бы он только остался жив. Если у меня все получится, я стану таким, каким бы он хотел бы меня видеть. Помню, как однажды Г О’Х сказал мне: «Ты не должен уставать от хорошо сделанной работы, ведь ты будешь пожинать плоды своего труда, если не потеряешь мужества». А также слова Беннета, который был очень добр ко мне все эти дни: «Испытания могут длиться всю ночь, но на утро приходит радость».
В последнее время Разер Плимут стал относиться ко мне, как к брату. Мне жаль, что он скоро уедет. Мне никогда не хотелось подружиться с кем-то еще, кроме Моркома. По сравнению с ним все мне казались такими безынтересными, поэтому, боюсь, я не смог по достоинству оценить старания нашего «уважаемого» Блэми и его помощь мне, например…
Получив письмо от сына миссис Тьюринг поспешила написать миссис Морком:
17 февраля 1930 года Дорогая миссис Морком,
Наши мальчики были такими хорошими друзьями, что я не могу не сообщить Вам, как я соболезную Вам всем моим материнским сердцем. Вам должно быть сейчас невероятно одиноко и так тяжело не видеть тех успехов, которых мог добиться Кристофер с его исключительным умом и прелестным характером. Алан рассказывал мне, как никто не мог устоять перед очарованием Моркома, и он сам был так предан ему, что я сама прониклась к нему симпатией и восхищением: во время экзаменационной недели он только и говорил об успехах Кристофера. Он чувствовал себя очень опустошенным, когда написал мне с просьбой послать цветы от его имени, и в случае, если он не найдет в себе силы написать Вам самому, я знаю, что ему бы хотелось, чтобы я передала Вам его глубокие соболезнования.
Искренне Ваша, Этель С. Тьюринг
Миссис Морком немедля пригласила Алана погостить в их загородном доме на время пасхальных каникул. Ее сестра Молли Сван выслала Алану фотографию Кристофера. К сожалению, у Моркомов осталось не так много снимков сына, и эта фотография, сделанная машиной-автоматом, была лишь его бледным подобием. Алан написал в ответ:
20 февраля 1930 года
Дорогая миссис Морком,
Большое спасибо за Ваше письмо. Я буду чрезвычайно рад приехать в Ваш дом. Премного Вам благодарен. Занятия заканчиваются первого апреля, но до одиннадцатого числа я буду в Корнуолле вместе с заведующим пансионом мистером О’Хэнлоном, так что я смогу навестить Вас с этого числа и вплоть до начала мая в любое удобное для Вас время. Я наслышан о Вашем доме, кажется, я знаю о нем все: о Руперте, телескопе, козах, лаборатории и обо всем остальном.
Пожалуйста, поблагодарите миссис Сван за чудесную фотографию. Я ее храню на своем столе, она ободряет и вдохновляет меня продолжать работать.
В остальном Алану приходилось сдерживать свои эмоции. Ему не позволялось носить траур по умершему другу, и вскоре он должен был снова выполнять свои обязанности: присутствовать на параде и ходить в часовню, как и все остальные. Семья Моркомов была удивлена, встретив такую преданность памяти их сына. Дома Кристофер был всегда сдержан в разговорах о его школьных друзьях, и зачастую называл их имена, словно никогда раньше не упоминал о них.
«Один мальчик по имени Тьюринг» упоминался им в рассказах о проведенных опытах и не более, а неожиданная встреча родителей с Аланом в декабре была довольно короткой, чтобы что-то судить о завязавшихся отношениях между мальчиками. Они знали Алана только по его письмам. В начале марта они изменили свои планы и решили провести некоторое время в Испании, эта поездка была запланирована еще до смерти Кристофера. Таким образом, они выразили свою признательность Алану, пригласив его шестого марта совершить совместную поездку в Испанию вместо их загородного дома. На следующий день Алан написал матери:
… Мне все же жаль, что я не смогу приехать в «Клок Хаус», ведь мне так хотелось там побывать и увидеть все, о чем мне рассказывал Морком, своими глазами, но при этом я не могу отказаться от такой исключительной возможности увидеть Гибралтар.
Семья Моркомов нанесла прощальный визит в Шерборн двадцать первого марта, и Алану позволили навестить их вечером в «доме» Росса. Учебный семестр заканчивался только через неделю, и Алану предстояло отправиться в приморский городок Рок в графстве Корнуолл в компании О’Хэнлона, доходы которого позволяли ему совершать подобные поездки с группой учеников. Вместе с ними отправились Бен Дэвис и еще три ученика из Уэскотт Хаус — Хогг, Беннет и Карс. Позже Алан написал Блэми о том, что «очень хорошо провёл там время — кормили вкусно, а после изнурительной работы ставили пинту пива».
Пока он был в отъезде, миссис Тьюринг нанесла визит миссис Морком в ее квартире в Лондоне. Миссис Морком отметила этот разговор в своем дневнике (запись от шестого апреля):
Сегодня меня навестила миссис Тьюринг, с которой раньше мы не были знакомы. Почти все время мы говорили о Крисе. Она рассказала мне, какое влияние он оказал на Алана и как он до сих пор считает, что работает вместе со своим другом и помогает ему. Мы никак не могли наговориться, и только ближе к одиннадцати часам миссис Тьюринг сказала, что ей пора возвращаться в Гилдфорд. До этого она слушала концерт Баха в концертном зале Куинс-холл.
