Глава, в которой мы знакомимся с Вадимом Чехолто и узнаём некоторые факты из его биографии

Опять как-то не так. Я, конечно, понимаю, что в хороших современных книгах (так и хочется от себя добавить: в таких, как вот эта!) авторы подчас вместо простого пошагового повествования прибегают к такому трюку: дубасят несчастного читателя по голове неожиданным началом, действие которого, вообще-то, происходит где-то в конце сюжета. Вот и я, мой читатель, вывалил информацию, которую не переварить без предварительной подготовки.

Кто они, эти люди: Вадим, Григорий Аркадьевич, смелый коротко стриженный парень, с которым ехал Вадим в красном юрятинском трамвае, что это за трамвай такой, и почему он «юрятинский», в каком это «Том Самом» году происходило, ну и, в конце концов, чем у них все закончилось там, на мини-рынке? Не торопитесь, господа, всему своё время.

События нашей книги происходят осенью в один из тех годов, которые почему-то сейчас принято именовать «лихими». Я же решил назвать его для удобства Тем Самым Годом. Место действия – славный уральский город Юрятин, о котором следует рассказать чуть подробнее.

Юрятин – областной центр, находящийся где-то посередине карты нашей страны, являл собой в Том Самом Году зрелище весьма заурядное, можно сказать, типичное для подобных городов: с одной стороны, серая громада, полная хмурых людей, спешащих на работу в пыльные корпуса заводов, грязных луж посреди кривых растрескавшихся тротуаров; а с другой – убежище для милых тонконогих девушек, шелестящих конспектами в красных трамваях, с грохотом пересекающих город из конца в конец. В городе было много заводов, производящих огромные пушки, турбины, моторы и прочие металлические изделия.

Однако в общем культурологическом, если хотите, аспекте, возможно, никто бы про этот самый Юрятин и не вспомнил, если бы как-то его не упомянул в своих незабвенных произведениях Борис Пастернак, который жил здесь недолго в далекие предреволюционные времена, точнее говоря, проезжал как-то мимо и ненадолго задержался. Действительно, заводов и пушек у нас, как известно, полным-полно, а Пастернак – он такой один. Большинство юрятинцев, правда, стихов Пастернака не читали, но все же и не осуждали, как в свое время знатные ткачихи и забойщики. А это уже прогресс, знаете ли! Юрятинцы, вообще узнавшие о некоей духовной связи с Нобелевским лауреатом лишь недавно, благодаря подвижнической деятельности профессора Акбашева (с которым мы еще увидимся), страшно гордились данным фактом и, возможно, во многом потому считали себя (кстати, не всегда необоснованно) наследниками и носителями некоей Высокой Культуры. В городе рос и развивался год от года Культ Культуры, сопровождавшийся выражениями типа «культурный феномен Юрятина», «наследие великого поэта», «дух Пастернака» и проч.

Вадим Петрович Чехолто, с которым будут так или иначе связаны основные события нашей книги, – коренной юрятинец, родившийся и выросший здесь на берегах реки Камы. В Тот Самый Год нашему герою исполнилось 24 года.

Октябрятское детство героя ничем не отличалось от детства всех детей той эпохи, непременными атрибутами которой были висящий на шее ключ от входной двери, заменявший советским детям крестик, и звездочка с ликом вождя. В те годы про Культ Культуры в Юрятине еще не знали, зато повсеместно присутствовал совершенно иной культ.

Вадим хорошо учился, в первые три года своего обучения в школе он вообще редко когда получал отметки ниже «пяти», учиться ему было порой даже скучно из-за простоты заданий. После школы он мчался домой делать уроки, играть со старшим братом и ждать родителей. Уставшие от строительства коммунизма родители возвращались, чтобы поужинать, послушать пластинки Лео Сейера, АББА и Демиса Руссоса и посмотреть программу «Время».

