Глава 11. Личность закладывается в детстве

Как обувное ремесло спасло моего деда Яшу от репрессий

Что пообещали друг другу мои родители перед свадьбой

Почему я решил учиться на врача

Все правила, описанные в предыдущей главе, работают только в одном случае — если человек выбрал правильное дело и получает от него удовольствие. Поскольку делом люди занимаются минимум восемь часов в сутки, то треть жизни такой человек проживет счастливо.

А как воспитать умение получать удовольствие от работы в маленьком человеке? Этот вопрос занимает меня в последние годы, и вот к каким выводам я пришел. Основные задатки в ребенке есть изначально. Лет до пяти-семи идет бурное развитие, когда каждый год — за пять. В этом возрасте ростки склонностей, талантов, способностей так или иначе приживаются, если у ребенка есть условия, то есть он сыт, обут, одет.

Если заставлять ребенка становиться таким, каким намечтали себе родители, можно изуродовать его психику и войти в конфликт. Или, во всяком случае, оставить ребенку возможность позже обвинять в чем-то родителей. Так что должен присутствовать самостоятельный выбор, дающий ребенку определенную степень свободы. Дальше родители, если видят явную склонность к какому-то делу, должны создать все условия для ее развития. Тогда наверняка получится, что ребенок очень рано отделит себя от толпы.

Если какая-то деятельность позволит ребенку самовыражаться, он начнет это использовать, и спускаться уровнем ниже будет для него тяжело. Он станет совершенствоваться в выбранном направлении.

Поэтому самая простая формула воспитания — показать пример и дать свободу. Быть успешным и целеустремленным, к сожалению, не научишь. Учитель знает, как объяснить формулу, но воспитать человека — совершенно другое дело.

Как действует хороший учитель математики? Человека одаренного он постепенно загружает заданиями посложнее и обязательно время от времени отмечает его успехи. Если человек не может решить задачку, то следует не ругать, а подсказывать, чтобы в следующий раз он справился сам.

К сожалению, встречаются варианты, когда человек не хочет ничего. И школьники, и взрослые люди готовы лежать на диване, есть, пить и спать. Это означает, что человек не получает никакого удовольствия от других видов деятельности.

Если родитель трудоголик, то вероятность того, что ребенок окажется бездельником, очень невелика. Другое дело — нужно найти стезю, где он сильнее. Надо не давить, но смотреть, чем ребенок интересуется, и помогать ему в этой деятельности. И самое главное — помогать побеждать, потому что несколько поражений, полученных подряд, могут отбить охоту продолжать. Наставнику стоит вести ученика и показывать, каким образом добиваться побед.

Специально со мной темой жизненного успеха родители не занимались, но просто с утра до вечера работали и своим примером показывали, что работа — это и успех, и удовольствие. И конечно, именно родители заложили в меня многие черты. Расскажу про свою семью, прошедшую в XX веке через большие испытания.

Я смешанных кровей. Мама, Рива Яковлевна, — еврейка; папа, Юрий Алексеевич, — русский. Мамин папа, дедушка Яша, родом из Бобруйска. В 1905 году по всей Российской империи, в том числе в Белоруссии, начались еврейские погромы. Люди стали думать, куда бежать. Семья дедушки Яши бедствовала и сумела собрать денег на билет за границу только для его родной сестры Гели. По этому билету Геля отправилась во Францию, оттуда уехала в Америку, где вышла замуж за юриста и всю жизнь прожила в небольшом городке Шарон в штате Массачусетс. В 1917 году у нее родился сын Боря, ставший адвокатом, а в 1923-м — дочь Рива, работавшая врачом.

Ну а дедушка Яша пошел из Бобруйска пешком в глубь страны.

В Российской империи с 1791 года действовала так называемая черта оседлости для евреев. В западной части страны жить им на постоянной основе разрешалось только на территориях, которые теперь в основном относятся к Украине и Белоруссии. В европейской части нынешней России евреям жить не позволялось.

Дед через всю страну прошел до Уфы, где явные антисемитские настроения отсутствовали. На новом месте он познакомился с бабушкой Хасей, красивой, голубоглазой, светловолосой девушкой из состоятельной семьи. Выдавать ее за бедного родители не хотели, так что дедушке пришлось фактически выкрасть ее из семьи. Несмотря на разное социальное положение, они поженились.

