Глава 6
Томазино Чинквемани почесал одной рукой ребра, а другой сгреб стаканчик виски. Было уже поздно, больше трех часов пополуночи, и Томазино сидел в отдельной кабинке напротив Джузеппе Марипозы, Эмилио Барзини и Тони Розато. Этторе, младший брат Эмилио, и Кармине, младший брат Тони, юноши лет двадцати, втиснулись рядом с Томазино. Фрэнки Пентанджели, мужчина сорока с небольшим лет, сидел верхом на стуле, положив руки на спинку. Они находились в «Ше Голливуд», одном из клубов Филиппа Таттальи на среднем Манхэттене. Заведение было огромным, просторная танцевальная площадка была окружена пальмами и папоротниками в кадках. Кабинки тянулись вдоль одной стены перпендикулярно сцене, на которой вполголоса переговаривались музыканты, собирающие свои инструменты. На певице с завитыми щипцами светло-серебристыми волосами и темными глазами с поволокой было красное блестящее платье с вырезом, ныряющим до самого пупка. Джузеппе рассказывал анекдоты, время от времени умолкая и устремляя взгляд на девушку, которой, судя по виду, не было еще и двадцати.
Марипоза был одет, как всегда, щегольски: розовая сорочка с белым воротником и золотая булавка вместо галстука. Его белоснежные волосы, уложенные на прямой пробор, резко контрастировали с черными пиджаком и жилетом. Стройный, он в свои шестьдесят с небольшим выглядел значительно моложе. Томазино, пятидесятичетырехлетний косматый верзила, был похож на выряженную в костюм обезьяну. Рядом с ним Этторе и Кармине казались тощими юнцами.
Фрэнки Пентанджели склонился к столу. Лысеющий, круглолицый, с косматыми бровями и усами, полностью закрывающими верхнюю губу, он обладал голосом, напоминающим хруст щебня.
— Эй, Томазино, — сказал он, открывая рот и указывая на один из гнилых зубов, — кажется, у меня там дупло.
Все сидящие за столом разразились хохотом.
— Хочешь, чтобы я тебе его вылечил? — спросил Томазино. — Только скажи, когда.
— Нет уж, спасибо, — ответил Фрэнки. — У меня есть свой хороший зубной врач.
Взяв стакан, Джузеппе указал на певичку.
— Как вы думаете, пригласить мне ее сейчас к себе на ночь? — спросил он, обращаясь ко всем.
Выкрутившись на стуле, Фрэнки посмотрел на девушку.
— Кажется, мне понадобится массаж, — продолжал Джузеппе, растирая плечо. — Что-то у меня ноет вот здесь, — добавил он, снова вызывая смех.
— Ее дружку это не понравится, — сказал Эмилио.
Одной рукой он поиграл со стаканчиком бурбона, который нянчил уже больше часа, а другой потянул воротник сорочки и поправил черный галстук-бабочку. Это был привлекательный мужчина с черными волосами, зачесанными со лба назад и уложенными в высокий валик.
— Который из них ее дружок? — спросил Джузеппе.
— Коротышка, — ответил Кармине Розато. — Тот, что с кларнетом.
— Фу… — Посмотрев на кларнетиста, Марипоза вдруг резко обернулся к Эмилио. — Ну, что будем делать с этим Корлеоне? — спросил он.
— Я отправил пару ребят переговорить с Клеменцей и… — начал Эмилио.
— И у нас все равно умыкнули еще одну партию виски. — Марипоза схватил свой стаканчик с таким видом, будто собрался в кого-нибудь им запустить.
— Корлеоне клянется, что не имеет к этому никакого отношения, — сказал Эмилио. Он отпил глоток бурбона, глядя поверх стакана на Марипозу.
— Это или Клеменца, или сам Вито, — сказал Джузеппе. — Один из них. Кто еще это может быть?
— Послушай, Джо, — сказал Фрэнки, — разве ты не слышал, что говорит наш paisan’, который хочет стать мэром? Преступность в городе резко взлетела вверх.
Его слова вызвали смех Томазино.
Марипоза оглянулся на него, потом снова повернулся к Фрэнки. Он улыбнулся, затем рассмеялся.
— Фьорелло Лагуардия, — сказал он, — эта жирная неаполитанская свинья, пусть целует мою сицилийскую задницу. — Он отодвинул виски. — Как только я разберусь с Лаконти, я займусь этим сладкоречивым мерзавцем Корлеоне. — Помолчав, он обвел взглядом сидящих за столом. — Я позабочусь о Корлеоне и Клеменце сейчас, пока они еще не стали настолько большими, чтобы причинять мне серьезные неприятности. — Марипоза часто заморгал, что случалось с ним, когда он нервничал или злился. — Они скупают полицейских и судей, словно на рождественской распродаже. Похоже, они высоко метят. — Он покачал головой. — Но их планам не суждено будет сбыться.
Этторе Барзини вопросительно взглянул на сидящего напротив старшего брата. Эмилио кивнул, едва заметно, как это делают только близкие люди.
— Джо, быть может, это нас грабит Тессио, — предположил Этторе.
— Я займусь Тессио, — сказал Марипоза.
Сидящий рядом с Эмилио Тони Розато кашлянул. Он молчал почти весь вечер, и сейчас все повернулись к нему. Это был громила атлетического телосложения с короткими черными волосами и голубыми глазами.
— Прошу прощения, дон Марипоза, — сказал Тони, — но я никак не могу понять, почему мы не заставим этого шпанюка Брази выложить все, что ему известно?
Фрэнки Пентанджели презрительно фыркнул, а Марипоза поспешно ответил:
— У меня нет желания связываться с Лукой Брази. Я слышал, как он получал пулю и преспокойно уходил прочь. — Допив виски, он почувствовал, что веки у него снова начинают дрожать. — Я не хочу иметь с ним никаких дел.
Говоря это, Джузеппе повысил голос, привлекая внимание музыкантов. Те умолкли и обернулись на него, затем, спохватившись, переглянулись между собой и продолжили свой разговор.
Расстегнув воротник сорочки, Томазино ослабил узел галстука и почесал шею.
— Я знаю, где можно найти Луку Брази, — начал он. Остановившись, вдруг схватился рукой за грудь, словно сердце причинило ему боль. — Agita, — объяснил Томазино остальным, следившим за ним. — Я знаю кое-кого из тех, кто работал на него, — продолжал он. — Если хотите, я с ним переговорю.
Марипоза молча посмотрел на него, затем повернулся к Эмилио и Тони.
— Корлеоне и Клеменца — и Дженко Аббондандо. Я разберусь с ними сейчас, пока сделать это еще достаточно просто. Существенную часть своих доходов они получают не от торговли «бухлом» — и после отмены «сухого закона» это создаст серьезные проблемы. — Он снова покачал головой, показывая, что так быть не должно. — Я хочу прибрать к рукам все их дела, в том числе торговлю оливковым маслом Вито. Как только закончится эта дрянь с Лаконти, настанет их черед. — Он повернулся к Фрэнки Пентанджели: — Ты знаешь Вито. Ты ведь начинал у него, разве не так?
Закрыв глаза, Фрэнки чуть повернул голову вбок, уклончиво признавая знакомство с Вито.
— Да, я знаю его, — подтвердил он.
— И что, у тебя с этим какие-то проблемы?
— Вито — самоуверенный ублюдок. Он смотрит на всех нас свысока, как будто уверен в том, что лучше нас. Этот глупый сукин сын считает себя кем-то вроде итальянского Вандербилта. — Фрэнки помешал пальцем виски в стакане. — Мне он никак не помог.
— Отлично! — Марипоза хлопнул руками по столу, закрывая тему. Он повернулся к Томазино: — Навести этого мерзавца Луку Брази, — сказал он, — но захвати с собой парочку ребят. Мне не нравится то, что я слышал об этом bastardo.
Оттянув воротник сорочки, Томазино засунул руку, чтобы поправить бретельку майки.
— Я позабочусь об этом, — сказал он.
Джузеппе указал на Кармине и Этторе.
