Глава восемнадцатая
Накануне закрытия пленума, 28 июня 1937 г., произошло нечто весьма странное, до наших дней окруженное плотной завесой тайны. ПБ приняло решение, нигде не зафиксированное — ни в его обычных протоколах, ни в «особой папке», но тем не менее существующее, даже имеющее обычный канцелярский номер: протокол 51, пункт 66. Оно гласило:
«1. Признать необходимым применение высшей меры наказания ко всем активистам, принадлежащим к повстанческой организации сосланных кулаков. 2. Для быстрейшего разрешения вопроса создать тройку в составе тов. Миронова ( председатель), начальника управления НКВД по Западной Сибири, тов. Баркова, прокурора Западно-Сибирского края, и тов. Эйхе, секретаря Западно-Сибирского краевого комитета партии».
Содержание решения, бесспорно, свидетельствует, что оно появилось на свет как реакция на обязательную для таких случаев инициативную записку Р.И. Эйхе. Записку, до сих пор не найденную, но содержание которой можно реконструировать с большой достоверностью. Скорее всего, ею Эйхе попытался подтвердить и развить мысль, высказанную им еще на февральско-мартовском пленуме. Тогда он безапелляционно заявил: мол, в Западной Сибири существует «немалая группа заядлых врагов, которые будут пытаться всеми мерами продолжать борьбу». Вполне возможно, Эйхе отметил в записке и то, что не разоблаченная до сих пор полностью некая «повстанческая контрреволюционная организация» угрожает политической стабильности в крае, что особенно опасно в период подготовки и проведения избирательной кампании. И потому, как можно предположить, просил ПБ санкционировать создание «тройки», наделенной правом выносить смертные приговоры.
Подобное откровенное игнорирование права, презрение к существующей судебной системе, даже основанной на чрезвычайных законах, было присуще Роберту Индриковичу Эйхе издавна, практически всегда сопровождало его деятельность.
В 1930 г. жесткий, волюнтаристский стиль работы Эйхе, слишком наглядно продемонстрировавшего свою предельную некомпетентность, вызвал резкий и открытый протест большой группы ответственных работников Сибири. Однако именно они, а не Роберт Индрикович, были сняты со своих должностей. В 1934 г., в ходе хлебозаготовок, Эйхе истребовал от ПБ право давать санкцию на высшую меру наказания на подведомственной ему территории в течение двух месяцев — с 19 сентября по 15 ноября. Видимо, вспомнив о том, он и обратился в ПБ с новой просьбой о создании внесудебного, не предусмотренного никакими законами органа, «тройки» — органа, явившегося почти точной копией тех военно-полевых судов, которые царили в стране в период первой русской революции.
Инициативная записка Р.И. Эйхе оказалась тем камушком, который вызвал страшную горную лавину. Три дня спустя, 2 июля, последовало еще одно решение ПБ, распространившее экстраординарные права, предоставленные поначалу лишь Эйхе, уже на всех без исключения первых секретарей ЦК нацкомпартий, обкомов и крайкомов.
«Замечено, — констатировалось в нем, — что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшихся в свои области, являются главными зачинщика ми всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.
ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.
ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке».
Легко заметить странную двусмысленность решения. Прежде всего то, что первых секретарей отнюдь не обязывали создавать «тройки» и брать на учет с помощью сотрудников НКВД возвратившихся из ссылки «кулаков и уголовников». Им только предлагалось, то есть оставлялось на их собственное усмотрение, сделать это или не сделать. Во-вторых, в решении ПБ от 2 июля вполне определенно говорилось о том, что взятых на учет следует разделить на «наиболее враждебных» и «менее активных». И в том, и в другом случае явно подразумевалась отдача на произвол «троек» далеко не всех взятых на учет, а лишь «зачинщиков всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений», а также участников подобного рода действий, несомненно, подлежащих уголовному преследованию. Наконец, вряд ли случайно на столь сложную и потому продолжительную работу отводилось всего пять дней. Безусловно, подразумевалось, что действовать «тройки» будут недолго и лишь по уже существующим в управлении НКВД спискам.
Столь же важным является иное. Что же произошло за те три дня, что отделяли два решения? Кто настоял на втором и подготовил его проект?
Сегодня достоверно известно только то, что последнее заседание ПБ — до принятия как первого, так и второго решения — состоялось 23 июня, перед самым началом открытия пленума. На самом пленуме не прозвучало ни слова, давшего основание для принятия документа от 2 июля. Так, в докладе Яковлева можно насчитать всего несколько фраз, да и то не связанных одним периодом, о «врагах», к тому же применительно к конкретным партийным и советским работникам. Стецкий в своей речи вообще не коснулся этой проблемы, а Молотов посвятил ей всего три минуты в ходе часового выступления. Лишь двое из участвовавших в прениях, хотя и мимоходом, говорили о необходимости помнить о существовании политических противников. А.П. Гричманов: «Многие работники… ничего не делают в отношении разоблачения врагов». У.Д. Исаев: «На выборах мы будем сталкиваться с обстановкой непосредственной классовой борьбы. Муллы, троцкисты, всякие другие контрреволюционные элементы уже сейчас готовятся к выборам, уже сейчас ведут борьбу против нас…».
Решение от 2 июля безусловно дублирует решение от 28 июня, порожденное запиской Эйхе. Как же возникла такая взаимосвязь и последовательность?