Деда все знали как выдающегося сапожника. Об этом говорит даже тот факт, что после Октябрьской революции 1917 года, хотя он не умел ни читать, ни писать, его назначили начальником цеха на обувной фабрике под названием артель «Победа». Все делали одинаковую советскую обувь, а он мог шить под индивидуальный заказ или для выставок. Из-за тяжелой работы дед обладал очень сильными руками — такими, что сапожный нож отскакивал от напряженных мышц.

Разлученные в 1905 году дедушка Яша и бабушка Геля долго мечтали встретиться, и в 20-е годы мечта сбылась: сестра приезжала погостить в СССР. Но потом начались тяжелые сталинские времена. В 1937 году дедушку «забрали» именно за наличие родственницы за границей. Его бы, конечно, осудили (с «врагами народа» тогда не церемонились), но спасение оказалось в ремесле.

До тюрьмы дед шил сапоги для всей верхушки Башкирии. Люди в составе Красной армии прошли Гражданскую войну, многие заработали болезни ног, а у деда получалась на удивление удобная обувь. Кому-то из республиканских руководителей срочно понадобились сапоги, и он вспомнил именно Якова Соломоновича Примака. Оказалось, тот в тюрьме. Начали выяснять, что да как. В результате деда освободили — пусть лучше обувь шьет, приносит пользу в деле строительства коммунизма.

Дед сидел недолго, но испугали его на всю жизнь. Даже письма от любимой сестры он отказывался получать напрямую: они шли окольными путями через родственников. Повидаться с ней снова ему так и не довелось.

У дедушки Яши и бабушки Хаси, кроме моей мамы, было еще двое детей. Старший, Семик, умер от инфекционного заболевания в детстве, а Боря, в честь которого назвали меня, погиб на войне. Борис Яковлевич Примак поступил перед войной в Ленинградский политехнический институт, окончил его с отличием в июне 1941 года и планировал остаться работать в институте. Но судьба распорядилась иначе. В июле в составе добровольцев он отправился в Карелию на финско-российский фронт. У советских людей выбора не существовало, а у евреев и подавно — либо немцы убьют, либо идти воевать.

Финляндия, оскорбленная поражением в войне с СССР 1939–1940 годов, стала союзником Германии и при помощи немцев напала на СССР с севера. Питерские ополченцы ценой собственных жизней сдерживали наступление. Из сорокатысячной армии в живых остались всего 800 человек.

Возле деревни Сяндеба в сентябре 1941 года без вести пропал и дядя Боря. Ополченцы задержали врага на несколько недель и дали возможность стране мобилизовать силы. Я попросил двоюродного брата, Дмитрия Александрова, найти место гибели дяди Бори. Сейчас на братской могиле стоит памятник, а Дима снял фильм про те трагические события. Я плакал, когда его смотрел.

Бабушка Хася, узнав об участи сына, на нервной почве лишилась обоняния и осязания. При жизни она потеряла уже второго ребенка. Бабушка тогда работала поваром в столовой Совета министров Башкирии, пока ее не подставили коллеги: подложили в борщ мыло, она почувствовать не могла и накормила людей несъедобным супом. Ее уволили, и она никогда больше не работала, окончательно потеряв интерес к жизни. Всю оставшуюся жизнь она проходила в байковом халате и в тапочках на босу ногу, равнодушная ко всему. Настолько великий шок испытала от потери детей. Правда, готовила она все равно великолепно. До сих пор помню, как в чугунке она делала картошку с бараниной. Ничего подобного больше мне есть не доводилось.

Когда сейчас слышу про войну, которую затеяли на Украине, сразу вспоминаю бабушку Хасю и ее страдания. Все люди — герои, пока не попадут на фронт. Уверен, что в любой ситуации надо исходить из того, что воевать нельзя, разногласия должны решаться мирным путем.

Поскольку бабушка без обоняния не могла работать по специальности, дедушка постоянно подрабатывал: на швейной машинке «Зингер» шил по ночам обувь на продажу. На случай обыска он соорудил тайник в печи-голландке: вынимал из нее кирпич и складывал туда кожу и подошвы.

