27
Таким взволнованным Джону еще не доводилось видеть Маккейна.
– Вот! – крикнул он, бросая ему газету, и принялся ходить по комнате, словно запертый в клетке лев. – Они объединяются против нас!
Джон взял газету. Снова слияние. Вчера – «Объединенный банк Швейцарии», сегодня – «Мобил ойл» и «Тексако». И снова с тем же обоснованием: необходимо что-то противопоставить доминирующей позиции на рынке, которую завоевал концерн «Фонтанелли энтерпрайзис».
– И антимонопольное ведомство благословляет их на это! – бушевал Маккейн. – То же самое антимонопольное ведомство, которое встряло, когда мы хотели купить «Тексако». Это уже дурно пахнет!
– Мы хотели купить «Тексако»? – удивился Джон. – Я об этом ничего не знал.
Маккейн на миг остановился и махнул рукой.
– Интермеццо, сыгранное несколько дней назад. Зачем было беспокоить вас? – Он сжал кулаки. – Америка. Проклятье! Мы еще не готовы тягаться с США, но я хотел бы иметь возможность по-настоящему задать жару этим фигурам из Вашингтона!
– Вы говорите о демократически избранном правительстве. – Джон почувствовал, как напряглись его спина и шея. Собственный голос тоже показался ему более холодным, отстраненным, неодобрительным, чем хотелось. Но сдержаться он не мог, он должен был выразить свое недовольство. – В Северной Дакоте и Миннесоте есть ребята, которые строят себе в лесах хижины, вооружаются до зубов и ругают правительство. Примерно как вы сейчас.
Маккейн ничего не сказал, он просто посмотрел на него пристально, словно включая рентгеновские лучи в глазах, которые позволили бы увидеть его насквозь. Медленно разжал кулак, опустил руку, отвернулся и побрел к окну. Где-то по пути переполнявшая его ярость, похоже, исчезла, растворилась.
– Джон, – вдруг произнес он, и голос его был похож на удар хлыста, – вы все еще не поняли, каковы ставки в этой игре. Иначе не приводили бы таких смешных сравнений.
Он повернулся.
– Ваши ребята там, в Северной Дакоте, – я знаю этих людей. Я даже – хотите верьте, хотите нет – разговаривал с некоторыми из них. Я знаю, как у них все устроено. Они думают, что так дальше не может продолжаться. И когда все рухнет, они хотят иметь хорошую крепость, где смогут жить дальше. Крепость, которую будут защищать с оружием в руках. Они – величайшие эгоисты на свете, потому что их позиция такова: к черту весь мир, главное, что мы выживем!
Джон мрачно кивнул.
– Вот именно.
– Но правительства, – продолжал Маккейн, – избранные демократическим путем правительства – того же поля ягода! Кто же их выбрал? Народ! Правительство представляет интересы народа. А большинство людей живут по принципу: к черту остальных, главное, чтобы нам было хорошо.
Джон открыл рот, хотел что-то сказать, но не знал, что именно.
– Хм, – произнес он, сожалея, что чувствует себя таким беспомощным и неловким в подобного рода разговорах.
– А мы чем здесь занимаемся? Мы работаем над тем, чтобы завоевать положение, благодаря которому сможем направить мир в более благоприятное русло развития. Мы ведь не для себя стараемся. У нас есть все, больше чем достаточно. Любой из нас без проблем может спокойно отдавать. Поймите же, мы настолько богаты, что подозрений, будто мы хотим обогатиться еще сильнее, просто не возникает. И то, что мы сделаем, произойдет по абсолютно рациональным принципам. Вскоре в нашем распоряжении окажется компьютерная модель мира, самая подробная кибернетическая симуляция, которую когда-либо создавали. С ее помощью мы сможем точно предугадывать последствия любого поступка, с учетом всех взаимодействий с другими мерами. Любое принятое нами решение мы сможем обосновывать без проблем. И единственным критерием будет выживание человечества, наилучшее благосостояние для большей части человечества. – Маккейн встал перед ним, подняв руки в умоляющем жесте. – Разве вы не понимаете, что любой вид чьих-то групповых интересов – наш враг? Любой! Будь то правительство, профсоюз, объединение, союз лоббистов – все это организации, которые думают только о благополучии своей группы. Которые хотят несправедливости! Вы понимаете? Это цель любого представительства чьих-либо интересов – создавать неравенство, вводить неравновесие, причем в свою пользу!