Есть все основания полагать, что Р. И. Эйхе, обращаясь в ПБ, действовал не только от себя, лишь в своих интересах. Он выражал требования значительной группы первых секретарей, а может быть, и их абсолютного большинства, настаивал на том, что загодя обговорили члены широкого руководства в кулуарах пленума либо вечером после доклада Яковлева и речи Молотова. Трудно отказаться от предположения, что инициативная записка Эйхе являлась неким пробным шаром, способом проверить, пойдет ли сталинская группа им навстречу в данном вопросе и насколько, чтобы в противном случае предпринять адекватные меры. Например, поставить вопрос о дальнейшем пребывании в составе ЦК, в партии Яковлева, Стецкого, а может быть, еще и тех, кто стоял за их спиной, — Сталина, Молотова, Ворошилова, Жданова, Вышинского и других. Тех, кто не только откровенно угрожал им, членам ЦК, от которых, единственных, и зависели состав ПБ, секретариата, оргбюро, но и продемонстрировал весьма действенный способ борьбы с противниками, заставив пленум всего лишь тремя поднятиями рук сократить численность членов и кандидатов в члены ЦК практически на треть. В пользу такого предположения говорит косвенный, но заслуживающий самого пристального внимания факт — редкое, даже уникальное посещение руководителями региональных парторганизаций кремлевского кабинета Сталина в те самые дни, что и разделяют принятие двух решений ПБ. 1 июля со Сталиным и Молотовым встретились пять первых секретарей: Дальне-Восточного крайкома — И.М. Варейкис, Саратовского крайкома — А.И. Криницкий, ЦК КП(б) Азербайджана — М.-Д.А. Багиров, Горьковского обкома — А.Я. Столяр, Сталинградского обкома — Б.А. Семенов. 2 июля еще четверо: Омского обкома — Д.А. Булатов, Северного крайкома — Д.А. Конторин, Харьковского обкома — Н.Ф. Гикало, ЦК КП(б) Киргизии — М.К. Аммосов. Примечательно, что они заходили в кабинет Сталина не вместе, а последовательно, друг за другом, причем первые беседовали со Сталиным и Молотовым довольно долго — Варейкис более двух часов, Булатов около часа, остальные же выходили довольно быстро, через 40, 30, 15 минут.
Мы уже никогда не узнаем, о чем тогда шла речь. Возможно, о каких-либо конкретных проблемах отдельных регионов или об общем для них, например, о сельском хозяйстве, о котором шла речь на пленуме. Может быть, о подготовке к выборам, о разработке тактики выдвижения и поддержки кандидатов в депутаты от партии. Однако нельзя исключить и того, что разговоры с первыми секретарями 1 и 2 июля стали своеобразным опросом широкого руководства по поводу записки Эйхе. Столь же вероятно и то, что все эти посетители кабинета Сталина, начиная с Варейкиса и Булатова, ультимативно требовали наделения всех первых секретарей теми же правами, которые уже обрел руководитель Западно-Сибирской партийной организации. При этом могло оказаться и так, что Варейкис и Булатов излагали мнение большинства широкого руководства, а остальные лишь подтверждали это.
Но как бы то ни было, остается непреложным факт, что решение ПБ появилось именно 2 июля, после двухдневных переговоров с первыми секретарями. В тот самый день, в который зафиксирована рабочая встреча только двух членов узкого руководства, Сталина и Молотова, продолжавшаяся с 2 часов 40 минут дня до 7 часов 45 минут вечера. Небезынтересно и другое. 1 июля у Сталина побывал фактический руководитель КПК М.Ф. Шкирятов, а 2 июля — заведующий ОРПО Г.М. Маленков, то есть ответственные сотрудники аппарата ЦК, напрямую занимающиеся как постоянным контролем за всеми без исключениями членами партии, так и перемещением, назначением и снятием с должности тех, кто входил в номенклатуру ПБ.
И еще одно настораживающее совпадение, если это можно назвать совпадением: шестеро из девяти первых секретарей, посетивших Сталина в его кремлевском кабинете 1 и 2 июля, — Варейкис, Криницкий, Багиров, Столяр, Семенов, Булатов — оказались в числе первых, направивших в Москву на утверждение состав «троек» и число подлежащих расстрелу и высылке. Зачем же Эйхе и его коллегам, если требование о проведении массовых репрессий исходило также и от них, вдруг потребовались не когда-либо, а именно в середине 1937 г. столь жесткие, крайние меры? Объяснение пока может быть лишь одно, то, что исходит из классического положения римского права: «Ищи, кому выгодно». Ну, а широкомасштабные репрессии, да еще направленные против десятков и сотен тысяч крестьян, были выгодны прежде всего первым секретарям обкомов и крайкомов. Тем, кто в годы коллективизации восстановил против себя большую часть населения, которую и составляли колхозники и рабочие совхозов: верующих — бессмысленным закрытием церквей; рабочих и служащих — отвратительной организацией снабжения продовольствием, предметами широкого потребления в годы первой и второй пятилеток с их карточной системой.
Именно местным партийным руководителям, и именно теперь, в ходе всеобщих равных, прямых, тайных, да еще и альтернативных выборов, грозило самое страшное — потеря одного из двух постов, советского, обеспечивавшего им пребывание в широком руководстве, гарантировавшего обладание неограниченной властью. Ведь по сложившейся за истекшее десятилетие практике первые секретари крайкомов и обкомов обязательно избирались сначала депутатами всесоюзных съездов советов, а уже на них и членами ЦИК СССР, как бы подтверждая тем полную и едино-душную поддержку всего населения края, области. Потеря же депутатства, теперь уже в Верховном Совете СССР, означала утрату доверия со стороны как беспартийных, так и членов партии. А в таком случае чуть ли не автоматически мог возникнуть вопрос о дальнейшем пребывании данного первого секретаря и на его основном посту, партийном. Решением ПБ по представлению ОРПО его могли утвердить на иной должности, вполне возможно, на хозяйственной, требующей образования, знаний, опыта — всего того, чем он не обладал.
Столь же выгодными массовые репрессии оказывались и для НКВД, карательной в основе организации, существование которой после фактического завершения «разоблачений» и арестов подлинных или мнимых сторонников Троцкого, Зиновьева, Бухарина теряло смысл. И потому вполне возможно, что Ежов, сам выходец из партократии, в недавнем прошлом секретарь Марийского обкома, Семипалатинского губкома, Казахского крайкома, не утратив чувства корпоративности, легко нашел общий язык с Эйхе, со многими первыми секретарями и согласился с необходимостью как можно скорее устранить тех, кто непременно проголосовал бы против них, а может быть, и провел бы собственных депутатов.
Если это так, то становится понятным отсутствие Ежова в кремлевском кабинете Сталина 1 и 2 июля. Именно ему, вероятно, и пришлось готовить проект решения ПБ от 2 июля, которым НКВД отводилась столь существенная, но пока не основная роль — взятие на учет «кулаков и уголовников», иными словами, тех крестьян, которым благодаря А.Я. Вышинскому возвратили избирательные права; разделение их на две группы — подлежащих расстрелу либо высылке; определение места ссылки, вернее — создание многочисленных исправительно-трудовых лагерей в соответствии с нуждами экономики.