Примерно в 1970 году, после института и армии, я заехал к нему и похвастался новыми ботинками немецкой фирмы Salamander. Как сейчас помню, модные ботинки на белой платформе стоили 60 руб­лей — по тем временам баснословные деньги. Моя стипендия составляла всего 26 рублей, и я, конечно, гордился тем, что имел такую обувь.

Дед посмотрел, пощупал и произнес: «Э-э-э, внучок, разве я так шил? Я шил так, чтобы каждому пальцу было удобно». И завел меня в комнатку, где хранил нашитую для себя обувь: «Хочешь — бери».

Бабушка Хася умерла намного раньше дедушки. Вскоре у него появилась вторая жена, и ее тоже поразил недуг — она ослепла. Ну а дед прожил до девяноста лет. Однажды пошел за хлебом, и его сбила шальная машина. Весь переломанный, через некоторое время он скончался.

***

Папа у меня русский, думаю, примерно в шестнадцатом поколении. Когда-то между нынешними Казахстаном и Башкирией жила орда, страдавшая от набегов воинственных южных китайцев. Они собирали дань и убивали мужиков, которые не могли пройти под брюхом лошади. Оставляли только низкорослых: детей и слабаков, чтобы никто не сопротивлялся.

Вскоре хан орды понял, что будущего нет, и обратился к русскому царю за помощью. Царь снарядил казачье войско, где служил мой давний предок есаул Судаков. Русские порубили недругов и основали Бирскую крепость. Считается, что именно с нее пошла дальнейшая колонизация региона.

Мужики с русской земли приехали молодые, начали потихоньку общаться с местными жительницами-башкирками, появлялись дети. Видимо, в этом причина моих выдающихся скул.

Когда Дима изучал родословную, он приехал в Орск, на территорию уральских казаков, где нашел дальних родственников. Все прознали, что прибыл москвич с деньгами, и предложили принять его, а заодно и меня, в казаки. Избрали меня казачьим старшиной, подарили седло, шашку, шпору, так что я, наверное, единственный еврей — старшина уральского казачества. Да еще и православный.

Мой папа Юрий Алексеевич Александров родился в 1923 году в Уфе в семье Алексея Васильевича и Александры Андреевны Александровых. Во дворе дедушку звали дядей Леней, а бабушку — тетей Шурой.

Дедушка Леня был очень разумным человеком. Он родился в 1899 году в Самаре в семье священника. Отучился в начальной школе всего три года и в тринадцатилетнем возрасте в связи с крайней нуждой в семье устроился работать на шоколадную фабрику Кузнецова «мальчиком-подкатчиком». Тут возникает интересная параллель: почти через сотню лет я открыл шоколадную фабрику.

В 1918 году дед Леня покинул Самару и обосновался в Орске, где власть держали красные, отразившие наступление войск атамана Александра Дутова. Дед быстро сориентировался и пошел в железнодорожные войска — единственное место, где тогда хорошо кормили. На стороне большевиков боролся с какой-то бандой.

В Орске он познакомился с Александрой, дочерью Андрея Судакова, потомка того самого есаула. В 1921 году они поженились, а в следующем году Гражданская война закончилась, и дед стал работать начальником канцелярии уездной милиции.

В семье после моего отца родились еще два сына: в 1925 году — Олег, а в 1927 году — Игорь.

Сестра Александры Андреевны, Клавдия, тем временем уехала в Уфу, где ее муж Федор Парышев получил от государства в пользование одноэтажный дом по адресу: улица Пушкина, 82. Там пустовала одна комната. Поскольку в Орске начался голод, дедушка с бабушкой в 1930 году с тремя детьми уехали в Уфу в поисках лучшей жизни.

Алексей Васильевич сохранял связь с железной дорогой. В середине 30-х годов он стал руководителем профсоюза одной из башкирских железнодорожных веток, важной фигурой по тем временам. А в 1937 году его посадили. Получилось так: на каком-то праздновании в уфимском Дворце труда к деду подошел некий товарищ и сказал:

— Алексей Васильевич, можно спросить?

— Нельзя, — ответил дед.

