4

Вся усадьба дышала стариной. Верхушки деревьев слегка шелестели на ветру с моря, отбрасывая неровные тени на упрямо вздымавшиеся стены, в штукатурке которых виднелись мелкие трещинки. Они сделали несколько шагов по шуршащему гравию, когда дверь дома открылась. Им навстречу вышла полная женщина лет пятидесяти пяти, которая могла бы рекламировать спагетти, и обрушила на них поток слов.

– Говори помедленнее, Джованна! – крикнул ей по-итальянски Эдуардо. – Иначе синьор Фонтанелли тебя не поймет! – И, обращаясь к Джону, продолжил по-английски: – Это Джованна, добрый дух нашего дома. Она позаботится о вас, но по-английски не говорит.

– Что ж, по крайней мере я понял то, что вы ей сказали, – усмехнулся Джон. – Все будет в порядке.

Отец всегда настаивал на том, чтобы его дети знали хотя бы основы родного языка, но, поскольку дома чаще все же говорили по-английски, возможностей практиковаться у него почти не было. Но то, что он знал, постепенно вспоминалось.

Они вошли в темный прохладный холл. Монументальная лестница вела на галерею. Справа и слева виднелись сумрачные коридоры, сверху свисала массивная люстра. Шаги гулко звучали на голом терракотовом полу.

Эдуардо еще раз напомнил Джованне о том, что с Джоном нужно говорить медленно и четко, за что получил от нее укоризненный взгляд, попрощался и удалился. Джон шел за решительной экономкой по лестнице и светлым коридорам, пока они не оказались в большой комнате, где та заявила, что эта комната размером с зал теперь принадлежит ему. Большие стеклянные двери вели на просторный балкон с подпорченными непогодой перилами из песчаника, откуда открывался вид на Средиземное море.

– Здесь ванная, – сказала она, но Джон смотрел только на сверкающую морскую даль.

Если ему что-то понадобится, неважно что, – нужно только набрать пятнадцать.

– Как-как? – произнес Джон, уже машинально по-итальянски, и обернулся.

Она стояла у кровати, держа в руке телефонную трубку – современный беспроводной телефон, зарядная станция от которого находилась на прикроватном столике.

– Пятнадцать, – повторила Джованна. – Если вам что-то потребуется.

– Да. – Джон кивнул, взяв протянутый телефон. – А если мне нужно позвонить? Не по дому? – Как сказать по-итальянски «линия основного аппарата», он не знал.

– Набрать ноль, – пояснила Джованна, терпеливо, как мать непонятливому ребенку.

Джон спросил себя, есть ли у нее дети. Затем посмотрел на телефонную трубку. На ней было маленькое прозрачное окошечко, в котором находилась карточка с телефонным номером. Его номер был 23.

– Спасибо, – сказал он.

Когда она ушла, Джон почувствовал усталость. Должно быть, это из-за разницы в часовых поясах. Во время перелета он почти не спал, сбилось чувство времени, он чувствовал себя ошеломленным, счастливым и в то же время готовым свалиться без задних ног. Кровать ему понравилась: широкая и уютная, недавно застеленная. Поездка в «феррари» была словно выброс адреналина, словно крепкий кофе, она будоражила, приводила в экстаз – как он мчался по дороге… Он не мог сейчас уснуть, хотя, вероятно, стоило бы. Он не сможет сомкнуть глаз. Но вот прилечь ненадолго, немного отдохнуть – это не повредит…

Когда он проснулся, вскочил и огляделся по сторонам, постепенно вспоминая, где он и что произошло, все еще было светло – или, быть может, уже светло. Он сел на постели, провел пальцами по волосам, сонно покачал головой. Уснуть одетым, внезапно…

Джон с трудом поднялся. Где там была ванная? Неважно. Словно ведомый невидимой рукой, он пошел к балконной двери, затем на балкон. От свежего, пахнущего солью и простором воздуха в голове прояснилось. Солнце висело низко над горизонтом, прямо перед ним, а значит, там запад – итак, сейчас вторая половина дня. Он проспал по меньшей мере часов пять.

Только теперь он увидел, как построен дом Вакки. Был главный дом, от которого под прямым углом два крыла отходили навстречу морю и заканчивались роскошными террасами. На одной из них он сейчас и стоял. На противоположной террасе на другом конце здания были натянуты голубые тенты, под которыми накрыли большой стол. По перилам, на которых стояли большие горшки с красными, синими и фиолетовыми цветами, тянулся дикий виноград. Кто-то помахал ему рукой.

– Ужин! – услышал он и узнал Альберто Вакки.

Рядом с ним сидел, должно быть, его брат Грегорио Вакки, а еще там была незнакомая женщина, и Джованна с девушкой в форме горничной расставляли на столе тарелки и бокалы.

Джон помахал рукой в ответ, но еще некоторое время постоял, рассматривая раскинувшееся море, сверкавшее в солнечном свете, словно яркая открытка. Водную гладь рассекала большая белоснежная яхта, и при виде ее в Джоне проснулась та самая белая зависть, которую, наверное, испытывает всякий, кто стоит на берегу и смотрит на это недосягаемо прекрасное судно, – казалось, яхты просто созданы для того, чтобы вызывать у наблюдателей подобные чувства.

А потом он вспомнил, что богат, невообразимо богат. Если захочет, он может купить себе такую яхту. Даже дюжину таких яхт. Если взбредет в голову, он может приобрести себе личный «Джамбо Джет», да что там, целый флот таких самолетов. И даже это не повлияет заметным образом на постоянный рост его состояния. «С каждым вдохом, – говорил ему Эдуардо, – вы становитесь богаче на четыре тысячи долларов». А это значит, что состояние растет быстрее, чем он сумел бы сосчитать, даже если бы ему дали тысячедолларовые купюры.

