Следующие семь дней были душераздирающими. После общения с Магнумом я созвонился с Патом Манчини, которому, естественно, уже до того позвонил Ублюдок и спросил, давал ли он мне разрешение на поездку в Атлантик-Сити. Пат, конечно, сказал ему, что не давал, на что Ублюдок посоветовал ему оповестить судью Глисона о том, что я нарушаю условия освобождения.

Пат ответил ему, что подумает об этом.

Слава богу, он сказал мне, что не будет делать этого. На самом деле, по его словам, он чувствовал себя виноватым передо мной. Ну да, я был исключительным идиотом, когда взял вертолет до Атлантик-Сити, но в каком-то смысле я был готов к провалу. «Можно находиться под домашним арестом, – объяснил Пат, – лишь до тех пор, пока не проколешься. Как говорится, человеку оставляют ровно столько веревки, чтобы он мог повеситься».

Прежде чем положить трубку, он успел сказать кое-что, что мне предстояло еще не раз услышать в течение следующих недель, а именно: «От такого умного парня, как ты, Джордан, как-то не ожидаешь таких глупостей!» После этого он разъединился.

Я провел остаток уикэнда в относительном спокойствии. Затем, в понедельник утром, все рухнуло на фиг.

Началось все с того, что Манчини позвонил Магнуму и сообщил, что он получил разъяренное письмо от Ублюдка, где тот требовал, чтобы Пат написал Глисону о моем рывке в Атлантик-Сити. Для полноты картины Ублюдок предлагал, чтобы все детали моей поездки: девушка, сумка с наличкой, вертолет – были включены в письмо Глисону, а иначе Пат будет обвинен в искажении картины, представленной судье.

Магнум попытался сделать отчаянный звонок Джоэлу, чтобы попросить его отозвать письмо Манчини, – только для того, чтобы услышать записанное на автоответчик сообщение: «Привет, это Джоэл Коэн, меня нет в офисе федерального прокурора. Ближайшие две недели я буду в отпуске…»

Итак, Ублюдок испарился, это и была его месть.

Он пытался аннулировать мое освобождение под залог при инциденте с Дэйвом Биллом, но потерпел поражение. Так что теперь это был ответный удар, и это был удар под дых!

Тем не менее Магнум не собирался сдаваться без борьбы, он решил испробовать все пути и отправился в офис федерального прокурора, чтобы встретиться с Алонсо, который согласился позвонить Манчини и сказал тому, что он может не давать ход делу. Мои ограничения на ближайшие месяцы будут устрожены, а затем Алонсо будет ходатайствовать перед Глисоном, чтобы снять браслет у меня с ноги – чтобы я уже мог оставить бедного Манчини в покое раз и навсегда.

Естественно, Манчини сказал, что это было бы прекрасно. Единственной проблемой стало то, что он уже успел нажать на кнопку «Отправить» в почте, и сейчас судья Глисон, вероятно, читал его письмо, конечно, со всеми грязными подробностями. Когда Магнум сообщил мне об этом, я бросил телефон, побежал в туалет и блеванул. Потом побежал обратно к телефону и спросил Магнума, что это все значит – то есть, иными словами, спета ли моя песенка окончательно и бесповоротно?

Он ответил, что нет, у нас еще шансы где-то пятьдесят на пятьдесят, что Глисон прочтет письмо, но, возможно, ничего не предпримет. В конце концов, это письмо не сопровождалось требованием представить его на слушания. Если немного повезет, Глисон просто в недоумении покачает головой, потеряет еще толику уважения ко мне и займется своими делами.

Не повезло.

В четверг утром, ровно в полдевятого, я услышал весьма неприятный звук: звонил телефон.

«О господи», – подумал я. Посмотрел налево, увидел Мисс КГБ. Как всегда, спала она крепко, ее белокурая советская головка высовывалась из-под края белого шелкового стеганого одеяла.

Звонил Магнум. Его первые слова я не расслышал, а вот следующие расслышал очень хорошо:

– …к сожалению, я только что получил факс от Глисона, он назначил слушания.

– На когда? – спросил я в состоянии тихого ужаса.

– На завтрашнее утро, десять часов.

Я бросил взгляд на Мисс КГБ. «Ну что ж, приятно было с тобой познакомиться», – подумал я.