Бдительный товарищ написал донос о том, что дед неправильно ведет себя с рабочими и занимается вредительской деятельностью. 5 ноября его арестовали. В справке, подписанной сержантом госбезопасности Рыковым, говорилось, что «по имеющимся в ОДТО ГУГБ НКВД ст. Уфа данным Александров является участником контрреволюционной троцкистской организации, вскрытой на железной дороге им. Куйбышева, по заданию которой проводил контрреволюционную подрывную деятельность, направленную на разрушение железнодорожного транспорта». Обвинение предъявили по статье 58 УК РСФСР (пункты 9, 10, 11). За это грозила так называемая «высшая мера социальной защиты»: расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнание из пределов Союза ССР навсегда, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества.

Пять месяцев дед провел под арестом, ни в чем не признался, никого не заложил. Потом, видно, поняли, что никакой он не предатель, и выпустили. Дело прекратили за отсутствием состава преступления, установили факт клеветы и восстановили в составе коммунистической партии. Об этой неприятной истории дед старался не вспоминать.

Юра, Олег и Игорь учились в 11-й школе имени Лидии Галановой. Именно там папа познакомился с мамой: они вместе сидели за деревянной партой, в одну чернильницу макали перья, а после уроков гуляли. Дальше судьба их разлучила: отца посадили в тюрьму за драку — выпустили уже после войны. Позже судимость сняли, и отец даже вступил в партию и работал главным врачом, чего судимость бы не позволила.

Так что у нас семья «сидельцев». Оба дедушки, папа и я — все сидели. Только причины разные: родственники за границей, донос, драка по молодости, ну а я — страдалец социализма. Так уж на роду написано. В России от тюрьмы и от сумы не зарекайся — наша семья мудрую поговорку полностью оправдывает.

Вернувшись из тюрьмы, папа пришел к маме и сказал:

— Рива, давай поженимся!

— Я согласна, Юра, но обещай, что никогда не будешь называть меня жидовкой.

— Обещаю. А ты никогда не называй меня зеком.

— Договорились!

Вот такое предание в нашей семье о том, как поженились родители.

Я читал воспоминания одной женщины, которая эмигрировала из России в Израиль, а потом за коммунистическими идеалами вернулась в СССР. Так ей мать говорила: «Не выходи за русского, он все равно будет называть тебя жидовкой».

После женитьбы папу направили служить в армию, на Дальний Восток. Дедушка пошил маме красивое кожаное пальто, и она поехала вместе с ним. После войны с японцами на Дальнем Востоке формировались большие гарнизоны, поэтому требовались врачи. Поначалу они никого не знали и чувствовали настороженное отношение.

Но вскоре все изменилось благодаря его величеству случаю. Однажды шестилетний сын замполита нашел красную стеклянную бутылочку со сладкими витаминами PP и съел все ее содержимое. Ребенок от страха, что его накажут, забился под кровать, начал задыхаться и помирать. Замполитова жена, раньше называвшая мою маму жидовкой, приползла на коленях с просьбой спасти ребенка. Мама, как опытный врач, сразу дала марганцовку и поставила клизму, чтобы вся гадость вышла. Ребенок выжил, и с тех пор притеснения по еврейскому признаку закончились.

Папа на какое-то время уезжал в командировку в Китай. Из его рассказов помню только то, что пили там китайскую водку и ему очень нравилось, как готовили местные. Они чистили рыбу, бросали ее в чан с кипящим маслом, и рыба становилась готовой еще до момента, когда доходила до дна. Из Китая папа привез целый чемодан шелковых изделий, и мама некоторое время щеголяла в них.

Папа с мамой поженились 11 сентября 1946 года, а ровно через год на свет появился я. Потом родился брат Константин. Папа к тому времени стал заместителем главного врача стоматологической поликлиники в Уфе.

Жили не тужили, но через несколько лет случилась семейная трагедия. Обедать врачи ходили в столовую Совета министров Башкирии, а уборщицей там работала очень красивая женщина по фамилии Аблеева. Что я там, маленький, мог оценить? Но помню ее яркую внешность: голубоглазая, с черными волосами — по-моему, смесь татарки и русской.

И папа закрутил с красоткой роман. А мамина подруга Тамара, врач ухо-горло-нос, взяла да и рассказала, что у папы любовница и он ей даже квартиру снял. При этом я не припомню, чтобы папа хоть раз не ночевал дома.

Мама, узнав про измену отца, взяла меня в охапку и поехала в злополучную столовую. Когда Аблеева показалась из здания, мама схватила ее за волосы и стала стучать головой об дверь. Никогда ни до, ни после моя мама, культурный человек, не делала ничего подобного. Видимо, чувствовала, что папин обман оставит трещину на всю жизнь.