От этих мыслей ему стало страшно, хоть он и не понимал почему. Внезапно ему показалось, что все это уж слишком, состояние испугало его, оно накатывало на него, словно снежный ком, грозя раздавить и заставить исчезнуть, словно сходящая лавина. Он обернулся к дому, касаясь стеклянных дверей, прошел к тем, которые были открыты, и, оказавшись в своей комнате, опустился на ковер. И лежал так, пока не рассеялся черный туман перед глазами.

Оставалось надеяться, что никто не видел его в такой прострации. Он медленно сел, посидел, подождал. Наконец встал, нашел ванную, подставил лицо под кран, а когда снова вышел, почувствовал невероятно манящий аромат жаркого, залетевший с террасы в комнату. Он с удовольствием принял бы душ и надел что-нибудь другое, но не знал, когда и куда прибудут его вещи, и не хотел сейчас беспокоить кого-либо, с телефоном или без него. Кроме того, ужин звал, и он решил, что душ подождет.

Он сам нашел дорогу. Это оказалось не так сложно, дом был выстроен симметрично. То, что с другой стороны было его комнатой, с этой стороны представляло собой роскошный салон, а когда он вышел на террасу, его встретили приветливо.

– Эти трансатлантические перелеты даются тяжело, – заметил Альберто, приглашая его сесть на свободный стул рядом с собой. – Особенно в восточном направлении. Помогает только сон и хорошее питание… Джованна, тарелку для нашего почетного гостя.

Все они сидели за длинным массивным деревянным столом, который, похоже, был сколочен несколько столетий назад для какого-то рыцарского зала; адвокаты с одного конца – отсутствовал лишь padrone – и горстка гостей на другом конце, среди которых Джон узнал только Бенито, шофера, и Джованну, сидевшую рядом с ним и что-то говорившую с оживленной жестикуляцией. В центре стола стояли большие стеклянные блюда с яркими салатами, корзины со свежим, пахнущим дрожжами белым хлебом и чугунные кастрюли, в которых лежала жареная рыба. По знаку Джованны молодая горничная подбежала к Джону и поставила перед ним тарелку, бокал из шлифованного хрусталя и положила приборы.

Тем временем Альберто начал представлять присутствующих. Женщину, которую Джон видел еще с террасы, звали Альвина, она была женой Грегорио и, соответственно, матерью Эдуардо. Она хорошо говорила по-английски, хоть и с сильным акцентом, и рассказала, что работает в школе здесь, в деревне. Затем Альберто принялся сыпать другими именами, которые Джон все равно не мог запомнить, но зато разглядывал лица. Коренастый мужчина с зарождающейся лысиной, который сидел на стуле, широко расставив ноги, и прислушивался к разговору Бенито и Джованны, – садовник. Те два молодых парня, что яростно терзали рыбу на своих тарелках, находились здесь весь вечер – чистили бассейн и подвал; они делали это раз в месяц, чтобы немного подзаработать. А беззубый старик, с пьяной улыбкой сжимавший в руках бокал вина, был одним из крестьян, у которых семья Вакки покупала свежие фрукты и овощи.

– Это одно из наших твердых правил, – пояснил Альберто. – Большой ужин, и каждый, кто находится в данный момент в доме, приглашен к столу. Таким образом мы всегда в курсе новостей деревни. Джон, вы, должно быть, проголодались, угощайтесь!

Джон переключил внимание на блюда и положил себе всего и побольше. Тем временем адвокат налил ему из темной бутылки вина, сверкнувшего в бокале темно-красным, рубиновым цветом.

– А ваш отец не придет? – легкомысленно поинтересовался Джон и испугался, когда увидел, как помрачнело лицо Альберто.

– Он еще спит. Подобные путешествия всегда даются ему тяжелее, чем он хочет признать. – Некоторое время он помолчал и добавил: – Здоровье у него уже не самое лучшее, но он не хотел оставаться в стороне. Такой он человек.

Джон кивнул.

– Понимаю.

– Как вам понравилась ваша комната? – спросил Грегорио.

Джон, который только что отправил себе в рот первый кусок рыбы, кивнул, прожевывая, и торопливо сглотнул.

– Хорошая. Действительно, очень хорошая. И вид чудесный.

– Дай же ему поесть, Грегорио, – с укоризной заметила его жена и улыбнулась Джону. – Это самая красивая комната в доме. И она уже давно ждет вас.

– Ах! – произнес Джон, не зная, что сказать. И, поскольку в голову ничего не приходило, он взял в рот ложку салата, а пока он жевал, разговор, к счастью, перешел на другие темы.

Судя по всему, Альберто не был женат. Только теперь Джон заметил, что у него нет обручального кольца. Да и не был он похож на женатого человека. Эдуардо молча ковырялся в салате и, похоже, мысленно находился где-то далеко, а Альвина с Альберто обсуждали какого-то бывшего ученика, который, насколько понял из разговора Джон, уехал во Флоренцию, открыл свою фирму по разработке программного обеспечения и, кажется, отхватил крупный заказ. Затем садовник поднялся, подошел к ним, поблагодарил за ужин и объявил, что должен снова заняться работой, поскольку выкопал пять кустов, которые нужно посадить еще сегодня, ведь до завтрашнего утра они засохнут. Джон почувствовал, как спадает напряжение, о котором он поначалу даже не догадывался. То, что он находился здесь, снимал белое мясо с костей жареной рыбы, макал куски хлеба в маслянистый, насыщенный чесноком, потрясающе вкусный бульон, в то время как жизнь вокруг шла своим чередом, успокаивало. Почему-то он догадывался, что таких мирных моментов у него будет немного. То было затишье перед бурей.

