Глава 4
Испанская дочь
Первое время Малахов даже не догадывался о том, что у его избранницы есть ребенок. Они встречались чуть ли не каждый день, Лана бывала с ним допоздна, оставалась ночевать в его квартире, охотно проводила в его обществе уик-энды – и при этом ни словом не обмолвилась, что дома ее дожидается маленький человечек. Только спустя уже два месяца после их знакомства, во время чудесного совместного завтрака, последовавшего за еще более чудесной совместной ночью, в ответ на осторожно оброненное Виталием: «Как здорово было бы вот так встречать с тобой каждое утро!» проговорила:
– Я тоже хотела бы этого. Но есть одно «но».
– Какое? – насторожился он.
– У меня существует дочь.
Она именно так и сказала тогда: «существует дочь». Не «у меня есть дочка», не «растет ребенок», не «воспитываю дочь», в конце концов. А существует.
– Правда? – удивился Малахов. Эта неожиданная новость вызвала в нем противоречивые чувства. Виталий не был детоненавистником и не боялся малышни. Готовая дочь, которую не надо учить ходить и менять ей подгузники – это даже неплохо. Вот только удастся ли им поладить… Вдруг она сильно привязана к своему настоящему отцу и не захочет принять его, Малахова?
– Ты никогда о ней не говорила. И сколько же лет твоей малышке?
– Шесть. Пойдет в школу.
– В «нулевку»? – щегольнул он знаниями последних веяний в сфере российского среднего образования.
– Нет, в обычный первый класс. В этой школе система «один к четырем», – отвечала она со скукой в голосе, и Малахов подумал, что на самом деле ничегошеньки не знает ни о педагогике, ни о детях вообще. Слова «один к четырем» ему ровно ни о чем не говорили, но уточнять он не стал, почувствовав, что его собеседнице эта тема не слишком интересна.
К знакомству с ее семьей он готовился особенно тщательно. Ему хотелось сразу же произвести хорошее впечатление, и он пошел по самому легкому пути – решил привезти подарки получше. Но если с потенциальной тещей все было ясно – букет цветов и большая коробка конфет «Моцарт», – то идей насчет презента девочке не было вообще. Вернее, их было множество, и он совершенно не знал, какой именно отдать предпочтение. В полной растерянности Виталий бродил по недавно открывшемуся Дому игрушки на Якиманке, переходил из отдела в отдел, тупо пялился на витрины и никак не мог принять решения. Выбор был огромен, глаза разбегались, продавцы наперебой хвалили свой товар, но вот на чем же остановиться? Купить какую-нибудь куклу или большую мягкую игрушку? А может, у нее уже есть точно такая же? К тому же, он знал это наверное, на свете немало девочек, которые терпеть не могут мягких игрушек и не играют в куклы, предпочитая им солдатиков и машинки. Вот если бы у Ланы был сын, тогда и голову ломать было бы о чем. Сколько тут классных вещей для пацанов – роботы-трансформеры, автомобили с дистанционным управлением, оружие, как две капли воды похожее на настоящее… В свое время за любую из этих игрушек Виталька и его друзья готовы были бы душу продать.
Потеряв больше часа, он наконец решился обратиться за консультацией, но уже не к продавцам, а к покупателям. Подошел к невысокой миловидной женщине, державшей за руку прелестную девчушку, и, извинившись, спросил:
– Вы не подскажете, что можно было бы подарить девочке примерно одних лет с вашей дочкой?
Женщина задумалась, а ребенок нашелся сразу.
– Барби! – выпалило дитя.
– А вдруг у нее уже есть? – поделился сомнениями Виталий.
– Значит, у ее Барби будет подружка! – авторитетно отвечала девочка. И этот неопровержимый аргумент убедил Малахова окончательно. С помощью симпатичной женщины и ее толковой дочки он выбрал куклу, чем-то похожую на Лану, с платиновыми длинными волосами, в сережках, блестящем вечернем платье и золотых туфельках. Звали куклу почему-то не Барби, а Джессика. Упакована она была в красивую ярко-розовую коробку с большим прозрачным пластиковым окошком. Чем не подарок?
Встречать его вышли в прихожую только Светлана в очаровательном домашнем брючном костюме и принаряженная Нина Михайловна. Девочки не было.
– А где твоя дочка? – удивился Малахов. Ему казалось, что дети в силу их природного любопытства всегда выбегают посмотреть на гостей.
– Долька! Поди сюда, дядя Виталий хочет познакомиться с тобой! – крикнула бабушка. И в ответ на ее зов откуда-то из недр огромной квартиры появилось смуглое и худенькое, похожее на чернокудрого эльфа, существо. Малахов был поражен. Почему-то, глядя на Лану, он представлял себе ее дочь пухленькой, голубоглазой, белокожей и розовощекой, как фарфоровая статуэтка, всю в бантах, золотистых кудряшках и обязательно с милой детской картавостью, при которой малыши произносят «л» вместо «р». Но девочка ничуть не походила на тот образ, который он себе нарисовал. Тоненькая как былинка, вся какая-то нездешняя – но при этом с очень серьезным, совершенно не детским, начисто лишенным беззаботности и наивности, взглядом темно-карих глаз, похожих на крупные виноградины.
– Здравствуйте! – строго сказала она, четко выговаривая все звуки.
– Здравствуй… Долька! – улыбнулся он. – Какое оригинальное имя.
– Ну, не Лолитой же ее звать, – поморщилась бабушка.
– Лолитой? – изумился Малахов. Стоящее перед ним неземное создание не имело ничего общего с нимфеткой, вызывающей похотливые мысли у взрослых мужиков. – Почему Лолитой?
– Потому что у набоковской Лолиты тоже полное имя Долорес, – нехотя пояснила Лана.
Позже Виталий узнал, что именем своим Долька была обязана прабабке. Старшая Долорес была, в свою очередь, названа в честь пламенной революционерки Ибаррури. В тридцать шестом году, когда на их родине началась война, эту самую бабушку привезли, вместе с другими детьми испанских коммунистов, в Советский Союз. И хотя юной девушке перед самой Великой Отечественной удалось вернуться в Испанию, любовь к далекой снежной России сохранилась у нее на всю жизнь. Через сорок лет она, уже будучи главой большой семьи, настояла на том, чтобы ее старший внук, сын любимой дочери, был бы отправлен учиться не куда-нибудь, а непременно в Москву, в Университет имени Патриса Лумумбы.