Джон невольно отступил на шаг. Находиться перед таким Маккейном было все равно что попасть под колеса локомотива весом в двадцать тонн. То, что он говорил, вынужден был признать с неохотой Джон, звучало необычно, почти кощунственно – но в этом была своя логика.
– С такой точки зрения я никогда на это не смотрел, – неохотно признал Джон.
– Да. – Маккейн смотрел ему прямо в глаза. – Я вижу.
– Я имею в виду, что за всю свою жизнь не пропустил ни одних выборов. По крайней мере, пока жил в Нью-Йорке. Дед втолковывал мне это снова и снова. Что я должен уважать избирательное право. Что многие, очень многие люди умерли ради того, чтобы я имел право выбирать. Он…
– …бежал от Муссолини, знаю. И он прав, ваш дед. Демократия – это великое достижение, отличная штука, я вовсе не собираюсь это отрицать. Но ее нужно иметь возможность себе позволить! – Маккейн набрал в легкие воздуха, отступил на шаг, словно взвешивая, чего от него можно требовать, а чего нет. – Вам не понравится то, что я сейчас скажу.
– Мне и до сих пор не очень-то нравилось.
– Ничего не поделаешь. Таков мир. Когда надвигается опасность, не время для долгих разговоров. Умрешь прежде, чем успеешь принять решение. – Он поднял палец и указал на Джона. – В тяжелые времена нужен кто-то, кто возьмет на себя командование. Вождь. Вы знаете, откуда взялось слово «диктатор»? Это латынь. В древнем Риме на время кризисных ситуаций выбирали правителя, приказам которого подчинялись все. Вот это был диктатор. Когда наступает опасность, демократия упраздняется. Всегда, в любое время. Изучите историю непредвзято, и вы увидите, что я прав.
Джон почувствовал, как внутри у него поднимается горячая волна ужаса.
– Вы хотите, чтобы мы стали диктаторами?
Маккейн громко расхохотался.
– А как вы назовете то, что мы всегда собирались сделать? Два человека выходят на позицию, благодаря которой могут командовать всем остальным миром, говоря ему, куда двигаться. Таков был план, не так ли, с самого начала?
– Вы никогда не называли это «диктатурой».
– Если бы я произнес это слово, вы встали бы и ушли.
– Да. И сейчас раздумываю, не уйти ли мне.
– Пожалуйста. Вас никто не держит. Это ваш триллион, но, Джон, – вы должны исполнить пророчество. Прежде чем уйти, скажите мне, как вы собираетесь это сделать. Вашей великолепной демократии до сих пор не удалось осуществить даже такой малости, как остановить производство фторхлоруглеводорода, не говоря уже о настоящих мерах. Пожалуйста, скажите мне, что вы собираетесь делать. Если вы придумаете способ лучше, говорите! Я искал его четверть века и не нашел.
Все это время Джон наблюдал за ним со всевозрастающим ужасом, глаза его готовы были вот-вот вывалиться из орбит. Ему пришлось отвернуться, внезапно он ощутил огромную тяжесть.
– Это нелегко, понимаете? Я имею в виду, что у меня никогда не было особенно четкого представления о собственной жизни. Но я совершенно точно не хотел становиться диктатором!
А ведь он давно мог додуматься до этого сам, все к тому шло.
– Джон, – тихо, почти мягко произнес Маккейн, – мы презираем людей вроде Саддама Хусейна не потому, что они диктаторы. Мы презираем их потому, что они преднамеренно убивают людей. Именно это превращает их в тиранов. Мы, Джон, не будем убивать людей – мы будем людей спасать. У нас такая власть, которой не было ни у кого, мы единственные, кто может оттолкнуть человечество от пропасти, к которой оно несется.
Джон поднял взгляд. Он колебался. Мысли его превратились в хаос.
– Я знаю, что это нелегко. У меня было двадцать пять лет на то, чтобы свыкнуться с этой идеей, и все равно мне было непросто.
– Да уж! – Собственный голос звучал странно, как-то хрипло.
– Я тоже всегда ходил на выборы. – Маккейн безрадостно рассмеялся. – Впрочем, за Джона Мейджора я своего голоса не отдавал.