После появления на свет решения ПБ от 2 июля, разосланного циркулярно во все крайкомы, обкомы и ЦК нацкомпартий в тот же день, уже не было ничего удивительного в том, как прошли незамедлительно созванные традиционные и в большой степени рутинные партактивы для обсуждения итогов июньского пленума, какие резолюции были на них приняты. Первые партактивы провели в Москве и Ленинграде уже 4 — 5 июля, где не говорили ни о сути и особенностях новой избирательной системы, ни о подготовке агитаторов и пропагандистов к выборам. Внимание было сосредоточено на другом, не имевшем отношения к пленуму, но готовившем членов партии к тому, что должно было неизбежно вскоре произойти.
«Каждый партийный и непартийный большевик, — отмечалось в резолюции московского актива, на котором с докладом выступил Н.С. Хрущев, — должен помнить, что враги народа, подонки эксплуататорских классов — японо-германские фашистские агенты, троцкисты, зиновьевцы, правые, эти шпионы, диверсанты и убийцы, будут всячески пытаться использовать выборы для своих вражеских контрреволюционных целей… Разоблачение, выкорчевывание и разгром всех врагов народа являются важнейшим условием успешного проведения выборов в советы, осуществления сталинской конституции и дальнейшего победоносного продвижения нашей страны к коммунизму».
Столь же агрессивной оказалась и резолюция, принятая ленинградским партактивом. Она директивно определяла:
«Боевая задача ленинградской партийной организации заключается в том, чтобы выкорчевать до конца из партийных, советских, профсоюзных и комсомольских организаций вредителей, шпионов, контрреволюционных троцкистско-зиновьевско-бухаринских выродков и поставить на все участки работы преданных делу социализма воинствующих партийных и беспартийных большевиков, верных сынов партии и родины».
После столь откровенного призыва превратить выборную кампанию в «охоту на ведьм» не стал удивительным ход четвертой сессии ЦИК СССР седьмого созыва, открывшейся, как и предусматривалось, 7 июля. На ней, как и на пленуме, с докладом о проекте «Положения о выборах в Верховный Совет СССР» выступил Я.А. Яковлев. Практически он повторил все то, о чем говорил десять дней назад: о том, как обеспечиваются всеобщее, равное и прямое избирательное право и тайное голосование, как обеспечивается право общественных организаций и обществ трудящихся выдвигать своих кандидатов; здесь подчеркнул, что статья 125-я Конституции, провозглашая свободу слова, печати, собраний и митингов, уличных шествий и демонстраций, собственно, и является гарантией данного права. Рассказал о том, как будут организованы выборы.
После этого Яковлев резко отрицательно оценил работу советов в целом и настоятельно предложил выдвигать кандидатами в депутаты новые кадры, черпая из неиссякаемого, по его словам, резерва — молодежи, женщин, беспартийных. «Советская демократия, — подчеркнул Яковлев, — не только не боится народа, не только не отделяет себя от народа, но обращается к массам трудящихся, предлагая трудящимся выставлять своих кандидатов на заводах, фабриках, в колхозах, совхозах… Неуклонное осуществление Сталинской конституции и избирательного закона, несомненно, обеспечит на основе критики недостатков работы советов и выдвижения в советы новых людей (выделено мной — Ю.Ж.) улучшение работы советов снизу доверху».
Однако доклад Яковлева оказался гласом вопиющего в пустыне. Все без исключения участники начавшихся вслед за тем прений демонстративно игнорировали суть услышанного. Говорили о чем угодно, только не о главной проблеме. Так, взявший слово первым глава украинского правительства П.П. Любченко ограничился восхвалением, да и то в предельно общей форме, конституции и новой избирательной системы, доказывал их преимущества, сравнивая с тем, чем располагали западные страны, прежде всего Польша. Столь же бессодержательными стали речи начальника Главсевморпути О.Ю. Шмидта, председателя ЦИК Грузинской ССР Ф.Я. Махарадзе, многих других. Ну а советские чиновники — председатель СНК Казахской ССР УД. Исаев, председатель Куйбышевского облисполкома Г.Т. Полбицын, заместитель начальника председателя Ленсовета А.М. Иванов, нарком местной промышленности БССР А.Я. Белтин, как и требовалось по плохому сценарию, занялись уничижительной самокритикой. Но все же превалировала в прениях иная тема — та, что обозначилась на партактивах.
Вице-президент АН УССР А.Г. Шлихтер, в прошлом видный государственный деятель, занимавший посты наркома продовольствия РСФСР и УССР, Наркомзема УССР, с трибуны сессии воззвал к пролитию крови.
«Врагам народа, — запугивал он собравшихся в зале, — удалось проникнуть на ответственнейшие участки нашей работы. Мы не сумели разоблачить своевременно всех этих мерзавцев, японо-германских шпионов, диверсантов, троцкистов и прочую сволочь… Такие преступления, как измена родине, нарушение присяги, переход на сторону врага, — все эти преступления могли бы быть предупреждены своевременно, если бы революционная бдительность была на должной высоте… Никакой пощады врагам народа!».
Многолетний лидер комсомольцев А.В. Косарев почему-то пренебрег возможностью выдвигать кандидатов в депутаты от молодежи. Предпочел — разумеется, от имени ВЛКСМ — лишь поддерживать кандидатов, которых должен был выдвинуть кто угодно, но только не молодежные организации. «Молодежь нашей страны, — сказал он, — руководимая партией, ею воспитываемая, будет поддерживать тех кандидатов на предстоящих выборах в советы, кто предан социализму, кто честен перед страной, кто честен перед партией, кто борется с изменниками делу партии Ленина — Сталина, кто борется с предателями родины, врагами народа — троцкистами, бухаринцами и иными двурушниками, кто умеет обнаруживать этих врагов народа и их обезвреживать».
Также принявший участие в прениях А.Я. Вышинский занял несколько иную, весьма похожую на промежуточную, позицию. С одной стороны, он заклинал всех всемерно соблюдать законность. Вряд ли случайно заявил:
«Стабильность закона требует единообразия и единого понимания законности. Противниками этой законности до сих пор продолжают оставаться «местные влияния», о которых Ленин писал как об одном из величайших препятствий к установлению законности и культурности. Надо признать, что в практике у нас до сих пор встречаются грубые нарушения советских законов. Тов. Яковлев вчера приводил примеры нарушения законов со стороны советов, а я добавляю — при явном, очень часто, к сожалению, бездействии и попустительстве со стороны местных прокуроров».