Студентка Светлана Журавлева – «спортсменка, комсомолка, отличница и просто красавица» – познакомилась с Рамоном Мансилья летом восемьдесят пятого года, во время международного молодежного фестиваля. Между знойным брюнетом и нежной платиновой блондинкой вспыхнула бурная страсть, приведшая, с разрешения властей, к законному браку. Рамон покинул общежитие и переселился в премилое двухкомнатное гнездышко на Соколе, снятое родителями невесты.
Девятнадцатилетняя Лана стала привыкать к супружеской жизни, день и ночь грезя о том, как ее избранник, окончив университет, увезет ее «из этой проклятой страны» в сказочно прекрасную Испанию. Сразу же после свадьбы девушка забеременела и, хотя не слишком обрадовалась этому преждевременному событию, ребенка все-таки решила оставить. Лана надеялась, что будет мальчик, продолжатель рода – это должно было понравиться испанской родне. Однако беременность была трудной, протекала тяжело, и за девять месяцев она уже успела много раз пожалеть, что поторопилась с наследником. К тому же родилась девочка, и это окончательно разочаровало молодую мать. Единственное, что оставалось, – назвать малышку именем испанской прабабки и сдать на воспитание Нине Михайловне. Новоиспеченные родители к моменту появления на свет Дольки были еще студентами, и у них не хватало ни времени, ни сил на пеленки и бессонные ночи.
Интернациональному ребенку не исполнилось еще и четырех месяцев, когда Лана, возвратившись на Сокол в неурочное время, застала своего красавца супруга в постели с двумя девицами сразу. Причем одной из девиц оказалась Ленка, считавшаяся ее лучшей подругой, но никогда не скрывавшая своей зависти к тому, что «Журавлевой удалось выскочить замуж за иностранца». Ленка приложила все усилия, чтобы немая сцена переросла в грандиозный скандал. Супруги развелись, и через полгода выпускник медицинского факультета Университета дружбы народов Рамон Мансилья отбыл на родину с новой женой. Лане же оставалось утешаться тем, что это была не Ленка и даже не третья участница их коллективных развлечений, а еще какая-то незнакомая ей девица.
– Значит, ты Долька? – Малахов присел перед ребенком на корточки. «Все-таки действительно странное имя для такой девочки. Вроде ласково, по-домашнему, а с каким-то оттенком пренебрежения. Как кличка», – подумал он и устыдился собственных мыслей. – А я дядя Виталий. Будем знакомы. Смотри, что я тебе принес.
Он вынул розовую коробку и протянул Дольке. Та внимательно посмотрела на куклу через прозрачное окошко и вдруг, не дотронувшись до нее и не сказав ни слова, развернулась и побежала прочь.
– Куда же ты? – растерянно крикнул он ей вслед.
– Внучка!
– Долорес, сейчас же вернись!
Но Долька больше не появилась.
– Вы извините, – сказала Нина Михайловна, забирая у него из рук коробку. – Я ей потом сама отдам. Уж такая она уродилась… Нелюдимая. Нам даже психоневролог в детской поликлинике сказал, что она будет или гениальной, или сумасшедшей…
– Ну мама, что ты такое говоришь! – возмутилась Лана. – И вообще, хватит о ней. Что мы все в прихожей стоим, пойдемте в комнату.
Первое время Малахов просто боялся девочки, поскольку абсолютно не умел общаться с ней. Его смущал недетский взгляд, замкнутость, неумение (или нежелание?) смеяться и абсолютно взрослая речь, где и лексика, и построение фраз были крайне нетипичны для шестилетнего человека. Впрочем, этот лед треснул уже очень скоро, после того как Лана, взяв на работе отгул, повела дочь записываться в школу.
– А почему так рано? – осторожно спросил Виталий утром. – Ведь ей только шесть, куда спешить? Она ведь не парень, в армию ей не идти… Может, отдашь на будущий год?
– Ну уж нет! – фыркнула его избранница. – Чтобы она еще целый год надоедала мне дома!
Поразмыслив, Малахов решил, что запись в школу – это праздник, и решил устроить сюрприз. Он освободился пораньше, купил торт, бутылку шампанского и побольше фруктов (Виталий уже знал, что Долька любит бананы) и поспешил в квартиру, которую уже потихоньку привыкал называть домом. Открыл дверь своим ключом и услышал шум в большой комнате, служившей одновременно столовой и гостиной. Нина Михайловна, прислонясь к стене, растерянно слушала дочь, взбешенная Лана ходила по комнате и громко что-то рассказывала. Долька, как зверек, забилась куда-то в угол.
– …от стыда была готова сквозь землю провалиться! – возмущалась Светлана. – Ей говорят: «Посади каждого зайчика в его домик», а она заявляет: «Не хочу!» Ее спрашивают, почему, а эта принцесса отвечает: «Мне это неинтересно!» Представляешь?
– Господи, Долька, ну как же так? – ахала бабушка.
– Но это еще что! Потом ее попросили почитать стихи…
– Ну? – оживилась Нина Михайловна. – И что же ты прочитала? «Вот моя деревня» или «Крошка сын к отцу пришел»?
– Если бы! Их высочество изъявили желание прочитать что-нибудь из своего… Ахмадулина хренова!
– Ну, как же ты, внучка… Мы же с тобой специально разучили… И что? Не записали?
– Нет, ну записали, конечно… – Лана устало опустилась на стул. – Я сходила к директору, поговорила… Им ремонт в школе надо делать, компьютерный класс покупать… Влетит нам ее обучение в копеечку…
Тут Долька шевельнулась в своем углу, и мать прикрикнула на нее:
– Уйди с глаз моих долой! Видеть тебя не могу!
Малахов, на протяжении всей этой сцены стоявший, никем не замеченный, в дверях, отступил назад. Девочка прошмыгнула мимо него, пронеслась по коридору и исчезла в своей комнате. И он, сам не отдавая себе отчета в том, что и зачем делает, пошел за ней.
Виталий был уверен, что она плачет, и очень удивился, увидев, что это не так. Она просто сидела, свернувшись в клубок, в узкой щели между кроватью и шкафом. Он даже не сразу обнаружил ее в огромной комнате. Нарочито шумно, чтобы не напугать ребенка, он подошел и сел на пол рядом. Девочка подняла на него сухие глаза, похожие на черные виноградины.