Спустя десять дней, проведенных в Корнуолле, Алан ненадолго остановился в Гилдфорде, где миссис Тьюринг торопливо пыталась привести в порядок внешний вид сына (достать все использованные носовые платки из подкладки его пальто), и одиннадцатого апреля он уже был в Тильбюри, где встретил Моркомов на теплоходе Кайзар-и-Хинд. Кроме полковника, миссис Морком и их сына Руперта, вместе с ними в поездку отправились директор «Ллойдс банк» и мистер Эван Уильямс, председатель валлийской горнодобывающей компании «Пауэл Дафрин». Миссис Морком сделала запись в своем дневнике в день встречи:
…Отправились в путь около полудня. Стояла чудесная погода, яркое солнце до 3.30, после начался туман, и мы замедлили ход. Перед чаем мы бросили якорь и до полуночи оставались неподалеку от устья Темзы. Со стороны окружавших нас кораблей слышались сигналы сирены и бой колоколов, оповещающие об опасности тумана… Руперт и Алан очень взволнованы ситуацией, которая действительно представлялась повод для тревоги.
Мальчики жили в одной каюте, но, несмотря на все старания Руперта вывести Алана на разговор о работах Эддингтона или Джинса, Алан не мог преодолеть свою застенчивость. Каждую ночь, перед тем как лечь спать, Алан долгое время разглядывал фотографию. На первое утро же их совместного путешествия он заговорил с миссис Морком о Кристофере, впервые выплеснув накопившиеся за долгое время эмоции и потаенные чувства. На следующий день, после партии в теннис на палубе с Рупертом, Алан снова пустился в воспоминания о Кристофере, рассказывая миссис Морком, как он был очарован Крисом еще до знакомства, о своем предчувствии беды и о странном положении луны в тот роковой день («Всему есть разумное объяснение, но все сложилось самым удивительным способом!»). В понедельник, когда они обогнули мыс Сент-Винсент, Алан показал ей последние письма от Кристофера.
Руперт уже был впечатлен оригинальностью мышления Алана, но он не мог представить его среди остальных математиков и ученых Тринити, с которыми ему довелось общаться. Будущее Алана оставалось туманным. Следует ли ему изучать естественно-научные дисциплины или математику в Кембриджском университете? Был ли он уверен в своих силах получить стипендию? Отчасти в качестве последнего средства он обсудил с Эваном Уильямсом возможность развития научной карьеры в промышленности. Уильямс рассказал о проблемах угольной промышленности, например, о необходимости анализа каменноугольной пыли на токсичность. Но Алан с подозрением отнесся к такой инициативе и в беседе с Рупертом заметил, что это может быть очередная уловка успокоить шахтеров целым ворохом научных свидетельств.
Поездка оказалась роскошной, путешественники останавливались в лучших отелях и ни в чем себе не отказывали, но у Алана оставалась одна мечта — навестить «Клок Хаус». Миссис Морком уловила это желание в его словах и попросила его «помочь» просмотреть работы Кристофера и привести их в порядок. Таким образом в среду Алан отправился в ее квартиру в Лондоне, а затем после посещения Британского музея, отправился вместе с ней на поезде до Бромсгроува. За два дня он успел осмотреть лабораторию, незаконченный телескоп, коз и все остальное, о чем ему успел поведать Кристофер.
Семья Моркомов учредила новую награду в Шерборне, которая давалась за исследования и работы учащихся в области научных открытий. Долгое время Алан усердно работал над своим экспериментом с йодом, и теперь он мог написать научную работу и подать ее на общий конкурс. Именно покинувший его Кристофер до сих пор вселял в Алана соревновательный дух и желание продолжать заниматься наукой. Алан поделился своими мыслями в письме матери:
18 мая 1930 года
…Я только что написал Меллору, автору учебника по химии, с просьбой помочь найти справку или какую-нибудь информацию об эксперименте, который я проводил летом прошлого года. Руперт обещал разузнать о нем в Цюрихе, но для этого ему нужен источник. Как же меня раздражает, что раньше я не делал пометки.
Алан также стал интересоваться рисованием по законам перспективы:
Мои попытки что-либо нарисовать на этой неделе не выдерживают никакой критики… на самом деле, я совсем не думаю о достижениях мисс Джиллет. Помнится, она действительно однажды как-то смутно пыталась мне объяснить, как параллельные прямые в рисунке сходятся в одну точку, но при этом она постоянно говорит «вертикальные линии должны оставаться вертикальными». Интересно, как же у нее тогда получается рисовать вещи, лежащие внизу. Я недалеко продвинулся в своем мастерстве, пока рисовал колокольчики и подобные объекты, но теперь меня занимает поиск перспективы.
Тогда миссис Тьюринг отправила очередное письмо миссис Морком:
21 мая 1930 года
… Алан начал рисовать, а я так давно мечтала об этом: мне кажется, что это отчасти ваша заслуга. Он так предан вам, и я считаю, что ему нужно было лишь найти предлог, чтобы вновь позвонить и поговорить с вами, когда он сорвался обратно в город на следующий день после прощания! Вы были так добры к нему, и во многом открыли для него целый новый мир… Каждый раз, когда мы оставались одни, он хотел говорить только о Крисе, о вас, о полковнике Моркоме и Руперте.
Этим летом Алан не терял надежды улучшить свой результат на выпускном экзамене. Его имя значилось в списках кандидатов на обучение в Пембрук-Колледже Кембриджского университета, который предоставлял несколько стипендий на обучение за высокие результаты на выпускных экзаменах. Тем не менее, где-то внутри себя Алан также желал провалить экзамен, чтобы у него оставалась надежда поступить в Тринити-Колледж. И он действительно потерпел неудачу, поскольку задания по математике разительно отличались от прошлогодних, и Алан оказался недостаточно подготовленным к экзамену, а его результат остался прежним. Но Эперсон все же заметил:
…Я считаю, что он все же преуспел в том, что его письменные работы стали лучше, а ответы кажутся более убедительными, он излагает свои мысли уже не так отрывочно и беспорядочно, как в прошлом году.