Ему снова вспомнился ужин. Холодная отстраненность, с которой отнесся к нему премьер-министр.
– Думаю, я справлюсь с этим.
– Значит, мы продолжаем?
– Да.
– Я должен знать, что за мной стоите вы, Джон.
Джон вздохнул, ощутив на языке мерзкое ощущение предательства.
– Да. Я вас прикрою.
– Спасибо.
Пауза. Тишина. Сквозь открытое окно донесся звон колокола на Биг-Бене.
– Что мы будем теперь делать? – спросил Джон.
Маккейн стоял у края стола, выстукивая кончиками пальцев негромкий беспокойный ритм. Взгляд его был устремлен куда-то вдаль.
– Борьба началась, – сказал он. – Значит, будем сражаться.
В следующие дни в Лондон прибывали директора, председатели советов правлений и управляющие. Конференц-зал на верхнем этаже штаб-квартиры «Фонтанелли энтерпрайзис» был впервые заполнен настолько, что пришлось принести дополнительные стулья.
Самый главный босс всех этих директоров, председателей советов правлений и управляющих, Джон Сальваторе Фонтанелли, богатейший человек в мире, избранный на роль спасителя будущего, открыл собрание коротким докладом об опасности, грозящей естественным основам жизни, и центральной роли, отведенной концерну в защите окружающей среды. Венчала доклад фраза:
– Прошу вас, подумайте о том, что защита окружающей среды по карману не всем. Одними благими намерениями не обойтись. Только если мы сократим издержки всех наших предприятий и радикально станем бороться с расточительностью, мы сможем обеспечить будущее.
Затем Джон удалился в свой офис и предоставил Маккейну работать с деталями. Он по-прежнему не умел выступать. Перед произнесением этой небольшой речи из-за волнения он почти не выходил из туалета, ночью плохо спал, в полусне постоянно повторял свою речь, проснулся весь в поту, вынужденный принять душ и полностью переодеться. А он еще смеялся, когда Маккейн настаивал, чтобы в каждом их офисе была своя ванная и комната для переодевания!
– Она кажется мне несколько лживой, эта болтовня о защите окружающей среды, – признался он Маккейну, который пришел на минутку, чтобы подобрать документы, прозрачные пленки с числами и яркими диаграммами. – Я имею в виду, дело ведь просто в том, чтобы заработать больше денег.
Маккейн недовольно посмотрел на него.
– Вы меня разочаровываете, Джон. Вот эти, – он презрительно кивнул головой в сторону двери, за которой ожидали собравшиеся, – от них я не ожидаю понимания, что все взаимосвязано. Но вы…
– Похоже, такова моя судьба. Все люди чего-то от меня ожидают, а я никогда не соответствую ожиданиям.
– Ну ладно. Я не буду спешить, конспектируйте. Мы – крупнейший концерн в мире, правильно? По крайней мере, пока что. О чем нам следует позаботиться, так это о том, чтобы сохранить положение. Чего не должно произойти, так это того, чтобы образовалось несколько примерно равных по силе блоков власти. Тогда у нас возникнет патовая ситуация, нельзя будет сделать ничего из того, что должно быть сделано. – Маккейн сложил пленки и ткнул Джона в грудь, словно собираясь пронзить его уголком пачки. – Неужели это так трудно понять? Думайте о будущем, Джон. Видение перспективы всегда побеждает.
И с этими словами Маккейн ушел обратно в конференц-зал, где собравшиеся люди смотрели на него, словно напуганные кролики, поправил микрофон и произнес то, что произнесет еще на нескольких подобных собраниях в течение ближайших дней.
– Господа, мне нужны от вас всего три вещи. Во-первых, доходы. Во-вторых, доходы. И, в-третьих, доходы.
Одной из немногих женщин среди участников этих экзекуций, замаскированных под конференции, была Глэдис Вейн, управляющая «Политон медиа», медиаконцерна, образованного путем слияния нескольких европейских фирм звукозаписи, со штаб-квартирой в Брюсселе. За прошедшие три месяца два популярных артиста, одна поп-певица из Израиля и одна английская группа перешли к «ИЭмАй Электрола», из-за чего доходы за квартал существенно снизились. Соответственно, миниатюрная женщина с пепельно-серыми волосами получила серьезную порку.