— Видите? Вам есть чему поучиться, мальчики. — Он снова наполнил свой стакан канадским виски. — Эмилио, сделай мне одно одолжение. Потолкуй немного с этим маленьким кларнетистом. — Он указал на сцену. — А ты, Кармине, приведи сюда эту шлюху. Ну а вы, ребята, найдите себе, чем заняться, — добавил он, обращаясь к остальным.
Пока все расходились, Джузеппе потягивал виски, наблюдая за тем, как кларнетист скрылся за дверью вместе с Эмилио. Кармине что-то сказал певичке в красном блестящем платье, и та обернулась, ища взглядом своего ухажера, но не находя его. Кармине сказал ей еще несколько слов. Девушка повернулась к столику, и Джузеппе приветственно поднял стакан и улыбнулся. Кармине положил ей руку на спину и повел через зал.
Донни О’Рурк ждал под зеленой аркой заведения Пэдди, когда внезапный ливень выплеснулся на тротуар, пуская ручеек дождевой воды, который побежал вдоль бордюрного камня, срываясь водопадом в сточную канаву, быстро забившуюся обрывками газет и прочим мусором. Сняв котелок, Донни стряхнул с него капли дождя. На противоположной стороне улицы в дверях дома болтали две пожилых женщины с бумажными сумками с продуктами, а позади вверх и вниз по лестнице бегал ребенок. Одна из женщин быстро оглянулась на него и тотчас же опять отвернулась. Солнце, сиявшее всего несколько минут назад, снова собиралось торжественно возвратиться, как только грозовые тучи пронесутся прочь. Увидев своего младшего брата, который появился из-за угла под черным зонтиком и рысцой устремился к нему, Донни подбоченился и недовольно посмотрел на него.
— Да ты опоздаешь на собственные похороны, — проворчал он, когда брат нырнул под арку, укрываясь от дождя.
Уилли О’Рурк закрыл зонт и стряхнул с него воду. Он был на целый дюйм ниже ростом своего брата, тощий и хрупкий, в то время как Донни был плотным и крепким. В детстве Уилли много болел, и только сейчас, к тридцати годам, его здоровье относительно улучшилось, хотя он по-прежнему подхватывал любую заразу, какая только появлялась в воздухе. Донни был на семь лет старше его, не столько брат, сколько отец — и ему, и их самому младшему брату Шону, которому сейчас было лишь чуть больше двадцати. Родители, беспробудные пьяницы, превращали жизнь своих детей в один сплошной кошмар до тех пор, пока Донни, когда ему исполнилось пятнадцать, не положил конец постоянным побоям и издевательствам, устроив своему отцу такую взбучку, что тот на целых две недели загремел на больничную койку. После этого вопрос о том, кто в доме главный, больше уже не вставал. Ни Шон, ни Келли, младший ребенок в семье, больше уже не ложились спать голодными и с синяками, что для Донни и Уилли было обычным делом.
— Мне пришлось вернуться за зонтиком, ведь так? — обиженно ответил Уилли. — Ты же сам знаешь, как легко я могу простудиться. — Закрыв зонтик, он повесил его на руку.
У них за спиной появился Шон, вышедший из заведения Пэдди с широкой улыбкой на лице. Этот парень улыбался всегда. Из троих братьев он единственный обладал привлекательной внешностью, унаследованной от матери.
— Тебе лучше зайти внутрь, — сказал Шон, обращаясь к Донни. — Рик Доннелли и Корр Гибсон собираются вцепиться друг другу в горло из-за чего-то такого, что произошло двадцать лет назад. Господи, — добавил он, — если ты сейчас же не вмешаешься, там начнется стрельба.
— Уже идем, — сказал Донни. — А ты угости всех по кругу.
— Конечно, — согласился Шон, — именно это и нужно всем — еще по кружке пива. — Он скрылся в баре.
Братья О’Рурк были завзятыми трезвенниками. Донни и Уилли капли в рот не брали, Шон изредка выпивал стаканчик, но и только. Однако Келли унаследовала тягу своих родителей к спиртному, и Донни с братьями так ничего и не смогли с этим сделать. Став к шестнадцати годам признанной красавицей, Келли перестала слушать кого бы то ни было.
— Говорить буду я, — сказал Донни.
— А разве когда-нибудь бывало по-другому?
— Ты со стволом?
— А то как же, — сказал Уилли, трогая револьвер, спрятанный под пиджаком. — Думаешь, понадобится оружие?
— Не-ет, — сказал Донни. — Просто на всякий случай.
— Я по-прежнему считаю, что ты спятил. Ты просто упорно добиваешься того, чтобы нас всех пристукнули, вот что я скажу.
— Мне нет никакого дела до того, что ты думаешь, — усмехнулся Донни.
Войдя к Пэдди, Донни первым делом опустил плотные зеленые шторы на окна и запер входную дверь. Уилли прошел к стойке. Рик Доннелли и Корр Гибсон смеялись и хлопали друг дружку по спине. Они чокнулись пивными кружками, расплескивая пену, и осушили их несколькими глотками, под дружный смех присутствующих. Их спор, каким бы ни была его причина, был благополучно улажен, к всеобщему облегчению, и в первую очередь радовался брат Рика Билли, сидевший за стойкой. Рик, лет сорока с небольшим, был на несколько лет старше Билли, однако они были так похожи друг на друга, что легко могли сойти за близнецов. Достав руку из-за пазухи пиджака, Билли взял кружку и отхлебнул глоток пива. Пит Мюррей и Малыш Стиви Дуайер сидели за стойкой лицом к зеркалам и полкам, заставленным бутылками. Корр Гибсон, закончив спор с Риком Доннелли, присоединился к ним и подсел к Мюррею. Питу было под пятьдесят, и его считали стариком. Всю свою жизнь проработавший портовым грузчиком, он обладал здоровенными ручищами, похожими на орудийные стволы. По сравнению с ним сидевший рядом Малыш Стиви Дуайер казался мальчиком из церковного хора. Корр Гибсон, в щегольском костюме с короткими гетрами, с черной лакированной дубинкой, которую он держал за конец, словно трость, лучше всех играл роль ирландского гангстера.
— Ребята! — воскликнул Донни, проходя к стойке. Проходя мимо Билли Доннелли, он хлопнул его по плечу. Оказавшись у стойки, Донни повернулся к остальным и, молитвенно сложив руки, торжественно произнес: — Мы собрались сегодня…
Услышав ожидаемый взрыв хохота, он взял кружку пива.
— Отец О’Рурк, — сказал Корр Гибсон, постучав дубинкой по стойке. — Ты прочитаешь нам проповедь, святой отец?
— Никаких проповедей, — объявил Донни, отпивая маленький глоток пива. Все знали, что он не пьет, но все оценили этот товарищеский жест, проявившийся в том, что он взял кружку и сделал вид, будто пьет вместе со всеми. — Послушайте, ребята, — продолжал Донни, — я не просил вас тратить свое драгоценное время и навещать меня здесь, у Пэдди, потому что мне нужны от вас деньги, и вы должны это знать.
— В таком случае, что мы здесь делаем? — спросил Корр. — Только не говори, Донни, что ты сейчас борешься за пост городского олдермена.
— Нет, — усмехнулся Донни, — я не борюсь ни за какой пост, Корр, и разве не это самое главное, а?
Он обвел взглядом лица собравшихся. Все молчали, ожидая, что он скажет дальше. К шелесту вентиляторов над головой примешивался шум дождя на улице.
— Разве это не самое главное? — повторил Донни, смакуя эту фразу. — Я здесь, потому что мне надоело бороться, и я хочу посвятить всех вас, моих уважаемых коллег, в свои планы. Я уже говорил с Питом Мюрреем и братьями Доннелли, и я перебросился парой-тройкой словечек с остальными. — Он обвел кружкой сидящих за стойкой. — Всем вам известно, что я думаю, — продолжал он, повышая голос. — Пришло время показать этим макаронникам, которые потихоньку прибирают к рукам наши дела, оставляя нам только ту грязную работу, которой не желают заниматься сами. Пришла пора показать подлым итальяшкам, что почем, и заставить убраться восвояси, в свои кварталы.
Все молчали, уставившись в кружки с пивом или на Донни.