Мистеру Эндрюсу представили работу Алана, которая выдвигалась на научный конкурс, основанный Моркомами. Позже он заметил:
Впервые я осознал, каким одаренным учеником был Алан, когда мне представили его работу о химической реакции между йодноватой кислотой и диоксидом серы. Раньше я использовал этот эксперимент только в качестве наглядного и красивого примера химической реакции, но он не остановился на этом и взглянул на него с точки зрения математика, чем невероятно меня поразил…
Йодаты помогли Алану выиграть этот конкурс. «Миссис Морком чрезвычайно мила, и все члены семьи необычайно интересные люди, — говорил Алан в письме Блэми. — Они учредили новый конкурс в честь памяти о Крисе, и в этом году я вполне заслуженно выиграл его». Он также писал:
С недавних пор я начал изучать немецкий язык. Возможно, мне придется поехать в Германию в течение следующего года, но это не совсем то, чего бы мне хотелось. Боюсь, я бы предпочел остаться в Шерборне и ничего не делать. Хуже всего то, что подавляющее большинство из группы III вызывают у меня скорее отвращение. Единственным человеком, заслуживающим уважение, с февраля являлся мистер Мермеган, а он даже не занимается всерьез ни физикой, ни химией.
Его учитель немецкого языка писал: «Кажется, у него нет никаких способностей к изучению иностранных языков».
Однажды тем летом в воскресенье мальчики из «Уэскотт Хаус» вернулись после дневной прогулки и пошли искать Алана, перед которым теперь многие ученики благоговели после его победы на научном конкурсе. Ранее Алан установил маятник в лестничном пролете, чтобы проверить, что плоскость, в которой он движется, неизменна относительно времени дня и движения Земли. Идею для такого простого эксперимента с маятником Фуко он, вероятно, подсмотрел в Музее наук в Лондоне. Но в Шерборне его опыт поразил всех, как когда-то поразил своим долгим путешествием в школу на велосипеде в 1926 году. Питеру Хоггу он поведал, что его опыт имеет дело с теорией относительности. И так в действительности и было: в своей работе Эйнштейн ставил вопрос, каким образом маятник оставался неподвижным относительно далеких звезд? Что такое абсолютный стандарт вращения, и как он должен соответствовать расположению космических объектов?
Но мысли Алана в то время занимали не только эти вопросы, он продолжал думать о Кристофере. Еще в апреле миссис Морком попросила Алана написать свои воспоминания о ее сыне для сборника. Алану такая задача казалась непосильной:
Мои воспоминания о Крисе, которые вы попросили меня записать, кажутся больше рассказом о нашей дружбе, поэтому я решил оставить его для вас лично и постараться написать что-нибудь только о Кристофере, чтобы вы могли напечатать это вместе с воспоминаниями остальных.
В конце концов, Алан трижды попытался беспристрастно описать свои отношения с Кристофером, но ему так и не удалось скрыть свои чувства. Первые страницы текста он выслал уже 18 июня, а вместе с ними пояснение:
Когда я думаю о Крисе, я неизменно вспоминаю все те добрые слова, которые он мне говорил. Разумеется, я буквально поклонялся ему, и я даже ни разу не пытался скрыть своего восхищения, к моему сожалению.
Миссис Морком попросила его написать больше о своем сыне, и Алан обещал ей попробовать снова во время каникул.
20 июня 1930 года
…полагаю, что я догадываюсь о том, что вы хотите, чтобы я написал в воспоминаниях. У меня будет достаточно времени в Ирландии, чтобы обдумать все это. Я не мог сделать этого раньше, поскольку учебный семестр уже закончился, и лагерь — не самое подходящее место для таких размышлений. Многое из того, что я исключил из текста, относится к типичным проявлениям характера Кристофера, но когда я снова перечитал эти куски, я вдруг понял, что для всех остальных, кто недостаточно знал наши с Крисом отношения, они не будут так важны. Я попытался преодолеть свои чувства, чтобы выразить самую суть того, что Крис для меня значил. Разумеется, вы-то знаете…
Алан приехал в «Клок Хаус» 4 августа, в понедельник. Миссис Морком отметила в дневнике его приезд: «… Только что приехали вместе с ним. В его распоряжении я оставила свою комнату, но он предпочитает спать в спальном мешке, точно как Кристофер прошлой осенью…». На следующий день к ним присоединилась миссис Тьюринг. Полковник Морком позволил Алану проводить в лаборатории эксперимент, который мальчики задумали еще при жизни Кристофера. Вместе они посетили театральное представление, а на другой день могилу Кристофера. Воскресным вечером миссис Морком отметила в своем дневнике:
…Вместе с миссис Тьюринг и Аланом мы отправились в город на «ланчестере». Вскоре они отбыли в семь часов вечера для предстоящего путешествия в Ирландию. До семи часов мы долго разговаривали… Этим утром Алан зашел ко мне и сказал, как ему нравится здесь. Как он мне объяснил, он чувствует, что здесь получает благословение Кристофера.