Это был явный выпад против создания «троек», предусматривавших включение в их состав прокуроров. И, чтобы усилить именно такой смысл сказанного, Вышинский продолжил:
«Задача прокуратуры — беспощадно бороться со всякого рода нарушителями советских законов, со всеми и всяческими врагами социалистического государства и дела социализма. Советская прокуратура должна наносить беспощадные и меткие удары по всем врагам, подрывающим советские порядки и самую основу социалистического государства — общественную социалистическую собственность, по всем предателям, изменникам и агентам фашистских иностранных разведок, не прекращающих своей борьбы против СССР».
Нетрудно заметить, что в названном ряду преступлений, с которыми должна была, по мнению Вышинского, бороться прокуратура, отсутствовали «бывшие кулаки» и «уголовники».
И все же Вышинский сделал реверанс «ястребам». Он привел только один конкретный пример — случай антисоветской пропаганды, которой занимался нищий раскулаченный. Но даже столь незначительный отход от прежней линии позволяет говорить не только о том, что Вышинский уже знал о содержании решения ПБ от 2 июля, но и о том, что внутри сталинской группы, до той поры, в общем, монолитной, наметились первые серьезные расхождения. Начали обозначаться различные позиции, порожденные неуверенностью в собственных силах, в. способности не только выдержать, но и отразить натиск широкого руководства.
…На третий день работы сессия ЦИК СССР единогласно утвердила «Положение о выборах в Верховный Совет СССР». Новая избирательная система, включая альтернативность, стала законом. Однако массовые репрессии, начавшиеся в те самые дни, сразу превратили его в ничего не значащий листок бумаги.
Срок, установленный решением ПБ от 2 июля, истекал спустя пять дней, то есть 7 и 8 июля — в зависимости от момента получения/расшифровки циркулярной телеграммы и от часового пояса, в котором находился тот или иной регион. Тем не менее первые ответы вовремя поступили лишь из Крымского, Татарского и Удмуртского обкомов, к тому же только с предлагаемым на утверждение составом «троек». Следующая группа телеграмм пришла в Москву с небольшим опозданием — 9, 10 и 11 июля, что со всей очевидностью свидетельствовало о далеко не случайно предельном ограничении срока, данного ПБ и рассчитанного на невозможность выполнить при всем желании решение.
Свидетельствовало такое опоздание и о том, что и первые секретари, и начальники местных управлений НКВД были явно не готовы к проведению карательных операций, не располагали сведениями ни об «антисоветских преступлениях бывших кулаков и уголовников», ни тем более о каких-либо «подпольных организациях», их «участниках» и «руководителях».
«ЛИМИТЫ», ЗАПРОШЕННЫЕ РУКОВОДИТЕЛЯМИ РЕГИОНАЛЬНЫХ ПАРТОРГАНИЗАЦИЙ И УТВЕРЖДЕННЫЕ ПБ
Регион
Расстрел
Высылка
Северо-Осетинская АССР
169
200
Башкирская АССР
—
—
Омская область
479
1959
Черниговская область
244
1379
Чувашская АССР
140
877
Западно-Сибирский край
10800
—
Красноярский край
—
—
Туркменская ССР
500
1475
Куйбышевская область
1881
4259
Дагестанская АССР
600
2485
Дальне-Восточный край
3017
3681
Мордовская АССР
1250
2263
Азербайджанская ССР
1000
3000
Таджикская ССР
всего 1775
Северо-Казахстанская область
658
310
Белорусская ССР
3000
9800
Сталинградская область
800
2200
Крымская АССР
143
1383
Московская область
8500
32805
Казахская ССР
2346
4403
Курская область
1798
2986
Кировская область
368
510
Кабардино-Балкарская АССР
360
467
Челябинская область
2552
5401
Марийская АССР
674
1439
Саратовская область
437
1586
Воронежская область
850
3687
Свердловская область
5000
7000
Ивановская область
342
1718
Коми АССР
211
221
Карельская АССР
12
74
Грузинская ССР
1419
1562
Горьковская область
2295
4285
Удмуртская АССР
63
423
Азово-Черноморский край
6644
6962
Орджоникидзевский край
2461
3672
Оренбургская область
1740
3150
Узбекская ССР
1489
3952
Ярославская область
685
1265
Чечено-Ингушская АССР
1417
1256
Молдавская АССР
11
248
Кустанайская область
145
354
Армянская ССР
500
650
Таким образом, на 11 июля в ПБ поступили сведения о намеченном составе «троек» от 43 из 71 первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов, прямо подчиненных ЦК ВКП(б). Иными словами, треть их совсем не торопилась, а может быть, и вообще не собиралась воспользоваться весьма сомнительными правами, свалившимися на них столь неожиданно. Не собирались ни создавать «тройки», ни проводить карательные акции. Это, а также указанные в шифротелеграммах по 43 регионам страны из 78, установленных новой конституцией, цифры «лимитов» по обеим категориям — расстрел, высылка — позволяют назвать поименно тех партократов, кто более других жаждал крови, и отнюдь не в переносном смысле.
Оказалось, что численность намеченных жертв свыше пяти тысяч определили семеро: А. Икрамов — Узбекская ССР, 5441 человек; К.М. Сергеев — Орджоникидзевский (бывший Ставропольский) край, 6133; П.П. Постышев — Куйбышевская область, 6140; Ю.М. Каганович — Горьковская область, 6580; И.М. Варейкис — Дальне-Восточный край, 6698; Л.И. Мирзоян — Казахская ССР, 6749; К.В. Рындин — Челябинская область, 7953. Сочли, что число жертв «троек» должно превысить 10 тысяч человек, уже только трое: А.Я. Столяр — Свердловская область, 12 000; В.Ф. Шарангович — Белорусская ССР, 12 800, и Е.Г. Евдокимов — Азово-Черноморский край, 13 606 человек. Самыми же кровожадными оказались двое: Р.И. Эйхе, заявивший о желании только расстрелять 10 800 жителей Западно-Сибирского края, не говоря о еще не определенном числе тех, кого он намеревался отправить в ссылку; и Н.С. Хрущев, который сумел подозрительно быстро разыскать и «учесть» в Московской области, а затем и настаивать на приговоре к расстрелу либо высылке 41 305 «бывших кулаков» и «уголовников».