– Долька… – он не знал, что сказать, но сказать что-то было просто необходимо. – Долька, а какие стихи ты читала в школе?
Он был уверен, что она не ответит на его вопрос. Но девочка вдруг проговорила тихо, почти шепотом:
– Про куклу.
– Про куклу? А ты почитаешь их мне?
– А вы не будете смеяться?
– Нет, – заверил он. – Я не буду смеяться.
Она поднялась на ноги, встала очень прямо и, не отрывая взгляда от пола, прочла:
Печальны куклины глаза,
Без жизни в яркой краске.
Не тронет никогда слеза
Лица, что словно в маске.
В ней нет души, в ней нет тепла,
Мне не нужна подруга,
Которая всегда одна,
Всегда одна без друга.
Ей нужен друг, и, может быть,
Проснется что-то в кукле,
Она начнет хотя бы жить…
А может, и не будет.
– Не будет – что?
– Не будет жить.
– Надо же, какие стихи, – ошеломленно проговорил он. – Совсем взрослые… Неужели ты сама их сочинила?
Она только кивнула в ответ. И тут Малахов догадался:
– Это ты написала про свою куклу, да? Которую я тебе подарил?
Долька снова молча кивнула.
– А где она? – Виталий оглянулся.
Девочка показала на стеллаж у окна. Платинововолосая Барби-Джессика действительно сидела на пустой верхней полке.
– Ты не играешь в нее? – догадался он.
Долька покачала головой:
– Нет, не играю.
– А почему?
– Так.
– Может быть, ты вообще не любишь кукол?
– Я хочу Кена! – вдруг заявила девочка, поглядев на него снизу вверх.
– Кого? – не понял он.
– Кена. Это муж Барби. Кукла-мужчина.
– Ладно. Будет у тебя Кен, – пообещал он.
В тот же вечер он спросил у Ланы, сидевшей за туалетным столиком и расчесывавшей на ночь длинные платиновые волосы:
– Слушай, а почему у Дольки так мало игрушек? Я был сегодня у нее в комнате…
Его избранница недовольно повела плечами под черным полупрозрачным пеньюаром:
– Разве напасешься? Вечно все портится, ломается…
Ответ его не удовлетворил, но он задал другой вопрос:
– И еще… Может, ей надо купить что-то из одежды? Давай я дам тебе денег…
Одевали девочку действительно неважно, он давно это заметил. Виталий видел у нее только одну-единственную более или менее приличную вещь – желтенький костюмчик «на выход». В нем Долька встречала гостей, в нем же ходила записываться в школу. Все остальное время на ней были какие-то линялые байковые платья, вроде тех, что девочки носили еще во времена совкового малаховского детства, «простые» колготки, заштопанные на пятках, жуткого цвета рейтузы, выцветшее пальтишко, явно с чужого плеча…
– Давай, – согласилась Лана. И на другой же день вернулась домой с охапкой фирменных пакетов. Однако в них оказались только косметика и одежда для нее самой.
– Что же ты Дольке-то ничего не купила? – удивился Виталий.
– Ну вот еще, деньги тратить! – отмахнулась его тогда еще будущая супруга. – Детям нет смысла покупать хорошие вещи, они все равно их сносить не успеют, очень быстро растут. И потом, я никогда не могу угадать ее размера. Куплю – а ей то мало, то велико…
«Ясно…» – сказал себе Малахов. И решил пойти другим путем. Однажды он распределил свои дела так, чтобы получилось несколько свободных часов, и за завтраком, когда Лана уже ушла на работу, сказал новообретенной теще:
– Нина Михайловна, у меня сегодня есть немного времени – давайте вместе съездим в «Детский мир» и купим Дольке одежку на весну.
Девочка перестала мусолить свою кашу (ела она обычно очень плохо) и застыла с ложкой в руках.
– Ой, Виталик… – растерялась бабушка, впервые назвав его на «ты» и сокращенным именем. – Да как же… Что же ты не предупредил? У меня ни супа нет, ни ужина…
– Может, придумаете что-нибудь?
– Нет, дорогой, ну никак… В магазин надо за молоком и кефиром, и в овощной, и на рынок я планировала зайти… Что же делать-то? Может, давай завтра, а?
– Завтра я не могу, у меня встреча с поставщиком.
– Ну, значит, в другой раз.
Малахов перевел взгляд на Дольку – и впервые увидел, как она плачет. Огромные глаза-виноградины медленно набухали слезами. Сердце больно сжалось.
– Тогда, Нина Михайловна, может, мы с Долькой вдвоем съездим, а? – предложил он. – А вы нам список напишите, что нужно. Ну, куртку там, джинсы…
Он немного побаивался, что не сможет правильно выбрать вещи. Вдруг купит что-нибудь не то? Но толковые продавщицы легко помогли справиться с этой задачей. Они изучали список, понимающе кивали и тут же предлагали целый ворох одежды и обуви. Долька, онемевшая, с изумленно-счастливым лицом, безропотно позволяла поворачивать себя так и эдак, прикладывать к плечам свитера – «видите, рукава как раз!», вести в примерочную, переодевать и демонстрировать Виталию: «А ну-ка, давай покажем папе, какая ты красивая в этом комбинезончике! Вам нравится, как сидит? А то я могу принести на размер побольше!» Малахов только кивал и расплачивался. Ему все очень нравилось. В красивой модной одежде девочка не только выглядела, но и держалась совершенно по-другому. Настоящая маленькая женщина.
Покупок было так много, что им дважды пришлось спускаться к машине, чтобы уложить в багажник пакеты, коробки и свертки. Когда все пункты в списке оказались вычеркнуты, они оба уже просто валились с ног от усталости. Но Виталий все-таки повел девочку на первый этаж, где располагался отдел игрушек.
– А куда мы идем сейчас? – поинтересовалась она.
– Покупать тебе куклу. Ты же хотела этого… Мужа для Барби.
– Мы идем покупать Кена! – она взвизгнула от восторга и запрыгала по лестнице.