К концу летнего семестра О’Хэнлон отметил успехи Алана: «Семестр был хорошим. Несмотря на несколько очевидных, но незначительных недостатков, он весьма оригинален». Алан научился справляться с системой. Он никогда не восставал против нее, а скорее держался в стороне, и теперь он лишь пришел к согласию с ней. Тем не менее он теперь принимал «тривиальные обязанности», рассматривая их скорее как условность, а не дополнительное задание, которое ему казалось безынтересным. В осеннем семестре 1930 года его ровесник Питер Хогг становится смотрителем жилого корпуса, а Алан принимает обязанности «старшего ученика» следить за дисциплиной более младших учеников Шерборна. В письме к миссис Тьюринг О’Хэнлон объяснил свой выбор так: «В том, что он будет предан своему делу, я абсолютно уверен: он обладает не только выдающимся умом, но и прекрасным чувством юмора. Эти качества и помогут ему с новыми обязанностями…». Алан действительно внес свою лепту в установление школьной дисциплины. Одним из новоприбывших учеников значился Дэвид Харрис, брат Артура Харриса, который сам выполнял обязанности смотрителя жилищного корпуса четыре года назад. Однажды Алан заметил, как он снова не повесил спортивную форму на крючок, и заметил: «Боюсь, мне придется наказать тебя». В глазах остальных учеников Дэвид казался героем, как первый ученик из новичков, который понес наказание. Харрис держался за конфорку, когда Алан начал наносить удары. Однако он поскользнулся на кафеле уборной и попал по спине своего ослушника, а затем по его ноге. Этот случай лишил его уважения в глазах остальных. Алан Тьюринг имел репутацию доброжелательного, но «слабохарактерного» старшего ученика, над которым могли издеваться младшие товарищи, например погасив его свечу в корпусе или подсыпав бикарбонат натрия в его ночной горшок. (В то время в жилищном корпусе не было отдельных уборных). Его прозвали Старым Турогом в честь хлебопекарни Турог, и частенько над ним потешались. Свидетелем подобного инцидента на этот раз в столовой стал другой старший ученик по имени Кнуп, который видел в Алане «ум там, где нужна была сила»:
В то время наказание исполняли старшие ученики. В «Уэскотт Хаус» по каждой стороне коридора располагались комнаты для двух-четырех учеников. Тем вечером мы услышали шаги по коридору, затем послышался стук в дверь и невнятное бормотание, дальше послышались шаги нескольких мальчиков по коридору по направлению к шкафчикам или уборной, затем последовал свист палки, звук бьющейся посуды, первый удар, за ним последовал второй, к тому моменту мы с товарищами уже покатывались со смеху. А произошло тогда вот что: Тьюринг, отпихиваясь своей палкой, двумя последовательными ударами сбил чайный сервиз старших учеников, и, судя по шуму, мы все могли ясно представить себе, в чем было дело. Третий и последний удар пришелся не по посуде, поскольку ее осколки уже лежали на полу.
Куда досаднее было то, что один из учеников забрал и испортил его дневник, который он хранил в своем шкафчике. Однако у всякого терпения есть свой предел:
Тьюринг… был по сути очень милым мальчиком, но довольно небрежным в своем внешнем виде. Он был на год-другой старше меня, и все же мы были хорошими приятелями.
Однажды я видел, как он брился в уборной с расстегнутыми рукавами рубашки, весь его вид вызывал во мне отвращение. Тогда я заметил весьма дружественным тоном: «Тьюринг, у тебя весьма отвратительный вид». Казалось, он меня понял превратно, и я со всей бестактностью снова сделал ему замечание. Он обиделся и сказал мне оставаться на месте, пока он не вернется. Я был немного удивлен, но (зная, что уборные в корпусе были привычным местом для наказаний) я представлял себе, что можно было ожидать. Он своевременно вернулся вместе с палкой для наказаний, попросил меня наклониться и сделал четыре удара. после этого он отложил палку и с невозмутимым видом продолжил бриться. После этого случая мы не проронили ни слова, но вскоре я понял, что это была моя вина, мы остались хорошими друзьями и больше никогда не вспоминали об этом.
Но кроме важных дел, связанных с «Дисциплиной, самообладанием, чувством долга и ответственностью», Алану нужно было думать о Кембриджском университете:
2 ноября 1930 года
Дорогая миссис Морком,
Я ожидал ответа из Пембрук-Колледжа, прежде чем написать вам. Несколько дней назад я случайно узнал, что они не смогут мне дать стипендию на обучение. Сказать по правде, я этого боялся, мои экзаменационные баллы довольно равномерно распределились по трем предметам… С большой надеждой я ожидаю экзамена в декабре. Мне нравятся работы, которые нам присылают, они намного лучше, чем те, которые мы сдавали для получения сертификата о полном среднем образовании. Но я уже не с таким нетерпением ожидаю экзаменов, как в прошлом году. Если бы только со мной снова был Крис и мы могли вместе провести эту неделю.
Недавно я получил две книги в качестве награды за конкурс имени «Кристофера Моркома». Я изрядно позабавился вчера вечером, пытаясь повторить веревочные фигуры из книги «Математические эссе и развлечения» (…) В этом семестре меня назначили старшим учеником к моему большому удивлению, ведь я даже не был смотрителем в прошлом семестре, когда они стали назначать на эту должность по два мальчика, что в общем-то можно понять.
Недавно я вступил в общество, которое называется «Дафферс». Каждое воскресенье (по собственному желанию) мы приходим на чай к какому-нибудь учителю и зачитываем свои работы на определенную учебную тему. Эти работы всегда очень интересны. Я согласился в следующий раз выступить со своей работой на тему «Другие миры». Она пока что написана лишь наполовину. Но уже выходит очень смешно. Не знаю, почему Крис не вступил в это общество.
Мама ездила в Обераммергау. Думаю, ей там очень понравилось, хотя у меня еще не было возможности узнать о ее поездке…
С любовью, Алан Тьюринг
Для матери назначение Алана старшим учеником имело большое значение. Но намного более значительным событием стала его новая дружба.
В Шерборне учился мальчик на три года младше Алана, Виктор Беуттелл, который также придерживался политики не бунта, а отстраненности от общей системы. Как и Алана, его терзало неизвестное никому горе: его мать умирала от бычьего туберкулеза. Алан однажды увидел ее, когда она навещала Виктора, который сам в то время страдал от двусторонней пневмонии, чтобы осведомиться о здоровье сына. Эта сцена вызвала у Алана сочувственный отклик. Алан также узнал то, что знали лишь немногие, а именно то, что однажды другой старший ученик так сильно побил Виктора, что теперь у него было повреждение позвоночника. Узнав об этом, Алан начал восставать против системы побоев в качестве наказания учеников. Поначалу они держались вместе из-за общего чувства сострадания, но вскоре их отношения переросли в дружбу. И хотя негласные правила школы запрещали младшим мальчикам проводить время вместе со старшими, с особого разрешения О’Хэнлона, у которого велась целая картотека по поведению учеников и который внимательно за ними следил, им было позволено проводить время вместе.