По возвращении в Брюссель она созвала похожее собрание, чтобы в подобных словах объяснить серьезность положения главам различных отделов и подразделений.
– Но ведь без созидательного труда не обойтись, – заметил руководитель испанского дочернего предприятия. – Мы должны вкладывать деньги в людей искусства. Пройдет время, прежде чем они сумеют пробиться на рынок, и если не дать им этого времени, то в какой-то момент у нас не останется артистов.
– Если мы будем нерентабельны, у артистов в какой-то момент не окажется фирмы звукозаписи, – заявила Глэдис Вейн, исполненная решимости не позволить этому грубому британцу еще раз превратить себя в девочку для битья. – Все будет именно так. Все, что нерентабельно, – долой.
Директора съежились и принялись старательно перелистывать свои списки. Руководитель «Каската рекордс», фирмы звукозаписи, расположенной в Милане и с середины этого года тоже входившей в состав «Политон», задумчиво рассматривал количество проданных экземпляров диска под названием «Wasted Future».
– Сейчас мы переживаем спад, – сказал Маккейн. – Плохо, конечно, но таков закон жизни. Спады неизбежны, и они отделяют мальчиков от мужей.
Джон только кивнул. Они направлялись в аэропорт, однако их бронированный лимузин застрял в вечерней пробке. Глядя вперед, можно было подумать, что грузовики и красные двухэтажные автобусы срослись в одно целое. Моросил мелкий дождь, и по бокам улицы покачивались антрацитово-серые зонты.
– И именно сейчас мы не должны забывать о своих целях, иначе растратим силы на партизанскую войну. А одна из наших следующих целей – это Международный валютный фонд.
Вот преимущества личного самолета: не нужно переживать из-за того, что опоздаешь на рейс. Джон обдумал слова Маккейна еще раз и нахмурил лоб.
– МВФ? – повторил он.
Джон читал об этом. Международный валютный фонд был, подобно Организации Объединенных Наций, наднациональным учреждением, цель которого – обеспечивать функционирование всемирной финансовой системы, обмен валют и так далее. Описание было чрезвычайно скучным.
– Вам придется объяснить мне, – сказал он, – какое это имеет отношение к нам.
– МВФ в данный момент насчитывает 180 членов. Каждая страна-участница должна внести определенный вклад, так называемую квоту, причем тем бóльшую, чем богаче страна. Квота также определяет право голоса, и это означает, что те, кто больше платит, имеют соответственно больший вес. На данный момент лидер – США с восьмьюдесятью процентами голосов. – Маккейн разогнул указательный палец и взялся за него другой рукой, словно собираясь что-то считать на пальцах. – Это пункт первый, который подходит под нашу концепцию: богатство означает влияние. Честно, неприкрыто, записано в уставе.
– Влияние, ну да, – заметил Джон. – Вопрос только в том, на что.
– Это пункт второй, который нас интересует. МВФ может заглянуть в активы каждого государства-участника, может требовать от правительств, чтобы они выложили в открытый доступ информацию о своей денежной и налоговой политике, но указывать, впрочем, не может. Обычно. Но все происходит совершенно иначе, когда страна получает кредит от МВФ. Такие кредиты выдаются только под строгие обязательства, и обязательства тщательно проверяются. Никаким иным способом нельзя оказать извне настолько прямое влияние на политику страны. – Маккейн обхватил рукой указательный и средний пальцы. – Вы понимаете? Через МВФ мы можем помешать тому, чтобы страны с переходной экономикой разрушали окружающую среду, поспешно начиная индустриализацию.
Джон смотрел на Маккейна так, словно видел его впервые. Сам он, и в этом следовало признаться сразу, никогда в жизни не додумался бы до такой идеи.
– Через МВФ, да, – кивнул он. – Но как вы собираетесь влиять на МВФ?
Маккейн пожал плечами.
– Добрым словом. Предложениями о сотрудничестве. Или, что было моей самой смелой задумкой, чтобы «Фонтанелли энтерпрайзис» стал первым членом МВФ, не являясь страной.
Джон невольно открыл рот.
– Вот это действительно смело.
– Не слишком. В данный момент стоимость МВФ, общая сумма взносов, составляет около 190 миллиардов долларов, половина из которых к тому же внесена в неконвертируемых валютах, то есть деньгами, которые нельзя использовать. Нам бы ничего не стоило заплатить даже больше, чем США.
