36

Маккейн бушевал среди гор документов, лежащих на полу его офиса. Это было уже невыносимо. Но после того, как несколько дней назад наконец доставили стальной шкаф, который, под его присмотром, конечно же, был установлен и привинчен к полу, ему уже и не нужно было это выносить. Стопочку за стопочкой перекладывали, сортировали, помещали в ящик, папку, присваивали регистрационный номер и технический паспорт, все аккуратно, можно найти в любой момент, взять в любой момент. В углу стоял шредер, но работы у него было мало: Маккейн не любил уничтожать документы. Слишком часто возникала необходимость посмотреть подробности даже завершенных проектов и дел: для того чтобы поучиться на собственных ошибках, либо для того чтобы задокументировать изменение текущих данных.

Шкаф был чудовищем, но настолько искусно вписанным в интерьер, оббитым древесиной орешника, что почти не бросался в глаза. Маккейн предпочел бы палисандр, но это не годилось для директора концерна, на стягах которого написана забота об окружающей среде. Нужно следить за подобными вещами. Он уже давал интервью в этом офисе, даже журналистам различных телекомпаний, и шкафы из тропической древесины смотрелись бы нехорошо. Несмотря на то, что в его глазах это было типичным примером недальновидного подхода к решению проблем с окружающей средой, без учета всех связей. По его мнению, самым действенным способом борьбы с выжиганием тропических лесов является возможность выгодно продавать растущие в них деревья вместо того, чтобы сжигать их. Но он не питал надежд относительно того, что удастся втолковать это кому-нибудь из журналистов, не говоря уже об общественности.

Он то и дело выглядывал за двери, но в приемной еще царили утренняя тишина и покой.

– Неужели я единственный идиот, который пытается прикладывать усилия к чему-то в этом мире? – проворчал он однажды, закрывая за собой дверь.

Это была трудная работа. Каждая папка предназначалась для одного дела, для завоевательного похода, для вторжения. И не все эти проекты были успешны, наоборот. Становилось все труднее и труднее. Биржевые ориентировки росли как безумные, у каких-то смехотворных предприятий внезапно оказывалась биржевая стоимость в несколько миллиардов: у каких-то Интернет-фирм, в буквальном смысле слова состоявших из ничего – имени, офиса, пары вшивых компьютеров, – и за все время своего существования не получивших ни единого цента прибыли. Ну ладно, он все равно не хотел их иметь, но на то, чтобы разобраться с ними, требовалось время. Непосильно. И что самое горькое: он сам в значительной степени приложил к этому руку, со всеми биржевыми маневрами, которые проводила в прошлом фирма «Фонтанелли энтерпрайзис». Поглощения фирм, оплаченные напечатанными на ровном месте акциями, так сказать, воздухом. Теперь все возвращалось.

Наконец, когда часы показывали без десяти семь, первая секретарша неохотно явилась на работу.

– Кофе! – зарычал он, обращаясь к ней, еще прежде, чем она успела снять пальто. – Целый чайник!

А Джон Фонтанелли был в Италии, еще у Вакки. Только бы они не нажужжали ему что-нибудь опять. Он чувствовал сильное желание швырнуть чем-нибудь в стену, когда он думал о том, как можно было повлиять на все, каких страшных вещей можно было избежать, если бы он мог начать пользоваться состоянием Фонтанелли двадцать лет назад. Слишком поздно! Он вынужден был думать об этом слишком часто, слишком часто приходить к такому выводу. Слишком медленно! Все, за что он брался, что приводил в движение, гнал вперед, – все двигалось слишком медленно, сколько бы он ни пытался, ни угрожал и ни разговаривал.

Он посмотрел на карту мира, висевшую за его столом, на которую были нанесены все филиалы, предприятия, капиталовложения, кооперации и дочерние предприятия, их монополии и рынки, степень их влияния. Это была беспримерная империя, но она по-прежнему была еще слишком мала и слишком слаба, чтобы остановить ход вещей. И было неясно, как все это должно измениться. Они начали слишком поздно и слишком медленно двигались вперед.

В дверь постучали. Кофе. Он принял его и потребовал соединить его с профессором Коллинзом. Поднялся, попивая кофе из чайника, уставился в окно и стал ждать.

На двадцать лет раньше – и можно было бы предотвратить схождение лавин. Все, что они сейчас пытались сделать, – это остановить их. Безнадежно.

Телефон. Коллинз, заспанный голос.

– Мне нужны результаты, – потребовал Маккейн. – Я приеду к вам, только скажите когда.

– В следующую пятницу? – предложил профессор. – До тех пор…

– Согласен. В пятницу в пять я буду у вас, – произнес Маккейн и положил трубку.

– Знаешь, от чего мне немного неловко? – спросил Джон.