«И что за глупости! Какая она ненормальная… – подумал он, – Самый что ни на есть обычный ребенок, что бы там ни говорили…»
Долька долго выбирала своего Кена и остановилась на том, что был в джинсах и кожаной куртке. Примерно так же был в тот день одет Малахов. А через несколько дней, увидев куклу у нее в руках, Виталий просто обалдел. Девочка раскрасила голову фломастерами, добавила в темные волосы немного рыжины, нарисовала ямочку на подбородке, чуть приподняла одну бровь – и кукла получилась на удивление похожей на него.
– Ух ты! Это я, да? Вот здорово! – восхитился он.
Долька кивнула, прижала куклу к себе и улыбнулась. Этот самый Кен-Виталий сделался ее любимой игрушкой, девочка почти никогда с ним не расставалась. А похожая на Лану платиновая блондинка Джессика так и сидела на верхней полке.
Очень быстро Малахов понял, что Светлана свою дочь не любит. Но первое время еще как-то пытался оправдать это. Ведь в жизни бывает всякое, она состоит не только из приятных вещей. Есть люди, у которых нет музыкального слуха или напрочь отсутствует умение решать математические задачи. Но они ведь не виноваты в этом, правда? А у Ланы случай еще более трудный – она от природы лишена чувства к своему ребенку. Но разве можно упрекать ее за это? Это ведь не ее вина, а скорее, ее беда.
Материнская любовь считается самой чистой и естественной любовью на земле. Люди убеждены, что материнский инстинкт рождается чуть ли не раньше женщины, живет вместе с ней все детство и юность и расцветает после появления ребенка. Можно быть эгоистичной, распущенной и даже жестокой, но не обожать свою кровиночку немыслимо! Даже самая что ни на есть плохая женщина обязана любить свое дитя. И никому не ведомо, сколько молодых матерей мучаются совестью и считают себя чуть ли не чудовищами из-за того, что не испытывают горячей привязанности к собственному ребенку. Или от того, что любят одного своего отпрыска значительно сильнее, чем другого. Сколько таких несчастных женщин вынуждены скрывать свои истинные чувства и изо дня в день постоянно лгать – не только окружающим, но и себе!
Однако очень скоро Малахов вынужден был признать, что дело не в отсутствии элементарной привязанности. Лана не просто не питала к дочке нежных чувств, она испытывала к ней острую неприязнь.
Несколько раз он пытался поговорить с супругой на эту тему и каждый раз слышал в ответ длинные тирады о бессонных ночах, постоянных болезнях и бесконечных вопросах «а почему?».
– Но ведь это нормально, – удивлялся он. – Все дети растут, болеют и задают вопросы. Почему тебя это так раздражает?
– Тебе легко говорить! Я ведь поднимала ее совсем одна… Думаешь, легко мне было и семью кормить, и ребенка растить? – возмущалась в ответ Лана. О том, что Долькой почти все время занималась бабушка, она как-то забывала.
– И потом, у нее ну совершенно несносный характер! – каждый раз добавляла супруга. – Она какая-то… чужая.
Долька и правда была словно из другого мира. Она напоминала нежное деревце, которое так и не смогло прижиться на чужеродной почве. Глядя на нее, Виталий иногда думал: может, причина кроется в южных генах? Трудно ей, полуиспаночке, приспособиться к нашей суровой жизни, к зиме, длящейся по полгода… Девочка действительно очень много болела, мгновенно простужалась, с середины осени до поздней весны не вылезала из ангин и ОРЗ. А ведь физическое здоровье – это еще полбеды. И по натуре своей Долька всегда сильно отличалась от своих сверстниц. Очень скрытная – «никогда не поймешь, что у нее на уме!» – возмущалась Лана, – немного диковатая, излишне впечатлительная, не по годам взрослая и рассудительная.
Очень скоро они поняли, что у них много общего. Ей нравились те же книги и те же мультфильмы, что и Малахову. Оба они любили, задрав голову, смотреть в небо, и никак не могли решить, что же им нравится больше – облака или звезды. Первое время он даже поднимал ее и сажал к себе на плечи – ей почему-то казалось, что так небо видно гораздо лучше… Она боялась грозы – как и он в детстве. Она ненавидела кипяченое молоко с пенками, обожала клубнику, вареную колбасу и сосиски, могла, не вылезая, просидеть чуть ли не целый день в воде и просто млела от аромата свежескошенного сена. У нее было почти такое же острое обоняние, как и у Виталия, но при этом она воспринимала весь мир через цветовую гамму. Девочка запросто могла сказать что-то вроде: «пахнет чем-то красным» или «дяденька такой желтенький в полосочку». И один только отчим понимал, что запах ей неприятен, а человек симпатичен.
А еще у нее были какие-то очень своеобразные игры. Она могла часами сидеть, не отрывая взгляда от картинки, и тихо шептать что-то себе под нос.
– Что ты делаешь, Долька?
– Играю.
– Во что? – удивлялся Малахов.
В ответ она показывала рисунок из детского журнала.
– Видишь замок? Вот в этой башне живет принцесса, ее заточила туда злая королева. У принцессы розовое платье и маленькая золотая корона. Она сидит у окна и рисует цветы. А королева сейчас вот тут, видишь большое окно? Там, за окном, ее спальня, вот тут тронный зал, а на этом этаже зал для танцев. Принцессе туда нельзя ходить, но когда во дворце бывает бал, она потихонечку выбирается из своей башни, переодевается судомойкой и прибегает смотреть на танцующих. А вот по этой дороге через сад скоро приедет принц и освободит принцессу…
Виталий слушал ее и поражался. Это же надо – придумать целую сказку на основе самой что ни на есть заурядной журнальной картинки!
У нее не было подружек, но девочка, похоже, этим совсем не тяготилась. Времяпровождение, которое дети именуют емким словом «гулять», Дольку совершенно не интересовало. Она предпочитала сидеть дома за книгой, альбомом для рисования или тетрадью – к тому времени, когда Малахов поселился с ними, девочка уже умела писать печатными буквами и сама заносила в блокнот свои стихи. А через несколько лет у нее появилась еще одна любовь – компьютер. Выдержав целый бой со Светланой, считавшей это совершенно ненужной тратой, Виталий все-таки подарил Дольке это величайшее после колеса изобретение человечества. С тех пор его «испанская дочь» целые сутки напролет проводила за монитором, играя в «стрелялки» или «стратегии», блуждая в лабиринтах Интернета, осваивая компьютерную графику или печатая. Конечно, столь долгое сидение у компьютера было очень вредно. Но Нины Михайловны, заботившейся о здоровье внучки, к тому времени уже не было на свете, Лану совершенно не волновало, чем занимается дочь, – лишь бы оставила ее в покое, а Малахов сам очень увлекался компьютером и вечерами с удовольствием играл вместе с Долькой.