– Думаю, мне конец, – сказал я, пожалуй, даже спокойно.

– Необязательно, – ответил адвокат. – Я полагаю, есть еще способ вывернуться. Главное – мы должны выступить против Глисона единым фронтом. Я уже поговорил и с Манчини, и с Алонсо. Манчини тоже будет здесь завтра, и он обещал постоять за тебя. Ему надо сказать, что это было недоразумение и что раз так, тебе по-прежнему можно доверять и с тебя хватит ограничений освобождения под залог.

– А что с Алонсо? Ему что говорить?

– Как я тебе уже излагал, когда речь идет о помощниках федерального прокурора, лучше Дэна Алонсо практически не найти. Ну так вот, хотя он тебя никогда и не видел, он тоже хочет постоять за тебя. Я с ним встречаюсь сегодня, и мы собираемся поработать над пакетом, который всучим Глисону. Там будут кое-какие суровые ограничения – никаких поездок, дома не позже шести, никаких выходов в город поздно вечером, – но это намного лучше, чем садиться за решетку прямо сейчас, правда?

– Да уж, куда лучше, – ответил я. – А какие шансы, что Глисон с этим согласится?

– Близко к ста процентам, – уверенно сказал Магнум. – Судьи очень редко идут против рекомендаций федерального прокурора. А раз на нашей стороне Манчини, считай, дело в шляпе.

«Прекрасно, – подумал я. – Нет причин волноваться».

В помещениях федерального суда на Кэдман-плаза, 225, царила, как всегда, атмосфера глубокой тоски. Ясно было, что находиться здесь не хочется никому – ни адвокатам, ни тяжущимся, ни клеркам, ни маршалам, ни судебным секретарям, ни тем, кто подметал все шесть разваливающихся этажей здания, ни, наконец, самим судьям. Все смотрели друг на друга с отвращением, отчаянием, а иногда и со слезами. И если еще можно было увидеть кое-какие робкие улыбки тех, кто только что был оправдан по уголовному обвинению, то на каждую такую улыбку приходилось по мрачной физиономии. В конце концов, на любого выигравшего тут было по одному проигравшему.

Кроме моего дела.

Утром в пятницу, за несколько минут до десяти, мы с моими адвокатами стояли в длинном, широком вестибюле перед залом Глисона. Помимо нескольких деревянных скамей вдоль стен, в вестибюле мебели не было. Скамьи выглядели столь же удобными, как и линолеумный пол. Между ними располагались четыре звуконепроницаемые двери, по две с каждой стороны, каждая вела в отдельный зал заседаний.

И тут Магнум стал вглядываться куда-то поверх моей головы и сказал: «Смотри – вот и Алонсо идет», указав на приближающуюся к нам высокую, изящную фигуру. На первый взгляд, он выглядел скорее как кинозвезда, чем как помощник федерального прокурора. Высокий, худощавый, лощеный, ухоженный, обладатель неожиданно теплой улыбки, он являлся воплощением всего, чем не был Ублюдок, – а именно олицетворением изящества и аристократизма. Он выглядел как актер Джордж Гамильтон, только без загара.

– Итак, вы – Джордан Белфорт, – сказал Дэн Алонсо, протягивая руку. – По вам и не скажешь, что из-за вас может быть столько шума.

Я улыбнулся в ответ и с чувством пожал ему руку, думая при этом, не было ли тут намека на мой рост. В конце концов, в нем было не меньше шести футов и двух дюймов, а голова Магнума вообще чуть ли не упиралась в двенадцатифутовый цементный потолок. Я пододвинулся к мистеру Йелю (для меньшего контраста в росте) и ответил:

– Ну, внешность бывает обманчива, правда?

Алонсо кивнул и крепко пожал мне руку.

Магнум сказал:

– Я вам обещаю, Алонсо, что шума больше не будет. Джордана больше не тянет летать на вертолетах с сумками денег. Правда, Джордан?

«Еще про несовершеннолетнюю девицу забыл упомянуть», – подумал я.

– Чистая правда, – заверил я. – Ноги моей больше не будет в Атлантик-Сити. На самом деле я вообще больше в Нью-Джерси не хочу!

– А кто туда хочет-то? – резонно заметил мистер Йель.