И это будет буря триллиона долларов.

Утром он просыпался долго. Вокруг было светло, свет был необычным, он лежал на непривычно хорошо пахнущей простыне, на матрасе, от которого становилось приятно телу – тот не был ни слишком твердым, ни слишком мягким, – и он снова вспомнил все. Наследство. Перелет. «Феррари». О да, он действительно вчера выпил.

Но голова была на удивление ясной. Он поднялся, поставил босые ноги на приятный мягкий ковер и, часто моргая, оглядел большую комнату. Балконная дверь была открыта, издалека доносился шум моря, и можно было представить себе, что слышишь его запах. Мебель была не совсем в его вкусе, слишком изысканная, слишком много стекла и прочей ерунды, но выглядело все солидно и наверняка стоило немало.

Он провел обеими руками по волосам, протяжно зевнул, попытался потянуться. Все воспоминания казались лишь сном. Одному Богу известно, как он сюда попал, но, по крайней мере, это было по-настоящему. Он действительно сидел в шелковой пижаме на краю постели, зевая, несколько помятый, но ему это явно не снилось.

А теперь что? Чашка кофе не помешала бы. Большая чашка горячего и крепкого кофе. Но прежде – душ.

И даже имеющему триллион долларов по утрам в первую очередь нужно в туалет.

Завтрак снова был накрыт на террасе, на которой, похоже, в большей или меньшей степени проходила жизнь семьи Вакки. Кто-то перетянул голубой тент, чтобы он не пропускал утреннее солнце, и в этом положении он открывал взгляд на море.

На этот раз за столом сидел только padrone. Он пригласил Джона присоединиться к нему движением хрупкой руки.

– Чем хотите позавтракать? Мы в Италии чаще всего только пьем капуччино, но Джованна в кухне и готова выслушать все пожелания. Могу даже предложить вам на выбор несколько видов хлопьев, которые, если я ничего не путаю, любят есть на завтрак американцы.

– Кофе всегда был хорошим началом дня, – заметил Джон.

Похоже, Джованна услышала его, поскольку вскоре появилась с большой чашкой капуччино, которую поставила перед ним. Женщина тоже казалась немного разбитой.

– Все остальные еще спят, – продолжил старик, очевидно, пребывавший в хорошем настроении, когда заметил, что Джон разглядывает окна. – И неудивительно. Перелет через Атлантику, затем долгая поездка на автомобиле и под конец пиршество… Мои сыновья уже немолоды, вот только признавать этого не хотят. Альберто наверняка рассказал вам страшные истории о состоянии моего здоровья, да? На самом деле я сознательно не пришел на ужин. Знаете, я изучил немало биографий людей, которые сумели дожить до глубокой старости, и выяснил, что привычки сна играют важную роль. Не главную, но существенную. Можно прожить много лет, не отличаясь крепким здоровьем, нужно только следить за тем, чтобы спать достаточно. А вот Эдуардо может вот-вот подойти, в конце концов, он ведь вашего возраста.

Джон отпил кофе, и горячий горький эликсир, показавшийся под сладкой пеной, приятным живительным потоком побежал по горлу. В поблескивавшей хромированной сталью корзинке лежали маленькие булочки, и он взял себе одну.

– Насколько я помню, я пошел спать, а он – в подвал за вином.

Кристофоро Вакки рассмеялся и покачал головой.

– Тогда, полагаю, утро останется нам.

– Это хорошо или плохо?

– Это зависит от того, как мы им распорядимся. У вас уже есть какие-нибудь планы?

Джон откусил булочку. Она была слегка солоноватой, но приятной на вкус. И, жуя, он покачал головой.

– Я бы удивился, если бы были, – заметил старик Вакки. – Все происходящее должно казаться вам сном. Мы вырвали вас из привычного окружения, потащили за собой через половину земного шара, прячем вас… Многовато, наверное.

– Многовато.

Кристофоро Вакки посмотрел на него серьезным благожелательным взглядом.

– Как вы себя чувствуете, Джон?

Джон отвел взгляд, поднял чашку.

– В принципе, вполне хорошо. А что?

– Вы чувствуете себя богатым?

– Богатым? – Джон глубоко вздохнул и скривился. – Не могу этого утверждать. Ладно, я вчера купил «феррари». По крайней мере, мне так кажется. Но богат ли я… Нет. Скорее, как будто я в отпуске. Как будто неожиданно проявились итальянские родственники и взяли меня в путешествие по Европе.

– Неужели вам хочется попутешествовать по Европе?

– Я об этом пока не думал… Пожалуй, да.

– На данный момент я бы вам не советовал, – произнес Кристофоро Вакки, – однако это можно считать примером желания, которое вы должны осознать, как и то, что вы можете его исполнить, если хотите. Этому нужно учиться. Вам следует научиться обращаться с деньгами, с большими деньгами. Больше не существует материальных желаний, в которых вы должны отказывать себе по причине нехватки денег, – однако могут существовать иные причины, и вы должны уметь распознать их. Ваша прежняя жизнь не готовила вас к этому – по крайней мере явно, – и вам придется это наверстывать.

Джон зажмурился.

– Что вы имеете в виду под «по крайней мере явно»?

Padrone оценивающе посмотрел на тент, обвел взглядом перетяжки, а затем вместе со стулом передвинулся немного дальше, чтобы оставаться в тени.