Вадим тоже смотрел программу «Время», причем один из сюжетов надолго запал ему в память. Уже потом, много лет спустя Вадим вспоминал, как корреспондент советского телевидения брал интервью у седого бородатого американца, который устроил лежачую голодовку напротив Белого дома в Вашингтоне, протестуя против чего-то ужасного в американской политике. День за днем корреспондент приходил к несчастному американцу узнать о состоянии его здоровья и проверить твердость духа. С твердостью все было в порядке, но вот здоровье с каждым днем становилось все хуже, пока однажды седой протестующий бородач не оказался на больничной койке. Маленького Вадима поражало, что, помимо советского корреспондента, никто не подходил к несчастному, не интересовался, как там он, не говоря уж о жестоких политиках, которые из сочувствия к голодающему все никак не могли прекратить творить это что-то свое ужасное.

Помнится даже, что после одного из таких сюжетов Вадим сказал как-то в сердцах маме: «Хорошо, что мы живем в нашей стране, мама, у нас такого вот (показывая на экран) нет!». Мама вздохнула и повела Вадима мыться в ванную, тем более что папа недавно привез из Москвы югославский шампунь. «Был бы твой папа поумнее, жили бы мы, Вадимка, не в Нашей Стране. А то… шампунь он привез», – тихонько ворчала мама под шум струившейся из крана воды. «Где бы это мы, интересно, жили? – удивлялся про себя Вадим, перебирая перед сном оловянных солдатиков в форме революционных матросов и размышляя о маминых словах в своей раскладной кроватке. – Разве есть место лучше?».

Папа тем временем собирался посмотреть программу «Международная панорама», которая, как мне сейчас кажется, была популярна в народе не только, да и не столько тем, что обличала ложь и демагогию прогнившего насквозь капиталистического общества, сколько музыкальной заставкой, ради которой собирались миллионы советских людей, попутно слушая диктора, торчащего позади прямоугольного микрофона. Вадим обычно тихонько вылезал из своей кроватки и, нарушая твердо установленный мамой режим, перебирался на диван к папе, засыпая под бормотание Александра Бовина, который в силу своих пропорций казался Вадиму увеличенной проекцией микрофона. «Бедный дяденька, – думал Вадим, вспоминая протестующего американца перед тем, как уснуть, – плохо ему, не то что мне, я ведь живу в СССР».

Папа Вадима – Пётр Георгиевич, сын выходцев из центральной Украины, работал инженером в секретном 37-ом цехе Юрятинского Пушечного завода имени Товарища Менжинского. Он работал на секретной должности и занимался разработкой и производством совершенно секретного изделия № 12/6. Хотя все на территории цеха № 37, включая, наверное, стороживших периметр собак, прекрасно знали, что совершенно секретным изделием № 12/6 является взрыватель для торпеды. Вслух этого никто не говорил, а стоило кому-нибудь, например, детям Петра Георгиевича, заикнуться про деятельность Чехолто-старшего, как отец принимал строгое суровое лицо, как мудрые милиционеры из сериала «Следствие ведут знатоки». Суровое выражение вообще редко сходило с лица Петра Георгиевича, что, впрочем, равно относится и к большинству юрятинцев. Уже будучи взрослым, Вадим, размышляя о природе сего феномена «недружественности лиц», в попытке оправдать горожан пришел к умозаключению, что, возможно, помимо постоянного ожидания вражеского нападения на колыбель социализма, к которому должен был быть готов каждый советский человек, определенную роль играл такой же недружественный юрятинский климат. Это на берегу неаполитанского залива можно улыбаться без причины. Глядя полгода на замерзшую Каму, без причины можно только хмуриться. Отец Вадима любил одиноко сидеть перед телевизором, покуривая трубку. От него Вадим унаследовал лысоватость и любовь к табаку, уже с первого курса университета постоянно и безуспешно пытаясь бросить курить.