Но 11 первых секретарей — четверть всех, принявших на 11 июля новые правила игры, практически отписались, определили для своих регионов число тех, кому намеревались установить либо высшую меру наказания, либо высылку, в пределах тысячи человек. Вполне возможно, это были те, кто уже был арестован и ожидал суда.
Однако к концу июля положение радикально изменилось: Ежов (или его помощники) свел воедино данные о намечаемых массовых репрессиях, полученные уже практически из всех регионов страны. И, несколько скорректировав, сделал их руководством к действию местных управлений вверенного ему НКВД
Азербайджанская ССР
1500
3750
Армянская ССР
500
1000
Белорусская ССР
2000
10000
Грузинская ССР
2000
3000
Киргизская ССР
250
500
Таджикская ССР
500
1300
Туркменская ССР
500
1500
Узбекская ССР
750
4000
РСФСР
Башкирская АССР
500
1500
Бурят-Монгольская АССР
350
1500
Дагестанская АССР
500
2500
Карельская АССР
300
700
Кабардино-Балкарская АССР
300
700
Крымская АССР
300
1200
Коми АССР
100
300
Калмыцкая АССР
100
300
Марийская АССР
300
1500
Мордовская АССР
300
1500
Немцев Поволжья АССР
200
700
Северо-Осетинская АССР
200
500
Татарская АССР
500
1500
Удмуртская АССР
200
500
Чечено-Ингушская АССР
500
1500
Чувашская АССР
300
1500
Азово-Черноморский край
5000
8000
Дальне-Восточный край
2000
4000
Западно-Сибирский край
5000
12000
Красноярский край
750
2500
Орджоникидзевский край
1000
4000
Восточно-Сибирский край
1000
4000
Воронежская область
1000
3500
Горьковская область
1000
3500
Западная область
1000
5000
Ивановская область
750
2000
Калининская область
1000
3000
Курская область
1000
3000
Куйбышевская область
1000
4000
Кировская область
500
1500
Ленинградская область
4000
10000
Московская область
5000
30000
Омская область
1000
2500
Оренбургская область
1500
3000
Саратовская область
1000
2000
Сталинградская область
1000
3000
Свердловская область
4000
6000
Северная область
750
2000
Челябинская область
1500
4500
Ярославская область
750
1250
Украинская ССР
Харьковская область
1500
4000
Донецкая область
1000
3000
Одесская область
1000
3500
Черниговская область
300
1300
Молдавская АССР
200
500
Казахская ССР
Северо-Казахстанская область
650
300
Южно-Казахстанская область
350
600
Западно-Казахстанская область
100
200
Кустанайская область
150
450
Восточно-Казахстанская область
300
1050
Актюбинская область
350
1000
Карагандинская область
400
600
Алма-Атинская область
200
800
Таблица эта явилась составной частью приказа Н.И. Ежова по НКВД от 30 июля 1937 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». И хотя составившие ее цифры еще не позволяли получить полные, исчерпывающие данные, ибо не содержали сведений по девяти регионам страны, они оказались все же более чем показательными. Уже определили число будущих безымянных жертв в ЧЕТВЕРТЬ МИЛЛИОНА ЧЕЛОВЕК, свидетельствуя, что намеченная акция обернется невиданными ранее, воистину массовыми репрессиями.
Ну, а сами «лимиты» по союзным и автономным республикам, краям и областям подтверждали: исходят они, полностью опираются на те, что изначально предложили первые секретари, мало чем отличаются от последних, а если и меняются, то лишь в незначительных пределах, от 700 до 2000, да и то в сторону снижения. Как и в начале месяца, цифры эти выглядели откровенно произвольными, явно случайными, надуманными, о чем, помимо прочего, говорили удивительные совпадения величин «лимитов» по ряду регионов, далеко не всегда схожих по численности населения, экономическим и социальным условиям. Например, для Башкирской с населением в 3,1 млн. человек, и Бурят-Монгольской — 0,5 млн. человек — автономных республик.
Столь же несомненно, что готовившиеся массовые репрессии сохранили свою прежнюю направленность.
«Материалами следствия по делам антисоветских формирований, — беззастенчиво фантазировал Ежов, в первом абзаце приказа ссылаясь на нечто не существующее в природе, — устанавливается, что в деревне осело значительное количество бывших кулаков, ранее репрессированных, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей и трудпоселков. Осело много в прошлом репрессированных церковников и сектантов».
Под всеми ими нарком, так же как и первые секретари, имел прежде всего в виду крестьян, уже отбывших наказание по указу от 7 августа 1932 г. либо досрочно освобожденных по решению ПБ, а также тех, кого в свое время раскулачили и выслали в отдаленные районы Сибири. Тех крестьян, кому новая конституция, новый избирательный закон возвратили гражданские права, в том числе право выдвигать собственных кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР, открыто агитировать за них и, главное, голосовать за них.
Лишь затем нарком добавил к крестьянам политических противников, в годы революции и гражданской войны выступавших против советской власти — открыто, на поле боя, либо в органах власти, провозгласивших независимость Украины и Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана, Бухары и Хивы. Тех самых, кого предельно легко можно было обнаружить самым излюбленным Ежовым способом — простым прочтением анкет и автобиографий, ибо все они, вновь становившиеся «врагами», хотя не так давно были помилованы той же советской властью, не скрывали, да и не могли скрыть свое прошлое.
«Остались почти нетронутыми в деревне, — многозначительно отмечал Ежов, опять же помещая всех новоявленных противников лишь в сельскую местность, — значительные кадры антисоветских политических партий: (эсеров, грузменов [грузинских меньшевиков —Ю.Ж.], дашнаков, мусаватистов, иттихадистов), а также кадры бывших активных участников бандитских восстаний, белых, карателей, репатриантов».
Пришлось Ежову дать четкое определение тех, кого вот уже месяц относили к весьма расплывчатой категории «уголовников». Приказом устанавливалось: «Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, ското-конокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой…. находящиеся в лагерях и трудпоселках и ведущие в них преступную деятельность».