– Солнце уже не то, что было во времена моей юности. Не думаю, что дело здесь в возрасте. В мое время на солнце никто не жаловался. Я думаю, дело действительно в этой озоновой дыре. Она изменила солнце, то есть, конечно же, только тот свет, который до нас доходит. – Он задумчиво кивнул. – Тот, кто изобрел аэрозольный баллончик, разумеется, не хотел этого. И возможно, не он один в этом виноват. Всегда так много причин, у которых есть целый ворох последствий, все связано друг с другом, и это сплетение уже вообще невозможно разобрать. Вы понимаете, что я имею в виду, говоря «явно»?

Джон задумался, затем кивнул, хотя мог только догадываться, к чему клонит старик.

– Да.

– Думаю, вы выросли таким, как именно вы росли, и, скажем так, с некоторого возраста ускользнули от нашего внимания по вполне определенным причинам. – Он покачал головой, и казалось, что он улыбается про себя. – Пятьсот лет подготовки, а затем такой позор. Можете себе представить? После смерти Лоренцо выяснилось, что вся имеющаяся у нас информация о вас – только лишь имя и документы, которым по меньшей мере лет десять. – Он снова захихикал, взял булочку, обмакнул ее в кофе, а затем откусил. – Мы даже не знали, где вы живете.

Джон с трудом улыбнулся.

– Лоренцо был бы подходящим наследником? – спросил он и невольно затаил дыхание.

Padrone качнул головой.

– Да, он подошел бы. Он был умен, даже очень умен, в школе получил несколько премий в области математики… Он восхищал всех нас, признаю. Он подошел бы – явно. Но я ведь уже сказал вам, что не доверяю всему явному.

– Я не получал премий в области математики, – сказал Джон. – Мне даже самые обычные проценты посчитать сложно. И я не блистал умом.

Кристофоро Вакки посмотрел на него.

– Но Лоренцо мертв, а вы живы.

– Возможно, это была ошибка.

– Господь отмеряет наши жизни. Думаете, Господь ошибается?

Джон замер.

– Не знаю, – произнес он затем. – Может быть. Иногда я думаю, что да.

Старик поднес чашку к губам, отпил, задумчиво кивнул своим мыслям, словно не услышав того, что сказал Джон.

– Вы еще молоды, – вдруг заявил он. – Вы еще слишком молоды, чтобы видеть совершенство мира, Джон. Не обманывайтесь. Поверьте мне – вы законный наследник.

– А почему я тогда себя таковым не чувствую?

– Потому что вам только предстоит научиться чувствовать себя так. Вы еще находитесь в состоянии шока. Вся ваша жизнь в корне изменилась, и вам нужно для начала найти свое место в новой жизни. Это совершенно нормально. Вам нужно многому научиться, многое понять, многое узнать, прежде чем вы сделаете этот шаг. Я бы с удовольствием поехал с вами попозже во Флоренцию, – продолжал Кристофоро Вакки, отпив капуччино. – Немного показал бы вам город. И в первую очередь наш архив. Он находится в нашей конторе. Кстати, на протяжении вот уже пятисот лет. Хотите?

«Эти пятьсот лет, – подумалось Джону, – так легко слетают с его губ, как будто он все это время жил и наблюдал. Как будто он – представитель другой расы, расы бессмертных адвокатов».

– Звучит интересно.

– Здесь, в подвале, хранятся микропленки со всеми документами, – заметил Кристофоро. – Но это только микрофильмы. А я бы хотел показать вам оригиналы, чтобы вы получили ощущение времени, всей этой истории. – Он усмехнулся. – При условии, конечно, что мне удастся разбудить Бенито.

– Далековато до работы, – заметил Джон, когда они проехали Лукку и дорожный указатель возвестил о том, что до Firenze еще семьдесят восемь километров.

– Ну, мы работаем не так много, чтобы это нам мешало. – Padrone улыбнулся. – Кроме того, еще Данте описывал флорентийцев как жадных, завистливых и высокомерных людей – так что лучше держаться подальше от этого.

– А почему же вы тогда не оставите Флоренцию совсем?

Кристофоро Вакки неопределенно махнул рукой.

– Полагаю, это традиция. И хорошо смотрится на визитках, когда путешествуешь по всему миру.

Джон кивнул и снова поглядел в окно.

– Тоже вариант.

В остальном они мало разговаривали по дороге. Джон терялся в пейзаже мягких тосканских холмов с виноградниками, фруктовыми садами и белыми виллами, а старик задумчиво смотрел прямо перед собой.

Когда остались позади окраины Флоренции, он дал Бенито указание высадить их на пьяцца Сан-Лоренцо.

– Оттуда недалеко до конторы, и по дороге я могу показать вам некоторые достопримечательности. Пьяцца дела Синьора, Уффици, Дуомо, палаццо Питти, понте Веччио – такова обычная экскурсия. Но я думаю, что мы должны устроить ее именно в субботу.

Джон кивнул. Верно, сегодня суббота. Чувство времени еще не совсем вернулось к нему.

Автомобиль с трудом пробирался через бесконечные пробки, меж колоссальных средневековых домов и наконец остановился перед красным кирпичным фронтоном массивной высокой базилики. Кристофоро попросил Бенито забрать их около половины третьего у конторы, а затем они с Джоном вышли из автомобиля, и «роллс-ройс» под внимательными взглядами прохожих заскользил прочь.