Эта история действительно встала между родителями. При нас они никогда не ругались, но жили, к сожалению, как кошка с собакой. Так бывает у цельных натур. Всего один случай способен испортить жизнь.

***

Сначала я рос скромным. Когда мама давала мне рубль на хлеб, я шел в булочную и пропадал на пару часов. Мама бросалась меня искать. А я, зажав в руке этот рубль, просто стеснялся подойти к продавщице.

Потом что-то переклинило, и я стал очень активным. Уже в школе лет в семь руководил звеном, потом пионерским отрядом, затем даже пионерской дружиной. Еще всегда участвовал в разных соревнованиях и получал колоссальное удовольствие, когда нашему классу удавалось обогнать другие. Ради этого мы могли даже нанести материальный вред социалистическому хозяйству.

Три раза наш класс побеждал в общешкольном конкурсе по сбору металлолома. Как мы этого достигли? В первый раз дело обстояло так. Раньше на улицах стояли колонки, качавшие воду. Во время летнего ремонта трубопровода их снимали, клали на землю и особо за ними не следили. Во время обеденного перерыва мы, находчивые пионеры, собрали металлические колонки и отнесли на школьный двор. И стали победителями соревнования.

На следующий год все произошло по другому сценарию. Напротив нашей школы стояло трамвайное депо. Трамваи останавливались с помощью чугунных башмаков. Мы «навели в депо порядок» и собрали все эти башмаки. Не знаю, как тормозили трамваи, но мы опять заняли первое место.

На третий год придумали новую комбинацию. Противовесы для строительных кранов раньше делали из чугуна, и весили они где-то 200–300 килограммов. Мы всем отрядом дружно продевали канаты в дырки в этих противовесах, стаскивали их и тащили в школьный двор. Где-то на шестом противовесе нас поймали. Хорошо, что ни один из десятка кранов не упал. В школе решили, что меня к сбору металлолома допускать нельзя, иначе все это плохо кончится.

Папа после окончания зубоврачебного техникума стал работать заместителем главного врача в Башкирской республиканской стоматологической поликлинике. Параллельно он учился на заочном отделении Московского стоматологического института.

Зубы, которые он ставил старыми дедовскими методами, служили по 30 лет. Он обладал редким талантом работать руками и был похож на героя сказа Лескова про тульского кузнеца Левшу — с той разницей, что Левша подковал блоху, а папа вставлял зубы, служившие долго-долго.

В те времена золотые коронки ставить запрещалось: врачи делали это втихую. Благо спрос не иссякал: кепка набок и золотой зуб считались крутыми, как теперь наличие Bentley. Смелые врачи прилично зарабатывали на золоте.

Однажды к папе пришел цыганский барон с ребенком и говорит:

— Поставьте моему сыну золотой зуб.

— Да он же еще маленький.

— Ну и что? Будет танцевать и улыбаться своим золотым зубом. А можете поставить золотой зуб с бриллиантом?

В общем, отец поставил золотой зуб с бриллиантом этому цыганенку. Но Уфа город небольшой — в то время около полумиллиона человек, — и слава стала распространяться. На хвост папе сели правоохранительные органы. Лучшим выходом для нас оказался отъезд. Отцу удалось перевестись с заочного отделения на вечернее, и мы всей семьей переехали в Москву. Как оказалось, надолго.

Первое время мы снимали дом с летней верандой в селе Пехра-Яковлевское рядом с Балашихой. Вечером натопишь печку — так жарко, что тяжело заснуть, а утром просыпаешься с волосами, от холода прилипшими к подушке.