— Послушайте, — продолжал Донни, начисто теряя мастерство оратора. — Мы позволили Луке Брази, Питу Клеменце и остальным макаронникам прийти в наш район и забрать игорный бизнес, девочек, «бухло» — всё. Они сделали это, разбив кое-кому головы и отправив несколько человек в сырую землю, в том числе Терри О’Баньона и Диггера Маклина. А остальные это проглотили. Мы не хотели кровавой бойни и рассудили, что все равно сможем неплохо зарабатывать на жизнь, но я вам говорю, что итальяшки не удовлетворятся до тех пор, пока не приберут к своим рукам все дела в этом долбанном городе. И я вот что хочу вам сказать: для того чтобы сохранить свою долю, мы должны выйти из кустов и показать макаронникам, что мы готовы драться. — Донни остановился. Все молчали. — Мы с братьями собираемся разобраться с Лукой Брази и его ребятами, — снова заговорил он. — Мы уже знаем, как нам быть, — закончил он, ставя кружку с пивом на стойку.
Корр Гибсон дважды ударил дубинкой в пол, и когда все посмотрели на него, он указал на Донни.
— Дело не только в Брази и Клеменце, — сказал он, — и даже не в Вито Корлеоне. Это Марипоза, и братья Розато, и братья Барзини, и так до самого свиньи Аль Капоне в Чикаго. Этих итальяшек целая армия, Донни. Вот что самое страшное.
— Я вовсе не хочу сказать, что мы расправимся со всем их синдикатом, — ответил Донни. Откинувшись назад, он оперся локтями на полки с бутылками, словно готовясь к долгому обсуждению. — По крайней мере, не сейчас, поскольку у нас нет настоящей организации. Я только хочу сказать, что со своими братьями собираюсь разделаться с Лукой Брази. И в первую очередь меня интересуют его тотализатор. Мы хотим, чтобы его торговцы работали на нас, и мы заберем его ссудную кассу.
— Но вся проблема в том, — напомнил Пит Мюррей, отрывая взгляд от кружки, — что за Лукой Брази стоит Джузеппе Марипоза. Связываясь с Брази, ты свяжешься и с Марипозой. А если ты свяжешься с Марипозой, то, как верно заметил Корр, тебе придется иметь дело с Розато, Барзини, Чинквемани и всеми остальными.
— Но Марипоза вовсе не стоит за Брази! — крикнул Уилли, подаваясь вперед. — Вот в чем дело. За Брази вообще никого нет.
Донни даже не посмотрел на брата. Подождав, когда тот закончит, он продолжал так, словно Уилли не сказал ни слова:
— Насколько нам известно, Брази действует в одиночку. Его не поддерживает ни Марипоза, ни кто бы то ни был еще.
Он повернулся к Малышу Стиви, и все остальные также посмотрели на подростка, словно впервые заметив его присутствие.
— Одно время я тусовался с Сонни Корлеоне, и до меня доходили кое-какие слухи. Из того, что я слышал, получается, что Лука — одиночка. У него за спиной никого нет. Больше того, насколько я слышал, Марипоза ничего не будет иметь против, если Брази уберут.
— Это еще почему? — спросил Пит Мюррей, уставившись в свою кружку.
— Подробностей я не знаю, — смущенно пробормотал Стиви.
— А послушайте, — первым нарушил наступившую тишину Рик Доннелли. — Мы с братом поддержим О’Рурков. Эти пожиратели оливок — трусы. Если проломить голову двум-трем из них, остальные быстро смоются.
— Итальянцы не трусы, — возразил Стиви. — Это я вам точно говорю. Но я с вами. Стыд и позор, как мы позволяем этим макаронникам пинать нас. Я больше не собираюсь с этим мириться.
Билли Доннелли, сидевший откинувшись на спинку стула, скрестив руки на груди, словно в театре, наконец подал голос.
— Лука Брази и сам по себе грозный противник, — сказал он. — Этот тип — урод по жизни, и мы не будем первыми, кто попытается с ним разобраться.
— Давайте займемся Лукой Брази, — сказал Донни. — Послушайте, ребята, — продолжал он, — предлагаю сразу взять быка за рога, что на это скажете? Когда мы пойдем войной на Брази, скорее всего, всем нам станет жарко. Если мы будем держаться вместе, если мы продемонстрируем истинную ирландскую отвагу, мы надерем этих макаронников по полной и покажем им, что есть что. Ну, что скажете? Мне и моим братьям придется работать одним? Или же вы нас поддержите, ребята?
— Я с вами, — без колебаний заявил Малыш Стиви.
— Мы с тобой, — сказал за себя и за своего брата Рик Доннелли. Он говорил спокойно и четко, хотя и без особого воодушевления.
— Конечно, — подхватил Корр Гибсон. — Черт побери, я еще никогда не бежал от драки.
Пит Мюррей по-прежнему сидел, уставившись в кружку с пивом, и остальные повернулись к нему и стали ждать. Видя, что молчание затягивается, Донни спросил:
— Ну а ты как, Пит? На чьей ты стороне?
Оторвав взгляд от своей кружки, Пит посмотрел сначала на Шона, затем на Уилли и наконец на Донни.
— А что насчет твоей сестры Келли, Донни О’Рурк? — спросил он. — Ты не говорил с ней о том, каково водить компанию с такими, как Лука Брази?
Единственным звуком в зале остался громкий стук дождя, хлынувшего с новой силой. Он нещадно хлестал по мостовой, врываясь каплями в раскрытую дверь.
— О какой еще сестре ты говоришь, Пит? — наконец нарушил молчание Донни. — В нашей семье нет никого с именем Келли.
— А, — сказал Пит. Задумавшись на мгновение, он приветственно поднял кружку. — Я лучше сгину, сражаясь бок о бок со своими ребятами, чем буду лизать задницу каким-то долбанным итальяшкам. — Он поднял кружку выше, предлагая тост: — За то, чтобы вернуть себе наш собственный квартал.
Все остальные подняли кружки и выпили вместе с ним, включая Донни. После чего праздновать было уже нечего. Они продолжали пить, вполголоса разговаривая между собой.
Глава 7
Перевесившись через крышу, крытую рубероидом, Донни заглянул в узкий проход, отделявший дом Луки Брази от расположенного за ним маленького сарая. Крыша сарая была заставлена коробками и ящиками, и с десяток человек сновали туда и обратно через поднятые на цепи ворота, таская на плечах тяжелые ящики. Позади по Третьей авеню с грохотом прокатил поезд; визг покрышек, рев двигателей и металлический лязг тяжелых грузовиков отражались от стен домов как от тоннеля.
— Черт побери, — пробормотал Донни, обращаясь к приблизившемуся к нему сзади Уилли, — да у нас тут по соседству самое настоящее собрание.
Он толкнул Уилли от края крыши, чтобы его не увидели грузчики.
— Что здесь происходит? — спросил Уилли.
— А я почем знаю? — Донни подобрал гвоздодер, лежащий рядом с запертой дверью выхода на крышу, и закинул его на плечо. — Проклятие, где Шон?
— Стоит на стреме, — ответил Уилли.
— И что он высматривает? Господи Иисусе, Уилли, неужели мне нужно разъяснять вам каждый шаг? Сходи за Шоном.
— А не лучше ли сперва попробовать взломать замок?
Вставив гвоздодер между замком и косяком, Донни сорвал петли и распахнул дверь.
— Сходи за Шоном, — повторил он.
Донни проследил, как Уилли добежал до черных скоб лестницы, ведущей на крышу от пожарного выхода. Его не переставала удивлять и немного пугать хрупкость брата. Уилли вовсе не был слабым — по крайней мере, в том смысле, в каком это имело значение. Наоборот, тут из всех троих братьев он, возможно, как раз был самым крепким. И нельзя было сказать, что Уилли ничего не боялся. Возможно, он был даже более пугливым, чем Шон. Однако у него был самый настоящий ирландский характер, который воспламенялся с большим трудом, но, вспыхнув, мгновенно разгорался. Уилли не отступал ни перед кем и ни перед чем и смело бросался в бой. Сколько раз он возвращался из школы весь в синяках и делал все возможное, чтобы скрыть это, так как в противном случае Донни мог выбить все зубы тому, кто осмелился поднять руку на его брата. И вот сейчас Донни смотрел, как Уилли присел на корточки на краю крыши и заглядывает вниз, со страхом думая, что сильный порыв ветра может его опрокинуть.