Большую часть времени они проводили, разгадывая коды и шифры. Одним из источников для этой идеи послужила, вероятнее всего, книга «Математические эссе и развлечения», которую Алан выбрал в качестве награды за конкурс в честь Кристофера Моркома и которая действительно вручалась целому поколению школьных призеров с момента ее появления в печати в 1892 году. Последняя глава книги повествовала о простых формах криптографии. Система шифра, которая больше остальных заинтересовала Алана, была отнюдь не математической. Он сделал дыроколом отверстия в полоске бумаги, а Виктору дал книгу. Бедному Виктору пришлось просмотреть всю книгу от корки до корки, чтобы наконец найти страницу, где в отверстиях на бумажной полоске появились буквы, составляющие фразу «ЕСТЬ ЛИ ПОЯС У ОРИОНА». К тому времени Алан уже привил Виктору свою страсть к астрономии и рассказал о многих других созвездиях. Также Алан научил его составлять «магические квадраты» (идея была позаимствована из «Математических эссе и развлечений») и играть в шахматы.
Случилось так, что семья Виктора также была связана с компанией электрического освещения под общей торговой маркой «Суон», поскольку его отец, Альфред Беуттелл, нажил небольшое состояние, запатентовав свое изобретение электрической лампочки с ленточным отражателем «Линолит» в 1901 году. Его изобретение изготовлялось под торговой маркой «Эдисон энд Суон», в то время как мистер Беуттелл, к тому времени вышедший из бизнеса его отца по торговле коврами, в дальнейшем участвовал в компании в качестве инженера-электрика. Он наслаждался роскошной жизнью вплоть до начала Первой мировой войны, участвуя в автомобильных гонках, занимаясь парусным спортом и успешно делая ставки в Монте-Карло.
Человек высокого роста и патриархального склада ума Альфред Беуттелл держал под контролем двух своих сыновей. Виктор был старшим. Характером Виктор пошел в свою мать, которая в 1926 году издала необычную книгу о пацифизме и спиритуализме. Он унаследовал от нее почти магическое очарование ясных глаз и привлекательную внешность от отца. В 1920-х Альфред Беуттелл возобновил свои исследования в области электрического освещения и в 1927 году получил патент на свое новое изобретение — «Система освещения отражающихся лучей». Она была разработана для равномерного освещения вывесок и плакатов.
Идея заключалась в том, чтобы поместить плакат под стеклянную коробку, передняя сторона которой изогнута таким образом, что отражает и равномерно рассеивает лучи света от источника сверху по всему изображению. (Без такой системы отражения нижняя часть плаката казалась более темной, чем верхняя). Основная задача состояла в том, чтобы найти необходимую форму искривления стеклянной коробки. Виктор рассказал об этой проблеме Алану, который неожиданно решил вопрос с углом искривления. Хотя Алан и не смог объяснить свое решение, оно сошлось с вычислениями Альфреда Беуттелла. Но Алан не остановился на достигнутом и обнаружил проблему, связанную с толщиной стекла, из-за которого могло возникнуть вторичное отражение света от стеклянной поверхности. Чтобы устранить ее, необходимо было изменить угол искривления «Системы освещения отражающихся лучей», которая вскоре начала применяться для фасадных рекламных вывесок. Первый контракт был заключен с крупнейшей в Великобритании компанией «Дж. Лайонс энд компании» по доставке продуктов.
Как и в случае работы с йодатами и сульфитами, Алана всегда интересовало в первую очередь те математические исследования, которые могли принести пользу на практике. Алану всегда нравились практические демонстрации действия научных изобретений, хотя ему не всегда они удавались.
В то же время в нем происходили некоторые изменения в отношении к «спортивной» религии Шерборнской школы, которая воспитывала в учениках презрение к телу. Алану хотелось развить в себе не только физическую силу, но и силу воли, однако и в том и в другом случае он сталкивался с трудностями, а именно с отсутствием координации и непринужденности самовыражения. Но к тому времени он уже узнал, исходя из личного опыта, что ему хорошо удается бегать. Виктор поддерживал его во всех начинаниях, и вскоре начал совершать пробежки вместе с Аланом, но его физическая подготовка была никудышной. Не пробежав и трех километров, он обычно кричал: «Это бесполезно, Тьюринг, мне нужно возвращаться», — после чего Алан продолжал бежать и вскоре обгонял друга на обратном пути.
Занятия бегом устраивали Алана во всех отношениях, поскольку не было необходимости в дополнительном спортивном снаряжении и общении с другими. Он не отличался ни выдающейся скоростью профессионального спринтера, ни особым изяществом движений, поскольку страдал плоскостопием, но вместе с тем он развил в себе необычайную выносливость и силу воли. Для Шерборна его успехи не значили ничего, кроме возможности назначить его (к удивлению Питера Хогга) форвардом в школьной команде. Но, как с неприкрытой долей восхищения заметил Кнуп и что было важно для самого Алана, он не был первым человеком умственного труда, который видел необходимость в развитии своей физической подготовки и получал чувство удовлетворения от работы над своей выносливостью в различных видах спорта, будь то бег, ходьба, велоспорт, альпинизм. Это была своего рода тоска по всему природному, что ему было так дорого в детстве.