Магнум обратился к Алонсо:

– Думаю, самое время обсудить кое-какие подробности. Я уже говорил Джордану о его новых ограничениях, и он на них вполне согласен. Правда, Джордан?

– Да, – ответил я без особого энтузиазма, – я их уже прямо-таки предвкушаю.

– Просто ведите себя нормально пару месяцев, – сказал Алонсо, – и мы сможем предстать перед Глисоном и попробовать снять с вас домашний арест. Мне кажется, это самый беспроигрышный вариант для всех нас.

Я сжал губы и скромно кивнул, думая про себя: «Алонсо, твою мать, крут, он может сделать так, чтобы Ублюдок горел в аду с вилами в заднице!»

– Спасибо за рекомендацию, – ответил я смиренно.

– Да не за что, – отвечал Алонсо. Затем он посмотрел на Магнума и сказал: – Еще я бы сегодня не трогал дело Дэйва Билла. Назначим для этого другое слушание.

Магнум кивнул, а потом посмотрел на меня сверху вниз и сказал:

– Дэну удалось снять обвинение в неуважении к правосудию за ложь федеральному служащему.

– Вам стоит поблагодарить за это адвокатов, – саркастически заметил Алонсо. – Они так насели на меня в последние дни, особенно вы, Ник, что я уже не мог больше слышать их голоса.

– Это моя работа, – скромно ответил мистер Йель.

Я улыбнулся Магнуму и Йелю и обратился к Алонсо:

– Я им очень благодарен, но, помимо всего прочего, я уверен, что им в свое время будут благодарны и мои дети.

Алонсо понимающе кивнул.

– Ну что ж, пойдемте уже внутрь и закончим с этим.

Он шагнул было к дверям, но вдруг остановился как вкопанный. Повернулся к нам и сказал:

– Искренно надеюсь, что Глисон не будет сегодня задавать слишком много вопросов, потому что, ей-богу, я очень слабо понимаю, что вообще тут на самом деле творится. Все это свалилось на меня в последнюю секунду, а я терпеть не могу приходить в суд, не зная всех деталей. Я имею в виду, какого хрена вы вообще потащились в Атлантик-Сити? Вы же, блин, были под домашним арестом!

Я затравленно кивнул.

– Ну… я думал, я всего лишь…

Алонсо оборвал меня жестом руки.

– Нет, слышать не хочу. Лучше мне не знать. Толку в этом все равно никакого. – Он покачал головой. – В любом случае от такого умного парня как-то не ожидаешь таких глупостей, понимаете?

Я согласно кивнул.

– Да, мне это уже говорили.

– Не удивлен. Ладно, пошли.

– Внимание! Внимание! – очень громко сказала миловидная женщина средних лет в неописуемом темно-бордовом брючном костюме. – Начинается заседание Федерального суда Восточного округа Нью-Йорка. – И продолжила неожиданно звучным грудным голосом: – Прошу всех встать перед председательствующим судьей, достопочтенным Джоном Глисоном.

Глисон, как волшебник в черной мантии, вдруг выплыл из-за обитой деревом двери, которая вела в его кабинет. Не сказав ни слова, он спокойно поднялся по короткой лестнице и уселся за необъятным деревянным столом, стоявшим на деревянной сцене, которой позавидовал бы сам Призрак Оперы.

Слева от судьи заняла свое место судебный секретарь, готовясь увековечить все, что сегодня произойдет. За ней стоял коренастый человек в широкой голубой спортивной куртке с сильно оттопыренной левой подмышкой. Он просто стоял, скрестив руки на могучей груди, в ожидании того, что кто-нибудь что-нибудь скажет судье поперек. И вот тогда он взовьется, как кобра…

Остальная наша команда – включая инспектора по досудебной подготовке Патрика Манчини, который, при своих шести футах трех дюймах роста и двухсот тридцати фунтах веса, запросто мог бы сыграть третьим крайним нападающим за сент-луисских «Баранов», – уже была здесь, за столом защиты. «Это хороший знак, – решил я, – что за столом обвинения никого нет – здесь все на моей стороне!» Даже единственный зритель на процессе, черная женщина слегка за двадцать, которую я для себя определил как молодого перспективного адвоката или судебного репортера, тоже, казалось, была на моей стороне. Она сидела на местах для зрителей, держа в руках блокнот и ручку.