Когда наконец над крышей показалась голова Шона, Донни поднял взгляд на цепочку высоких редких облаков, которые быстро темнели, затягивая небо, и сверился с наручными часами.
— Уже почти шесть, — сказал он братьям, присоединившимся к нему у двери на крышу.
— Он никогда не появляется здесь раньше семи, — сказал Шон. — По крайней мере, за все то время, что я за ним слежу.
— У нас уйма времени, — сказал Уилли.
— Господи, — пробормотал Шон, обхватывая себя за плечи и притоптывая на месте.
— Ты что, замерз? — спросил Уилли.
— Мне страшно, — ответил Шон. — Страшно до усрачки. А тебе?
Хмуро смерив его взглядом, Уилли посмотрел на Донни. Тот отвесил Шону затрещину.
— Ну когда ты повзрослеешь?
— Я уже взрослый, — ответил Шон, потирая затылок. — Просто мне страшно.
Он натянул на самый лоб черную вязаную шапочку и поднял воротник кожаной куртки на молнии, старой и потрепанной. На фоне черной кожи куртки и шапочки его лицо выглядело розовым и гладким, как у девочки.
Донни прикоснулся к рукоятке револьвера, засунутого у Шона за ремень.
— Не стреляй, хорошенько не прицелившись, ты меня слышишь, Шон?
— Господи, ты повторяешь это уже в сотый раз, — пробормотал Шон. — Я тебя прекрасно слышу.
Донни взял брата за плечи и хорошенько его встряхнул.
— Не вздумай закрыть глаза и нажимать на спусковой крючок в надежде куда-нибудь попасть, — сказал он, — потому что ты запросто вместо Луки всадишь пулю в меня.
Шон выразительно закатил глаза, но тут и Уилли схватил его за шею.
— Слушай то, что тебе говорит Донни. Если ты случайно его подстрелишь, я сознательно тебя пристрелю, а если ты подстрелишь меня, я тебя прибью, твою мать.
Шон с тревогой посмотрел на братьев, затем до него дошло, что Уилли над ним шутит, и все трое рассмеялись.
— Пошли, — сказал Донни. Обернувшись, он добавил Шону: — Просто делай то, что мы тебе скажем.
За дверью на лестнице пахло уксусом. Пожелтевшая краска на стенах облупилась, а ступени были застелены потрескавшимся и рваным линолеумом. Широкие деревянные перила, гладко вытертые, держались на круглых балясинах, расставленных через неравные промежутки. Когда за братьями закрылась дверь на крышу, они оказались в кромешной темноте, озаренной лишь тусклыми отсветами откуда-то снизу.
— Чем это здесь воняет? — спросил Шон.
— А нам откуда знать? — ответил Уилли.
— Такой запах, как будто тут полировали пол, — заметил Донни.
Он первым спустился на два пролета вниз и оказался на площадке, на которую выходили две двери, одна напротив другой.
— Вот его логово, — сказал Шон, указывая на дверь слева. — Он появляется здесь между семью и половиной восьмого. Входит со стороны Третьей авеню, затем через минуту в этих окнах загорается свет. Пару часов он проводит здесь один, потом где-то в половине десятого — десять начинают показываться его ребята.
— Нам нужно убить сорок пять минут, — сказал Донни. — Ты точно никогда никого не видел в других квартирах?
— Ни разу не видел ни единой души, — подтвердил Шон. — Никто не входил и не выходил, и ни в одном окне не зажигался свет.
Уилли отступил назад, словно его осенила какая-то мысль.
— Ты полагаешь, ему может принадлежать весь дом? — спросил он, обращаясь к Донни.
— У него есть склад у Центрального парка, дом на Лонг-Айленде, и еще вот это место на Третьей? — пробормотал Донни. — Господи, да он просто купается в деньгах!
— Дерьмовое это местечко, каждые пятнадцать минут прямо по мозгам громыхает поезд.
— Однако так лучше для нас, — заметил Шон, — если больше здесь никто не живет. Можно не беспокоиться о том, что какой-нибудь законопослушный гражданин из лучших побуждений вызовет фараонов.
— Сдается мне, — сказал Донни, — это его ребятам предстоит обнаружить на пороге труп, когда они сюда пожалуют. — Он повернулся к Уилли: — Если у нас будет время, наверное, я отрежу ему член и засуну в рот.
— Матерь божья! — отшатнулся назад Шон. — Донни, ты что, собираешься превратиться в зверя?
— Прекрати скулить, твою мать! — оборвал его Уилли. — Ублюдок того заслуживает. — Повернувшись к Донни, он добавил: — Это станет хорошим предупреждением всем итальяшкам, ты не находишь?
Оставив братьев на лестничной площадке, Донни обследовал коридор. Свет проникал через матовое стекло окна над ступенями, ведущими с нижних этажей. Противоположный конец коридора тонул в темноте. Донни вернулся к братьям, тяжело наступая на пожелтевший линолеум. Все вокруг дышало убогостью. Лука Брази не шел ни в какое сравнение с Аль Капоне, окружившим себя царской роскошью. И все же это здание, похоже, целиком принадлежало ему, вместе с домом на Лонг-Айленде и складом у Центрального парка. К тому же он, скорее всего, платил за квартиру Келли, поскольку девчонка в своей жизни не проработала ни одного дня — а ей уже стукнуло двадцать пять. Так что Лука все-таки зарабатывал кое-какие деньги, хоть он и не был Аль Капоне.
— Вы двое, — сказал Донни, махнув в сторону лестницы, ведущей на крышу, — спрячетесь там, наверху. — Он указал на противоположный конец коридора, теряющийся в темноте. — Я буду ждать здесь. Как только он войдет в эту дверь, я накормлю его досыта свинцом. Хотя, возможно, — добавил он, — я не стану торопиться и скажу ему пару слов перед тем, как отправить в ад.
— Мне тоже хотелось бы выложить ему все, что я о нем думаю, — заметил Уилли.
— Говорить буду я, — решительно заявил Донни. — Вы двое здесь на тот случай, если что-нибудь пойдет не так. Тогда вы быстро спуститесь по лестнице и устроите сюрприз, твою мать.
Прижав ладонь к животу, Шон пробормотал:
— Господи, Донни, мне плохо!
Донни пощупал брату лоб.
— Только взгляни на себя, ты весь потный.
— Он просто перетрусил, только и всего, — сказал Уилли.
— Конечно, мне страшно, — подтвердил Шон. — Я вам уже это говорил. — Он повернулся к Донни: — И еще я думаю о Келли. Она ни за что не простит нас, если узнает, что это наших рук дело, что это мы завалили Брази. Разумеется, он тот еще подонок, но он ее парень.
— А, во имя всего святого, — оборвал его Уилли, — ты беспокоишься насчет Келли? Ты что, спятил, Шон? Мы вот-вот натравим на наши жалкие ирландские задницы всех до одного ублюдочных итальяшек города, а ты беспокоишься насчет Келли? Да хранит меня господь, к черту Келли! Мы делаем это в том числе и для нее. Этот долбаный член обесчестил ее, а мы должны спокойно на это смотреть?
— О, только не говори, что ты делаешь это ради Келли, — сказал Шон. — Тебе уже много лет нет никакого дела до нее.
Посмотрев на младшего брата, Уилли печально покачал головой, словно поражаясь его безнадежной глупости.
Шон повернулся к Донни.
— Ты вышвырнул Келли на улицу и сказал ей, что для нас она умерла. Что ей оставалось еще делать, кроме как ухватиться за какого-нибудь парня?
— А как насчет того, чтобы пойти работать? — спросил Уилли. — Как насчет того, чтобы самой зарабатывать на жизнь?
— О, ну пожалуйста! — воскликнул Шон, обращаясь к Уилли, но по-прежнему глядя на Донни. — Ты сказал Келли, что для нас она умерла, — повторил он, — и вот теперь мы для нее тоже умерли. Вот как все обернулось, Донни.
Донни молчал, глядя поверх плеча брата на свет, проникающий сквозь матовое стекло, словно видя там нечто бесконечно печальное. Наконец обернувшись, он вопросительно посмотрел Шону в лицо.