В декабре он снова приехал на станцию Ватерлоо, чтобы отправиться в Кембридж. На этот раз он не стал навещать миссис Морком в ее студии. Вместо нее Алана встретили его мать и брат (уже служащий конторы солиситора в деловом квартале в центре Лондона), которым он высказал свое желание сходить в кино на фильм Говарда Хьюза о Королевских военно-воздушных силах «Ангелы ада». В Кембридже ему снова не удалось получить стипендию на обучение в Тринити-Колледже. Тем не менее его самоуверенность не осталась незамеченной, поскольку он был избран среди остальных кандидатов на получение стипендии во втором в его приоритетном списке колледжей — Кингз-Колледже. Алан стоял восьмым в списке стипендиантов на восемьдесят фунтов годовых.
Все поздравляли его с успехом. Но сам Алан не хотел останавливаться на достигнутом, ему было необходимо сделать нечто большее то, что не удалось сделать Кристоферу при жизни. Для человека с математическим складом ума и способностью решать задачи как с абстрактными понятиями и знаками, так и с предметами материального мира, стипендия в Кингз-Колледже была чем-то вроде чтения нот с листа или ремонта автомобиля — то, что казалось практичным и удовлетворяло основные требования, но не больше. Многие получили стипендии более высокого уровня и в более раннем возрасте. Весьма примечательными в этом отношении стали не слова преподавателей о его «гениальности», а рифмованное двустишие, которое Питер Хогг спел однажды на ужине:
А вот и наш великий Математик,
С Эйнштейном изучать готов он свет других галактик.
В течение двух следующих учебных семестров Алан бездействовал — так было принято. В условиях экономики 1931 года не существовало возможностей для временной подработки. К тому моменту он уже определился с выбором основного предмета для изучения в Кембриджском университете и предпочел математику остальным наукам. В феврале 1931 года он приобрел «Курс чистой математики» профессора Кембриджского университета Годфри Гарольда Харди, классический учебник, с которого начинали все выдающиеся математики. Затем он уже в третий раз сдал экзамены на свидетельство о полном среднем образовании, на этот раз отметив математику основной дисциплиной, и на этот раз получил превосходные результаты. Кроме того он снова подал заявку на конкурс имени Кристофера Моркома и снова выиграл его.
Во время пасхальных праздников, 25 марта, он отправился в путешествие автостопом в компании Питера Хогга, который был орнитологом-любителем, и мальчика постарше Джорджа Маклюра. По пути из Гилдфорда в Норфолк им пришлось провести ночь в общежитии для рабочих, что не смутило равнодушного к роскоши и комфорту Алана (хотя и возмутило его мать). В другой раз Алан изумил своих товарищей, отказавшись от того, чтобы его подвезли, и сказав, что прогулка в одиночестве пойдет ему на пользу. Более того, в течение пяти дней он жил вместе с кадетским корпусом в бараках Найтсбриджа, оттачивая свою строевую подготовку и тактику. Этот случай поразил Джона, который вдруг обнаружил, с каким непривычным воодушевлением его младший брат теперь облачается в военную форму. Возможно, истинным интересом Алана была столь редкая возможность общения с мужчинами, которые не являлись частью изолированного мира верхнего среднего класса.
Дэвид Харрис стал «фагом» Алана и вскоре обнаружил, что его покровитель всегда действовал из лучших побуждений, но был при этом страшно рассеянным. Одним из нововведений Боухи стало разрешение старшим ученикам приглашать товарищей из другого «дома» на чай в воскресный день, и порой Харрису приходилось готовить гренки с тушеными бобами для них, когда у его покровителя не было на это времени. Тогда Алан достиг высшей точки привилегированного положения в школьном обществе. Он продолжил заниматься рисованием, разделив свой интерес с Виктором и обнаружив в себе настоящие задатки художника. Вместе с другом он обсуждал значение перспективы и геометрии линий в рисунке. В июле Алан даже отправил свой рисунок карандашом, изображающий Вестминстерское аббатство, на конкурс художественной школы, а после подарил Питеру Хоггу. (Надо заметить, что акварельная работа Виктора заняла почетное место на конкурсе). Кроме всего прочего, старший ученик А. М. Тьюринг, сержант кадетских корпусов, член общества «Дафферс» собрал целую вереницу наград и субсидию студента кембриджского университета в размере пятидесяти фунтов годовых от Шерборнской школы. Более того, он был награжден золотой медалью имени короля Эдварда VI за достижения в области математики. На Дне поминовения ему выразили лишь скромную благодарность за успехи, в то время как в школьном журнале отметили все его заслуги и награды. В списке стипендиатов значились: Дж. К. Лоус, который все это время оказывал неоценимую помощь директору школы, человек невероятного духа, всегда приветливый и радостный, олицутворяющий собой настоящего шерборнца. Следующая стипендия в области математики присуждается А. М. Тьюрингу, одному из самых выдающихся учеников в своей сфере, которые были приняты за последнее время.
О’Хэнлон отметил присуждение стипендии Алану, как «невероятно успешное завершение» «одного из самых интересных примеров академической карьеры ученика со своими взлетами и падениями», и выразил ему благодарность за «чрезвычайно преданное служение школе».
Лишь немногие из новоприбывших студентов смогли переступить порог Кингз-Колледжа без трепета, вызванного великолепием убранств его помещений. Вместе с тем поступление в Кембриджский университет еще не означало переход в полностью новый мир, поскольку университет во многом походил на большую версию частной школы без присущей ей жестокости в воспитании, но вместе с тем со многими унаследованными установками и положениями. Любому, кто знал о тех неуловимых связях между «домом» и школой, не составило бы труда разобраться с системой отношений между университетом и колледжем. Объявление комендантского часа в одиннадцать часов вечера, обязательное ношение ночной рубашки после заката, запрет на посещения представителями другого пола без положенного сопровождения, — со всеми этими правилами студенты ознакомились еще в школе. Но сейчас свобода заключалась в том, что теперь они могли выпивать, курить, и проводить свободное время по собственному усмотрению.