– От того, что ты вел себя так безудержно? Что ты ревел, словно обезумевший от похоти бык?

– Я?

– Не знаю. Может быть, и я.

– Нет, мне неловко, что я забыл о Марко и Крисе. Они, наверное, целую ночь в машине просидели. Они подумают неизвестно что.

– Ах, вот как. Твои телохранители. – Урсула закрыла лицо подушкой. – До этого момента мне успешно удавалось не вспоминать о жизни, которую ты ведешь.

– Сначала эта женщина исследует мое происхождение до неслыханных подробностей, а потом такое.

– Не смейся. Для меня это серьезная проблема.

– А для меня разве нет? Но тогда у меня был выбор между «слишком мало денег» и «слишком много денег». А каково это – «слишком мало денег», я уже знал.

– А что бы они сделали, кстати, если бы ты отказался принять наследство?

– До сих пор я об этом не задумывался. Хм. Наверняка было бы интересно увидеть их лица, да?

– Точно. С фотоаппаратом ты бы… Эй, это что еще такое?

– Угадай.

– Итак, если Якоб Фуггер действительно был импотентом, мне нужно еще раз обдумать свою теорию…

Когда они проснулись во второй раз, был почти полдень.

– Пожалуй, нам действительно стоит начать вставать, – сонно пробормотал Джон, перекатился поближе к Урсуле и страстно поцеловал ее.

В какой-то момент она высвободилась и, с трудом переводя дух, пробормотала:

– Боже мой, меня еще никогда так не целовали. На миг я готова была поклясться, что подо мной дрожит пол.

Польщенный Джон улыбнулся.

– Наверное, это отложенный спрос, который… – Он умолк. – Ой, shit, похоже, пол действительно дрожит.

Они вместе с недоумением наблюдали, как чашка, стоявшая на краю стола, упала и разбилась о каменный пол.

За ночным землетрясением в Умбрии наутро, в 11:41 и в 11:45, последовали два новых подземных толчка, среди прочего стерших с карты мира горные деревушки Чези, Коллекурти и Серравилле. Об этом они узнали на обратном пути в загородное имение Вакки от телохранителей, слушавших двенадцатичасовые новости по радио. От них же они узнали о том, что ночью умер padrone: мирно, во сне.

В доме царила атмосфера смешанной грусти и облегчения. Жители деревни, пришедшие отдать дань уважения умершему, говорили, что Кристофоро Вакки был старым человеком, прожившим богатую событиями жизнь, и заслужил отдых. Джованна готовила и угощала всех, кто приходил. Грегорио Вакки организовывал похороны, в то время как его старший брат Альберто потерянно стоял в саду и то и дело теребил себя за бороду. «Теперь я – старший из Вакки», – говорил он тем, кто обращался к нему, делая большие глаза. Скоро его станут называть padrone.

Им показалось неподходящим в этой ситуации, в этой обстановке говорить о своей только что родившейся влюбленности. Вечером каждый пошел в свою комнату, а как только в доме все стихло, сидящие в темноте и молчании телохранители услышали скрип открываемой двери и быструю поступь босых ног по коридору. Как только закрылась вторая дверь, они деликатно и бесшумно перешли на другие места, достаточно далеко, чтобы не слышать, что происходит в той комнате, но достаточно близко, чтобы прибежать на помощь, если раздастся крик.

– Что мы будем делать с нами? – спросила Урсула в одну из таких ночей. – Когда все закончится, я имею в виду.

– Я заберу тебя в свой замок, – сонно пробормотал Джон, – оберну тебя в шелк и парчу, увешаю драгоценностями, потом мы поженимся и нарожаем кучу детей.

– Здорово. Именно такой я всегда и представляла свою жизнь. – Это прозвучало достаточно саркастично, чтобы заставить Джона проснуться.

– А почему ты спрашиваешь? Я имею в виду, что мы ведь все равно останемся вместе, это же ясно.

– Я не уверена, что это сработает.

Он сел.

– Эй! Только не говори теперь, что я для тебя просто приключение.

– Разве я для тебя что-то другое?

– Ты?.. Что-что? – Он провел рукой по волосам. – Ты – женщина всей моей жизни. Я вообще-то думал, что у меня это на лбу написано.

– Я видела у Джованны один из этих журналов. Ты был на титульной странице, рука об руку с Патрисией де Бирс. Отпуск на Филиппинах. Ты ей тоже говорил что-то подобное?

– Нет, постой. О, проклятье! Это было не так. Я…

– Тебе не нужно оправдываться. Все в порядке. Ты богатый и известный мужчина, женщины слетаются к тебе…

– Ко мне? Ты о чем? Может быть, к моему кошельку.