На улицах Флоренции было оживленно. Вся площадь перед церковью Сан-Лоренцо была занята яркими лотками уличных торговцев, среди которых бродили толпы туристов, а гул голосов на всех языках мира перекрывал потрескивание проезжавших мимо мопедов. Стараясь держаться поближе к Кристофоро, который, очевидно, чувствовал себя здесь как дома, Джон пошел за ним к памятнику, окруженному тонкой черной железной оградой, который возвышался в центре площади, словно господствуя над ней. Он представлял собой богато украшенный пьедестал, на котором сидела фигура выше человеческого роста.

– Это основатель династии Медичи, Джованни ди Аверадо, – пояснил padrone. Ему приходилось кричать, чтобы Джон мог услышать его сквозь шум. – Он жил в четырнадцатом веке, и его сын Козимо был первым из Медичи, кто правил Флоренцией, – в основном потому, что был богат. Тогда Медичи владели крупнейшей банковской империей Европы.

Джон посмотрел на сидевшую в задумчивости фигуру, пристально вглядываясь в удивительно живые черты лица. Детали рельефа исчезли в толстом слое патины из выхлопных газов и пыли, похожей на пыль веков, но, вероятнее всего, собравшейся всего лишь за полгода.

– Ага, – произнес он.

– Это было году в 1434, если я ничего не путаю. Как бы то ни было, он умер в 1464 году, и его сын Пьеро, которого называли Подагриком, умер пять лет спустя как раз от этой болезни. Затем к власти пришел его сын Лоренцо, которому тогда было двадцать лет. Несмотря на это, он правил городом настолько осмотрительно, что позднее его назвали Il Magnifico, то есть Великолепным.

– Ах, вот как!

Снова Лоренцо. Такие лекции он терпеть не мог еще со школы, но, похоже, избежать этого было невозможно.

– В 1480 году родился ваш предок Джакомо, – продолжал старый адвокат, не сводя глаз со статуи, и, глядя на него со стороны, Джон понял, что все эти давно минувшие события имеют для него большое значение, что они составляют часть его жизни, как день его свадьбы. – Лоренцо как раз пережил заговор, жертвой которого стал его брат, и воспользовался возможностью отделаться от врагов. И Джакомо Фонтанелли рос в то время, когда Флоренция переживала расцвет – как раз правление Лоренцо Великолепного. – Кристофоро указал на купола, возвышавшиеся на противоположном конце церкви, перед которой они стояли. – Кстати, там похоронены все князья Медичи. Зайдем?

– С удовольствием, – кивнул Джон, раздавленный жарой, пылью, шумом и тяжелым грузом истории. Как представишь себе, что все это происходило еще до того, как Колумб открыл Америку…

Лучше и не представлять.

Они обошли по дуге площадь и лотки, причем он узнал, что «это Канто де Нелли», не понимая, что сие значит, – и наконец добрались до входа в капеллу Медичи, где заплатили за вход до смешного маленькую сумму и получили право войти с шумной улицы в прохладную тишину крипты.

Многочисленные туристы с фотоаппаратами на изготовку бродили внутри, невольно приглушая голос и стараясь не шуметь, изучали надписи, относившиеся к различным членам семьи Медичи. Кристофоро указал на последний пилястр справа:

– Там похоронена последняя из Медичи, Анна Мария Людовика Медичи. Вот, здесь написано: умерла в 1743 году. И на ней прервался род Медичи.

Они некоторое время постояли молча, вбирая в себя тишину, прохладу, вдыхая затхлый запах мертвых столетий.

– Пойдемте дальше в ризницу, – наконец произнес Кристофоро и загадочно добавил: – Вам понравится.

Они пересекли сумрачную крипту и вошли в небольшой коридор, по которому и последовали, пока не оказались в просторной комнате, которая затмевала собой всю роскошь, виденную Джоном до сих пор. Вокруг него на белом и пастельном мраморе возвышались колонны и пьедесталы, обрамлявшие ниши из темного мрамора. Джон поднял голову и посмотрел на купол, вздымавшийся, словно небосвод, и забыл, что умеет дышать. Тем не менее это великолепие служило лишь фоном для ряда мраморных статуй, казавшихся настолько настоящими и живыми, что можно было подумать, будто фигуры вот-вот встанут и придут в движение.

– Боже мой… – услышал собственный шепот Джон. Он и не догадывался, что на свете существует нечто подобное.

– Чудесно, не правда ли?

Джон мог только кивнуть. Ему показалось страшной дерзостью то, что он когда-то полагал, будто является художником.

– Кто это сделал? – спросил он через какое-то время.

– Микеланджело, – пояснил Кристофоро Вакки. – Это было его первое строение.

– Микеланджело… – Это имя пробуждало какие-то ассоциации, напоминало о чем-то далеком, но сказать, о чем именно, он не мог.

Padrone указал на скульптуру, перед которой стоял Джон; она изображала человека в позе глубокой задумчивости.

– Эту фигуру называют Pensieroso, – пояснил он, – «Мыслитель». Она представляет младшего Лоренцо, внука Лоренцо Великолепного. Его надгробие осталось незавершенным. – Он указал на нишу недалеко от входа. – Лоренцо умер в 1492 году, а его сын бежал, когда два года спустя французская армия под командованием Карла Восьмого вторглась в Италию и захватила в числе прочего Флоренцию. О Джакомо Фонтанелли нам известно только то, что он ушел из Флоренции вместе с матерью, и, вероятно, они нашли убежище в монастыре, который давал им приют и раньше.

Джон уставился на скульптуру, и на миг ему показалось, что она дышит; он заморгал, чтобы отогнать наваждение. Ему с трудом удавалось следить за пояснениями padrone.

– Этот монастырь еще существует?

