17
Тем временем это уже превратилось в ритуал. Как раз когда Джон собирался ложиться спать, в спальне звонил телефон. Как обычно, звонивший интересовался, насколько далеко он продвинулся в своих размышлениях.
– Я думаю, что сама индустриализация представляет собой проблему, – подытожил Джон, удобно откинувшись на небольшом диване, стоящем перед окном спальни, откуда открывался красивый вид на широкий темный пустой пляж и сверкающий серебром прибой.
Было приятно разговаривать вот так, наобум, когда на другом конце провода есть кто-то, кто внимательно слушает. В такой ситуации приходили совершенно иные мысли. Это было немного похоже на то, что случалось раньше, когда он ходил на исповедь. Или лежал на диване у терапевта – по крайней мере, так он себе это представлял. В своей жизни он только один раз был у терапевта, еще ребенком, потому что мать опасалась его излишней мечтательности и слишком буйной фантазии, а тот заставил его играть в куклы и выдумывать истории. После этого терапевт сказал матери, что ее сын, вне всякого сомнения, мечтатель, но необычайно богатой фантазией все же не обладает.
– Индустриализация? Ага. И что вы собираетесь делать с этой мыслью?
– Мы должны отыскать путь обратно. Обратно к природе, хоть в этом и нет ничего оригинального.
Низкий смех прозвучал почти презрительно.
– В первую очередь этот план смертельно опасен, мистер Фонтанелли, вы должны это понимать. Именно индустриальная цивилизация поддерживает жизнь огромного числа людей, по крайней мере, в какой-то степени. Избавьтесь от удобрений и культурных растений, уменьшите количество доступного электричества, и окажетесь среди гор трупов.
– Не сразу, конечно же. Я размышлял о постепенном переходе, с биологическим сельским хозяйством, использованием солнечной энергии, ну, всей этой альтернативной палитры.
– Можно курить сигареты, произведенные в экологически чистых условиях, но они все равно останутся сигаретами. Или можно по-настоящему отвыкнуть от курения. И это сложно. Вы не должны забывать о том, что эта планета без технических вспомогательных средств может прокормить самое большее пятьсот миллионов человек. Едва человечество, население снова достигнет такой численности, как уже не сможет отказаться от техники и промышленности.
Джон вздохнул.
– Ну ладно. У меня нет плана. А у вас, судя по вашим словам, есть?
– Да. Я знаю, что нужно сделать.
– Так скажите мне.
По звуку было похоже, что он усмехается.
– Скажу, но не по телефону.
Что же это за план? Он просто блефует, так же, как и Лоренцо. Нет такого плана. Нет ничего, что можно сделать, судя по всему.
– Мы должны встретиться, – произнес незнакомец. – Как можно скорее.
– Я подумаю над этим, – ответил Джон и положил трубку.
Он чувствовал себя загнанным, запертым в золотой клетке, чувствовал, что тянет за собой состояние как ужасный невидимый груз. Триллион долларов. Невероятно много денег. Тысяча миллиардов. Миллион миллионов. Такая огромная масса денег, сосредоточенная в нужной точке, потраченная согласно хорошо продуманному плану, повернет колеса истории на другую колею.
Но какая точка самая нужная? Есть ли вообще такая точка – или уже слишком поздно пытаться изменить ход вещей?
Он беспокойно бегал по большому дому, пытался расслабиться в джакузи, снова вылезал оттуда, едва нагревалась вода, выходил на террасу, смотрел на море и не видел его.
В самые мрачные моменты он говорил себе, что его уж точно минуют эти беды. Со своими деньгами он может защитить себя и тех, кто рядом, наилучшим образом. У него будет чистая вода, когда разразится война. Он сможет купить чистый клочок земли и защищать его до последнего. Он закажет постройку бункера, если понадобится. В любой момент он получит самое лучшее медицинское обслуживание, которое только существует. Он может купить, нанять, подкупить, что бы ни случилось.
И в один из этих мрачных моментов он понял, что имелось в виду в пророчестве. Люди лишились будущего. Вот это чувство и имелось в виду: это испуганное предчувствие, что теперь все будет только хуже и в конце концов закончится вообще. Взгляды в романтическое счастливое прошлое или полное экстатических наслаждений настоящее – все только затем, чтобы не приходилось думать о будущем, похожем на невероятную черную дыру, к которой неудержимо несется человечество.
Люди лишились будущего. В какой-то момент оно почему-то ушло от них. Они потеряли веру в будущее, а разве не сказано, что вера способна сдвинуть горы? Возможно, что она способна погубить и цивилизации.
Грести побольше. Главное – я. Пока еще можно. Что бы ни случилось потом, ибо «потом» уже не будет. Вычерпать все, что есть, жить, насколько возможно, пока все не рухнет. Не это ли настроение лежит в основе всего происходящего? Если кто-то начинает размышлять над тем, что будет в 2010 году, его ведь высмеивают, верно? Думать, что в 2010 году может быть что-то еще, кроме черного, как сажа, неба, вонючих вод и, вероятно, парочки тараканов, способных пережить все, даже взрыв атомной бомбы, считалось признаком величайшей наивности…
В своих беспокойных метаниях Джон нашел бутылку, которую когда-то прихватил с собой в комнату, бутылку крепкого старого портвейна: она была страшно дорогой, и он с удовольствием осушил ее, бокал за бокалом, пока над ним садилось солнце. И это наконец остановило карусель его мыслей.
Среди книг, которые доставляли ящиками, Джон наткнулся на одну, посвященную теме перенаселения, написанную довольно давно, когда ему было пять лет. Должно быть, Марвин нашел ее в антикварном магазине. Спросить самого Марвина он не мог, поскольку его секретарь, заведовавший всем и ничем, блистал отсутствием; не было также и обещанных полок для библиотеки.
Он пролистал ее, разглядывая многочисленные диаграммы и формулы, почитал наискосок. Понял он немного, только то, что автор, очевидно, известный специалист, подвергал сомнению почти все, что полагалось известным о росте населения. Что, спрашивал он, вообще такое – перенаселение? Почему Калькутта считается перенаселенной, а Париж – нет? Бангладеш заселен так же густо, как и Мальта. Похоже, для того, чтобы местность считалась перенаселенной, одной плотности населения недостаточно. И, в конце концов, может быть, то, что считается перенаселением, – на самом деле просто бедность? Если бы люди в развивающихся странах не были так ужасающе бедны, они могли бы платить больше за продукты питания, и производство дополнительной продукции – при условии инвестирования в оборудование и тому подобное – стало бы рентабельным.
Говорить о демографической проблеме в мире, писал автор, – это слишком обобщать ситуацию. На самом деле уже установлено, что в какой-то момент население мира стабилизируется на определенном уровне, вероятно, между двенадцатью и пятнадцатью миллиардами, и не исключено, что позднее оно снова начнет снижаться: подобные сценарии развития в локальных масштабах уже существовали в прошлом. А то, что считается перенаселением, следует скорее рассматривать в категории бедности, точнее сказать, обнищания. Нищета – это симптом тяжелого кризиса в общественной и промышленной сфере. Рассматривать это как «соревнование между аистом и плугом», как постулировал еще в девятнадцатом веке Роберт Мальтус, – глупое заблуждение, которое в конце концов приведет к идеологии Третьего рейха.
Джон повертел в руках книгу, изучил тексты на суперобложке и биографию автора. Интересно, он просто успокаивал себя или же в нем говорил голос разума во всеобщем море истерии? Если бы только голова не так гудела, как сегодня утром. Или, точнее, если бы у него голова вообще варила! У него было такое ощущение, что он лишился половины мозга, но на какую бы часть текста он ни посмотрел, повсюду находил холодный, основанный на фактах анализ. Текст вызывал доверие. Может быть, все не настолько драматично?
Он уже вообще ничего не понимал.
Наследник вернет людям будущее, которое они утратили.
Что именно было написано в завещании? Он никогда толком не читал его, поскольку не знал латыни. А попросить помощи ему просто в голову не пришло.
Но помощь ему была нужна. Эта история была слишком объемной, чтобы он мог справиться с ней сам. В кино он всегда восхищался крутыми суперменами, которых играли Том Круз и Арнольд Шварцнеггер: они взваливали на себя беды всего мира и всегда точно знали, куда нужно идти, в конце всегда оказывались правы и всегда побеждали. Если в реальной жизни есть такие персонажи, то он точно не из их числа.
Он позвонил Эдуардо. Попросил сопроводить его во Флоренцию, в архив, и помочь ему прочесть завещание, слово за словом. И что там еще осталось из записей Джакомо Фонтанелли.
– А потом мне хотелось бы, чтобы мы либо пообедали вместе, либо напились, либо подрались как следует.
Похоже, это вызвало у него по крайней мере улыбку. Со времен инцидента с Капанньори он почти не показывался. Может быть, все еще удастся уладить.
– Чего это вдруг весь мир заинтересовался архивом? – спросил Эдуардо. – Я что-то пропустил? Сегодня Международный День Старых Бумаг или что-то в этом роде?
Джон поинтересовался, что он имеет в виду.
– Дедушка отправился туда сегодня со студенткой из Германии, которая изучает историю и интересуется пророчеством Фонтанелли. Он тебе ничего не говорил?
– Нет, – озадаченно ответил Джон. – Откуда она вообще знает, что подобное пророчество существует?
– Хороший вопрос, не так ли? – заметил Эдуардо.
– Я из этой старой макулатуры много не выжму, честно, – признался Эдуардо по пути во Флоренцию. – Пыльная ветхая бумага, больше ничего. Иногда меня по-настоящему нервирует то, что мы привязываемся к каким-то словам, написанным пятьсот лет назад, которые определяют наши действия. По какому праву он ожидал, что мы будем руководствоваться ими?
– Понятия не имею, – заявил Джон. – Сейчас ты говоришь совершенно не так, как Вакки.
Это была первая поездка в бронированном «мерседесе», приобретенном по настоянию Марко. Требовались особые навыки, чтобы справиться с этим транспортным средством, поэтому за рулем сидел Марко. Все пахло новизной, кожей и большим количеством денег. И почему-то ямки на узких дорогах, ведущих во Флоренцию, словно бы выровнялись за ночь.
– Я ведь был последним стражем состояния Фонтанелли, – мрачно вещал Эдуардо. – Мы выполнили свою клятву. После меня семья Вакки наконец-то будет свободна. – Он выглянул в окно. – И, вероятно, вымрет.
Во Флоренции, как всегда, кишмя кишели туристы. На улицах было не протолкнуться. Прохожие с любопытством взирали на тонированные стекла, когда автомобиль снова застревал в пробке, и Джон вдруг понял, зачем нужны шторки на задних окнах.
К счастью, контора находилась в переулке, не представлявшем архитектурного и исторического интереса, и поэтому здесь было относительно спокойно. К процедуре подъема Джон уже успел привыкнуть; Марко остановился прямо перед входом, несмотря на совершенно очевидный запрет стоянки, вышел, опустив одну руку под пиджак, огляделся по сторонам, а затем открыл заднюю дверь автомобиля. И сел обратно только тогда, когда они оказались в безопасности, в доме. Он собирался припарковать автомобиль неподалеку и ждать, когда его вызовут по рации.
В комнатах древнего особняка по-прежнему пахло прохладой и стариной, но были слышны очень тихие, за пределами порога слышимости, голоса. Значит, padrone и эта студентка все еще здесь.
Они поднялись на второй этаж. Дверь была приоткрыта, свет включен. Голоса стали слышнее. Чаще звучал один голос, женский.
Звуки этого голоса вызвали у Джона странное волнение, которое он не мог себе толком объяснить. Может быть, он уже когда-то слышал его? Нет, не может быть. Или он чувствовал обиду оттого, что Кристофоро Вакки допустил кого-то другого в эти комнаты, к этим документам, не спросив его, даже не проинформировав.
Эти двое не заметили, как они вошли. Они сидели в дальней комнате, сосредоточенно склонившись над витриной с завещанием, padrone и девушка с длинными светло-каштановыми волосами, у которой были блокнот, ручка и небольшой словарь. Она вполголоса читала вслух перевод и записывала его. «И случилось в ночь на 23 апреля года 1495, что снился мне сон, будто бы со мной говорил Господь…»
Настоящим я, Джакомо Фонтанелли, рожденный в 1480 году от Рождества Христова, заявляю, что это моя последняя воля и распоряжение моим состоянием. Я заявляю это и записываю в присутствии очевидцев, засвидетельствовавших этот документ. Я заявляю об этом заранее, несмотря на то что сегодня, в момент записи, нахожусь в полном расцвете сил и, насколько могут судить люди, далек от смертного одра, ибо далее заявляю я, что после составления своего завещания я отрекусь от всех мирских благ и посвящу себя служению Богу, Господу нашему, поскольку было мне предначертано это еще давно. И заявляю я об этом со всем смирением.
Сном, виденным мною еще в детстве, столь ясным и отчетливым, как никогда прежде и никогда впредь, было мне предначертано это. Итак, случилось это в ночь на 23 апреля года 1495, что снился мне сон, будто бы со мной говорил Господь. Я заявляю об этом со всем смирением, поскольку я действительно чувствовал, что Господь позволил мне ощутить крохотную частичку Его всезнания, и это было поистине чудесным переживанием. Я видел себя лежащим на постели, в комнате домика, где жили мы с матерью, и, несмотря на то что я спал, я видел каждую деталь столь же отчетливо, как в реальности, но все равно понимал, что сплю. Мой взгляд устремился вверх, стал шире, и я увидел страну и город Флоренцию, но видел не только на расстояния, обычно скрытые от человеческого взора, но и прошлое, и будущее. Я видел, что Господь оставит приора Савонаролу и тот будет сожжен перед ратушей, и очень испугался, поскольку был всего лишь мальчиком пятнадцати лет и старался вести благочестивую и богоугодную жизнь. Но в то же время во сне я оставался безмятежным, одновременно исполненным возвышенного спокойствия и безразличия к нуждам мира, и был поэтому способен воспринимать все, что я видел, ибо взгляд мой уходил все дальше и дальше в будущее. Я видел войны и сражения, голод и чуму, великих мужей и трусливых предателей, видел такую череду лиц, что записал их в другом месте, дабы служили они путеводителями для других.
Когда, наконец, я увидел время, относительно которого знал, что настанет оно через пятьсот лет, на пороге следующего тысячелетия, я увидел мир, невероятно процветающий и в то же время ужасающий. Я видел, как миллионы людей живут в роскоши и как медики с помощью разных приборов творят вещи, которые я понимал во сне, но сегодня уже не могу описать, и они могли бы показаться нам волшебством, хоть им и не являются, более того, даже дети умели обращаться с этими приборами. Но то, что мне открылось, не было раем, одновременно с этим я видел войны, где люди маршировали по стране, словно муравьи, опустошая ее, само солнце обрушилось на врага, и все застыло в страхе перед этой силой, и все опасались, что начнется война, которая разрушит саму Землю, – вот насколько могущественны стали люди. Они отвернулись от Бога, вместо него стали почитать мамону, но из-за этого жили в ужасающей нищете и жалком страхе, и никто из них не видел будущего. Многие из них верили во второй всемирный потоп и в то, что однажды род человеческий окончательно прервется, и многие из них проживали жизнь под тяжестью этого груза.
Но я увидел, что Господь по-прежнему любит людей, невзирая на их поступки и веру, на то, отвернулись ли они от Него или нет, и что не Бог наказывает людей, они сами наказывают себя в достаточной степени, отворачиваясь от любви и ища спасения в мирской суете. Я увидел это настолько ясно и отчетливо, что теперь жалею, что не владею словом в лучшей мере, чтобы с помощью изложения поделиться с вами той великолепной уверенностью.
А затем я увидел свою собственную жизнь и понял, каковы планы Господа относительно меня. Я увидел, что покидаю монастырь, иду в обучение к купцу, который поддержит меня, хорошо обучит и сделает своим партнером. Я увидел, как в качестве купца отправляюсь в Венецию и Рим, видел прибыльные сделки и те, которых мне, к счастью, удастся избежать, увидел, как становлюсь зажиточным и богатым. В этом сне я даже увидел женщину, предназначенную мне, как и случилось впоследствии. Я видел, что у нас будет шестеро сыновей и счастливая жизнь, из-за которой мне могут завидовать, но видел я и печальный миг, который не забуду даже спустя годы, когда похороню свою возлюбленную жену, и поскольку теперь это произошло, я понимаю, что настал миг претворить в жизнь план провидения. И это я делаю при помощи своего заявления.
Я передаю все свое состояние под опеку Микеланджело Вакки, чтобы тот сохранил его и, отдавая взаймы под проценты, приумножил по мере сил, но я предназначаю состояние не ему самому, его семья должна хранить его и, приумноженным, однажды отдать тому, кто в 1995 году 23 апреля будет самым младшим из живых моих потомков мужского пола, ибо он избран для того, чтобы вернуть людям утраченное будущее, и он сделает это с помощью моего состояния. Поскольку я был рожден вне брака, то устанавливаю, что даже внебрачные дети моих потомков считаются так же, как и рожденные в браке, это не распространяется только на детей приемных детей. Во сне я видел, что у Микеланджело Вакки, хоть он сегодня и не верит в это, будут дети и его род не прервется за пять столетий, а будет исполнять свой долг. Его семья может оставить себе тысячную долю моего состояния и все мои записи. Но этот документ и это намерение должны храниться в тайне до назначенного дня.
– …храниться в тайне до назначенного дня, – закончила перевод завещания Урсула Вален. – Записано в году 1525 от Рождества Христова. Подпись Фонтанелли и свидетелей. – Она подняла голову и взглянула в лицо старика, который сидел рядом с ней и тепло улыбался. – Это просто невероятно!
И это еще было мягко сказано. Весь этот архив с точки зрения историка представлял собой сенсацию. Архив, за которым тщательно следили на протяжении пятисот лет, который сохранился с единственной целью: быть использованным и открытым в настоящее время! Как будто поколения умных и старательных людей провели предварительную работу для научных трудов сегодняшних историков.
Одни только счетные книги представляли собой настоящий кладезь информации относительно древних валют, их срока действия и покупательной способности. Она видела записи, в которых кто-то из Вакки описывал развитие тогдашней мировой политики, чтобы обосновать, почему он принял решение перенести часть состояния из одного региона в другой. Дневник финансовой и экономической политики Европы, который вели на протяжении пятисот лет, – вот что таилось в этих переплетенных в кожу и пронумерованных томах.
Это было гораздо больше, чем требовалось материала для магистерской работы. Она использует все, чтобы написать диссертацию. По меньшей мере. Это же такая находка, которой исследователь может посвятить всю свою жизнь.
Ах да, а там еще эта статья для «Штерна»…
– Как думаете, сможете с этим что-то сделать? – поинтересовался Кристофоро Вакки.
Урсула беспомощно улыбнулась.
– Вы еще спрашиваете? Я… Как вам объяснить? Это просто невероятно. Совершенно потрясающе. Смогу ли я с этим что-то сделать? Что за вопрос! Если я ничего не смогу с этим сделать, то, значит, выбрала не ту профессию.
Взрыв не смог бы напугать их сильнее, чем внезапно раздавшееся суховатое покашливание за спиной.
– А можно спросить, что именно вы собираетесь с этим делать? – произнес нетерпеливый голос.
Джон испытывал странное, иррациональное чувство, что эта женщина охотится за его деньгами. Она была стройной и привлекательной, волосы обрамляли неприметное лицо с гладкой кожей, большими глазами, темными, словно оникс. На первый взгляд – тихий невзрачный ангел, но было в ней что-то, что заставляло его дрожать, пугало его: безымянный непреодолимый страх.
Она положила руку на грудь, маленькую узкую руку; грудь ее быстро поднималась и опускалась – волнующие формы, сквозь блузку проглядывали соски. Он испугал ее, это было ясно.
Она что-то сказала по-немецки, вероятно, вскрикнула от испуга, потом взяла себя в руки и ответила на терпимом, беглом английском:
– Я собираюсь заниматься научной деятельностью, это значит, что буду писать статьи для научных журналов, может быть, даже книгу. И еще собираюсь написать статью для немецкого журнала. Рада познакомиться с вами, мистер Фонтанелли. И впредь мне хотелось бы, чтобы, прежде чем войти, вы стучались.
Почему эта женщина так взволновала его?
– Статью? Какую статью?
– Об исторических предпосылках возникновения вашего состояния, – с холодной уверенностью ответила она. – Не считая пышных заявлений о сложных процентах, средства массовой информации ничего стоящего не написали.
– Не думаю, что мне это подходит.
– Почему? Вам есть что скрывать?
Джон с трудом подавил желание взорваться. Он обратился к padrone, которого, похоже, не очень удивило их внезапное появление:
– Почему вы ничего не сказали мне об этом?
Кристофоро Вакки нахмурился.
– О, рано или поздно я, конечно же, познакомил бы вас. Синьора Вален, это Джон Фонтанелли, наследник, о котором идет речь в завещании, и мой внук Эдуардо. Джон, позволь представить тебе мисс Урсулу Вален, студентку-историка из Германии, по совместительству журналистку.
Джон кивнул настолько коротко, насколько это было возможно.
– Вы считаете уместным предоставить журналистке доступ к этим документам?
– Да, – произнес padrone. – Я считаю это уместным.
– А моего согласия для этого не требовалось?
– Не требовалось. Архив – это наша собственность, собственность семьи Вакки. И наша заслуга. Совершенно естественно, что нам хочется получить за это признание.
Какой наглый засранец! Урсула Вален разглядывала Фонтанелли. Ясно же, что он считает себя кем-то особенным. Ясно, он ведь избранный, орудие Господа, вроде как мессия. Немного загорелый, стройный, почти худощавый, одетый дорого и элегантно. А лицо – ничего особенного. Никто ему вслед не обернулся бы на улице, не будь всего этого. Эротика, которую он излучал, наверное, была эротикой денег.
Там, в дверном проеме, стоял триллион долларов. Какое безумие! На примере этой истории можно снова увидеть, на какие невероятные вещи способны люди, если их подстегивает видение, пророчество, какая-то безусловная вера – и насколько мало проку от пророчеств, даже если их источником стал ниспосланный Господом сон.
Но старый адвокат, похоже, на ее стороне. И права собственности на документы совершенно очевидны. Она не позволит отнять их у себя и уж точно не позволит это сделать выскочке с плохим настроением и дурными манерами. Она выросла при истинном социализме, будучи внучкой известного нациста, что по дурацкой традиции ответственности всех членов семьи за деяния, совершенные одним из них, исключило ее из общественной жизни, отлучило от членства в Союзе свободной немецкой молодежи, равно как и от учебы в университете. Но потом государство, решившее запретить ей изучение истории, рухнуло, и она, пусть с опозданием, но смогла учиться. Нет, она не позволит запугать себя.
В следующий четверг в Германии вышел номер журнала «Штерн» с заглавной статьей Урсулы Вален, и тираж стал вторым по величине за всю историю его существования. На следующий день статью перепечатали почти все известные газеты мира, и даже месяцы спустя на счет Урсулы Вален поступали вознаграждения, среди которых были платежи в таких необычных валютах, как вьетнамский донг, и из таких экзотических стран, как Науру или Буркина-Фасо. Одни только права на фотографии завещания принесли столько денег, что она смогла оплатить кредит на образование.
Ночь была темнее обычного, окутывала его, словно черное непрозрачное полотно. Ни звезд, ни луны, и шум волн был похож на хриплое дыхание израненного великана.
– Вы должны действовать сейчас, – заявил низкий голос в телефонной трубке. – Вы не можете больше ждать и надеяться, что божественное откровение укажет вам путь.
Джон смотрел на газету, зачитанную и истрепанную, лежащую у него на коленях. «Коррьере делла сера» перепечатала статью «Штерн», где раскрывались заслуги семьи Вакки в хранении и приумножении состояния. Он, наследник, был представлен глуповатым и недалеким ничтожеством, бесцельным, высокомерным, не стоящим усилий, которые потратили поколения умных и целеустремленных Вакки.
– Вам нужна помощь, – настаивал незнакомец. – И никто, кроме меня, не может вам ее предоставить, поверьте мне. Настало время нам встретиться.
– Ну хорошо, – произнес Джон. – Вы победили. Скажите, где и как.
– Приезжайте в Лондон. Без помпы, пожалуйста. Обычным рейсовым самолетом. Один.
Джон издал звук, похожий на вздох и смешок одновременно.
– Один? Как вы себе это представляете? Я вас не знаю. Вы можете быть убийцей, объявленным в розыск, или искусным похитителем.
– Ваши телохранители, конечно же, могут вас сопровождать. Я хочу сказать, что я не встречусь с вами в Лондоне, если с вами будет кто-то из Вакки или если обо всем этом пронюхает пресса.
– Согласен, – произнес Джон.
Разумно ли он поступает? Это станет ясно только потом. Но чем он рискует? Пока он не знает, как действовать дальше, все равно каждый день становится потерянным днем.
– Хорошо. Возьмите листок бумаги и ручку, я назову вам время и номер рейса, на который вам нужно сесть.
Наутро Джон и Марко вместе вылетели из Флоренции в Рим, а оттуда – в Лондон.