– Я ведь не жалуюсь. Хорошее приключение. Но тебе нет нужды меня обманывать. Вот и все, что я хотела этим сказать.

Он покачал головой.

– Я тебя не обманываю. У меня ничего не было с Патрисией де Бирс, честно. И я… Я люблю тебя. Давай поженимся. Пожалуйста.

– Мне нужно подумать, – ответила она, повернулась на другой бок, спрятав под собой подушку. – Кроме того, предложения так не делаются. Их делают в ресторане, во время романтического ужина и с розой в руке.

В понедельник они поехали во Флоренцию за покупками, потому что ни у кого из них не было ничего подходящего для похорон. Поскольку Джон даже не имел при себе денег, он первым делом отправился в роскошный главный офис «Банко Фонтанелли», и только когда он заметил шокированный взгляд, которым Урсула обвела похожий на церковный неф холл, полный золота, лепнины и мрамора, ему стало жарко от осознания того, что, возможно, это было не самой лучшей идеей. Потом менеджер едва не рухнула в обморок от благоговения, несколько раз воскликнув «Синьор Фонтанелли!» – настолько громко, что почти все обернулись к ней, и все никак не могла успокоиться. Отвести его к директору? Или позвать директора? Джон поднял руки, успокаивая ее, попытался объяснить ей, что ему просто нужны наличные.

– Сколько денег нам нужно? – спросил он Урсулу, когда женщина наконец поняла его и повела к кассе.

Урсула смотрела только на высоченные мраморные колонны, огромные, в золотых рамах картины эпохи Возрождения, висящие на стенах, большой, по-современному раскрашенный купол.

– Это все принадлежит тебе, – в недоумении прошептала она. – Или нет? Оно ведь принадлежит тебе?

Джон проследил за ее взглядом. Маккейн полагал, что главная резиденция «Банко Фонтанелли» должна выглядеть так, как будто кто-то купил собор Святого Петра и перестроил в здание банка. Его вид даже на него почти производил впечатление.

– Боюсь, что да.

Она с трудом вырвалась из оцепенения, покачала головой, словно пытаясь сбросить с себя чувство скованности.

– Фуггер в городе Медичи. Полагаю, ты можешь повести меня в один из этих престижных магазинов, «Гуччи», или «Ковери», или что-то в этом духе. Возьми двадцать миллионов лир.

Он передал это мужчине, сидящему за бронированным стеклом, и спросил:

– Сколько это в долларах?

– Около десяти тысяч, я полагаю, – сказала Урсула, повисая у него на локте. – Кстати, сказочно богатый мой любовник, скажи-ка мне, почему у такого человека, как ты, нет кредитной карты?

– Потому что у меня ее нет, – ответил Джон. Пожалуй, не стоит говорить ей, что обычно магазины привозят ему ассортимент товаров на дом, а из ресторана он может уйти, не заботясь о таких неприятных мелочах, как счет. – Ах, дайте мне лучше сорок миллионов лир, – сказал он кассиру, который поспешил отсчитать ему банкноты и в конце концов почти подобострастно попросил его подписать квитанцию.

– Кстати, по-твоему, разве это нормально, что люди ползают перед тобой на брюхе? – поинтересовалась Урсула, когда они оказались на улице, снова среди зданий такого на удивление средневекового города.

– Нет, – ответил Джон. – Но я перестал пытаться отучить их от этого.

Она обвела четверых телохранителей, снова собравшихся вокруг них, скептическим взглядом.

– Они меня бесят со своими крутыми солнцезащитными очками, – прошептала она ему на ухо.

– Эй, успокойся. Как бы там ни было, в кармане у меня сорок миллионов лир.

– Да, хорошо. Можешь посидеть со своими крутыми парнями в уличном кафе, пока я в одиночестве немножко пройдусь по магазинам, радуясь тому, что я нормальный человек.

Посетителей пришло намного больше, чем могла вместить маленькая деревенская церковь. Несмотря на то что даже на передней скамье для близких людей было тесно, половине пришедших пришлось стоять на улице и слушать службу через открытые двери; принести громкоговорители и усилители забыли.

Люди выстроились вдоль узких улиц деревни, когда похоронная процессия отправилась на кладбище. Кристофоро Вакки похоронили, как он и предполагал всегда, в семейном склепе Вакки, который вот уже сотни лет возвышался прямо за кладбищенской капеллой и представлял собой что-то вроде центра узкого кладбища, расположенного слегка под уклоном.

– Отсюда красивый вид, – задумчиво произнес Альберто, когда были произнесены все молитвы, спеты все песни и возложены все венки и цветы.

Когда они медленно возвращались обратно, Урсула взяла Джона под руку и незаметно отвела в сторонку.

– Я хотела бы познакомить тебя со своими родителями, – прошептала она ему.