Устройство Кембриджского университета в чем-то напоминало пережиток феодальной системы. Большинство новоприбывших студентов оканчивали частные школы, и тому самому меньшинству выходцев из нижнего слоя среднего класса, которые закончили классические средние школы и все же получили стипендии на обучение в университете, приходилось привыкать к особым отношениям и различию между «джентльменами» и «подданными».
Как и в случае с частными школами, существовал ряд старинных университетов страны, в задачи которых входило не надлежащее классическое образование студентов, а укрепление их положения в обществе, и для студентов, не обладающих академическим складом ума, были введены курсы географии и управления недвижимостью. Но еще в двадцатых годах студенческим забавам с нарушением устава университета, стягиванию штанов и погромам комнат отличившихся студентов был положен конец. Тридцатые годы пришли вместе с охватившей общество депрессией, настало серьезное время для изменений. Но всеобщие настроения не могли проникнуть в единственный оплот свободы — личную комнату студента. В Кембриджском университете все двери комнат были двойными. Существовало негласное правило закрывать наружную дверь, показывая этим, что хозяин комнаты занят. Наконец Алан мог уединиться со своей работой, мыслями или печалью — ведь он так и не оправился от горя — когда ему было угодно. Он мог устраивать любой беспорядок в своей комнате, пока это не выходило за рамки приличия в глазах слуг колледжа. Миссис Тьюринг могла бы прийти в ужас и отругать сына, если бы только могла видеть его достаточно рискованный метод разогревания еды на открытой конфорке в комнате. Но визиты родителей были редкими, а после первого года обучения Алан видел родителей только во время коротких визитов в Гилдфорде. Так, он все же обрел столь желаемую независимость и покой.
Тем не менее в университете проводились лекции лучших профессионалов в своей области, и в Кембриджском университете по традиции весь курс математики состоял из лекций, которые в сущности повторяли материал классических учебников. Одним из лекторов выступал Г. Г. Харди, выдающийся математик своего времени. До 1931 года он занимал пост профессора математики в Оксфордском университете, после чего перешел в Кембриджский университет, где был назначен главой кафедры Садлериана.
Теперь Алан находился в самом центре научной жизни, где Харди и Эддингтон были не просто именами на учебнике, как это было в школе. Все студенты курса математики «Tripos» разделялись на две группы в зависимости от выбранного учебного плана. Студенты первой группы по завершению обучения получали степень бакалавра по программе двух этапов: первый этап обучения заканчивался через год обучения, а второй еще через два. Вторая группа студентов проходили ту же программу обучения, после которой им предлагалось сдать дополнительные курсы (от пяти до шести различных предметов) по повышению профессиональной квалификации. Такая система была очень запутанной и обременительной, поэтому вскоре она была изменена, и программа обучения для второй группы была упразднена, вместо нее студенты получали возможность выбрать третий этап обучения. Студент Алан Тьюринг воспользовался этой возможностью и пропустил первый этап обучения, который казался больше пережитком времени, приступив ко второму этапу и оставив третий год для подготовки к экзаменам третьего этапа обучения.
Ожидалось, что стипендиаты выберут вторую группу, и Алан в полном смысле слова был среди них, одним из тех, кто был готов вступить в иной мир, в котором социальное положение, деньги и политика не имели значения. В этом мире Гаусс и Ньютон, отпрыски фермеров, могли достичь невероятных высот. Дэвид Гильберт, выдающийся математик начала века выразил это в следующих словах: «Математика не интересуется расовой принадлежностью человека… для нее вся мировая культура представляет собой единую страну», — и стоит заметить, что он не имел в виду банальность, поскольку говорил от лица немецкой делегации на заседании международного конгресса в 1928 году. Немцы были исключены в 1924 году, и в 1928 году многие отказались появиться на конгрессе.
Алан с радостью принял такой характер науки, ее очевидную независимость от всего человеческого, и эту мысль Г. Г. Харди выразил в следующих словах:
число 317 простое не потому, что мы думаем так, и не потому, что наш разум устроен так, а не иначе, а потому, что это так, потому, что математическая реальность устроена так.
Для Харди самой красивой математикой представлялась та, которая не имеет практического применения во внешнем мире — чистая математика. Харди утверждал, что если полезные знания определяется как знания, которые могут влиять на материальное благополучие человечества в ближайшем будущем (если не прямо сейчас), так, что чисто интеллектуальное удовлетворение несущественно, то большая часть высшей математики бесполезна.
С другой стороны, в Кембриджском университете с равной долей уделялось внимание и «прикладной» математике. И все же это не означало применение математики в сфере промышленности, экономики или технических навыков, поскольку в заложенных традициях английских университетов изначально не существовало цели совместить высокий академический статус с практическими знаниями. Напротив, учебная программа была направлена на область взаимодействия между математикой и физикой, а именно фундаментальными и теоретическими знаниями. В свое время Ньютон развил и систему исчисления, и теорию гравитации, и в 1920-е годы ознаменовали похожее благоприятное время для развития науки после того, как стало известно, что квантовая теория тесно связана с новыми открытиями в области чистой математики. В связи с этим работы Эддингтона, физика-теоретика П. А. М. Дирака и других вознесли заслуги Кембриджского университета, который стал вторым по значимости учебным заведением после Геттингенского университета, где по сути было положено начало новой теории квантовой механики.
Алан не потерял своего интереса к миру физики. Но здесь и сейчас больше всего остального он нуждался в силе интеллектуального мира, в том, что было единственно правильным. В то время как учебная программа в Кембриджском университете уделяла внимание и «чистой», и «прикладной» математике и поддерживала его связь с наукой, именно «чистая» математика стала для него тем самым другом, с которым он мог противостоять горестям окружающего мира.