На миг Джон снова почувствовал, что внутри у него разрастается чувство непобедимости, которое не покидало его на протяжении целого лета, которое было даже лучше, чем секс. Но в каких бы сосудах ни хранилось такое ощущение, его собственный, похоже, дал трещину, поскольку чувство непобедимости уходило, оставляя только смутное неприятное ощущение.
– Не думаю, что они примут нас.
Маккейн поглядел в окно.
– Это только вопрос времени, – сказал он. – Эра стран миновала. Некоторое время люди еще будут за нее цепляться, как за бабушкин сервиз, который никогда не используется, поскольку его нельзя мыть в посудомоечной машине, но одно из следующих поколений уже перестанет понимать, зачем нужна страна. – Он показал рукой в окно, на витрину книжного магазина, где были выставлены книги о давно закончившихся Олимпийских играх в Атланте. – Вы это еще застанете, уж поверьте мне. Однажды на Олимпийских играх атлеты станут выступать не от имени страны, а от имени концерна.
– А мы не можем учредить премию? – однажды вечером размышлял Джон, когда они летели высоко над Тихим океаном. – Что-то вроде Нобелевской премии, только за защиту окружающей среды?
Маккейн, который, как обычно во время полетов, изучал документацию, писал замечания на меморандумах и проектах договоров или диктовал письма, поднял глаза от блокнота.
– Премию Фонтанелли?
– Не обязательно. Но мне видится ежегодная премия людям, которые сделали что-то в ключе пророчества. Я имею в виду, что это могло бы стать стимулом. Заставить мыслить иначе. И благоприятно повлияло бы на наш имидж.
Маккейн постучал себя кончиком ручки по лбу.
– Вы хотите учредить такую премию? – спросил он.
Фразовое ударение показалось Джону несколько своеобразным.
– Да, – ответил он.
– Так сделайте это.
– Я? – Джон с сомнением посмотрел на него. – Я понятия не имею, как происходит нечто подобное.
Маккейн задумчиво положил ручку на блокнот.
– Вам и не надо представлять себе, как что-то делается. Помните, что я сказал вам во время нашего первого разговора? Деньги могут все, деньги заменяют все, деньги победят все. Вам нужно только знать, чего вы хотите. А по поводу того, как это осуществить, – пусть думают другие.
– А кто, к примеру?
– Позвоните в организационный отдел, вызовите к себе кого-нибудь в офис и скажите ему, что хотите сделать. Все просто. И он сделает это, в конце концов, именно за это он получает деньги. – Маккейн улыбнулся. – Кстати, я считаю это отличной идеей.
Один из их рационализаторских проектов, фирма «ХЬЮДЖМУВЕР», мировой лидер в области строительных машин, выдала неожиданные результаты: профсоюз решил забастовать.
– Привет, Джим, – произнес Маккейн, когда началась видеоконференция. – Мы тут услышали то, во что верится с трудом.
Джон сидел несколько в стороне, за пределами видимости для камеры, – так посоветовал ему Маккейн.
– Наверное, это будет отвратительно, – заметил он.
Джим Строс, председатель совета правления «ХЬЮДЖМУВЕР», оказался робким на вид, мягким человеком с такой розовой кожей, какая бывает у только что выкупанного младенца. Но во взгляде, которым он смотрел с экрана, было что-то упрямое. Дональд Раш, его заместитель, сидел рядом с ним и, похоже, хотел выяснить, можно ли сломать ручку голыми руками.
– Well, я бы солгал, если бы стал утверждать, что не понимаю этих ребят, – заявил Строс. – Сократить зарплаты на 20 процентов, увеличить рабочее время на 2 часа, и все это сразу, без переговоров, просто ввести? Вы бы тоже забастовали, Малькольм.
– То, что сделал бы или не сделал бы я, обсуждению не подлежит. Вопрос в том, что сделаете вы, Джим.
– Well, полагаю, мы будем вести переговоры.
– Именно этого я не хотел бы слышать. Ваши зарплаты нереальны по сравнению с мировым рынком, а ваше рабочее время заставляет предположить, что «ХЬЮДЖМУВЕР» – это парк развлечений.
– Малькольм, вы наверняка помните, что я с самого начала просил не спешить. Изменения слишком серьезны и происходят слишком быстро. Я говорил вам об этом.