Джон удивился. Это звучало многообещающе. Потому что, в конце концов, с каких это пор мимолетное увлечение представляют родителям?

– В любое время, – прошептал он в ответ. – А я тебя со своими.

– По пути туда мы можем заехать в Аугсбург.

– Аугсбург?

– Город Фуггеров.

– Фуггеров? Я думал, их больше нет?

– Кто бы говорил!

Он почувствовал, как внутри у него поднимается волна безудержной радости. Это равносильно просьбе подумать о ресторане и розах.

– Ясно, – произнес он. – Когда отправляемся?

Она с опаской огляделась по сторонам.

– Может быть, сегодня вечером?

– Я за. – Он и так уже слишком долго злоупотреблял гостеприимством семьи Вакки.

– И как насчет того, – добавила она, – чтобы оставить своих горилл здесь?

Джон закашлялся.

– Вот как. Ты имеешь в виду…

– Только ты и я. Мы прорвемся. Поедем вторым классом, как миллионы других людей, и на пару дней забудем про весь этот цирк.

Отчетливый голос внутри него подсказал ему, что ему придется пойти на это приключение, если он не хочет потерять ее.

– Это не так просто, как ты думаешь, – тем не менее осторожно ответил он. – Обо мне постоянно пишут в газетах, показывают по телевидению. Меня узнают. И кому-нибудь может прийти в голову глупая мысль.

– Если ты поедешь без телохранителей, тебя ни одна живая душа не узнает. Готова спорить. Людям бросается в глаза не твое лицо, а то, что идет человек, окруженный заметно незаметными качками.

– Не знаю. Я уже так привык, что кажусь себе голым при мысли…

– Боже мой! – Она закатила глаза.

– Ну, хорошо, как хочешь, – поспешил согласиться он. – Но сначала нужно узнать, когда ходят поезда и…

– Около десяти часов вечера идет ночной скоростной поезд в Мюнхен, – сказала Урсула и добавила: – Я посмотрела, когда ходила по магазинам в понедельник – без вас, без мужчин.

Джон невольно вспомнил о своем «феррари», стоящем без дела в Портечето, в гараже дома, в котором никто не живет, но который, вне всякого сомнения, хорошо ухожен.

– А как мы собираемся незаметно попасть туда?

Она насмешливо взглянула на него.

– Ну, это же совсем просто, – сказала она.

Вечером они попросили отвезти их обратно во флорентийскую контору. Сказали, что хотят немного покопаться в книгах, и все полностью поддержали их, хотя было очевидно, что никто не поверил ни единому их слову. То, что Урсула забрала из своей комнаты некоторые принадлежности, никто не заметил.

Телохранители, как обычно, остановились перед дверью, проверили обстановку и позволили им выйти из машины. Прежде чем они закрыли за собой дверь дома, Марко спросил:

– Мы вам еще будем нужны сегодня?

– Нет, – ответил Джон. И это даже не было ложью. – Спасибо, я вам позвоню.

Они навели порядок, собрали вещи Урсулы, Джону пришлось надеть дешевую куртку из серого кожзаменителя, которую она тоже купила во время своего похода по магазинам.

– Твой шикарный миллионерский пиджак на время поездки отправится в сумку, – решила она.

– Да, ты это давно готовила, – понял Джон, разглядывая себя в старом зеркале в коридоре. – Я выгляжу ужасно.

– Ты выглядишь как обыкновенный турист, – поправила его она.

Уже стемнело, на узкой боковой улочке было тихо и пусто, когда дверь конторы Вакки открылась и оттуда вышли две фигуры, одна из них – с дорожной сумкой через плечо. Они затворили за собой дверь и услышали, как потайные стальные засовы со щелчком вошли в свои пазы. Немногим позже они пришли на флорентийский вокзал Санта Мария Новелла и купили два билета до Мюнхена.

Все это оставалось незамеченным, пока на следующее утро в половине десятого охранник не позвонил в дом Вакки:

– Разве вы не говорили, что эти двое молодых людей должны быть здесь? Здесь никого нет. Только рядом с замком внизу висит записка.

Но в это время Урсула Вален и Джон Фонтанелли уже гуляли по улицам Аугсбурга.

Здание было выкрашено в скромные красно-коричневые цвета, отдельные контуры подчеркнуты золотистым.

– «Частный банк князя Фуггера», – прочел Джон на табличке рядом с простой стеклянной входной дверью.

За ними по мостовой катились автомобили, ходили толпы прохожих, в некотором отдалении промчался большой синий трамвай. Город был полон древних фасадов, лепки, настенных картин и золотых украшений, но улицы казались ему широкими, просторными, после средневековой узости Флоренции здесь было легко дышать.

Он посмотрел на Урсулу.