Магнум положил мне руку на плечо и мягко усадил меня в кресло. Теперь милая женщина, объявившая ранее о приходе судьи, что-то объясняла секретарю суда, что-то типа того, что Соединенные Штаты Америки в полном составе выступают сейчас против меня, Джордана Белфорта. На самом деле я никогда не видел такого раньше, даже когда мне выносили приговор, так как это было сделано втайне, в кабинете судьи Глисона.

Судья Глисон выглядел довольно благожелательным, как ни странно. Даже глядя на него в этой необъятной черной мантии, я мог бы сказать, что у него доброе сердце. Он напоминал мне человека, который готовится в День благодарения разделывать индейку для своей семьи. Он был очень молод для федерального судьи, не старше сорока пяти, и был уже известен своими выдающимися способностями. К счастью, он был в хорошем настроении.

Внезапно Магнум показал мне жестом, чтобы я встал, что я и сделал.

– Окей, – мягко сказал судья Глисон. – Итак, что здесь происходит?

– Если суд разрешит, ваша честь, – вступил Алонсо, – я бы хотел изложить обстоятельства.

Судья Глисон кивнул.

– Благодарю вас, – сказал Алонсо. – Итак, ваша честь, мы пришли к соглашению с советом адвокатов по этому поводу, равно как и с господином Манчини. Соглашение состоит в том, что ограничения, накладываемые на обвиняемого домашним арестом, ужесточаются до весьма жестких рамок. Обвиняемый сможет ездить только на работу и обратно и должен будет находиться дома позже шести вечера, без каких-либо послаблений. На выходных он будет оставаться дома двадцать четыре часа.

На этих словах Алонсо кивнул, демонстрируя удовлетворенность моим новым положением.

– Ах вот как? – язвительно уронил судья Глисон. – Ну что ж, у меня есть кое-какие вопросы.

Это был конец. Что это конец, стало ясно еще до того, как он начал.

У Глисона были вопросы, а у Алонсо не было ответов, потому что он только что взялся за это дело. Да даже если бы у него и были ответы, это ничего не значило бы, потому что, как сказал Магнум, это только вызвало бы у Глисона ярость – сама наглость таких ответов.

Внезапно я осознал, что Алонсо что-то лепечет про вертолет… про сумку с наличкой… а потом и про неопознанную женщину (и естественно, ни единая душа в зале заседаний, а уж тем более судья Глисон, не могла знать в точности, что за женщина это была), а затем начал было говорить: «Но на самом деле я не очень в курсе того, что произошло, потому что я всего только…», когда Глисон оборвал его угрожающим голосом:

– Вы хотите сказать, что пришли ко мне на слушания неподготовленным? Что вы не знаете даже основных деталей этого дела?

Я украдкой бросил взгляд на Алонсо. Выглядел он так, словно только что получил пулю. Как я понимал, у него были две возможности: либо свалить все на Ублюдка, либо сказать, что он сожалеет и что такого больше не повторится. Алонсо произнес:

– Я очень сожалею, ваша честь, такого больше не повторится.

Теперь настала очередь Манчини.

– Мистер Манчини? – обратился к нему разъяренный судья.

Пэт, тиская в руках какие-то записи, начал беспорядочно вываливать факты, потом несколько возражений и в конце концов заявил, что «ну, несмотря на все это, я все-таки полагаю, что мистеру Белфорту можно доверять и позволить ему жить по новым правилам». Он пожал плечами, как будто говоря всем своим видом: «Но это всего лишь частное мнение одного человека, так что я ни за что не несу ответственности».

Его Глисон ругать не стал. То есть он вообще не сказал ему ни слова. Он просто задержал взгляд на Манчини на пару секунд дольше обычного, и, по-видимому, глаза его испускали какие-то неизвестные уменьшительные лучи, потому что я, глядя на Манчини, увидел, как этот бугай-нападающий вдруг стал сморщиваться, сморщиваться, пока не превратился в карлика.

Удовлетворенный эффектом, Глисон выключил свое уменьшающее излучение и посмотрел на своего старого приятеля Магнума.

– У защиты есть что добавить?