Джон заметил, как челюсти Маккейна несколько раз шевельнулись, словно он жевал жвачку.
– При случае прочтите в словаре, что такое «самоисполняющееся предсказание». И вы не станете проводить переговоры.
– Мы не можем иначе. Хорошие отношения с профсоюзом – традиция компании «ХЬЮДЖМУВЕР».
Маккейн опустил голову и принялся ожесточенно массировать переносицу. Возникла пауза, казавшаяся тем страшнее, чем дольше она длилась.
– У меня и так было плохое настроение, – наконец произнес Маккейн, – а тут вы еще использовали слово, на которое у меня аллергия. Традиция. Сегодня не ваш день, Джим. Вы уволены.
– Что? – Джима сейчас можно было бы использовать как великолепную иллюстрацию понятия «перекошенные черты лица».
– Дональд, – обратился Маккейн к заместителю Строса, – скажите мне, будете ли вы вести себя лучше?
Здоровый, как бык, мужчина сломал свою ручку.
– Эмм… мистер Маккейн, сэр…
– Дональд, простой вопрос – простой ответ. Вы сделаете лучше? Да или нет?
– Э… – Раш бросил остатки своей ручки на документы, метнул на человека, который до недавнего времени был его начальником и который все еще пытался совладать с собой, неуверенный взгляд. Потом, похоже, понял, что поставлено на карту. – Да, мистер Маккейн.
– Что вы будете делать, Дональд?
– Я не буду вести переговоры. Пусть бастуют. Мы справимся с этим.
– Вы мой человек, Дональд. Вы получите новые документы в ближайшем будущем. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы мистер Строс тоже получил свои. – И с этими словами Маккейн отключился.
На миг он замер, глядя на мерцающий монитор, затем посмотрел на Джона.
– Это показалось вам слишком жестоким?
– Да, – сказал Джон.
Маккейн серьезно кивнул.
– Иногда иначе нельзя. Сейчас мы должны продемонстрировать решимость.
Журнал «Тайм мэгэзин» напечатал большую статью о забастовке в компании «ХЬЮДЖМУВЕР», прикрепив к ней иллюстрацию, основанную на афише старого фильма с Теренсом Хиллом и Бадом Спенсером, только их лица были заменены лицами Джона Фонтанелли и Малькольма Маккейна, а название гласило: «Правая и левая рука дьявола». Соответствующая статья была безжалостной, называла интерес Джона к защите окружающей среды «показным», а деловые приемы Маккейна «рыцарским разбоем».
Джон почувствовал, что во время чтения у него покраснели уши, выступил пот. Его удивляло то, с каким спокойствием пролистал журнал Маккейн.
– Что-то мне постепенно начинают надоедать такие вещи, – наконец произнес он. – Все равно по плану мы собирались покупать медиаконцерны – газеты, телерадиокомпании и так далее. – Он захлопнул журнал и, не глядя, отшвырнул его в сторону. – Настало время заняться этим.
Приближалось Рождество. Над Темзой все чаще висел туман, распространяясь на город, заколдовывая высотные дома, превращая их в жутковатые замки троллей, а уличные фонари – в эльфийские огни.
Победителем предрождественских продаж в этом году стали товары с буквой «f». Люди покупали шапки, чашки, брелоки для ключей, шарфы, папки для документов и в первую очередь рубашки, все белое – не считая темно-красной, с фиолетовым отливом, размашистой буквы. Невероятно, но факт: одни только лицензионные сборы за использование логотипа принесли в кассу сотни миллионов долларов.
Пятнадцатого декабря Джон и Маккейн произвели слияние компаний «Боинг» и «Макдоннел Дуглас», и получившаяся компания стала крупнейшим самолетостроителем мира. Комментарии экономических журналов касались в основном быстро разрастающейся сферы влияния концерна Фонтанелли, и в ближайшие годы ожидалось множество подобных слияний.
Ситуация с компанией «ХЬЮДЖМУВЕР» застряла на мертвой точке. Профсоюз бастовал, руководство предприятия отказывалось проводить переговоры. После Рождества и Нового года пришлось не только смириться со спадом производства, но и порадоваться ему с учетом пустых книг заказов, однако в новом году появились новые поручения и заказы, с которыми не удавалось справиться только силами неорганизованных рабочих.