– В виде руин – да. Он был заброшен в конце девятнадцатого века, во время Второй мировой войны использовался как оружейный склад и был разрушен авианалетом.

Джон снова прошелся по ризнице, наблюдая за тем, как перемещаются лучи света по поверхности скульптур, из-за чего они действительно казались почти живыми.

– Медичи были богаты, но вымерли как род. Что осталось сегодня от их состояния, кроме произведений искусства?

– Ничего, – сказал Кристофоро Вакки.

– А почему же еще существуют Фонтанелли и Вакки? И почему еще существует состояние Джакомо Фонтанелли?

Кристофоро пожал плечами.

– Ни одна из этих семей никогда не правила, не относилась к властным кругам, не выделялась. Подумайте о том, что многие Медичи были убиты, большинство из них. Состояние Фонтанелли никогда не вкладывали в сделки, военные походы и взятки. Оно просто существовало, за ним просто следили. Я думаю, что в итоге восторжествовала незаметность.

Контора располагалась всего в нескольких кварталах, на неприметной боковой улочке, если в центре Флоренции вообще существует такое понятие, как неприметные боковые улочки; она тоже была мрачным мощеным ущельем между двумя древними фасадами. Когда-то выкрашенная в темно-зеленый цвет дверь, массивная, иссеченная непогодой, с осыпавшейся краской, на которой было выгравировано имя Вакки, – вот и все.

– Ваши клиенты находят сюда дорогу? – спросил Джон, в то время как Кристофоро вынул связку ключей.

– У нас больше нет клиентов, которые должны искать нас, – ответил адвокат и открыл двери.

Запущенный фасад был всего лишь маскировкой, понял Джон, оказавшись внутри узкого дома. С обратной стороны двери виднелись автоматические фиксаторы из хромированной стали. Небольшая видеокамера сама по себе направилась на них, в то время как Кристофоро подошел к стоящему у стены ящичку и набрал на расположенном на нем циферблате длинный, состоящий как минимум из десяти цифр номер. Повсюду на лестнице послышались щелчки, возвещавшие, скорее всего, о разблокировке дверей.

– Мы храним здесь очень много старых оригинальных документов, – пояснил Кристофоро, когда они поднимались по перекошенной витой лестнице, которая наверняка пережила не один век. – До сих пор можно было не опасаться, что кому-нибудь придет в голову идея вломиться в нашу контору. Впрочем, все может измениться. Вот второй этаж: до последнего столетия там находилась квартира одного из семейств Вакки. Сейчас здесь еще остались жилые помещения на случай, если кому-то понадобится поработать долгое время и не захочется вечером ехать обратно, наверху – на пятом этаже.

Он открыл двери.

Здесь стояли шкафы со стеклянными дверцами, насколько хватало взгляда, а в них – бесконечные ряды темных старых фолиантов. Свет неоновых ламп на низком потолке отразился в стеклах, когда Джон подошел ближе и попытался разобрать поблекшие надписи на переплетах. Годы – 1714, 1715 и так далее. Запах стоял как в музее: пахло пылью, чистящими средствами и линолеумом.

– Что это за книги? – поинтересовался Джон.

– Счетные книги, – с улыбкой ответил padrone. – По ним вы можете точно проследить, как развивалось ваше состояние. Мои предки с этой точки зрения были очень педантичны. При всей скромности следует сказать, что счетные книги Вакки были намного точнее и полнее тех, которые вел сам Джакомо Фонтанелли.

– Неужели они еще сохранились?

– Конечно. Идемте.

Джон проследовал за стариком через низкую дверь, на всякий случай пригнувшись, и оказался в следующей комнате, устроенной точно так же. Так, да не совсем – приглядевшись, Джон обнаружил, что тома в шкафах более тонкие, ветхие и потрепанные, что сами шкафы более устойчивые, почти бронированные и, очевидно, снабжены встроенными кондиционерами.

– Загрязнение воздуха, – произнес Кристофоро Вакки и озабоченно покачал головой. – На протяжении веков документы не пострадали так, как за последние три десятилетия. Мы были вынуждены перейти к тому, чтобы проветривать их отдельно, в противном случае выхлопные газы в воздухе просто съели бы их.

Еще одна дверь, а за ней – маленькая темная комната, почти пустая, просто обставленная и скорее напоминающая часовню. На стене висело распятие, под ним было что-то вроде стола-стенда, рядом с которым стоял стул. Кристофоро включил две лампы, освещавшие внутренности стенда.

Джон подошел ближе, и его пробрала странная дрожь. Он уже догадывался, что увидит, еще до того, как адвокат произнес хоть слово.

– Это завещание, – пояснил Кристофоро Вакки, и в голосе его слышался почти священный трепет. – Последняя воля Джакомо Фонтанелли.

То были два больших темно-коричневых свитка плотной, странно поблескивающей бумаги, лежащие под стеклом на белом бархате. Почерк на них был мелкий, угловатый и неразборчивый. Оба свитка были плотно исписаны и соединены друг с другом непрочными на вид лентами. Джон пододвинул стул, казавшийся старым, как и все здесь, и сел. Он наклонился вперед, посмотрел на документ под стеклом поближе, пытаясь осознать тот факт, что его предок, начавший весь этот безумный проект, написал эти слова собственноручно.

– Я ни единого слова не понимаю, – наконец признался он. – Но, возможно, это средневековый итальянский, да?

– Это латынь.

Джон кивнул, уставившись на темно-коричневые элегантные, витиеватые линии заглавных букв. Похоже на страницу из древней рукописной Библии.

– Латынь. А Лоренцо знал латынь?

Padrone положил руку ему на плечо.