Не довольствуясь даже таким поистине всеобъемлющим перечнем «новых врагов», объявил нарком и о том, что репрессиям подлежат еще две значительные по численности группы граждан СССР:
«Семьи, члены которых способны к активным антисоветских действиям. Члены такой семьи с особого решения тройки подлежат выдворению в лагеря или трудпоселки. Семьи лиц, репрессированных по 1-й категории, проживающие в пограничной полосе, подлежат переселению за пределы пограничной полосы внутри республик, краев и областей. Семьи репрессированных по 1-й категории, проживающие в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Баку, Ростове-на-Дону, Таганроге и в районах Сочи, Гагры, и Сухуми (регионе, где находились правительственные дачи — Ю.Ж.) подлежат выселению из этих пунктов в другие области по их выбору, за исключением пограничной полосы».
Так Ежов определил объект карательной акции. Определил он и время ее проведения:
«Приказываю — с 5 августа 1937 г. во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников. В Узбекской, Таджикской и Киргизской ССР операцию начать с 10 августа с.г., а в Дальне-Восточном и Красноярском краях и Восточно-Сибирской области — с 15 августа с.г.».
Завершить же акцию органам НКВД следовало через четыре месяца, к 5—15 декабря. Именно тогда, когда предполагались выборы в Верховный Совет СССР. Таким образом, массовые репрессии обязательно должны были сопровождать, создавая угрожающий фон, всю избирательную кампанию — и выдвижение кандидатов, и агитацию в их поддержку, и сами выборы. При всем желании подобную временную накладку двух столь значимых событий как случайное совпадение расценить невозможно. Не может возникнуть ни малейшего сомнения в том, что карательная операция и задумывалась как предельно жесткое средство, позволявшее воздействовать на выборы и добиться в ходе их вполне определенных, заведомо необходимых ее организаторам результатов.
Содержалось в приказе Ежова и еще одно многозначительное положение, принципиально менявшее его лично реальное положение на вершине власти, которое представляло ему поистине неограниченные полномочия. Пятый раздел документа гласил: отныне не ПБ, а только он, нарком, утверждает «персональный состав республиканских, краевых и областных троек». Далее шло уточнение, в соответствии с которым один из трех непременных поначалу членов таких внесудебных, незаконных органов — прокурор — «на заседании троек может присутствовать». При такой формулировке любому становилось понятно: но может и не присутствовать. А еще один пункт того же раздела практически превращал «тройки» из межведомственного органа в инструмент исключительно Наркомвнудела. «Тройки», указывалось в приказе, будут собираться для работы «в пунктах расположения соответствующих НКВД, УНКВД».
Так начиналась самая страшная 15-месячная полоса в жизни СССР, почти сразу же окрещенная в народе «ежовщиной».
…С каждой неделей массовые репрессии ширились, поражая не только крестьянство, но и тех, кто развязал против них некое подобие гражданской войны. А потому сегодня может сложиться впечатление, что реформаторы, воспользовавшись ситуацией, решили под шумок продолжить расправу со своими старыми противниками. Уже не прибегая к таким формальностям, как одобрение пленума, они за три месяца сумели вывести из состава ЦК, КПК и ЦРК шест надцать первых секретарей, почти сразу же арестованных, а затем расстрелянных.
В июле семерых: Воронежского обкома — Е.И. Рындина, Красноярского — П.Д. Акулинушкина, Саратовского — А.Д. Криницкого, Ивановского — И.П. Носова, Северо-Осетинского — Г.В. Маурера, Мордовского - В.М. Путнина, ЦК КП(б) Белоруссии — В.Ф. Шаранговича.
В августе — сентябре девятерых: Винницкого обкома — В.И. Чернявского, Татарского — А.К. Лепу, Черниговского — П.Ф. Маркитина, Харьковского — М.М. Хатаевича, Сталинградского — Б.А. Семенова, Башкирского — Я.Б. Быкина, Молдавского — В.З. Тодреса, Кара-Калпакского — Д. Ризаева, очередного Мордовского — М.К. Полякова.
В этот условный, ибо он составлен постфактум, проскрипционный список с полным на то основанием следует внести снятых в августе еще двоих: кандидата в члены ЦК, второго секретаря Дальне-Восточного крайкома В.В. Птуху, незадолго перед тем возглавлявшего Сталинградский (прежде Нижне-Волжский) крайком, и члена ЦК И.А. Зеленского, в 1921 — 1923 гг. первого секретаря МК, в 1924 г. секретаря ЦК РКП(б), затем, как открытого сторонника Зиновьева, направленного в почетную ссылку — председателем Средне-Азиатского бюро ЦК ВКП(б), в 1930 г. его вновь понизили в должности, перевели на хозяйственную работу, утвердив председателем Центросоюза.
Все они, как и те, кого вывели из ЦК в мае и июне, были профессиональными партработниками. Большинство из них занимало свои весьма высокие посты от десяти (Быкин, Криницкий, Хатаевич) до четырех лет. Одни прежде работали областными уполномоченными ЦКК (Акулинушкин, Шарангович), другие возглавляли крайкомы или обкомы (Криницкий, Маурер, Семенов, Хатаевич) либо трудились в них на подчиненных ролях, никогда (кроме Зеленского) не примыкали ни к какой оппозиции и являлись, казалось бы, самыми верными и надежными солдатами партии.
В свою очередь, первые секретари, пока еще остававшиеся на своих постах, не обращали внимания на происходившее с их коллегами. Как и прежде, они выступали горячими приверженцами самых жестких, насильственных мер, и не только по отношению к троцкистам, зиновьевцам, правым, к беспартийной массе крестьян. Пытались проводить репрессии уже и советских работников на своих подконтрольных территориях с таким рвением, что ПБ и Сталину, но лишь до конца июня 1937 г., не раз приходилось их одергивать, резко осаживать. Теперь же, когда они фактически получили полную свободу действий, их ретивость стала неумолимо оборачиваться уже ничем не ограниченной «охотой на ведьм».
Вот несколько наиболее характерных примеров.