От мамы Вадим унаследовал любовь к чтению и задумчивый взгляд. Мама Вадима – Надежда Павловна – была, в отличие от своего супруга, коренной юрятинкой. Благодаря этому обстоятельству, семья Чехолто проживала в трехкомнатной квартире недалеко от Площади Мира и Согласия, ранее доставшейся маме Надежды Павловны – бабушке Зине, которая также тихонько доживала свой век вместе с молодым поколением. Бабушка Зина делила свою комнату с Вадимом, поэтому он никогда не опаздывал в школу. При первых звуках будильника бабушка начинала пилить внука: «Вадик, вставай», – и не отставала ни за что, несмотря на глухие огрызания последнего.

Другую комнату занимал старший брат Вадима, Валерий. Разница в возрасте в семь лет впоследствии сделала братьев людьми из совершенно разных эпох, в детстве же она проявлялась не столь серьезно. Общих тем у Вадима с Валерой особенно не наблюдалось, но и как кошка с собакой они тоже не жили. Валера отслужил в армии, потом поступил в институт, а с началом новой экономической эпохи, быстро уловив все возможности оной, стал появляться дома всё реже, постоянно пропадая на каких-то встречах, куда-то часто ездил, пока не уехал окончательно в другой регион, находящийся за два часовых пояса от Юрятина.

В пионерский период жизни Вадим начал понимать, в какую именно страну, по мнению мамы, они могли бы уехать, «если бы папа был поумней». Выводы Вадим делал на основании косвенных улик, намеков, полутонов и обильно рассказываемых анекдотов, в то время как ни сама страна, ни народ, ее населяющий, напрямую никем не назывались. Зато как сладко улыбались учителя при произнесении его странной фамилии! Сколько радости было в их глазах, когда, читая список учеников, они доходили, наконец, до буквы «Ч»! Маленький Вадим, впрочем, был вовсе не против доставить радость своим преподавателям, хотя причины этой радости он разгадать не мог.

Позднее, уже в короткий комсомольский период его жизни (короткий, в связи с внезапной кончиной комсомола), собеседниками Вадима наконец-то была сформулирована фраза, которую он слышал потом неоднократно, в которой и была, наверное, заключена «радость учителей», фраза, которую ему выдавали то как знак симпатии, то, наоборот, презрения, а обычно – как некоего само собой разумеющегося факта, который, правда, Вадиму, равно как и говорившему, был неизвестен. Фраза состояла из трех слов, но Вадим в голове своей для краткости свёл её к одному сплющенному наречию с восклицательным знаком на конце и ударением на последнем слоге: «ТыжеврЕй!».

Если картинкой, запавшей в душу Вадима в детстве, был страдающий от недоедания пожилой американец на фоне капитолийского холма, то почему-то из всех телевизионных картинок подросткового возраста юноша больше всего запомнил толпу разъяренных восточного вида людей, несущих плакаты с изображением какого-то бородатого мужчины с выколотыми глазами. Бородача звали Салман Рушди, и вся его вина заключалась в написании книги. Сила слова, готовая сплотить миллионы людей, пусть, возможно, ради неправедной цели, определенно восхищала Вадима, так что, пока его сверстники проводили время во дворе, пытаясь нелепыми шутками привлечь внимание девочек, он всё больше времени сидел в обнимку с книгами.

В школе Вадиму нравились точные науки, прежде всего математика. Литературу и прочую историю он не любил, но, будучи человеком неглупым, не позволял себе расслабиться до такой степени, чтобы нахватать даже по нелюбимым предметам двоек и троек.

По окончании школы Вадим поступил в Юрятинский государственный университет на экономический факультет, который закончил через пять лет пусть и не с красным, но все же не с таким уж и синим дипломом.

Друзей у Вадима было немного, точнее, в школьные годы у него был один друг – Лев Хейфиц, который по окончании школы поступил сначала в Юрятинский институт культуры на отделение режиссуры, затем, после первого курса, внезапно бросил учебу и уехал в Москву, где еще год проучился уже в МИСИ, готовясь, по его собственному признанию, «проектировать чугунные сковородки». Сковородки, спроектированные Львом и его товарищами, были очень крепкими, толстыми, но яичница к ним прилипала намертво. Видимо, осознав свой крах на этом поприще, Лев решил опять круто изменить свой маршрут. Москва стала для него лишь ступенькой, а конечной целью путешествия по жизни (как, по крайней мере, думал тогда сам Лев) стал Израиль, куда он внезапно для Вадима эмигрировал в возрасте 20 лет.