Он очень быстро стал чувствовать и считать малышку своей дочкой. От слова «падчерица» его просто воротило. Какая Долька ему падчерица? Самая что ни на есть дочь. Тем более что других детей у них не было. Однажды – это было на втором году совместной жизни, когда Лана начала жаловаться, что устала от работы и хотела бы просто посидеть дома, – он предложил:
– Так давай заведем второго ребенка! Будет у Дольки брат или сестра.
Супруга так и отрезала в ответ:
– Нет уж! Хватит с меня и этой!
Впрочем, скоро умерла от инфаркта Нина Михайловна, и увольнение Ланы оказалось вполне естественным – надо же кому-то заниматься хозяйством.
Долька перенесла кончину бабушки на удивление легко. Только спросила:
– А ты веришь в то, что после смерти люди попадают на небеса?
Он пожал плечами.
– Даже не знаю, что тебе сказать… Но, наверное, это было бы неплохо. Не исчезнуть совсем, а жить где-нибудь на облаках… Или на звездах. Ты куда хотела бы – на облака или на звезды?
– Мне все равно, – очень серьезно отвечала она. – Хоть под землю, в ад – лишь бы с тобой.
– Ну что ты, Долькин! – растрогался и смутился Виталий. А она придвинулась поближе и ткнулась носом в его плечо.
Малахов понимал, что стал единственным человеком, к кому девочка была привязана по-настоящему. Ему она читала все свои стихи (с раннего возраста ее творчество четко делилось на публичное и интимное), показывала чудесные рисунки, обсуждала прочитанные книги, поверяла свои сокровенные мысли и переживания, только его обнимала и целовала, к нему забиралась на колени.
Как все женщины, в чьих жилах течет южная кровь, Долька довольно рано созрела. Виталий с удивлением наблюдал, что уже к двенадцати годам у его дочки стала расти грудь, оформилась талия, изменилась походка. И интересы тоже стали другими. И книги. Девочка зачитывалась Буниным, Цвейгом, Золя, Мопассаном, а однажды, когда ей было тринадцать, где-то раздобыла и проглотила за одну ночь «Лолиту» Набокова.
– Мне очень понравилось! – заявила она.
– Что ж там может понравиться? – изумился Виталий. С его точки зрения, вещь была премерзейшая, он ее даже дочитать до конца не сумел. Малахова вообще удивляло, почему это современная литература так тяготеет к описанию всевозможных извращенцев, психов и маньяков. Как будто о нормальных людях уже и сказать нечего.
– Все. Очень хорошо написано. Очень психологично. И жизненно. Я хотела бы обсудить эту книгу с тобой, – продолжала она, но Виталий только головой замотал:
– Нет уж, Долькин, уволь, это совершенно не моя вещь. Я все больше по Хемингуэю.
А вскоре за этим Лана устроила ему скандал из-за дочери. Первый за всю историю семейной жизни. Раньше они, как и все супруги, конечно, ссорились, но чтобы так…
Виталий купил Дольке новую компьютерную игру, «Симе», симулятор жизни. Она давно хотела ее иметь, много раз говорила об этом и, разумеется, несказанно обрадовалась подарку. Увидев, как Малахов вынимает из кармана квадратную пластиковую коробочку с яркой этикеткой под прозрачной крышкой, девочка издала восторженный возглас, с разбегу повисла у него на шее и звонко расцеловала. Виталий, смеясь, закружил ее по комнате. Лана с неудовольствием наблюдала за ними.
– Долорес, перестань сейчас же! – строго сказала она вдруг. – Виталий, отпусти ее. Ты ужинать будешь?
Он осторожно опустил девочку на пол. Есть хотелось, но Долька глядела такими умоляющими глазами-виноградинами…
– Чуть позже, – решил он вопрос в ее пользу. – Только поставлю ей игрушку.
Эти самые «Симе» действительно оказались очень занятной игрой. Сидя вдвоем на одном стуле, они увлеченно строили дом для семьи, состоящей из папы Виталия и дочки Дольки, и не заметили, что в дверях давно стоит Светлана. Ее присутствие они заметили только тогда, когда она подошла к ним и решительным жестом выдернула из розетки шнур удлинителя. Монитор тут же потух. А Лана развернулась и молча ушла.
Долька испуганно посмотрела на Виталия. Он пожал плечами и отправился на поиски супруги. Лана сидела в спальне у туалетного столика и с каким-то остервенением подпиливала ногти.
– Ланка, ты чего? Что случилось?
– Ничего, – процедила она сквозь зубы. – Ровным счетом ничего не случилось. Ну подумаешь, что ужин, который я тебе приготовила, давно остыл. Тебе же наплевать на мои труды! Тебе вообще на меня наплевать, только и знаешь, что с ней шушукаться да тискаться!
– Господи, что ты такое говоришь?! – ахнул он.
– Говорю то, что вижу! Разве ты не замечаешь, что эта пигалица уже выросла? Она давно не ребенок, а все виснет на тебе! И ты ее на руках таскаешь, обнимаешь да на коленочки сажаешь! Не стыдно?
– Лана… – у него просто не было слов.
– Только и думаешь что о ней! – супруга уже перешла на крик. – Ей игрушечки, ей подарочки, с ней сидишь целыми вечерами… Когда ты со мной последний раз куда-то ходил? Когда мне что-то дарил?
– Да только на прошлой неделе, – попытался оправдаться Виталий. – Ты захотела новый мобильник…
– Это не считается! – перебила она. – Тоже мне подарок! Просто дал мне денег, и все! Я сама моталась по магазинам, сама выбирала… А ей как только что-то в голову взбредет, ты сразу бежишь все прихоти исполнять!
Ссора продолжалась до глубокой ночи. Лана просто вышла из себя – такой он ее еще никогда не видел. Она говорила, говорила и никак не могла остановиться. Малахову припомнили все – и его провинциальное происхождение, и его «деревенскую скупость», и его сдержанный темперамент в постели, и его кумира Рокфеллера, и даже то, что он родился у своей матери вне брака. Потом, вспоминая эту первую безобразную сцену, он удивлялся, как он мог тогда все это вытерпеть, почему сразу не развернулся и не ушел из этого дома. Прежде всего, конечно, из-за Дольки. Но, видимо, и потому, что тогда все еще любил супругу.