Мое счастье, что я не сел в тюрьму, когда жил в Пехре-Яковлевском. Подспудно на нас влиял пример родителей, но воспитывала все равно улица. Из пятнадцати человек, которыми мы гордились и восхищались, двенадцать попали в тюрьму. Например, Яшка с другом, когда им было лет по двенадцать, вскрыли ларек и украли ящик печенья и ящик лимонада. Они оттащили ящики на триста метров и сели пировать. Там их милиционеры и повязали. Ребята по малолетке пошли в тюрьму, и судьба их стала определена. Еще один парень, Дадон, на танцах стал ухаживать за девочкой, а ее учитель попросил отстать от нее. Когда мы пошли домой, этот учитель нас догнал и вроде как замахнулся на Дадона. Тот достал нож и пырнул его. Учитель не умер, но Дадона тоже посадили… Мой приятель Колька, на пару лет старше меня, бедно жил с матерью-уборщицей, недоедал и однажды попросил меня помочь ему провернуть одну операцию. Мы пошли на стройку, ломом вскрыли склад и украли гибкие шланги для душа. Взяли шлангов по максимуму и побежали в лес. Там специально перешли речку вброд, чтобы собаки нас не учуяли. Шланги спрятали в лесу. Для меня на этом приключение закончилось, а Колька стал эти шланги продавать. Его, конечно, поймали, и он пошел в тюрьму, не сдав меня.

Это просто счастье, что я проскочил мимо. Когда сам сел в тюрьму в 1982 году, то видел там малолеток. Это ужас! Представьте себе подростка с наколкой на веках «Они не спят». Как он будет жить в обществе, когда выйдет на волю? Считай, все — жизнь закончилась.

Несколько лет мы прожили в Пехре-Яковлевском. Папа стал районным стоматологом, а мама — районным дерматовенерологом. Со временем им дали двухкомнатную квартиру в Балашихе-3.

Когда папа окончил институт, в Москве освободилась должность главного врача стоматологической поликлиники в управлении хозрасчетных лечебных учреждений, где врачи могли оказывать платные услуги. Там работали великие люди, например Анатолий Иосифович Картамышев, профессор кафедры дерматовенерологии Первого московского медицинского института. Он сам одно время жил в Уфе и даже учил мою маму. Гипнозом профессор Картамышев помогал в излечении псориаза и экземы. Желающие попасть к нему на прием выстраивались в огромные очереди. Поскольку круглосуточно принимать больных он не мог, то, когда уставал, проделывал один и тот же фокус. У него было две машины. Одна стояла у основного входа, но пробраться к ней через толпы больных профессор не мог. По возможности он всегда просил предоставить кабинет около пожарной лестницы и в конце рабочего дня спускался, садился во вторую машину и уезжал. Больные вынужденно расходились по домам.

Мою маму уважали как первоклассного врача-дерматовенеролога. Чтобы побольше зарабатывать, она брала две-три ставки. При норме в десять минут на прием за десять часов работы на двух ставках она принимала до 60 человек в день, причем половина из них с кожными болезнями, половина — с венерическими. В месяце двадцать рабочих дней — это около тысячи человек. Умножим на стаж в 40 лет и увидим, что через нее прошло больше четырехсот тысяч человек.

Пациенты спрашивали:

— Здравствуйте, Рива Яковлевна, вы меня узнаете?

— Снимайте штаны — сейчас вспомним.

В управлении хозрасчетных учреждений мама заведовала отделением дерматовенерологии. Лучшие профессора Москвы консультировались у нее.

На работе мама имела очень представительный вид: строгое лицо, отглаженный халат, белый колпак. Больные всецело ей доверяли, что всегда помогает при лечении, потому что причины возникновения кожных болезней (псориаз, нейродермит, экзема) до конца не изучены и большое значение имеет личность врача, передающего уверенность пациенту.

Особенно маму любили больные с фобиями. Если дома в холодильнике я находил алюминиевый бидончик с медом, то всегда знал, что приезжал тот самый директор школы с Алтая. Когда-то в молодости он поцеловал девочку, от чего у него на щеке вскочил прыщик. Он испугался, что заболел сифилисом. Каждый раз, когда вскакивал прыщик, он в панике летел в Москву к маме на консультацию. Мама делала анализ крови, осматривала кожный покров — ничего не находила. Показывала другим специалистам — те подтверждали, что болезни нет. На время он успокаивался, возвращался на Алтай, но до следующего дуновения ветра, из-за которого снова появлялся прыщик. Таким образом, он приезжал в Москву два-три раза в год и обеспечивал нас вкуснейшим медом.

Сталину приписывают фразу: «Хорошего врача народ сам прокормит, а плохие нам не нужны». И действительно, не было такого дня, чтобы мама не приходила с полной сумкой конфет и шоколадок. Одно время, когда папа полгода с инфарктом лежал в больнице, она даже сдавала все в магазин знакомой продавщице, чтобы выручить деньги.