24 июня 1937 г. ПБ без каких-либо комментариев молниеносно утвердило следующую просьбу первого секретаря ЦК КП(б) Узбекистана А.И. Икрамова:
«ЦК КП(б) Узбекистана просит санкции ЦК ВКП(б) на снятие Файзуллы Ходжаева с поста председателя Совнаркома Узбекистана за связь с националистическими контрреволюционными террористами. Файзулла Ходжаев систематически поддерживал связь с рядом крупных националистов-террористов, ныне арестованных: Аминов, Санджаев, Атаходжаев, Курбанов Н., Сатарходжаев, Бурханов, Ибад Ходжаев и др. Когда часть из них во время проверки партдокументов была исключена из партии как националисты, он не только не порвал связь с ними, но защищал их, ходатайствовал о восстановлении их в партии как неправильно исключенных, демонстративно поддерживал с ними личные связи. Также он защищал вредительскую национал-троцкистскую группу, орудовавшую в Бухаре. На квартире его брата Ибад Ходжаева (покончившего самоубийством) было совещание национал-террористов, на котором обсуждался вопрос о подготовке к терактам. Все участники этого совещания уже арестованы и признали себя виновными. Несмотря на это, Ф. Ходжаев в своем выступлении на пленуме ЦК КП (б) Узбекистана в марте и па съезде всячески старался смазать это дело, более того, Ф. Ходжаев распространял слухи, что его брат-самоубийца Ибад Ходжаев — жертва неправильного исключения из партии. Я убежден, что при более тщательном расследовании вскроется его руководящая роль в этом деле».
Уже в сентябре пленум ЦК КП(б) Узбекистана исключит самого А. Икрамова из партии. А в марте 1938 г. Икрамов и Ходжаев вместе окажутся на скамье подсудимых, станут обвиняемыми по делу «Антисоветского право-троцкистского блока» и будут расстреляны в один день.
8 июля в ЦК пришла еще одна шифротелеграмма. На этот раз из Омска.
«Решением бюро обкома председатель облисполкома Кондратьев снят с работы за связь с врагами народа, как не заслуживающий доверия партийный работник. Снят также секретарь Тарского окружкома Карклин, бывший уральский работник, за связь с врагами народа, арестованными в Свердловске. Прошу ЦК утвердить наше решение и командировать работника на должность председателя облисполкома. Булатов».
8 октября сам Д.А. Булатов, первый секретарь Омского обкома, «за игнорирование решений февральско-мартовского и июльского пленумов», «за покровительство врагам народа и как не обеспечивший руководство областной парторганизации» будет снят решением пленума обкома, потом арестован и расстрелян.
13 июля первый секретарь ЦК КП(б) Казахстана Л.И. Мирзоян направил в Москву на имя Сталина шифротелеграмму следующего содержания:
«Во время съезда компартии Казахстана кандидатура председателя Казахского ЦИК тов. Кулумбетова после длительного обсуждения на пленуме съезда тайным голосованием была провалена. Основным мотивом отвода и провала был факт перехода в 1919 г. тов. Кулумбетова с оружием в руках на сторону врага. За последние два месяца после съезда ряд арестованных участников контрреволюционной рыскуловской и нурмаковской организации показывают на Кулумбетова как на одного из активных участников этой национал-фашистской организации. Возможно, в ближайшие дни следствие покажет необходимость ареста Кулумбетова. Мы считаем совершенно необходимым освободить Кулумбетова от обязанностей председателя ЦИКа и просим ЦК ВКП(б) утвердить наше предложение об освобождении Кулумбетова от обязанностей председателя ЦИКа. Кандидатуру нового председателя ЦИКа внесем на утверждение Политбюро в ближайшие дни».
Спустя два дня ПБ утвердило предложение Мирзояна. У. Кулумбетов был снят, арестован, расстрелян. Через год его судьбу повторил Мирзоян.
22 июля по просьбе первого секретаря ЦК КП(б) Туркмении Анна-Махамедова ПБ санкционировало снятие с работы, исключение из партии и передачу в органы НКВД председателя ЦИКа Туркменской ССР Надирбая Айтакова, заместителя председателя СНК республики Курбана Сахатова и редактора газеты «Совет Туркменистан» Ташназарова. Через два с половиной месяца, 5 октября, был репрессирован и Анна-Мухамедов.
11 сентября от первого секретаря Мордовского обкома И.А. Кузнецова, утвержденного в этой должности за две недели до того, 26 августа, поступила шифротелеграмма. Она информировала руководство:
«Пленум Мордовского обкома ВКП(б) 9 сентября снял с работы и вывел из состава бюро и пленума обкома Сурдина — председателя ЦИКа и Козикова — председателя СНК Мордовской АССР за связь и покровительство врагам народа, потерю политической бдительности, бездеятельность в работе и игнорирование нужд трудящихся. Прошу утвердить данное решение».
ПБ пошло навстречу Кузнецову в тот же день.
Скорее всего, также основываясь лишь на все усиливавшихся недоверии и подозрительности, участившихся инсинуациях и прямых доносах, сняли с занимаемых постов и арестовали секретаря ЦИКа СССР И.А. Акулова (23 июля); председателя СНК УзССР А.И. Каримова (14 августа); председателей ЦИК КирССР А. Уразбекова и СНК КирССР Исакеева (7 сентября).
Полностью на киевских властях лежит вина за самоубийство П.П. Любченко, председателя СНК УССР. 23 августа по инициативе С.В. Косиора ПБ утвердило решение «О буржуазно-националистической антисоветской организации боротьбистов» — давно не существующей украинской партии левых социалистов-революционеров (боротьбистов). Выделившаяся из левого крыла украинских левых эсеров в марте 1919 г., она сразу же сблизилась с РКП(б) и КП(б) Украины, активно сотрудничала с ними в годы гражданской войны, в июле 1920-го самораспустилась, а ее члены в персональном порядке вступили в РКП(б). И вот теперь без каких бы то ни было причин на Украине началась охота на бывших боротьбистов, в том числе и на Любченко, действительно состоявшего в этой партии. Однако в Москве, пойдя на признание боротьбистов «активными врагами народа», отказались санкционировать арест главы правительства УССР Решение его судьбы передали на рассмотрение пленума ЦК компартии Украины. Но в Киеве были неумолимы, и 30 августа сняли своего вчерашнего товарища с должности председателя СНК УССР и исключили из партии. На следующий день П.П. Любченко, не без оснований опасаясь ареста, застрелился.
Сегодня уже трудно усомниться в том, что репрессии первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов стали неизбежным и логическим развитием давнего противостояния их с реформаторами, сталинской группой, перешедшего с мая 1937 г. в новую фазу — безжалостную и кровавую. Но столь же однозначно расценить удар, нанесенный по другой, не менее влиятельной составляющей широкого руководства — членам совнаркома СССР — весьма трудно, даже просто невозможно из-за отсутствия достаточных данных об их политических взглядах. Между тем приходится констатировать, что урон, понесенный правительством Советского Союза, оказался столь же тяжелым, как и причиненный ЦК ВКП(б).