— Разве я не заботился обо всех вас? — Поскольку Шон ничего не ответил, Донни добавил: — Келли ушла из дома и связалась с тем самым долбанным макаронником, который оставил нас не у дел. Ты полагаешь, это произошло случайно, Шон? Ты полагаешь, Келли не знала, что делает? — Донни покачал головой, отвечая на свой собственный вопрос. — Нет, — решительно произнес он. — Теперь она для меня мертва.
Он посмотрел на Уилли, и тот сказал: «Точно», — соглашаясь с ним.
Сверившись с часами, Донни взглянул на лестницу, ведущую на крышу. По улице снова прогромыхал поезд, наполняя коридор грохотом.
— Ну хорошо, — сказал он, обращаясь к Шону, когда поезд проехал. — Проваливай отсюда. — Он положил руку брату на затылок. — Сердце твое не лежит к этому делу. Мне не следовало брать тебя с собой.
— Ты это серьезно? — спросил потрясенный Уилли.
— Да, — подтвердил Донни, подталкивая Шона вверх по лестнице. — Проваливай. Встретимся дома.
Когда Шон ушел, Уилли сказал:
— Черт побери, Донни, что ты делаешь? Этот парень никогда не повзрослеет, если ты и дальше будешь обращаться с ним, как с младенцем.
— Я не обращаюсь с ним, как с младенцем, — возразил Донни. Вытряхнув из пачки две сигареты, он предложил одну Уилли. Тот закурил, выжидательно глядя на брата.
— Я больше опасался того, что малыш всадит в меня пулю случайно, чем того, что Лука сделает это сознательно. — Донни подошел к двери квартиры Луки. — Я буду стоять вот здесь, — сказал он, указывая на лестницу, где должен был бы находиться Шон. — Понимаешь, что я имею в виду?
— С большой вероятностью он даже не вытащил бы свою «пушку», — сказал Уилли.
— Теперь, когда его здесь нет, наши шансы только повысились, — сказал Донни. — Докуривай свою сигарету, и расходимся по местам.
— Ты думаешь, Келли обозлится на нас еще больше? — спросил Уилли.
— Келли и так на нас наплевать, Уилли. Ты сам знаешь, что это святая истина. И мне тоже на нее наплевать. По крайней мере, сейчас. Она нас предала, и я даже не хочу о ней думать. Пьянки, таблетки и хрен знает что еще… Когда Келли исправится — если она исправится, — она скажет нам спасибо за то, что мы спасли ее от жизни с этим гребаным итальяшкой. Господи, — пробормотал он, — ты можешь себе представить Луку Брази в качестве зятя?
— Упаси Господи, — ужаснулся Уилли.
— Мы сами себя спасем, — решительно произнес Донни. Загасив сигарету, он пнул окурок в угол. — Пошли. — Указав на лестницу, он проводил взглядом Уилли, скрывающегося в темноте. — Ждать осталось недолго, — добавил он, занимая свое место в тени.
За весь обед, продолжавшийся больше часа, Сандра не произнесла и десяти слов, предоставив болтать Сонни. Тот подробно рассказывал ей о своей семье, о жизненных планах, устремлениях и вообще всем том, что приходило ему на ум, пока миссис Колумбо подкладывала ему добавки телятины, запеченной в сыре. Обед проходил в квартире одного из двоюродных братьев миссис Колумбо, в том районе, где они жили прежде. Они переселились сюда на несколько дней, пока хозяин дома делал ремонт в их новой квартире на Артур-авеню. Маленький круглый стол, застеленный белой льняной скатертью, стоял у окна, выходящего на Одиннадцатую авеню и шаткий пешеходный мостик, перекинутый через железнодорожные пути. В детстве Сонни любил сидеть на этом мостике, болтая ногами и глядя на проезжающие под ним поезда. Сейчас он подумал было о том, чтобы рассказать Сандре о том, как ему впервые разбили сердце, когда он сидел на этом самом мостике с очаровательной девятилетней Дианой Чьяффоне, признаваясь ей в любви, и тут весь мир исчез в облаке пара и лязге и грохоте проезжающего поезда. Сонни до сих пор не мог забыть молчание Дианы и то, как она избегала смотреть на него, пока поезд не прошел и пар не рассеялся, открывая вновь окружающий мир. Тогда Диана встала и, не сказав ни слова, ушла прочь. Сонни улыбнулся, вспомнив все это, и Сандра спросила:
— В чем дело, Сантино?
Вздрогнув от звука ее голоса, Сонни указал на мостик через железнодорожные пути и сказал:
— Я просто вспомнил, как в детстве любил сидеть на этом мостике и наблюдать за поездами.
Из кухни донесся голос миссис Колумбо:
— Ох уж эти поезда! Вечно они грохочут под окнами! Да сохранит меня от них господь!
Встретившись взглядом с Сонни, Сандра улыбнулась. Эта улыбка оправдывала вечно брюзжащую миссис Колумбо, красноречиво говоря: «Тут уж ничего не поделаешь, вот такая она, моя бабушка».
Миссис Колумбо вошла в комнату, держа в руках блюдо с тушеной картошкой, которое она поставила перед Сонни.
— Это приготовила моя Сандра, — с гордостью объявила она.
Отодвинувшись от стола, Сонни скрестил руки на животе. Он только что поглотил три порции телятины, а помимо них — целую тарелку лапши под острым соусом, да еще овощи, в том числе целый фаршированный артишок.
— Миссис Колумбо, — воскликнул Сонни, — такое от меня услышишь нечасто, но сейчас я клянусь вам, что не смогу больше съесть ни одного куска!
— Mangia! — сурово приказала миссис Колумбо, тяжело опускаясь на свое место и пододвигая Сонни тарелку с картошкой. — Сандра приготовила это специально для тебя!
Как обычно, она была одета во все черное, хотя ее муж умер больше десяти лет назад.
— Non forzare… — начала было Сандра, обращаясь к бабушке.
— Никто и не заставляет меня есть! — остановил ее Сонни.
Отправив в рот солидную порцию картошки, он принялся ее жевать, всем своим видом показывая, что в жизни своей не пробовал ничего более восхитительного, а Сандра с бабушкой сияли, как будто им доставляло огромное наслаждение смотреть, как он ест. Когда на тарелке ничего не осталось, Сонни отодвинул ее от себя, поднял руки и сказал:
— Non più! Grazie! Если я съем еще хоть один кусочек, — со смехом добавил он, — я лопну.
— Ну хорошо, — улыбнулась миссис Колумбо, указывая на крошечную гостиную по соседству с кухней, вся обстановка которой состояла из дивана у стены, кофейного столика и мягкого кресла. Над диваном висел писанный маслом лик Христа, искаженный в муках, а рядом с ним еще один холст, изображающий Деву Марию, воздевшую к небу взор, полный бесконечного горя и в то же время надежды. — Ступайте, посидите там. Я принесу кофе.
Встав из-за стола, Сонни взял руку миссис Колумбо.
— Обед был просто восхитительный, — сказал он, поднося ее пальцы к губам. — Grazie mille!
Подозрительно смерив его взглядом, миссис Колумбо повторила:
— Ступайте, посидите. Я принесу кофе.
Пройдя в гостиную, Сандра села на диван. Ее темно-синее платье едва доходило до колен, и она провела руками по ткани, расправляя складки.
Сонни, остановившись посреди комнаты, наблюдал за Сандрой, не в силах решить, то ли подсесть к ней на диван, то ли устроиться напротив в кресле. Он оглянулся. Миссис Колумбо возилась на кухне у плиты. Сандра робко улыбалась, ничем не подсказывая, как ему быть. Сонни быстро прикинул, что может провести минуту-другую наедине с Сандрой, и подсел к ней. У нее на лице тотчас же расцвела улыбка. Ободренный, Сонни взял ее руку, глядя ей в глаза. Он старался смотреть Сандре в лицо, не опуская взгляд на ее груди, однако он знал, что они уже налились и стремятся вырваться из оков простенькой белой блузки. Ему нравились смуглая кожа и черные глаза Сандры, и ее волосы, такие темные, что они казались чуть ли не синими в последних лучах солнца, проникающих в окно гостиной. Сонни знал, что Сандре всего шестнадцать, однако она уже была полностью сформировавшейся женщиной. У него мелькнула было мысль поцеловать ее, но он не знал, как она к этому отнесется. Сонни пожал ей руку, и когда она ответила на его рукопожатие, оглянулся, убеждаясь в том, что миссис Колумбо по-прежнему на кухне, затем наклонился к Сандре, поцеловал ее в щеку и откинулся назад, чтобы хорошенько ее рассмотреть и оценить ее реакцию.