После Балашихи родители сначала жили в коммуналке в Москве, затем переехали в маленькую отдельную квартиру на улице Усиевича возле Сокола, а потом появилась квартира на Трифоновской, в районе проспекта Мира, уже приличная по размерам. У папы имелась машина «Волга», всегда была отложена пачка денег, но никогда он не доставал ее полностью из соображений приличий и безопасности. Всегда вынимал по одной купюре. Эта привычка закрепилась и у меня.

На примере родителей я видел, что востребованные врачи способны хорошо зарабатывать, и это предопределило мой выбор: я пошел учиться на врача и получил знания, которые позже помогли мне и в молочном производстве.

Бабушкино заливное

Бабушка Шура, папина мама, не работала, потому что ей нужно было прокормить, обслужить и обстирать четырех мужиков. Готовила она изумительно. Особенно запомнились пельмени, беляши и заливное из куриных крыльев и голов.

Заливное отпечаталось в моей памяти благодаря такому случаю. В классе третьем или четвертом дети решили подшутить надо мной, связали мои кеды и забросили на печку-голландку. Я полез доставать: поставил стол, на него стул, взял учительскую указку и пытался зацепить ею кеды, чтобы сбросить.

В момент, когда мне это удалось, вошел директор, и пыльные кеды упали ему на голову. Я испугался и пошел не домой, а к бабушке. Как сейчас помню, она поставила передо мной суповую тарелку, полную заливного из куриных крылышек и голов. На всю жизнь во мне осталось воспоминание о вкусе этого интересного блюда.

А с директором все обошлось. Папа забрал меня от бабушки. Мы шли домой молча: я думал, что мне влетит. Папа зашел в магазин, купил мой любимый торт «Ленинградский». Дома попили чаю, а папа так ничего и не сказал. Поговорив с директором, он, умный человек, понял, что я ни в чем не был виноват.

Мамины беляши

Папа любил, как готовила бабушка Шура, а мама любила папу. Поэтому мама научилась готовить так же, как бабушка Шура, вкладывая в готовку всю свою любовь к нам. Кто бы ни приезжал, мама всегда жарила целый бельевой таз беляшей. Ни разу не случилось, чтобы хоть один беляш остался. К сожалению, мамин рецепт пропал, как и рецепт ее потрясающих пельменей.

Еще она варила творог с яйцом, изюмом и ванилином. Получалась творожная масса, но не мягкая, как все привыкли, а твердая, с фантастическим вкусом. По-своему мама пекла и торт «Наполеон», используя специальный заварной крем. К сожалению, эти рецепты прекрасной домашней еды утеряны.

Золотая медаль

Я окончил школу с серебряной медалью.

Когда я учился в девятом классе, у папы случился инфаркт, он лег на восстановление на шесть месяцев и, соответственно, перестал работать. Чтобы помочь семье, пришлось подрабатывать в Дорожном исследовательском институте. На станке я выпиливал детали для дорожных испытаний.

В связи с работой я перешел в вечернюю школу молодежи. В обычной школе образование было одиннадцатилетним, а там — десятилетним. Со мной учились мужики лет сорока-пятидесяти, в свое время не получившие образования. Считалось, что коммунист должен выучиться в любом возрасте.

Они перед занятиями выпивали по бутылке винца и сидели со стеклянными глазами, слушали. Любили подшутить. Как-то раз один мужик уснул и пукнул на весь класс. Ну а другие давай на меня: «Боря, ты что делаешь?!» И я, бедный, не знал, куда деваться, раз все мужики на меня показывают.

Вообще они меня любили, подкармливали чем могли, а я им помогал с домашними заданиями. Конечно, им уже нереально было выучить химию или физику, но партия сказала: «Надо!»

Я шел на золотую медаль, но помешал один случай. Учительница по тригонометрии, злобная худая дама в очках, заметила, что у меня все списали контрольную. И поставила условие: «Если признаетесь, я вас прощу».

А мы все привыкли, что один за всех и все за одного, как в книге «Три мушкетера», и, разумеется, промолчали. На экзамене учительница поставила мне четверку, из-за чего золотая медаль превратилась в серебряную.

Отправить