В ту ночь они впервые спали в разных комнатах. Спали, конечно, сильно сказано – Малахов, постеливший себе на диване в гостиной, так и не смог заснуть до утра. Было непривычно мягко, он ворочался и к утру пришел к выводу, что в чем-то Лана, пожалуй, и права. Наверное, он действительно уделяет ей мало внимания. А Долька на самом деле уже большая, и тетешкаться с ней, как с ребенком, не стоит. Все-таки он не родной отец, мало ли что скажут люди… Да еще «Лолита» эта чертова…
На другой же день, когда девочка попыталась затеять с ним возню, Виталий мягко отстранил ее.
– Успокойся, Долька. Сядь, пожалуйста.
– Я хочу к тебе на колени.
– Не стоит. Ты уже большая, и тебе неприлично сидеть на коленях.
Она посмотрела на него с такой тоской, что у Малахова заболело в груди.
– Раз я большая, ты больше не будешь любить меня? – вдруг совсем по-детски спросила девочка.
– Ну что ты глупости говоришь? – возмутился он. – Конечно, я всегда буду тебя любить. Просто общаться мы с тобой будем уже по-другому. По-взрослому.
Тогда он ужасно гордился этими своими словами, считал, что он молодец, раз нашел такой точный и грамотный педагогический ход. Долька вроде бы все поняла и два дня вела себя так, словно ничего не случилось. Но близко к нему уже не подходила. А на третий, когда Виталий пришел с работы, его никто не встретил.
– Эй, есть кто дома? – крикнул он. Ему не ответили, и Малахов слегка удивился. Лана часто уходила по вечерам, но вот куда делась Долька?
Была поздняя осень, и на улице уже давно стемнело. По всей квартире тоже было темно, только в конце коридора виднелась яркая полоска света. Приблизившись, он понял, что свет горит в ванной. Дверь была полуоткрыта, и из-за нее явственно доносился шум льющейся воды. Не иначе ушли второпях, забыли и свет погасить, и даже кран закрыть. Черт знает что! Этак и соседей залить недолго… Виталий решительно вошел в ванную и так и застыл на пороге.
Воду не просто забыли выключить. Она давно уже перелилась через край ванны и стояла на полу почти по щиколотку. Но испугало его совсем не это, а то, что мешало воде уходить в трубы.
Долька, обнаженная, с мокрыми волосами, полусидела в ванне, откинувшись на стену. Глаза были закрыты, лицо бледно, тонкая рука безжизненно свисала через бортик. Онемевший от ужаса Виталий заметил чуть выше узкого запястья свежий алый порез. Долька, его Долькин, его испанская дочь, покончила с собой.
Малахов не помнил, что с ним было. Кажется, он кричал. Видимо, все-таки закрыл кран, но не обратил внимания на то, когда и как это сделал. И совершенно точно он бросился к девочке, разбрызгивая воду на полу, вынул ее из ванны, стал зачем-то заворачивать в полотенца, потащил в комнату…
– Долька! – орал он. – Господи, что ты наделала, Долька!
Только уже на пороге спальни, прижимая девочку к себе, он почувствовал, что она дышит. Вне себя от радости, Виталий стал щупать пульс, прикладывать ухо к сердцу… Да, сомнений не оставалось, Долька была еще жива. Вдруг ее еще можно будет спасти? Не выпуская дочь из объятий, он схватил телефон и кое-как, роняя трубку, набрал «03».
В больнице ее продержали долго, до самой весны. Дело было не в физическом здоровье – потеря крови оказалась совсем небольшой, и сознание девочка потеряла исключительно от шока. Но вот психиатр, совсем молодой, лохматобородый, с вытаращенными и, как показалось Малахову, совершенно безумными глазами, никак не хотел выпускать ее из-под своего наблюдения.
– Понимаете, она очень интересный случай, – заявил он при первой встрече Виталию. – Обычно считается, что шизоидность и истероидная демонстративность – это вещи взаимоисключающие. А тут налицо синдромы и той и другой акцентуации. Да еще усугубленные преждевременно начавшимся пубертатом, депривацией материнской любви и гипертрофированным комплексом Электры…
– Постойте-постойте! – перебил Малахов. – Если хотите, чтобы я вас понял, говорите, пожалуйста, по-русски.
– Извините, – чуть смутился молодой врач.
– Так что же, с моей дочерью нечто серьезное? Она… сумасшедшая?
– Что? Ах нет, ну что вы! Если, конечно, не брать во внимание, что в наше время понятие психической нормы отсутствует в принципе… Скажем так – того, что обыватели обычно понимают под душевными болезнями, у нее нет. Просто… гм… особенность характера.
– Но вы говорили о шизофрении?
– Не о шизофрении, а о шизоидности, это разные вещи. Она, как вы выражаетесь, не сумасшедшая. Очень даже здравомыслящая барышня. Просто своеобразная, что ли… Она прекрасно представляет себе реальный мир, но он ей не нравится. Ей гораздо удобнее жить в собственном, вымышленном.
Словом, ничего о диагнозе Дольки Виталий тогда так и не понял. Но тем не менее продолжал регулярно приходить на консультацию к бородатому психиатру, внимательно прислушивался к его словам и старался выполнять все рекомендации. Лана же была в больнице всего один раз, объясняя это тем, что видеться с Долькой врачи все равно не разрешают. Виталия поражала ее реакция на поступок дочери. Ни горя, ни отчаяния, ни угрызений совести – только досада и раздражение.
– Как ты не понимаешь, она же сделала это назло! – говорила супруга. – Думаешь, она и вправду хотела умереть? Как бы не так! Просто спектакль устроила. Она отлично знала, что так ни за что не умрешь. И время специально подгадала, когда ты должен с работы прийти…
– Как ты можешь так говорить? – возмущался Виталий.
– Просто я знаю ее намного лучше, чем ты. Все-таки, не забывай, я ее родила… Она еще в пеленках лежала, а я уже знала, что с этой девицей мы все наплачемся.
Лана всегда вела себя так, словно ее дочь была невероятно проблемным ребенком. Но если до той жуткой истории у нее не было для этого ровным счетом никаких оснований, то впоследствии их стало более чем достаточно.