Выкрутив шею, Сандра привстала, чтобы лучше видеть дверь на кухню. Судя по всему, удовлетворившись тем, что бабушка им не помешает, она положила одну руку Сонни на плечо, другой взяла его за затылок, привлекая к себе, и поцеловала в губы — с чувством, сладостно, страстно. Когда ее язык прикоснулся к губам Сонни, все его тело откликнулось возбужденным трепетом.
Оторвавшись от Сонни, Сандра снова расправила платье. Мельком взглянув на кавалера, она тупо уставилась перед собой. Пододвинувшись к ней, Сонни обнял ее, жаждая насладиться новым поцелуем, однако Сандра уперлась руками ему в грудь, удерживая его. И тут из кухни донесся раскатистый голос миссис Колумбо.
— Эй! — окликнула она. — Почему это я не слышу никаких разговоров?
Когда она через мгновение заглянула в гостиную, Сонни и Сандра чинно сидели в противоположных концах дивана, с улыбкой глядя на нее. Проворчав что-то себе под нос, миссис Колумбо снова скрылась на кухне, а затем вернулась с большим серебряным подносом, на котором стояли кофейник, две изящных чашечки и три вафельных трубочки с начинкой.
Жадно посмотрев на трубочки, Сонни неожиданно для самого себя заговорил снова, пока миссис Колумбо разливала кофе. Он с удовольствием рассказывал о себе, о том, как он надеется со временем добиться успеха в жизни, как ему хочется работать вместе со своим отцом, о том, какое у его отца процветающее предприятие — компания по торговле оливковым маслом «Дженко пура», о том, что это масло продается во всех продовольственных магазинах города, а со временем, возможно, будет продаваться по всей стране. Миссис Колумбо слушала его, кивая. Еда нисколько не мешала ему говорить. Сонни отпивал маленькими глотками кофе и говорил. Откусив кусок трубочки, он мгновение наслаждался ее вкусом, затем снова продолжал говорить, время от времени украдкой оглядываясь на Сандру, хотя миссис Колумбо не сводила с него глаз.
Лука Брази сидел за столом напротив своей матери, уронив голову на руки. Мгновение назад он спокойно ел и гонял в голове свои мысли, не обращая внимания на мать, пространно разглагольствующую о том и о сем, но тут она снова завела разговор на свою излюбленную тему насчет того, чтобы покончить с собой, и у Луки опять разболелась голова. Временами головные боли были настолько сильными, что ему самому хотелось вышибить себе мозги пулей, только чтобы прекратить это адское мучение.
— И не думай, что я это не сделаю, — говорила мать.
Лука принялся лихорадочно растирать виски. Здесь, в аптечке в ванной, у него был аспирин, а в доме на Третьей авеню — и кое-что посильнее.
— Не думай, что я это не сделаю, — повторила мать. — Я уже все тщательно обдумала. Ты даже не представляешь себе, что это такое, иначе ты бы так не поступал со своей родной матерью. Мне постоянно приходится жить в страхе, что в дверь постучат соседи и скажут, что мой сын убит или что его посадили в тюрьму. Ты не представляешь себе, что это такое, изо дня в день. — Она смахнула с глаз слезы уголком белой бумажной салфетки. — Уж лучше умереть!
— Ма, — устало произнес Лука, — пожалуйста, перестань.
— Не перестану! — упрямо сказала мать.
Бросив на стол вилку и нож, она отодвинула тарелку. На ужин были фрикадельки с макаронами. Все блюда получились ужасными, поскольку кто-то из соседей сказал матери, что какой-то крутой гангстер собирается расправиться с ее сыном, и у нее из головы не выходили кадры из фильма с участием Джеймса Кэгни, где его подстреливают на улице, а потом притаскивают к дому его матери и бросают под дверью, всего перевязанного бинтами, как мумия. И мать представляла себе, как с ее Лукой произойдет то же самое, поэтому макароны она переварила, соус у нее подгорел, и вот теперь загубленный ужин стоял на столе зловещим предвестником чего-то еще более худшего, и она твердила, что скорее сама наложит на себя руки, только чтобы не увидеть, как ее сын будет убит или отправится за решетку.
— Не перестану! — повторила она, принимаясь всхлипывать. — Ты ничего не знаешь!
— Чего такого я не знаю? — сказал Лука.
Ему начинало казаться, что его мать как-то незаметно превратилась в старуху. Он еще помнил время, когда она одевалась со вкусом и пользовалась косметикой. Когда-то мать была красивой. У нее были яркие глаза, и на одной фотографии она была снята в длинном розовом платье с зонтиком в тон; она смотрела, улыбаясь, на своего мужа, отца Луки, который также был рослым и широкоплечим. Мать вышла замуж молодой девушкой, когда ей еще не исполнилось и двадцати, и родила Луку в двадцать один. Теперь ей было шестьдесят, что делало ее старой, но не древней, однако Луке она казалась именно такой — древней, дряхлой, кожа да кости; под сморщенным пергаментом лица отчетливо проступают очертания черепа, серые волосы жидкие и редкие, а на макушке лысина. Теперь мать носила только убогие черные наряды — старая карга, одетая в лохмотья. Она была его мать, но, невзирая на это, Луке было все труднее смотреть на нее.
— Чего такого я не знаю? — повторил он.
— Лука! — с мольбой промолвила мать.
— Ма, — сказал он, — ну в чем дело? Сколько раз я должен тебе повторять, что все будет хорошо и беспокоиться незачем.
— Лука, — повторила мать, — я во всем виню себя. Я виню себя, Лука.
— Ма, — сказал Лука, — не начинай все сначала. Пожалуйста. Можно, мы спокойно поужинаем? — Отложив вилку, он потер висок. — Пожалуйста, у меня голова от боли раскалывается.
— Ты не знаешь, как я страдаю, — сказала мать, снова вытирая слезы салфеткой. — Я знаю, что ты все эти годы винишь себя, за ту ночь, потому что…
Лука резко отодвинул от себя через весь стол тарелку с макаронами так, что та столкнулась с тарелкой его матери. Та в испуге отпрянула назад, а он схватил стол обеими руками с таким видом, будто собрался опрокинуть его на нее. Однако затем Лука совладал с собою, скрестил руки на груди и сказал:
— Ты снова принимаешься за это? Ма, ну сколько еще раз можно повторять одно и то же? Сколько еще раз, черт побери?
— Лука, вовсе необязательно говорить об этом, — ответила мать, и у нее по щекам потекли слезы. Всхлипнув, она закрыла лицо руками.
— Ради всего святого… — Потянувшись через стол, Лука тронул мать за руку. — Мой отец был пьяницей и богохульником, и сейчас он горит в аду. — Он развел руками, словно спрашивая: «О чем тут еще говорить?»
Не переставая всхлипывать, продолжая закрывать лицо руками, его мать повторила:
— Необязательно говорить об этом.
— Послушай, ма, — сказал Лука, — все это быльем поросло. Я уже целую вечность не вспоминал о Род-Айленде. Я даже не могу сказать, где мы там жили. Я только помню, что этаж был высоким, девятым или десятым, и нам частенько приходилось подниматься пешком, потому что лифт практически никогда не работал.
— Мы жили на Уоррен-стрит, — сказала мать. — На десятом этаже.
— Все это быльем поросло, — повторил Лука, пододвигая тарелку обратно к себе. — Давай оставим это.
Его мать вытерла слезы рукавом и снова склонилась над тарелкой, словно собираясь приняться за еду, однако продолжала всхлипывать, судорожно тряся головой.
Лука молча смотрел на нее. У него на шее выступили жилки; голова раскалывалась, будто ее обернули чем-то горячим и туго стиснули.