– Значит ли это, что Фуггеры здесь все еще имеют вес?

– Нет. Но они еще существуют. Вроде бы этот банк принадлежит семье Фуггер-Бабенхаузен. Фуггеры по-прежнему невероятно богаты, владеют пивоваренными заводами, долями в промышленности и зáмками, но в первую очередь землей. Они входят в десятку крупнейших землевладельцев Германии. При том, что эта семья со времен Антона Фуггера перестала зарабатывать деньги. Она существует за счет своего наследства на протяжении вот уже четырехсот лет. – Она указала на бистро неподалеку. – Идем, позавтракаем.

Под развешанными на стенах фотографиями с мотоциклетных гонок, лавровыми венками и флагами «Формулы-1» они пили крепкий кофе и ели круассаны с ветчиной. Джон извлек из кармана некоторую сумму немецких денег, которые они обменяли в Мюнхене на лиры, и принялся изучать монеты и банкноты.

– Кто такая Клара Шуман? – пробормотал он. Перевернул банкноту и увидел изображенный с другой стороны рояль. – Должно быть, она имеет какое-то отношение к музыке.

Это были роскошные банкноты с водяными знаками, блестящими полосками и словно тисненой печатью. Никакого сравнения с долларовыми бумажками. Которые, впрочем, по его мнению, производили более сильное впечатление.

Тем временем он успел привыкнуть к тому, что на него не обращают внимания. В принципе, это давало ощущение свободы. За все время поездки к нему действительно никто не обратился; никто даже не заметил, что он немного похож на Джона Фонтанелли. Единственное, что его мучило, так это то, что Марко и остальные наверняка будут, мягко говоря, переживать, – они, наверное, уже исходят пóтом. Просто слинять было нечестно по отношению к ним.

– А что здесь можно посмотреть? – поинтересовался он. – Полагаю, музей.

– Кое-что получше, – сказала Урсула и вытерла пальцы о крошечную салфетку. – Фуггерай.

Они перешли улицу, побродили по крохотным запутанным переулкам, миновали еще одну большую улицу, затем свернули на перпендикулярную, затем за турецкой закусочной еще раз направо и сразу после этого оказались перед выкрашенным бледной желтой краской фасадом дома с двумя рядами маленьких окон под отвесной крышей, которые позволяли предположить, что внутри находятся комнаты с низкими потолками. Над раскрашенными синими и кремовыми полосками воротами было высечено латинскими буквами: MDXIX. JACOB FUGGER AVGUST GERMANI. В воротах была узкая дверь, позволявшая войти внутрь, и они оказались в другом мире.

Как раз в тот самый момент, когда они проходили под аркой ворот, из-за туч показалось солнце, залившее широкие улицы между красивыми песочными домами золотистым осенним светом. Джону померещилось, будто он вернулся в Италию, – настолько другим, настолько средиземноморским казалось место, в котором они очутились.

– И где же этот Фуггерай? – спросил он.

– Мы как раз вошли в него. Это и есть Фуггерай, древнейшее социальное поселение в мире.

– Социальное поселение?

Джон смотрел на простые, но красивые дома, сильно заросшие плющом стены, видневшиеся тут и там фигуры святых. Невольно вспомнились пресловутые кварталы Нью-Йорка, построенные как социальные поселения: выбитые окна, испачканные краской стены и переполненные мусорные баки.

– Удивительно. Фуггерай? Это значит, что он был построен Фуггерами?

– Лично Якобом Фуггером Богатым. Примерно в 1511 году он почувствовал необходимость стать меценатом, и, поскольку ему не хотелось вкладывать деньги в художников, как делали Медичи или Гримальди, он приказал построить вот это. Вне всякого сомнения, гениальная идея, потому что до сегодняшнего дня Фуггерай снискал ему лучшую славу, чем можно было бы ожидать с учетом его поступков.

Джон кивнул. Все это действительно выглядело настолько уютно, что ему уже начинал нравиться его предполагаемый предок.

Они подошли к красивому колодцу, подобный которому можно было увидеть и в старой части Портечето. Короткое пребывание в Италии, похоже, наложило отпечаток на всю последующую жизнь ставшего впоследствии таким могущественным купца, если он выбрал подобный стиль строительства.

– А кто здесь живет? – поинтересовался Джон.

Несмотря на то что в каждом маленьком окне видны были гардины или горшки с цветами, на улицах было на удивление тихо. Только одна скрюченная пожилая женщина, одетая во все черное, с трудом шаг за шагом продвигалась вперед, держа в одной руке сетку для покупок, а в другой – палку.