После больницы Долька еще какое-то время была вялой и тихой. Ничем не интересовалась, даже книг в руки не брала, только слушала целыми днями музыку, изредка рисовала да играла в компьютерные «шутеры». А потом вдруг словно сорвалась. Наотрез отказалась принимать прописанные врачом таблетки, начала дерзить, врать, прогуливать школу… Утром брала рюкзак и уходила неизвестно куда, возвращалась уже ночью, пахнущая пивом и табачным дымом. Никакие увещевания, разговоры и наказания не помогали. Когда она пришла совсем пьяная, Виталий не выдержал и накричал на нее:
– Долька, что с тобой стало? Что ты с собой делаешь? Не смей так себя вести!
В ответ она рассмеялась:
– А почему? Мне так нравится!
– Да потому что этим ты губишь себя и причиняешь боль нам!
– Ой, да перестань! Вам обоим на меня наплевать.
Они с Ланой пытались бороться. Сначала Виталий стал сам отвозить девочку в школу по утрам. Это на некоторое время помогло, Долька немного успокоилась и с грехом пополам закончила учебный год. Они даже съездили все вместе отдохнуть на Кипр, и там все было более или менее в порядке, если не обращать внимания на постоянные столкновения матери и дочери из-за любых пустяков. Но осенью все вернулось на круги своя. У Малахова начались проблемы в бизнесе, и он просто физически не мог следить за дочкой, а Лану Долька ни во что не ставила. Она могла пропасть на целые сутки, вернуться пьяной, оборванной… Курила прямо в комнате и не только сигареты, но, судя по дыму, и марихуану. Родители учиняли очередной обыск, находили отраву, порножурналы, обертки от презервативов.
– Какая гадость! – кричала Лана, а дочь только смеялась в ответ:
– Что же гадкого в контрацепции, маман? Или ты жаждешь превратиться в грандмаман? А что? Могу обеспечить!
Ей не давали денег, но она их воровала. Перестали держать дома наличные – стали исчезать вещи. Лана попыталась сменить замки на те, что нельзя открыть без ключей, и запереть дочь в квартире, но девочка вылезала из окна и спускалась по пожарной лестнице. Школу она бросила, даже не окончив девятого класса. К тому времени Долька уже состояла на учете в детской комнате милиции – вляпалась в какую-то историю.
Лана сделалась нервной, вспыльчивой, то и дело срывалась. Супруги без конца ссорились, орали друг на друга. Виталий по мере сил старался отправлять Лану то на курорт, то в санаторий – в решении проблем с дочерью от нее все равно не было никакого толку. Дольке, как ни странно, отъезды матери шли даже на пользу. Пока ее не было, она вела себя тише, но стоило той вернуться, как все повторялось вновь. И Лана начинала глотать таблетки и бегать по невропатологам.
Надо было бы, конечно, и Дольку сводить к врачу, хотя бы к психологу, но она наотрез отказывалась, вплоть до угроз снова попытаться наложить на себя руки.
«Видимо, ей было очень тяжело в больнице», – думал Виталий. Несмотря на весь этот ад, который устраивала им дочь, он любил ее, жалел и изо всех сил пытался понять, что ею движет. Но получалось плохо…
Однажды рано утром, перед уходом на работу, он привычно заглянул в ее комнату. Девочка была дома, спала, одетая и даже в обуви, прямо на простыне. Рядом с постелью валялось что-то, завернутое в бумагу. Малахов наклонился и поднял. Это оказался шприц, не одноразовый даже, а старый, стеклянный. Грязный.
«Ну вот, приехали!» – пронеслось в голове.
Виталий машинально расправил листок в клетку и увидел, что он весь исписан дочкиным бисерным почерком:
За окнами воет ветер,
Только нас с тобой он не подружит,
Душа, как истерзанный листик, ноет,
Этот мир без тебя мне не нужен.
Словно в свечке ищу тепла я,
Затушу – и снова разгорится.
Мысль одна приходит: без тебя
Жизнь моя никуда уж не годится.
Я люблю, и только этим словом
Я еще держусь на волоске.
Жизнь моя, нужна тебе ли я?
Может, лучше умереть в тоске?
Так вот оно что… Оказывается, Долька влюбилась. Видимо, безответно, раз она так страдает, так ненавидит весь мир. Что же, она всегда была очень эмоциональным, очень впечатлительным ребенком… Но наркотики – это уже последняя капля. Дальше терпеть нельзя.
Малахов вышел в коридор, сделал несколько телефонных звонков. Проверил состояние наличности в бумажнике. Спустился вниз, завел машину, подогнал к самому подъезду. А затем вернулся в комнату дочери, решительно схватил ее в охапку и поволок вниз. Он был уверен, что Долька будет вырываться и сопротивляться. Но она лишь обхватила его за шею и поудобнее устроилась у него на руках.
– Куда ты меня несешь? – сонно спросила она.
– Куда надо! – Виталий опустил ее на переднее сиденье, сел за руль и на всякий случай заблокировал двери.
Бунт начался только тогда, когда они уже подъехали к дверям больницы. Девчонка визжала, рвалась и брыкалась с удивительной для ее хрупкого тела силой. Малахов не выдержал и впервые за все время ударил ее по лицу.
– Прекрати! – заорал он. – Ты меня уже достала! Что мне, санитаров позвать?
От удара она мгновенно затихла, съежилась, держась за ушибленную щеку, и только смотрела на него огромными глазами-виноградинами.
– Не нужно санитаров, – сказала вдруг очень спокойно. – Я сама пойду.
На этот раз она провела в больнице меньше десяти дней. Позвонила и тусклым равнодушным голосом попросила забрать ее.
– Нет уж, родная, – отвечал Малахов. – Мы с мамой твоих фокусов вот как наелись! Домой ты вернешься только после того, как окончательно придешь в норму, слышишь?
Что стал бы делать на ее месте другой подросток? Наверное, плакать, умолять, бить на жалость, рассказывая, как ему тут плохо. Или шантажировать, чем-либо угрожать… Она же просто сказала очень серьезно:
– Я уже пришла в норму. Клянусь тебе.
И прозвучало это так, что он сразу ей поверил…
Врачи отпустили ее довольно легко. Несмотря на то что лечение было дорогостоящим, недостатка в пациентах эта клиника не испытывала. А обследование показало, что с девочкой все в порядке. Никаких отклонений в психике, никакой наркотической зависимости – видимо, еще не успела как следует «подсесть».