— Ма, — мягко произнес он, — старик был пьян, и он тебя убил бы. Я сделал то, что нужно было сделать. Вот и все, и больше тут нечего сказать. Не могу понять, почему ты постоянно к этому возвращаешься. Господи, ма, честное слово, тебе лучше обо всем забыть. Но ты упорно возвращаешься к этому, раза два в году, и начинаешь все заново. Все давно кончено. Быльем поросло. Давай оставим это.
— Тебе было всего двенадцать, — сквозь всхлипывания выдавила мать. — Тебе было всего двенадцать, и все началось как раз после этого. После этого у тебя начались неприятности.
Вздохнув, Лука принялся вилкой гонять по тарелке фрикадельку.
— Ты не хотел этого, — продолжала мать едва слышным шепотом. — Вот и все, что я хочу сказать. Я во всем виню себя. Ты ни в чем не виноват.
Встав из-за стола, Лука направился в ванную. Голова у него трещала, и он чувствовал, что если он ничего не примет, боли будут мучить его всю ночь. На аспирин особой надежды не было, но все же попробовать стоило. Однако прежде чем пройти в ванную, Лука подошел сзади к матери, которая снова всхлипывала, закрыв лицо руками. Тарелка с нетронутыми макаронами стояла в стороне. Лука положил руки матери на плечи, словно собираясь растереть ей спину.
— Помнишь нашего соседа? — спросил он. — Того типа, который жил напротив нас?
Он почувствовал, как тело матери напряглось под его руками.
— Мистер Лоури, — сказала та. — Он преподавал в средней школе.
— Совершенно верно, — подтвердил Лука. — Как он умер? — Выждав мгновение, он сказал: — О да, верно, он свалился с крыши. Совершенно верно. Не так ли, ма?
— Да, верно, — прошептала мать. — Я почти не была с ним знакома.
Погладив матери волосы, Лука выпрямился и направился в ванную. Там он нашел в аптечке баночку аспирина, достал три таблетки, отправил их в рот, после чего закрыл дверцу аптечки и посмотрел на себя в зеркало. Ему никогда не нравилась собственная внешность, то, как нависают брови над глубоко запавшими глазами. Он был похож на неандертальца, блин. Мать ошибалась, полагая, что все произошло случайно. Он уже давно собирался убить своего отца. Брусок два на четыре дюйма лежал в коридоре, потому что Лука заранее положил его там. Он твердо решил размозжить отцу голову в следующий раз, как только тот ударит мать или швырнет Луку через всю комнату, или лягнет его по яйцам, что доставляло ему особое удовольствие: он со смехом смотрел, как Лука стонет и корчится от боли. Однако все это отец делал, только когда бывал пьян. Трезвым он обращался с женой и сыном ласково и заботливо. Водил их в доки и показывал, где работает. Однажды отец взял напрокат парусный ялик и прокатил всю семью по морю. Он обнимал сына за плечо и называл его большим мальчиком. Лука буквально проклинал эти редкие минуты счастья, потому что по большей части отец был пьян, и в такие минуты никто не мог с ним сладить. А если бы у него не было другой, хорошей стороны, быть может, Луку не мучили бы одни и те же непрестанные кошмарные сны. Они угнетали его, эти сны и обрывочные воспоминания, всплывающие в самый неподходящий момент: его мать полураздета, под разорванной блузкой видна гладкая белая кожа тугого округлившегося живота; мать ползет по полу, тщетно пытаясь укрыться от отца, свежая рана кровоточит, а отец преследует ее с ножом в руке, вопя, что он выпотрошит ее и скормит собакам ублюдка, который у нее в животе. Повсюду кровь, белый круглый живот, а затем окровавленная голова старика, по которой что есть силы приложился бруском Лука. Отец отрубился после первого же удара по затылку, после чего Лука застыл над ним и испустил протяжный вой, и во всем мире остались только кровь и крики. А затем полиция, долгие дни в больнице и похороны младенца-братика, которому так и не удалось выбраться из чрева матери живым; похороны, состоявшиеся тогда, когда Лука еще лежал в больнице, до того, как его выписали. После этого он больше не вернулся в школу. Он успел доучиться только до пятого класса, а затем работал на разных заводах и в доках, перед тем как они с матерью перебрались в Нью-Йорк, где он работал на железнодорожной станции, и эта часть его жизни ему также не нравилась. Он был уродлив и глуп.
Но только он не был глуп. Лука снова посмотрел на себя в зеркало, сосредоточив взгляд на своих черных глазах. «Ты только посмотри сейчас на себя», — подумал он, подразумевая то, что денег у него было столько, что он не знал, куда их потратить, что он руководил небольшой, но дружной бандой, которой боялись все в городе, и в том числе самый крутой из гангстеров, Джузеппе Марипоза, — даже Марипоза боялся его, Луку Брази. Так что он никак не был глупым. Лука закрыл глаза, и темнота перед глазами заполнилась пульсирующей болью в затылке. Эта темнота принесла новые воспоминания о крыше дома в Род-Айленде, куда Лука заманил соседа, мистера Лоури, учителя. Лука пообещал ему сообщить одну важную тайну, и когда они оказались на крыше, он столкнул мистера Лоури вниз. Он прекрасно помнил, как учитель упал на крышу стоящей машины, как крыша промялась под его весом и как взрывом брызнули осколки стекла.
Стоя перед зеркалом, Лука набрал в пригоршню воды и сполоснул лицо. Прохлада оказалась приятной. Пригладив мокрой ладонью волосы, Лука вернулся на кухню, где мать уже убрала со стола и стояла перед раковиной спиной к нему, моя посуду.
— Послушай, ма, — сказал Лука, мягко растирая матери плечи. За окном угасающий вечер переходил в ночь. Лука зажег на кухне свет. — Послушай, ма, мне нужно идти.
Мать молча кивнула, не отрываясь от раковины.
Снова приблизившись к ней, Лука погладил ей волосы.
— Ты обо мне не беспокойся, ма, — сказал он. — Я могу сам о себе позаботиться, ведь так?
— Ну конечно, — едва слышно промолвила мать, и ее голос потонул в шуме воды. — Конечно, можешь, Лука.
— Совершенно верно, — сказал Лука. Поцеловав мать в затылок, он надел пиджак и водрузил на голову шляпу, опустив поля на лоб. — Ну хорошо, ма, я пошел.
По-прежнему стоя к нему спиной, не отрываясь от посуды, мать молча кивнула.
Выйдя на улицу, Лука остановился на крыльце и сделал глубокий вдох, дожидаясь, когда перестанет болеть голова. После спуска по лестнице головная боль только усилилась. Лука уловил в воздухе запах реки, а также резкую вонь навоза где-то поблизости. Окинув взглядом Вашингтон-авеню, он увидел у тротуара большую раздавленную кучу конского навоза. Вокруг ни одной телеги, только редкие машины и пешеходы, которые возвращались с работы, поднимались по лестницам жилых домов и разговаривали с соседями. Мимо пронеслись двое тощих подростков в лохмотьях, судя по виду, спасавшихся бегством, однако за ними никто не гнался. В доме матери Луки открылось окно, и из него выглянула маленькая девочка. Увидев, что Лука смотрит на нее, она нырнула обратно в комнату и захлопнула окно. Кивнув закрытому окну, Лука достал из кармана пиджака пачку «Кэмел» и прикурил, закрывая ладонью спичку от ветра. Холодало, дул пронизывающий ветер. Быстро смеркалось, и тени от зданий поглощали лестницы перед подъездами, крохотные внутренние дворики и длинные переулки. Головная боль не отпускала Луку, хоть и немного утихла. Он дошел до конца Вашингтон-авеню и повернул на Сто шестьдесят пятую улицу, направляясь к своему дому, расположенному между домом матери и складом.