Отъезд друга стал болезненным ударом, всю горечь которого Вадим смог осознать лишь много позже, спустя несколько лет, сидя в баре «Кривые ступени» в Юрятине среди веселых знакомых, но всё-таки никак не друзей. Связи со Львом Вадим не прерывал, несмотря на расстояние и службу друга в ЦАХАЛе. Они писали друг другу смешные, ироничные письма по электронной почте (спасибо нашему времени за изобретение интернета), вспоминая случаи из школьного детства и делясь последними событиями. Вадим также любил бывать в доме у Льва, у его родителей. Несмотря на отсутствие сына, его мама Ольга Борисовна и отец Александр Маркович с удовольствием принимали у себя Вадима, поили его чаем и болтали о «нашем Лёвушке», пока Вадим рылся в его коллекции виниловых пластинок.

В середине Того Самого Года Вадим находился на некоем перепутье. Хотя он уже два года являлся сотрудником банка «РосВенчурИнвест», но все больше задумывался о смене работы. Нельзя сказать, что карьера Вадима в банке не заладилась, скорее, наоборот – он её весьма успешно делал, к своим 24-м годам уже был зампред филиала. Тогда, в Том Самом Году и в предшествующие ему несколько лет, вообще было время молодых и смелых: выпускников вузов брали на работу сразу на руководящие должности, все всего хотели и многого добивались, уверенность в собственных силах и возможностях просто зашкаливала.

Вадим был как раз из тех, кто сделал себя сам, он никого никогда ни о чем не просил, ничего не ждал и надеялся только на самого себя. Трудился он усердно, тем более что работа ему нравилась. Вадима теперь окружал со всех сторон столь любимый им мир цифр, перетекавших в таблицы, из которых складывался ежедневный банковский баланс. Вадим часто бывал в командировках, в основном в Москве, финансовом сердце страны, завел множество знакомств среди коллег-банкиров, был не прочь выпить с ними по рюмке хорошего арманьяка, в сортах которого он стал разбираться весьма неплохо. Словом, всё было относительно безоблачно до памятного всем дня августа Того Самого Года, когда Вадим понял, что долго их банк не протянет.

В реальности банк протянул еще пару лет, пока не вошел в процедуру внешнего управления и не исчез еще через год, оставив после себя нескольких тысяч вкладчиков с неудовлетворенными требованиями, пару трупов (один из вкладчиков, один из менеджмента, что не так уж и страшно для того времени). Но история регионального банка, исчезнувшего на волне кризиса, сама по себе нас не интересует, мы слегка соприкоснулись с ней, как и вообще с биографией Вадима, лишь для формирования общего представления об окружавшей нашего героя действительности.

Помимо зарабатывания денег Вадим занимался обустройством личной жизни, что вылилось в итоге в совместное проживание с девушкой по имени Мария, хотя она предпочитала, чтобы её называли на английский манер – Мэри.

Вадим и Мэри вот уже около года снимали однокомнатную квартиру, расположенную немного на отшибе, в районе конечной остановки трамвая № 14. Сюда, в эту квартиру, расположенную на десятом этаже панельной многоэтажки, периодически приходили друзья и товарищи Вадима и его подруги, не обладавшие такой роскошью, как отдельная жилплощадь. Здесь же в последнее время всё чаще звучали обидные слова, которыми молодые люди обменивались в разговорах. Вадим чувствовал, что с тех пор, как они стали жить вместе, градус напряженности в отношениях с Мэри всё нарастал, особенно в последние пару месяцев, что совпало с серьёзными изменениями в его трудовой деятельности. Все эти склоки действовали на Вадима удручающе, он не мог не то что разрешить проблему, но и понять причину её возникновения; что-то ускользало от его взора, таясь в глубине души плачущей по вечерам девушки.