– Не мучьте себя, – произнес он. – Вы не виновны в его смерти.

– Но я получил от нее выгоду.

Рука сжала его плечо.

– Вы наследник. Посмотрите сюда. – И он указал на место в рукописном тексте, где Джон, прищурившись, действительно разглядел состоящую из римских цифр дату. – Самый младший потомок мужского пола, который 23 апреля 1995 года будет жив. И это вы, Джон. Вы именно тот, кто имелся в виду.

Взгляд Джона снова переместился на древний манускрипт, потерялся в элегантных завитках подписи, рядом с которой были нацарапаны другие, более мелкие, вероятно, подтверждения и нотариальные заверения, а также виднелась темная ломкая печать. Он понятия не имел, выглядел ли этот документ так, как должен выглядеть документ, датированный пятнадцатым веком. Они могли показать ему все, что угодно, утверждая, что там написано то, что они говорят. Вот только какой смысл подделывать что-либо? Они хотели подарить ему триллион долларов. Они были просто помешаны на том, чтобы превратить его в самого богатого человека со времен возникновения Солнечной системы. У них нет повода лгать ему.

Интересно, каким человеком был Джакомо Фонтанелли? Религиозным? Фанатиком? Подпись казалась твердой, закругленной, гармоничной. Так мог писать человек в полном расцвете сил, абсолютно уверенный в правоте своего дела. Он пожалел, что не может прочесть завещание. Хотя нет – чего он действительно хотел, так это узнать, каково это: когда тебе является видение, которое изменяет всю твою жизнь, влияет на нее.

Каково это – иметь четкую цель в жизни?

Прямо над столом находилось узкое, похожее на бойницу окно из толстого полосатого стекла. Сквозь него была видна часть купола, и Джон спросил себя, не та ли это капелла, которую построил для мертвого Медичи Микеланджело. Что такого в этом имени, что оно постоянно всплывает в его мыслях? У него было ощущение, что внутри звучит голос, постоянно повторяющий это имя, словно желая напомнить ему о чем-то – но о чем? Микеланджело. Он разрисовал Сикстинскую капеллу в Риме. В Риме, где жил и умер Лоренцо.

– Сколько мне было лет, когда родился Лоренцо?

– Прошу прощения? – Кристофоро оторвался от размышлений.

– Двенадцать, – ответил на свой же вопрос Джон. – Примерно двенадцать. Что было до этого?

– Что вы имеете в виду?

– До рождения Лоренцо. Кто был кандидатом?

– Вы. – Он произнес это так, как будто это было самой очевидной вещью на свете.

– Вы тогда наблюдали за мной?

– Конечно.

И вот вернулось воспоминание, всплыло из глубин забытого, словно фонтан, который включили, и он начал заполнять пустой бассейн. Элегантно одетый господин. Серебристые виски. Рука с маникюром, протягивающая ему плитку шоколада. Добродушный взгляд из-под кустистых бровей. И вот теперь он понял, что кричал этот голос внутри него. Он кричал не «Микеланджело», а…

– Мистер Анжело, – вырвалось у Джона. Он обернулся на стуле, посмотрел на Кристофоро Вакки, разглядывая его согбенную худощавую фигуру. – Вы были мистером Анжело, не так ли?

Padrone мягко улыбнулся.

– Вы помните?

– Я однажды видел вас, когда вы прилетели самолетом из Европы. У вас с собой не было ничего, кроме пластикового пакета с туфлями.

– Ах, это. Вы видели меня тогда? Это был мой последний прилет. Обычно я всегда оставался на пару дней в Нью-Йорке. После рождения Лоренцо я хотел еще раз повидать вас, но не застал в мастерской вашего отца – в тот день вы были в аэропорту?

Джон кивнул, находя в старике все больше знакомых черт. Как же все это было давно! Неудивительно, что Кристофоро Вакки с самого начала показался ему знакомым.

– Да. Я уже даже толком не помню зачем; думаю, меня взяли с собой родители друга – на прогулку или что-то в этом роде. Но я вас видел. Я долго думал, что вы не приходили потому, что я раскрыл вашу тайну.

– Да, как в сказках. Понимаю. – Старик задумчиво кивнул. – Сейчас я понимаю, что поначалу мы немного переборщили с наблюдениями. Мы не могли дождаться, когда завещание наконец исполнится, поскольку мы имели право появиться только после назначенного дня. Когда вы были еще маленьким, мы часто приезжали вместе – меня сопровождал Альберто, позже – Грегорио, а поначалу еще и мой покойный брат Альдо. Мы наблюдали за вами по пути в школу, на площадках…

Воспоминания были похожи на отражающиеся в зеркале пейзажи.

– Я помню, что встречал незнакомых людей, которые задавали мне странные вопросы. Трех мужчин в пальто, стоявших по другую сторону забора, когда я качался на качелях. Высокого брюнета, тыльная сторона руки которого была покрыта волосками…

– Кто это был, я не знаю, но трое у забора – то были Альдо, Альберто и я.

Джон невольно рассмеялся.

– Моя мать все переживала, когда я рассказывал ей об этом. Сначала она думала, что меня подкарауливают какие-то сексуальные маньяки, а потом – что со мной что-то не так. – Он посмотрел на завещание под стеклом, на печать, подпись. – Кому бы пришло в голову такое…

– Идемте, – позвал его Кристофоро. – Я должен показать вам кое-что еще.