Всего за три месяца, с июля по сентябрь 1937 г., были отстранены от занимаемых должностей, а вслед за тем арестованы и расстреляны, что стало уже правилом, шесть человек. Наркомы: зерновых и животноводческих совхозов — Н.Н. Демченко, связи — И.А. Халепский, финансов — Г.Ф. Гринько, легкой промышленности — И.Е. Любимов; председатели комитетов при СНК СССР: заготовок — И.И. Клейнер, по делам физкультуры и спорта — И.И. Харченко.
У всех у них было много общего: дореволюционный либо с 1917—1918 гг. партийный стаж; участие в революции, служба в Красной армии во время гражданской войны. Только после Октября начало трудовой деятельности и сразу же необычайно быстрая карьера — за 10—15 лет от скромной, незаметной должности в уездном или губернском городе до поста наркома СССР. Словом, чистейшие, ничем не замаранные анкеты.
Сомнительным, но лишь после постановления ЦК от 23 августа, могло выглядеть прошлое лишь Гринько, в годы революции и гражданской войны одного из создателей и лидеров отныне объявленной контрреволюционной партии боротьбистов. Гораздо больше оснований, и уже не только у Ежова, его НКВД, но и лично у Сталина было для вполне преднамеренной ликвидации В.А. Антонова-Овсеенко. Решением ПБ от 15 сентября его неожиданно утвердили наркомом юстиции РСФСР, и под этим предлогом срочно отозвали из Испании. Однако сразу же по прибытии на родину, так и не дав возможности хотя бы символически вступить в новую должность, его арестовали. Так расправились с Антоновым-Овсеенко и за давнюю, 1923 г., открытую угрозу отстранить от руководства тогдашнее ПБ, и за недавнее, бездоказательное подозрение в организации троцкистского путча в Барселоне.
…С каждой неделей, с каждым днем узкому руководству приходилось убеждаться в несостоятельности задуманной демократизации страны, неготовности населения принять и использовать только в собственных интересах новую систему выборов. Подтверждало то слишком многое.
Отрешая первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов, наркомов СССР от занимаемых должностей, ПБ поначалу пыталось быть предельно осторожным, не давая НКВД формального повода для возбуждения следствия. Как и Д.А. Булатову, большинству ответственных партработников, например А.Д. Криницкому и И.П. Носову, инкриминировали лишь халатность. Первого сняли за «слабость в деле руководства и безнадежную слепоту к врагам народа, которыми Криницкий оказался окружен». Второго — просто «как несправившегося». С последней формулировкой освободили и наркома легкой промышленности И.Е. Любимова. Тем не менее всех их практически тут же арестовывали, предъявляя иные, политические, уголовно наказуемые обвинения.
Способствовала такому уже открытому произволу та двойственность, которая впервые открыто проявилась в выступлении Вышинского на сессии ЦИК СССР. Двойственность, порожденная усиливавшимся ощущением сталинской группой своей слабости, которая все чаще стала сквозить в решениях ПБ по кадровым вопросам, начиная с лета 1937 г., и выразилась наиболее отчетливо в деле В.Ф. Шаранговича.
В постановлении ЦК «О руководстве ЦК КП(б) Белоруссии», утвержденном ПБ 27 июля, вполне справедливо как негативная характеризовалась деятельность Червякова, Голодеда, наркома земледелия республики Бенека. Обличался их действительный, хоть и запоздалый, «левый уклон», который выразился в принудительной реорганизации десятков колхозов в совхозы, в фактическом изъятии у колхозников приусадебных участков, в незаконной передаче огромных по площади колхозных земель совхозам. Новому руководству республики Шаранговичу, второму секретарю Денискевичу, наркому земледелия Низовцеву и было поручено «ликвидировать последствия» подобной антикрестьянской политики. Однако, отмечалось в постановлении, Шарангович, Денискевич и Низовцев «не только не выполнили этого задания ЦК ВКП(б), но даже не приступили к его выполнению». Своим вопиющим равнодушием к порученному делу они довели, вместе с предшественниками, сельское хозяйство Белоруссии до того, что там «появились очереди за хлебом», скрывали факт очередей от ЦК ВКП(б) и не обращались в ЦК ВКП(б) за помощью.
Чтобы исправить близкое к катастрофическому положение, пять дней спустя, 2 августа, ПБ утвердило постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об оказании помощи колхозному крестьянству Белоруссии». Объявило о возвращении 32 тысяч га земли колхозам, передаче прежним владельцам приусадебных участков, о ликвидации 138 совхозов и передаче их земель, 230 тысяч га, и скота частью колхозам, а частью государству, о создании 60 машинно-тракторных станций и быстрейшем обеспечении их 900 гусеничными тракторами.
И все же в этой бочке меда оказалась ложка дегтя. В постановлении ЦК Червяков, Голодед и Бенек названы «польскими шпионами». Работа Шаранговича, Денискевича и Низовцева объявлялась «вредительской и враждебной в отношении советской власти и белорусского народа», а потому дело их как «врагов народа» передавалось в НКВД.
Проявилась со всей очевидностью в те летние и осенние месяцы тенденция еще более угрожающая. Репрессиям теперь чуть ли не непременно стали предшествовать обсуждения на партийных пленумах и съездах тех, кто оказывался незамедлительно в опале. Не от НКВД, а от рядовой партийной массы поначалу поступали сведения об отдельных фактах, порочивших высокопоставленных лиц. Эта, порой достоверная, а подчас и вымышленная информация ложилась в основание уже чисто политических обвинений.
Все это в совокупности достаточно наглядно демонстрировало, во что неизбежно выльется задуман ная избирательная кампания. Со свободой не только выдвижения, но и обсуждения каждого кандидата в депутаты, особенно — Верховного Совета СССР, на открытых собраниях. В атмосфере несомненного массового психоза, деловую критику, установление единственно требуемого — способен ли данный человек в случае победы на выборах выражать и защищать интересы тех, кто его выдвинул, — непременно подменит «охота на ведьм» с ее вечными атрибутами — подозрительностью, торжеством наветов и инсинуаций, патологической жаждой крови. И скорее всего, начнется самое обыкновенное сведение счетов, далеко не всегда порожденных политическими разногласиями.