– Фуггерай закладывался как место жительства для не имевших долгов, но впавших в нищету жителей Аугсбурга, исповедовавших католическую веру. Если не ошибаюсь, здесь ровно сто шесть квартир, большей частью состоящих из трех комнат, для тогдашних условий обустроенных довольно комфортно. Все поселение окружено стеной: город внутри города, – пояснила Урсула. – Ворота закрываются на ночь даже сейчас.

– Когда, говоришь, он приказал его построить?

– Между 1514 и 1523 годами. Это означает, что когда Джакомо Фонтанелли вступил с ним в контакт в 1521 году, он встретил Якоба Фуггера, который уже годами занимался планированием того, что случится после его смерти с его состоянием в далеком будущем.

– Хм… – неуверенно произнес Джон. – Или он оглянулся на свою жизнь, спросил себя, зачем все это было нужно. То, что потом объявился его сын, о существовании которого он не подозревал, и попросил о помощи для того, чтобы исполнить свое видение, должно было показаться ему божественной волей.

Урсула Вален покачала головой.

– Не думаю, что Якоб Фуггер рассуждал именно так, – заметила она и убрала волосы со лба. Она указала на длинный переулок, расположенный перпендикулярно маршруту, которым они шли до сих пор.

В конце переулка между домами обнаружилась церковь, небольшая постройка с высоким кессонным потолком, большим роскошным алтарем и несколькими скамьями перед ним. В витрине рядом со входом, где, очевидно, располагалась информация для посетителей, висел текст, где было сказано, что сей дом Божий называется церковь Святого Марка и служит жителям квартала для вознесения ежедневных молитв за спасение души основателей Георга, Ульриха и Якоба Фуггеров.

– Теперь понимаешь? – спросила Урсула, которая перевела для него содержание аккуратно отпечатанного текста. – Каждый житель Фуггерай с давних времен обязан делать две вещи. Во-первых, он должен платить арендную плату в размере одного гульдена в год. Это еще тогда было скорее символической суммой, а сегодня жители платят ровно одну марку семьдесят два пфеннига, совсем смешные деньги, на которые можно купить разве что буханку хлеба. Во-вторых – и это именно то, что я хотела тебе показать, – каждый житель Фуггерай обязан каждый день молиться о спасении душ основателей квартала. Это указывается в договоре, все чертовски серьезно. В учредительной грамоте точно записаны виды молитвы: один раз «Отче наш», один раз «Аве Мария», один раз «Верую» и один раз «Славься, Господи Отец». И церковь была построена исключительно с этой целью.

Джон задумчиво рассматривал узкие окна и пытался понять, что могло заставить кого-то установить такие предписания.

– Это ведь получается довольно много молитв за пятьсот лет, правда?

– Точно. Я сомневаюсь, что за чью-либо душу молились больше, чем за души Якоба Фуггера и его братьев.

Представив себе это, Джон почувствовал неловкость.

– Странно, ведь так? Что же, по его мнению, он сделал, раз ему понадобилось столько молитв?

– Я не думаю, что он руководствовался этим, – сообщила Урсула. – Я думаю, что он и в религиозных вопросах рассуждал как купец. Если одна молитва за спасение души – это хорошо, то много молитв – это еще лучше. И он, как в жизни, так и в смерти, нашел способ, чтобы обеспечить себя лучше других. Якоб Фуггер хотел быть богатым человеком и на небесах, все просто.

Фуггеры в Аугсбурге были повсюду – такое ощущение сложилось у Джона к концу этого напряженного дня. Они поднялись на башню, обошли исторические кварталы и фрагменты городской стены, побывали в Золотом зале ратуши, а в соседнем зале размещалась выставка, рассказывавшая о невероятных размерах экономической империи, созданной Фуггерами во всем мире, даже в недавно открытой на тот момент Южной Америке. Они посетили бывший концертный зал и те самые дома Фуггеров на Максимилианштрассе, мимо которых проходили еще утром и неподалеку от которых завтракали. Сегодня в них располагались банк Фуггера и роскошный отель, входить в который Джону показалось рискованным; они переночевали в другом, более скромном отеле в центре города, где никто не спрашивал документы и где они зарегистрировались как Джон и Урсула Вален.

Урсула пошла еще раз позвонить своим родителям – на всякий случай не из отеля, а из расположенной неподалеку телефонной будки, а Джон остался в постели, чтобы глядеть в потолок и пытаться упорядочить хаос собственных мыслей, напоминавших ему вспугнутый рой пчел. Padrone умер, так и не разуверившись в пророчестве. Открытие того, что деньги не размножаются и что на самом деле он не спаситель, а огромный паразит на теле человечества. Вторая статья Лоренцо… Может ли быть правдой то, что написал его кузен? Мог ли шестнадцатилетний парень додуматься до того, что ускользнуло от ученых экономистов, лауреатов Нобелевской премии? Это казалось ему маловероятным. Хотя мысль была ясной, звучала логично и правдоподобно… Нужно будет спросить кого-нибудь, когда он вернется обратно в Лондон. Экономиста. Может быть, Пола Зигеля. Он может знать.