Магнум встал во весь рост и сказал очень уверенным тоном: «Да, ваша честь», а затем очень подробно описал все происшествие. Речь у него вышла гладкая, уверенная и вместе с тем логичная – что повергло, блин, меня в полное отчаяние, потому что ситуация была совсем не та, в которой правду говорить легко и приятно, особенно когда Магнум перешел к той части, где излагал, что лишь неисправность вертолета помешала мне вернуться до начала «комендантского часа». И вот тогда Глисон на него накинулся:

– Итак, советник, вы хотите сказать, что вашего клиента оправдывает то, что он надеялся выйти сухим из воды?

– Э-э-э… не совсем так, – ответил Магнум, а я подумал: «Вот черт!»

Как, твою мать, мог судья, который никогда в жизни не нарушил ни одного закона, так быстро рассортировать по полочкам всю эту галиматью? Каковы теперь шансы?

Магнум сделал еще одну попытку защитить меня, вывалив еще некоторое количество полуправдивых фактов и дерзновенных предположений (с учетом моего послужного списка) о моем будущем поведении под домашним арестом. Но я его уже не слушал. Я и так знал, чем все закончится и где закончу я. Уж точно не дома.

Под конец было несколько моментов тишины. Я подавлял в себе желание обернуться и посмотреть на мою любимую зрительницу. Она думала, что пришла посидеть на скучных слушаниях, а вышло так, что ей сейчас предстоит увидеть, как человек, отдавший десять миллионов долларов за освобождение под залог, своими руками это освобождение аннулирует!

Глисон начал говорить, и я знал, что он произносит английские слова, но почему-то не понимал их. Его голос звучал как у усатого учителя из мультиков Чарли Брауна. У меня кружилась голова, я чувствовал, что меня сейчас вырвет. Вся комната кружилась вокруг меня, как ярмарочная карусель.

Потом я услышал, как Глисон говорит «Не… и не… Я не одобряю этого… разобраться, в чем тут дело… вопиющее нарушение… вертолет… где… он добыл наличные…» А затем опять Чарли Браун: «Шурум-бурум… трали-вали… шурум-бурум…», и потом: «Таким образом, я отправляю обвиняемого в тюрьму». Следующее, что я осознал, это как Магнум говорит: «Отдай мне свои часы, деньги и ремень тоже».

У меня оставались лишь считаные секунды свободы, и мысли мои немедленно обратились к детям. Предполагалось, что сегодня вечером я возьму их у Надин. Такая вот тоска. Я опять их потерял. Когда я снял часы, то сказал Магнуму твердо:

– Тебе надо позвонить Надин как можно быстрее и рассказать ей, что случилось. Передай ей, что я не знаю, когда смогу позвонить, но пусть поцелует за меня детей и скажет, что я их люблю. И что всегда буду их любить.

– Я этим займусь прямо сейчас, – ответил он. – Мне жаль, что так вышло.

– Не так жаль, как мне, – тихо сказал я. – С этим можно что-нибудь сделать?

– Не сейчас, – покачал он головой. – Нам надо дать Глисону время успокоиться. Много времени.

– Много времени – это сколько? – уточнил я.

– Как минимум несколько месяцев, а может, и больше.

Тут же возле меня оказался человек с оттопыренной подмышкой куртки. Он сказал довольно мягко:

– Вы не проследовали бы со мной, сэр?

– А что, у меня есть выбор? – спросил я с нервной улыбкой.

– Боюсь, что нет, – ответил он и, положив мускулистую руку мне на плечо, аккуратно повел меня в направлении секретной двери в глубине зала.

Я сделал несколько шагов, повернулся к Магнуму и сказал:

– Черт! Тебе надо позвонить Юлии! Она в отеле «Четыре сезона». Я сказал ей, что вернусь через час.

– Сделаю, – ответил он спокойно. – Сразу, как только разберусь с Надин.

– Номер снят на мое имя, – крикнул я через плечо.

И я ушел. Я прошел через дверь и обнаружил себя в малоизвестной части здания на Кэдман-плаза, 225, где были камеры, флуоресцентные лампы и отчаявшиеся люди. У этой части не было имени, но я уже был тут однажды и почти не замерз тогда до смерти. И вот я вернулся.

Как всегда, мне некого было винить, кроме себя.