Долька сдержала свое обещание и вернулась домой другим человеком. В пятнадцать лет это странное существо в очередной раз переродилось. Пьянок, дурных компаний и ночного шатания неизвестно где больше не было. Вечерами она вновь сидела дома, слушала музыку, рисовала, вернулась к любимому компьютеру и, что особенно радовало Виталия, к книгам. Единственное, что осталось от прошлой жизни – Долька так и не сумела бросить курить. Но так как это была не трава, а обычные сигареты, родители только рукой махнули.
Первое время они с Ланой жили в постоянном напряжении, каждую минуту ожидая рецидива. Но тревоги были напрасны – Долька, похоже, окончательно справилась с собой. Методом ускоренного домашнего обучения окончила школу, прилично сдала экзамены и получила аттестат зрелости. С Виталием у нее постепенно восстановились не только дружеские, но даже вполне доверительные и сердечные отношения. Вот только с Ланой девочка держалась холодно и отчужденно, стараясь общаться с ней как можно меньше. Но это, по сравнению со всем пережитым, уже были такие мелочи…
Два с половиной года назад Долька заявила, что хочет поступить в институт, и Малахов горячо поддержал эту идею.
– В каком вузе ты хотела бы учиться?
– В творческом. Где действительно интересно, а не одна сплошная зубрежка.
– В Строгановке, наверное? – предположил Виталий. С его точки зрения, рисовала Долька великолепно.
Дочь помотала головой:
– Нет, в ИЖЛТ. Институте журналистики и литературного творчества. Я узнавала по Интернету, там есть поэтический класс.
Малахов съездил с ней в институт и остался вполне доволен дочкиным выбором. Долька поступила на удивление легко, училась с огромным интересом и последнее время только и говорила о том, что любопытного им сказали на лекции, какое практическое задание дали на семинаре и какую книгу рекомендовали прочесть.
Институт благотворно повлиял на девочку. К радостному удивлению отчима, Долька стала гораздо общительнее. Бывшая дикарка теперь легко сходилась с людьми, просто и охотно общалась в компаниях, умела и удачно пошутить, и поспорить, отстаивая свою точку зрения. Виталий только диву давался, куда девалась былая застенчивость.
В последний год она пристрастилась к «готике» – модному направлению молодежной культуры. Отпустила и искусственно распрямила волосы, накладывала на лицо целый толстенный слой белил, очень ярко подводила глаза-виноградины, носила только черное и целыми днями слушала нечто невообразимое, с тяжелой музыкой и истошными голосами, называемое «блейк». Виталий не уставал повторять про себя, что при других обстоятельствах дочкино увлечение ему бы не понравилось. Теперь же он только радовался и готов был креститься обеими руками – слава богу, что так!
Перед восемнадцатилетием он спросил, что ей подарить – все-таки такая знаменательная дата… Ответ его ошеломил:
– Знаешь, я хотела бы жить отдельно от вас, – заявила Долька.
Малахов со Светланой долго обсуждали эту просьбу. С одной стороны, выпускать девочку из-под своего контроля было еще очень страшно. С другой – может, это и к лучшему? Она действительно взрослая, пусть начинает новую жизнь… И они решились. После долгих поисков ей сняли именно такую квартиру, как она хотела, – в одном из престижных небоскребов в Кунцеве, на последнем этаже, с огромным, во всю стену, окном. Долька пришла от нового жилья в восторг. Она обожала высоту – в этом вкусы отца и дочери не совпадали. Виталий, честно признаться, большой высоты побаивался, ему даже в кошмарах снились какие-нибудь обрывы или крутые обваливающиеся лестницы, по которым ему надо было лезть. А для нее не было большего удовольствия, чем забраться на крышу и долго стоять у самого края, глядя вниз. Эту страсть Малахов заметил в ней еще в детстве – совсем маленькой его дочь часто ложилась на подоконник открытого окна и далеко высовывалась наружу. Отучить ее от этого рискованного развлечения удалось лишь после того, как он объяснил девочке, насколько это опасно. Она выслушала его с очень серьезным видом и спросила:
– А ты правда расстроишься, если я упаду и разобьюсь?
– Не просто расстроюсь, – заверил он. – Если это, не дай бог, случится, это будет самое большое горе в моей жизни.
– А сейчас? Сейчас я твое счастье?
– Сейчас ты мое счастье, – рассмеялся он и сгреб ее в охапку.
– Неужели ты меня так любишь?
– Люблю, Долькин. И если ты меня тоже любишь, ты дашь мне слово, что никогда в жизни больше не будешь высовываться в окно.
– Никогда-никогда не буду! Честное-пречестное!
Она сдержала свое слово, но любовь к высоте сохранилась, поэтому вопрос, где должна быть новая квартира, даже не стоял – только на последнем этаже и только в многоэтажном доме.
Долька была просто счастлива. Она сама обустроила квартиру, выбрала мебель, развесила по стенам свои рисунки с замками и сказочными чудовищами. Первое время Виталий часто навещал ее, подозрительно осматривался, нанял домработницу и даже тайком платил консьержкам, чтобы они «поглядывали, как тут чего».
Но тревоги были напрасны. Ничего страшного не обнаруживалось. Самодеятельные шпионки наперебой твердили, что девочка ведет себя вполне достойно. Ходят к ней, конечно, друзья и подруги, но все по виду очень приличные, никакого шума, гулянок, драк и прочих безобразий. Музыку вот только ужасную какую-то она слушает, но ведь они сейчас все, молодежь, такое слушают…
Виталий внимал этим рассказам, и от сердца потихонечку отлегало. Похоже, все-таки Долькины фокусы, как называла это Светлана, ушли в прошлое вместе с подростковым возрастом. И это не могло не радовать – как и то, что со времен «переселения» они с Долькой сумели не отдалиться друг от друга. Конечно, встречались они теперь реже, но все равно ведь встречались! Малахов ездил в Кунцево, Долька любила бывать у него в «конторе» и даже подружилась с его секретаршей Полинкой – девушки были ровесницами. Вот только родной дом испанская дочь предпочитала обходить стороной и с Ланой все еще была холодна. Ну тут уж, как говорится, ничего не попишешь.