У него не было друзей друзей, а в первый год учебы он все еще мысленно был в Шерборне. Большинство стипендиатов Кингз-Колледжа вошли в закрытое тайное общество, и Алан был чуть ли не единственным, кого не интересовала такая возможность. Ему было девятнадцать лет, и он слыл застенчивым молодым человеком, образование которого в большей степени состояло из запоминания наизусть глупых стихотворений и составления официальных писем, а никак не с самовыражением. Его первым другом, который впоследствии познакомил его с остальными товарищами, стал Дэвид Чамперноун, выпускник Уинчестерского колледжа. У мальчиков было похожее чувство юмора и равнодушное отношение к традициям и условностям в обществе. Дэвид Чамперноун походил на Алана и своей нерешительностью во время выступлений. Их дружба всегда была больше похожа на школьное товарищество, но Алану важнее всего было найти того человека, который не смутился нетрадиционности его взглядов. Алан смог поделиться с ним своей историей о Кристофере и показал новому другу свой дневник, который долгое время скрывал его истинные чувства от всех остальных.
Мальчики планировали вместе ходить на консультации с преподавателями. Сначала в них нуждался Алан, которому приходилось прикладывать больше усилий, чтобы нагнать остальных в учебе, поскольку Дэвид получил прекрасное образование в своей школе, а работы Алана так и остались никому непонятными. Более того, его новый друг отличился тем, что, будучи еще студентом, смог опубликовать свою научную работу, чем Алан в свою очередь похвастаться не мог. В колледже только два преподавателя по математике проводили консультации — А. Е. Ингем, серьезный человек со странным чувством юмора, настоящее воплощение суровости математической науки, и Филип Холл, только недавно получивший звание члена совета Колледжа всех душ и слывший своим застенчивым, но дружественным характером. Филипу Холлу нравилось общаться с Аланом, и в беседах он понял, что имеет дело со студентом, полным идей и способным часами обсуждать их в своем уникальном стиле. В январе 1932 года Алан в удивительно пренебрежительном тоне писал:
На днях один из лекторов в университете был, пожалуй, доволен моим доказательством теоремы, которая была ранее доказана неким Серпинским при использовании более сложного метода. Мое доказательство оказалось более практичным, поэтому Серпинского можно скидывать со счетов.
Но в университете Алан занимался не только наукой, поскольку вскоре вступил в гребной клуб колледжа. Такое хобби выглядело довольно необычно для студентов, занимающихся наукой, и в университетах не приветствовали спортивный интерес, как в частных школах. Студенту приходилось выбирать: быть одним из «спортсменов» или «эстетов». Алан предпочел остаться где-то между ними. Между тем, он разрывался между интеллектуальными и физическими потребностями, ведь он снова был влюблен, на этот раз в Кеннета Харрисона, получившего в один год с Аланом стипендию на обучение по программе естественных наук. Большую часть времени Алан рассказывал своему новому другу о Кристофере, и вскоре стало ясно, что белокурый и голубоглазый Кеннет стал чем-то вроде реинкарнации его первой любви. Единственное различие заключалось в том, что теперь Алан мог открыто говорить о своих чувствах, чего никогда не позволял себе по отношению к Кристоферу. И пускай его новый виток чувств не нашел ответа в сердце нового друга, Кеннета восхитило то, с какой откровенностью Алан делился с ним своими переживаниями, и мальчики продолжили общаться на научные темы.
К концу января 1932 года миссис Морком отправила Алану все его письма Кристоферу, которые он передал ей в 1931 году. Перед этим она сделала их копии: в буквальном смысле слова — письма были воспроизведены в виде факсимиле. Приближалась вторая годовщина со дня смерти Кристофера. Миссис Морком выслала Алану почтовую открытку с приглашением на ужин 19 февраля в Кембридже, и он в свою очередь договорился по поводу ее визита. Алан нашел время, чтобы провести экскурсию для миссис Морком: она успела отметить, что комнаты были «очень неопрятны». Затем они отправились осмотреть комнаты, в которых Алан вместе с Кристофером останавливались во время своей совместной поездки на экзамены, и часовню Тринити-Колледжа, где миссис Морком могла ясно представить себе сына во время службы.
Первую неделю апреля Алан вновь провел в «Клок Хаус», куда миссис Морком любезно пригласила его вместе с отцом. Алан вновь предпочел провести ночь в спальном мешке Кристофера. Вместе они ездили в Катсхилл любоваться витражным стеклом в честь Святого Кристофера, установленного в местной приходской церкви, где Алан заметил, что не видел ничего прекраснее. Вместо лика непреклонного Святого Кристофера, как он по традиции изображался переходящим реку вброд, на прихожан церкви смотрело лицо Кристофера, словно лик тайного мученика. В воскресенье они снова отправились в церковь на службу, а позже устроили вечер прослушивания грампластинок. Мистер Тьюринг проводил время за чтением и игрой в бильярд с мистером Моркомом, а Алан играл в викторины и шарады вместе с миссис Морком. В один из дней, проведенных в «Клок Хаус», Алан вместе с отцом отправились на долгую прогулку по окрестностям, и следующий день они провели в Стратфорд-он-Эйвон. В последний вечер своего пребывания Алан попросил миссис Морком зайти к нему в комнату и попрощаться, пока он лежал в кровати Кристофера.
В «Клок Хаус» еще были живы воспоминания о Кристофере Моркоме и повсюду ощущалось его присутствие. Но как же такое могло быть? Неужели клетки мозга Алана ощущать присутствие бесплотного «духа» подобно радиоприёмнику, принимающему сигналы другого мира, который незаметен человеческому глазу? Вероятнее всего, именно во время этого пребывания в гостях у миссис Морком, он написал ей следующее объяснение своему ощущению:
