Вот вам и вся тайна Гомунколосса, мои верные друзья: в свой замок он завлек меня из непомерной гордости, и все потому, что хотел передать мне тайны своего искусства. Он планировал это с того самого момента, как подслушал мой разговор с Хоггно Палачом и узнал во мне крестника Данцелота. Только нелепое тщеславие мешало ему просто предложить это. Надо было сперва подвергнуть меня испытанию. Я должен был это выстрадать. Просить и умолять взять меня в ученики.

— Покажи лапы! — велел Гомунколосс.

Он привел меня в библиотеку живых книг, посадил на стул, а сам выпрямился во весь свой немалый рост. Живые книги теснились на полках, как зрители на ярусах почти отвесного амфитеатра, в котором вот-вот начнется представление пьесы «Первый урок поэтического мастерства, преподанный Хильдегунсту Мифорезу Гомунколоссом Тенерохским». Такого, по всей видимости, не хотел пропустить ни один обитатель замка. То и дело они возбужденно менялись местами, ползали друг по другу, пищали и шипели. Несколько порхали у меня над головой.

Я покорно показал Гомунколоссу лапы. Схватив их, он всмотрелся в линии на ладонях, будто собирался прочесть по ним мое будущее.

— Какой рукой ты пишешь? — спросил он.

— Правой.

— И при этом не вышло ничего, что ты бы счел достойным публикации?

— Пожалуй, так.

— Тогда ты пишешь не той рукой.

— Что?

— Поэтический поток из мозга направлен не в ту сторону. Правая у тебя — нетворческая рука. Тебе нужно писать левой.

— Но я не могу. Я же учился писать правой.

— Научишься заново.

— А это обязательно?

— Если ты творишь не той рукой, у тебя никогда ничего не получится. Все равно что работать ногами.

Я застонал. Хорошенькое начало. Значит, придется научиться писать, чтобы научиться писать.

Отпустив мои руки, Гомунколосс принялся расхаживать вокруг стола.

— Писать может каждый, — сказал он. — Одни пишут чуть лучше других — таких называют писателями. Кое-кто сочиняет лучше писателей. Их называют творцами. Но есть еще творцы, которые писать умеют лучше других творцов. Для них пока не нашли имени. Это те, кому доступен Орм.

О нет! Только не это! Снова Орм! Уж слишком упорно он меня преследовал. Подстерег в самых отдаленных уголках, даже за много километров под землей в библиотеке живых книг.

— Творческая плотность Орма неизмерима. Это неиссякаемый источник вдохновения — если знать, как к нему припасть.

Тень-Король говорил про Орм так, будто это место, которое сам он, разумеется, навещает регулярно.

— Но даже если однажды тебе посчастливится припасть к нему, ты будешь там чужим, если не овладеешь Звездным алфавитом.

— Звездным алфавитом? Это разновидность письма?

— И да, и нет. Это алфавит, но это еще и ритм. Музыка. Ощущение.

— А еще неопределеннее нельзя? — застонал я. — Может, это еще и пирог, и кузнечные мехи?

Мое замечание Гомунколосс пропустил мимо ушей.

— Некоторые писатели достигают Орма. Это уже большая привилегия. Но лишь немногие среди них владеют Звездным алфавитом. Они — избранные. Если ты владеешь им, то, когда доберешься к Орму, сможешь зачерпнуть из всех творческих сил вселенной. Узнать такое, что тебе не привиделось бы и во сне.

— И конечно, ты этим Звездным алфавитом владеешь?

— Конечно.

Хозяин замка поглядел на меня как на полоумного. И как я мог хотя бы на мгновение в этом усомниться!

— Ты меня научишь? — смело спросил я.

— Нет.

— Почему?

— Потому что такое нельзя передать. Я не могу научить тебя даже тому, как добраться до Орма. Или тебе это удастся, или нет. Одним это удается лишь однажды. Другим раз за разом, но они не владеют алфавитом. А третьи без труда достигают Орма и благодаря алфавиту говорят друг с другом. Таких совсем немного.

— А имена ты мог бы назвать?

— Гм… Аиганн Гольго фон Фентвег достигал Орма. И при том довольно часто, но не владел Звездным алфавитом. Иначе ни за что не стал бы под старость государственным служащим. — Гомунколосс рассмеялся.

Я тоже невольно улыбнулся. Этот факт в биографии Фентвега действительно вызывал недоумение.

— И Берс Норберт тоже там побывал, такую питейную песню можно написать, лишь усвоив Звездный алфавит.

Гомунколосс потер бумажный лоб.

— Пэрла да Ган, разумеется! Он ежедневно купался в Орме, а алфавит был у него в крови, с рождения. Он так им пропитался, что от него умер!

— А как ты выучил алфавит? — спросил я.

Гомунколосс уставился в потолок библиотеки.

— Я тогда был совсем мал, не знал даже замонийского языка, — негромко объяснил он. — Я не умел еще ни читать, ни писать, ни говорить. Однажды ночью я лежал в колыбели и с восхищением глядел в чистое небо. И внезапно я увидел меж звезд тонкие нити света, которые складывались в прекрасные письмена. Знаки появлялись один за другим, пока не заполнили все небо. Я смеялся и гугукал, потому что был лишь ребенком, и потому что знаки так красиво мерцали и от них лилась такая славная музыка. Тогда я в первый и последний раз видел Звездный алфавит, но такое не забывается.

Видимо, Гомунколосс говорил серьезно, настолько серьезно, что чуть поколебал мой скептицизм. Возможно, парой каверзных вопросов я сумею его подловить.

— Значит, ты веришь, что на других планетах существуют… Как ты их назвал… Творческие силы? Ты говоришь про инопланетных писателей?

— Я не верю. Я знаю.

— Ну да, конечно, ты же все знаешь.

— Писатели есть на мириадах планет. У тебя воображения не хватит представить себе, как они выглядят. Я знаю одного с другой планеты — кстати, она не так уж далеко от нашей Солнечной системы — и он — микроскопически маленькая рыбка-рыбешка. Он живет в темном море у кратера подводного вулкана, из которого постоянно вырывается в воду лава. Эта рыбка пишет захватывающе прекрасные лавастихи.

— На чем же она их пишет?

Гомунколосс поглядел на меня с сожалением.

— Не можешь представить себе, что во вселенной есть еще пара способов сохранять мысли, помимо карябанья гусиным пером по бумаге?

— Да уж!

— Я знаком с одним живым песчаным смерчем на Марсе, который свои мысли шлифует в камне, когда проносится по поверхности этой планеты. Весь Марс покрыт литературой песчаных смерчей.

Я улыбнулся, и Гомунколосс улыбнулся мне в ответ.

— Знаю, ты не веришь ни одному моему слову. Могу только надеяться, что однажды Орм наставит тебя на путь истинный, ведь иначе ты останешься жалким узником собственной ограниченной фантазии и свои дни скорее всего закончишь автором поздравительных стишков в какой-нибудь книгородской типографии.

Живые книги зашелестели страницами, что прозвучало как аплодисменты. Мне только показалось, или в их писке действительно слышалась издевка? Будем надеяться, что такое невозможно.

— Но хватит теории, — продолжал Гомунколосс. — Перейдем к практике. Ночевать ты будешь в этом помещении.

— Здесь? С живыми книгами? Почему?

— В наказание. Ты хотел сожрать одну из них.

— Но я едва не умер от голода и жажды! Потому что ты бросил меня одного.

— Это не повод поедать моих подданных. Даже мысленно! Ты научишься мирно с ними сосуществовать. Ты останешься здесь, я принесу тебе бумагу и карандаши, а потом ты начнешь учиться писать левой рукой.

Я застонал.

— И что мне писать?

— Совершенно безразлично, — отозвался Гомунколосс. — Все равно это будет нечитабельно.