Он снова стал спускаться, на этот раз в подвал. Здесь потолок оказался низким, отсутствовали узкие окна верхних этажей, но все было ярко освещено, вычищено, сверкало почти больничной чистотой. Короткий коридор закончился тяжелой, покрытой черным лаком стальной дверью. Изнутри доносился звук, похожий на рокот работающего на высоких оборотах холодильника, очень неожиданный в доме, где толстые, словно крепостные, стены, казалось, отгораживали столетнюю тишь от шумного мира.

Как оказалось, там находился компьютер. Не просто компьютер, а целый колосс, неуклюжий чурбан размером с платяной шкаф, покрытый голубым лаком, с логотипом IBM, он занимал почти весь подвал, выглядел угрожающе, звучал ворчливо и производил удивительно старомодное впечатление. Словно тоже дожил до наших дней со времен Медичи. Толстые серые кабели вели к целым батареям телефонных розеток, расположенных вдоль стены.

– Там, в загородном доме, есть современный аппарат, – пояснил Кристофоро. – А этот мы купили в 1969 году и заказали разработку собственной программы, которая способна следить за данными в тысячах банков, управлять миллионами на сберегательных счетах, делать пересчет по текущему валютному курсу и суммировать. Эдуардо покажет вам, как в точности это происходит, все эти пароли доступа и так далее, но то, к чему все сводится, я утаивать от вас не стану. Вот, посмотрите сюда.

И он с нескрываемой гордостью указал на массивный старомодный монитор, на котором не было видно ничего, кроме длинного, поблескивающего зеленым числа. Подойдя ближе, Джон увидел, что последние позиции тринадцатизначного числа в бешеном темпе увеличиваются, самые последние – настолько быстро, что их почти нельзя разглядеть. Триллион и несколько миллионов. Текущее состояние счета. Четыре тысячи долларов за каждый вдох – так сказал Эдуардо. Джон смотрел на мерцающие цифры, дышал и пытался разглядеть хоть что-то. Четыре тысячи долларов прибавилось. Но чем дольше он смотрел, тем больше казалось ему, что на экране отображается не просто число, а поток цифр, который дышит, пульсирует, словно поток крови, бегущей по венам, то быстрее, то медленнее: разница была крохотной, но заметной.

Триллион. Единое число на большом темно-сером мониторе не было похоже ни на что.

– Триллион долларов – это довольно много денег, правда? – решил удостовериться Джон.

Кристофоро Вакки стоял перед терминалом компьютера, словно перед алтарем.

– Невообразимо много, – серьезно произнес он. – Американский журнал «Форбс» каждый год публикует список ста самых богатых людей мира. На первом месте долгое время держался король торговых домов Сэм Уолтон, создавший сеть магазинов «Уол-Март», что принесло ему около сорока миллиардов долларов. Но пару лет назад он умер от рака костного мозга, и его обогнал Билл Гейтс, глава фирмы «Майкрософт», со своими пятьюдесятью миллиардами долларов. В списке и близко нет, к примеру, английской королевы или султана Брунея, хотя они могли бы находиться там, причем султан оказался бы на первом месте. Его состояние оценивается в семьдесят миллиардов долларов. Но даже если сложить состояния людей в этом списке, ста самых богатых людей мира, число не составило бы и половины триллиона долларов.

Джон в недоумении смотрел на него.

– Но ведь это безумие, – произнес он наконец, и во рту у него пересохло. – Что же мне делать с таким количеством денег?

Padrone покачал седовласой головой.

– Думаю, что ключ именно в этом исключительном положении. Вы, Джон, будете не просто богатым человеком, немного богаче остальных, – ваше положение будет уникальным. Никто не сможет даже надеяться приблизиться к нему. Вы будете богаче большинства государств на этой планете. Вы будете не просто богаты, вы будете представлять собой мировую финансовую силу. Вот с этим вам придется что-то делать.

У Джона закружилась голова. Последние слова звучали для него словно капли дождя, барабанящие по толстому тенту палатки. Это было уж слишком. Он не был создан для того, чтобы понимать такие измерения.

– Странно… Откуда же вам знать, что я не потрачу все на «феррари»?

– Знаю, – просто ответил седой адвокат. – И, кроме того, – добавил он с лукавой улыбкой, – столько «феррари» вообще не существует в природе.

В тот вечер, когда ужин остался далеко позади, когда с моря потянуло прохладой и дрожащие язычки пламени в маленьких стеклянных подсвечниках остались единственным освещением за длинным столом, они обсудили подробности передачи состояния. Джон больше молчал, изредка переспрашивал и только отвечал «да», когда требовалось его согласие. Взгляд его был устремлен в ночь, терялся в серебристой дымке над темным морем. На небосклоне сверкала горстка звезд. Вино в бокалах казалось черным. Адвокаты негромко переговаривались, их голоса все сильнее казались похожими друг на друга, и они почему-то звучали воодушевленно, в них отчетливо слышалось облегчение. Словно состояние было ношей, которую они наконец могли передать другому человеку.

– Тайком, – подтвердил padrone.

Они решили провести передачу состояния без огласки в нотариальной конторе во Флоренции, на днях, как только удастся договориться о времени. Они решили предоставить Джону право решать, хочет ли он заявить во всеуслышание о факте и истории получения своего богатства.

Он купит себе дом вроде этого, решил Джон. С террасой, откуда будет видно море. В местности, где поют сверчки. С террасой из настоящих камней, хранящих дневную жару и отдающих ее вечерами.

«Похоже, я уже немного привык к мысли, что у меня есть деньги», – понял Джон. Хотя он был еще далек от осознания того, сколько у него денег, но бедным он себя чувствовать перестал.

Голос Кристофоро Вакки проник в его мысли.

– Вы так хотите, Джон?

– Да, – ответил он.