Он посмотрел на часы. Где же она? Ну, раз он уже пошевелился, можно с тем же успехом встать и подойти к окну. Вдоль улицы горели яркие огни реклам, половина надписей свидетельствовала о том, что это были фирмы, полностью или частично принадлежавшие «Фонтанелли энтерпрайзис». Даже этот отель входил в сеть, в которой ему принадлежало тридцать процентов. Часть того, что они заплатили за эту простую комнату, пройдя множество этапов, вернется к нему. То же самое касалось и черного платья, которое купила Урсула. Все шло к тому, что однажды ему будет принадлежать все, и тогда он вообще не сможет тратить деньги.

Потом он увидел ее, Урсулу, – она пробиралась между припаркованными автомобилями и прогуливающимися прохожими, целеустремленно направляясь к отелю и внимательно оглядываясь по сторонам. Джон отпустил старую штору. Он все еще не понимал, что с ним случилось, но должен ли он понимать? Он знал только, что в ее присутствии он чувствовал себя счастливым, и все остальное становилось неважным, как только он видел ее.

Может быть, стоит сделать так, как предложила она. Просто раздать деньги на маленькие нужные проекты. Вагоны-рефрижераторы для Филиппин – в таком роде. Акупунктурное лечение планеты. Занимаясь этим, он проведет остаток своей жизни, и это будет чертовски хорошая, счастливая жизнь. Долой всю эту глупую роскошь, чванство, позерство. Неважно, был ли Якоб Фуггер его предком или нет, – он продолжит там, где остановился Фуггер, построив свое поселение. Он станет помогать людям, а будущее пусть позаботится о себе само.

Дверь открылась, в комнату вихрем ворвалась Урсула.

– Все выяснилось, – объявила она, – мои родители ждут нас завтра во второй половине дня.

Он смотрел на нее и был счастлив.

– А на выходных мы полетим в Нью-Йорк, – предложил он. – И ты познакомишься с моими родителями.

Что-то в выражении ее лица заставило его засомневаться в своих планах.

– Подожди, – неуверенно произнесла она. – Подожди, пока познакомишься со всей моей семьей.

То, что сообщили ему телохранители рано утром, Маккейну вовсе не показалось забавным.

– Иными словами, вы не знаете, где он провел вчерашний день, – прорычал он.

– Мы выяснили, что девушка звонила своим родителям в Лейпциг, – донесся из трубки голос Марко Бенетти. – Они ожидают ее и мистера Фонтанелли на кофе сегодня во второй половине дня.

– А вы ожидаете обоих на вокзале, смею надеяться.

– Само собой. Крис как раз ведет переговоры с пилотом самолета, который отвезет нас в Лейпциг.

– Молите Бога, чтобы они вас не одурачили. – Он швырнул трубку обратно на аппарат и потянулся к пульту телевизора, чтобы сделать погромче, когда рядом с диктором новостей показался логотип Фонтанелли.

– …сенатор Друммонд решительно высказался против поглощения компании «Дайтон кемикалс» концерном «Фонтанелли». Он потребовал от сената…

Маккейн уже снова набирал номер.

– Уизли? Я как раз смотрю новости на телеканале «NEW». Кто вообще такой этот сенатор Друммонд? – Некоторое время он слушал молча. – Ладно, тогда пошлите к нему кого-нибудь, кто объяснит ему, что мы не станем больше ничего покупать у некоего поставщика из Огайо, если он не устранится от этого дела. Если он не поймет этого, то передайте ему, сколько рабочих мест будет потеряно, расскажите ему, на каких телеканалах и в каких газетах он окажется главным виновником происходящего, а потом предложите будущему экс-сенатору работу помощника упаковщика в центре отправки грузов в Толедо. Как? Конечно, еще сегодня. Сегодня вечером я хочу увидеть новости о том, что мы купили «Дайтон кемикалс».

Сплошные неприятности. Он потер виски, просматривая список встреч на день. Делегация из Венесуэлы уже ожидала. Нефть все еще оставалась стержнем концерна. Он дал почувствовать свое влияние почти во всех важных заправочных портах, и корабли «Кумана ойл» заправлялись особенно поздно и проверялись особенно часто. Проваливались встречи, уходили клиенты, высокие договорные неустойки сделали остальное, фирма была готова к штурму, и сегодня он ее купит. Затем обед с шефом «Миясаки стил корпорейшн», которого нужно заставить пересмотреть структуру своих поставщиков в свете напряженной ситуации с кредитами.