– В США трудовое законодательство запрещает увольнять бастующих, – огрызался Дональд Раш. – Мы стараемся покупать как можно больше у наших заграничных дочерних компаний, каждую неделю проводим больше реорганизаций, чем обычно за год, но границы возможного уже близко. И с экскаваторами мы их почти достигли.
Маккейн держал руки возле рта, словно в молитве.
– Что вы собираетесь предпринять?
– Нанять новых людей, – ответил начальник «ХЬЮДЖМУВЕР». – Трудовое законодательство не запрещает нанимать штрейкбрехеров. У нас кризис, другие фирмы тоже рационализируются, а из-за границы приезжают хорошие специалисты, готовые работать за небольшие деньги. Кроме того, мы уже настолько упростили рабочие процессы, что нам даже не обязательно нужны специалисты. Раньше проблема забастовок всегда заключалась в том, что мы были завязаны на людей, но теперь уже нетрудно найти новых.
– Профсоюз тоже об этом знает, ведь так? – спросил Маккейн.
– Хм, да, думаю, знает. – Раш смотрел на замершего в ожидании Маккейна. – Ах, вот оно что. Может быть, достаточно будет пригрозить этим.
– Попробовать стоит, – произнес Маккейн.
Два дня спустя бастующие вернулись к работе на условиях урезанной на 20 процентов зарплаты и удлиненной на два часа рабочей недели.
– Ну вот, – прокомментировал Маккейн, и впервые за долгое время на лице его появилось что-то вроде улыбки.
Джона разбудил стоящий рядом с кроватью телефон. Он вскочил, уставился на проклятый аппарат и сначала подумал, что на самом деле он не звонил. Половина третьего ночи. Ему приснилось, точно.
И вот он зазвонил снова, уже наверняка. Плохой знак. Телефон, звонящий в половине третьего ночи, никогда не предвещает радостную новость. Он поспешно снял трубку.
– Алло?
– Ты, чертова скотина… – Женский голос доносился издалека, на заднем фоне раздавались какие-то странные звуки, как будто она звонила из коллектора сточных вод. А еще она говорила по-итальянски.
– Что-что?
– Я сказала, что ты чертова скотина. – Голос был пьяным.
Джон провел рукой по лицу, словно это могло заставить мозг работать.
– Вне всякого сомнения, – сказал он, – но не скажете ли вы мне, кто вы такая?
– Porco Dío… – Последовала долгая пауза, слышно было только тяжелое дыхание. – Ты ведь еще не забыл меня? Скажи, что ты меня еще не забыл. – Она тихо, с подвываниями заплакала.
Джон ломал голову, но никак не мог вспомнить, чей это может быть голос.
– Мне очень жаль… – нерешительно произнес он.
– Тебе очень жаль? Да. Так и должно быть. Тебе должно быть жаль. Ведь это ты во всем виноват. – Послышался всхлип, при звуке которого в Джоне пробудились смутные воспоминания. – Ты во всем виноват, ты слышал? Ты один. Ты виноват, что Марвин сидит в тюрьме. Меня тебе тоже когда-нибудь придется соскребать с дороги. Надеюсь, тебе снова будет жаль, скотина ты эдакая. – Трубку бросили с громким скрежетом, как будто звонившей было тяжело попасть по аппарату.
Джон продолжал сжимать в руках трубку, сердце гулко стучало в груди, а он в недоумении смотрел прямо перед собой. Константина. Это могла быть только Константина. Боже мой! А он ее даже не узнал.
Марвин в тюрьме? Непохоже на то, что ей это примерещилось спьяну. Он набрал номер службы безопасности. Трубку взял Марко, голос его был удивительно бодрым для такого времени суток. Джон рассказал ему о случившемся.
– Мне жаль, мистер Фонтанелли. Не могу понять, как она смогла к вам пробиться. Вообще-то ваш номер телефона – тайна всех тайн.
– Наверное, взяла у Марвина. А тот пройдоха в таких делах. Но я звоню не поэтому. – Он объяснил, зачем звонит. Потом надел халат и принялся беспокойно расхаживать по своим похожим на залы комнатам, пока телефон наконец не затрещал снова.
– Все верно, – сказал Марко. – Некий Марвин Коупленд был арестован в Бриндизи. Обвинение в торговле наркотиками.