И, наконец, он отправится в Хартфорд, чтобы услышать из уст профессора Коллинза о том, как использовать всемирную сложную сеть власти и влияния, которую он построил для того, чтобы исполнить пророчество Джакомо Фонтанелли.

«Слишком много машин на дорогах», – с недовольством заметил он по пути из Лондона. Вот что станет первой мерой, как только он добьется монополии на нефтяном рынке: нужно поднимать цену на бензин до тех пор, пока автомобильный транспорт перестанет представлять интерес.

Сплошная толчея, гудки, давка. Он подумывал о том, чтобы вызвать профессора Коллинза к себе в офис, но затем изменил планы. Он хотел увидеть Институт исследования будущего своими глазами, выяснить, во что тот превратился с тех пор, как в него стали вливаться бесконечным потоком деньги, и понять, насколько надежны те сведения, которые даст ему профессор. А это можно сделать только на месте.

Переговоры сегодня прошли нехорошо. Вероятно, он мысленно был где-то не здесь. В обычной ситуации он съел бы венесуэльцев со всеми потрохами за требование гарантий самостоятельности «Кумана ойл», но сегодня он удовольствовался тем, что отослал их домой несолоно хлебавши и приказал ребятам из отдела инвестиций усилить заградительный огонь на бирже. Что они о себе возомнили? Конечно же, предприятие по сути своей было здоровым. Иначе бы он им не заинтересовался. Но они мелки, а он велик; поглотить их – его право, данное самой природой.

И Касагуро Гато, должно быть, нашел себе кредитора, о котором Маккейн ничего не знал. Вероятно, ему удалось завоевать одного из японских миллиардеров в качестве теневого пайщика, только так можно было объяснить его улыбчиво-непреклонную позу. Пока что пришлось забыть о влиянии «Миясаки стил» на крупнейшего работодателя в южно-японском регионе и тем самым – о влиянии на правительство.

Он чувствовал себя нехорошо. Слишком много неудач за день. У него не получалось отвлечься от того, что случилось. Вообще-то он решил поехать в Хартфорд еще и поэтому – один, без шофера, без телохранителей, – чтобы по дороге отстраниться от дневных дел, чтобы быть в состоянии увидеть все взаимосвязи. Но все внутри бурлило. Плохой день.

Небо затягивали темные облака, что показалось ему очень созвучным его настроению. Сегодня вечером пойдет дождь, может быть, даже будет гроза. На темных тучах лежала жуткая фиолетовая тень.

И по-прежнему пробка, даже здесь, за городом, после того, как Лондон, к счастью, остался позади. Он сжал руль своего «ягуара»; автомобиль продвигался вперед за автомобилем так медленно, словно в китайской пытке водой. А там, впереди, похоже, решили устроить ремонтные работы, причем довольно продолжительные, да еще в пятницу вечером, когда люди возвращаются домой. «Одни идиоты», – раздраженно подумал он.

Перед местом проведения ремонтных работ проезжая часть сократилась с двух полос до одной. Маккейн наблюдал, как автомобили, словно зубцы застежки-молнии, вливаются в одну полосу, пропустил дребезжащий «фольксваген» с дряхлой бабулькой за рулем и как раз собирался последовать за ней, когда слева вылетел грязно-коричневый автомобиль и втиснулся в полосу, не обращая внимания на Маккейна. Сердито взглянув на него, он увидел за рулем светловолосого широкоплечего обезьяноподобного человека, который с ликованием вытаращился на него своими небесно-голубыми глазами и, похоже, испытывал буквально звериную радость из-за того, что обогнал «ягуар». Рядом с ним сидела какая-то баба, одетая словно потаскуха, и бездумно улыбалась.

Маккейн в недоумении смотрел им вслед. И пока они медленно продвигались мимо участка ремонтных работ, – где, кстати, возились целых два усталых недовольных рабочих, – женщина несколько раз оглянулась на него, злорадно усмехаясь и, очевидно, восхищаясь героическим поступком своего спутника. Они говорили о нем. Смеялись. Чувствовали свое превосходство. Маккейн почувствовал, что его вот-вот стошнит. Но у того парня вместо мозга были мускулы, и, вне всякого сомнения, не стоило хватать его, вытаскивать из машины и пытаться удавить или что-то в этом роде.

На протяжении бесконечных минут он полз за ними, размышляя над вопросом, почему, черт возьми, он вообще пыжится, пытаясь спасти человечество. Человечество? Разве большинство не такие же глупцы, как те двое, что едут впереди? Глупый, бессмысленный скот, а он тратит на них все свое время. Эволюция – или слепая случайность – породила немного людей, ради которых стоило стараться, но остальное, похоже, просто отбросы.

Может быть, мрачно подумал Маккейн, вымирание человечества не просто неизбежно – для него настало самое время?