Лука пощупал рукоятку револьвера, торчащую из внутреннего кармана, просто чтобы убедиться в том, что оружие на месте. Он собирался убить Тома Хагена, и это разъярит семейство Корлеоне. И от этого никуда нельзя было деться — впереди его ждали серьезные неприятности. Говорили, что Вито Корлеоне предпочитает добиваться своего уговорами, а не силой, однако Клеменца и его подручные привыкли действовать грубо и решительно, особенно сам Клеменца. Лука постарался оценить все то, что было ему известно о клане Корлеоне. Дженко Аббандандо был consigliere. Он был партнером Вито в оливковом бизнесе. Питер Клеменца был у Вито capo regime. Джимми Манчини и Ричи Гатто были подручными Клеменцы… Только это и знал Лука наверняка, однако группировка Корлеоне не была многочисленной, она не шла ни в какое сравнение с кланом Марипозы или даже Таттальи и другими семействами. По прикидкам Луки, клан Корлеоне занимал промежуточное положение между обычной бандой и такими группировками, как кланы Марипозы, Таттальи и Лаконти — точнее, того, что осталось от группировки Лаконти. Он догадывался, что у Клеменцы есть и другие подручные помимо Манчини и Гатто, но не знал, кто они. Возможно, Эл Хэтс также работал на Клеменцу, но полной уверенности у Луки не было. Надо будет выяснить все это до того, как приниматься за Хагена. Луке было по барабану, пусть за спиною Корлеоне хоть целая армия, — но все же хотелось бы выяснить, с чем ему предстоит иметь дело. Лука подумал, что его ребятам это не понравится, и тут, словно в ответ на его мысли, рядом с ним притормозил желтый «Десото» Джоджо, и Хукс высунул голову в окно.
— Привет, босс.
Он вышел из машины, в черной шляпе с пером на голове.
— В чем дело? — Лука недоуменно смотрел, как из машины выбрались Джоджо и остальные ребята, захлопывая за собой двери. Они окружили своего главаря кольцом.
— У нас неприятности, — сказал Хукс. — Томми Чинквемани хочет встретиться. Он только что заглянул на склад со своими людьми. Он был очень недоволен.
— Он хочет встретиться со мной? — спросил Лука. Голова у него по-прежнему раскалывалась, но при мысли о том, что Чинквемани пожаловал в Бронкс, чтобы устроить с ним встречу, он улыбнулся. — Кто с ним был? — спросил он, продолжая путь к своему дому.
Джоджо нерешительно оглянулся на оставленную у тротуара машину.
— Брось ее здесь, — сказал Лука. — Вернешься за ней потом.
— Под сиденьями спрятано оружие, — сказал Джоджо.
— И ты боишься, что кто-нибудь его стащит в этом районе?
— Ну хорошо, — согласился Джоджо. — Ладно.
Вместе с остальными он последовал за Лукой.
— Так кто был с Чинквемани? — снова спросил Лука.
Ребята, в костюмах и при галстуках, занимали весь тротуар, окружая плотной кучкой своего главаря.
— Ники Кри, Джимми Гриццео и Вик Пьяцца, — сказал Поли.
— Грицц, — недовольно произнес Лука. Из всех подручных Чинквемани он знал только его, и он ему не нравился. — И что вам сказал Томми?
— Он хочет встретиться, — ответил Хукс.
— Он не сказал, по какому поводу?
Винни Ваккарелли запустил руку в брюки, чтобы почесаться. Это был жилистый парень лет двадцати с небольшим, самый молодой в банде. Все его брюки, казалось, с него спадали.
— Он хочет поговорить с тобой кое о чем.
— Значит, дантист хочет со мной повидаться, — задумчиво промолвил Лука.
— Дантист? — переспросил Винни.
— Малыш, перестань чесать себе яйца, хорошо? — сказал Лука.
Винни поспешно выдернул руку из брюк.
— Так называют Чинквемани. «Дантистом». Наверное, он хочет заняться моими зубами. — Видя, что ребята молчат, Лука объяснил: — Чинквемани любит ломать людям зубы плоскогубцами.
— Твою мать, — пробормотал Хукс, показывая, что не хочет иметь никаких дел с человеком, который ломает людям зубы.
Лука усмехнулся. Все ребята заметно нервничали.
— Шайка finocchi, — разочарованно и в то же время весело произнес он, трогаясь дальше.
— Так что же будем делать? — спросил Хукс.
Они вышли на Третью авеню. До дома Луки было рукой подать.
Он поднялся по трем ступенькам на крыльцо и отпер дверь. Ребята ждали, Толкнув дверь, Лука обернулся и посмотрел Хуксу в лицо.
— Пусть Чинквемани подождет, — сказал он. — Ничего ему не отвечайте. Пусть придет еще раз и попросит снова, более учтиво.
— А, черт возьми, — пробормотал Хукс, проходя в дом впереди Луки. — Босс, с этими ребятами лучше не шутить. Марипоза прислал к нам одного из своих capo regime. Если мы не прислушаемся к его предупреждению, то сможем запросто отправиться на тот свет.
Лука прошел в подъезд следом за Хуксом, и остальные ребята присоединились к ним. Как только входная дверь закрылась, лестница погрузилась в темноту, и Лука щелкнул выключателем.
— Чувствуешь запах сигарет? — спросил он Хукса, поднимая взгляд на следующую лестничную площадку.
— От меня всегда пахнет табаком, — пожал плечами Хукс. — А что? — Вытряхнув из пачки «Уинстон» сигарету, он закурил.
— Да так, ничего, — сказал Лука. Он начал подниматься по лестнице, и ребята последовали за ним. — Мне не нравится Чинквемани, — продолжал он, — и мне не нравится Грицц.
— Джимми Гриццео? — уточнил Поли.
— Я провернул с ним одно ограбление, — объяснил Лука, — еще до того, как он связался с Чинквемани. Он не понравился мне тогда, и он не нравится мне сейчас.
— Грицц — никто, — сказал Хукс. — Вот Чинквемани — это уже серьезно. Его прислал Марипоза, а от Марипозы уже нельзя просто так отмахнуться.
— А почему нет? — усмехнулся Лука.
Он наслаждался происходящим. Голова у него по-прежнему болела, однако вид перепуганного Хукса заставил его на время забыть боль.
— Потому что кое-кому из нас не хочется умирать, — ответил Хукс.
— В таком случае вы выбрали для себя не то ремесло, — сказал Лука. — В нашем деле умирают многие. — Они подошли к двери его квартиры, и он остановился и достал из кармана пиджака ключи. — Не надо тревожиться насчет смерти, Хукс, — продолжал Лука. — Пусть об этом тревожатся другие. Ты понял, что я хочу сказать?
Хукс начал было ему отвечать, но тут где-то наверху хлопнула дверь и послышались торопливые шаги. Все повернулись к лестнице, ведущей на крышу.
— Дай мне свою «пушку», — сказал Уилли.
— Зачем тебе нужен мой револьвер?
Посмотрев на лестницу, ведущую с крыши вниз, Донни повернулся к брату. Увидев, что Лука пришел в сопровождении всех своих ребят, они решили отложить свой план до какого-нибудь другого раза. На крыше напротив, заставленной ящиками, никого не было. Дневной свет почти полностью угас, и улицы погрузились в темноту.
— Да так просто, — ответил Уилли. — Дай мне свою «пушку».
— У тебя есть собственный револьвер, — возразил Донни. Он приподнялся, чтобы лучше видеть закрытую дверь на крышу. — Никто за нами не идет. Никто ничего не знает.
— Твою мать, дай мне свою «пушку»! — сказал Уилли.
Достав из кобуры под мышкой револьвер, Донни протянул его брату.
— И все-таки я не понимаю, какого черта тебе понадобился мой револьвер, — сказал он.
Уилли указал на соседнюю крышу.
— Пошли, — сказал он. — Я с тобой.
— Уилли, ты что, спятил? — рассмеялся Донни.
Он посмотрел вниз, отыскивая следующую ступеньку, а когда снова поднял взгляд, Уилли уже бежал. На мгновение опешив от неожиданности, Донни прыгнул на крытую рубероидом крышу, но Уилли уже скрылся в двери, ведущей на лестницу.
Сперва Лука решил, что это местные ребятишки. Они постоянно лазали по крышам. У него мелькнула мысль, что они играют в догонялки, но тут дверь с грохотом распахнулась, кто-то устремился бегом вниз по лестнице, и в этот самый момент, окончательно сбивая всех с толку, по улице прогрохотал товарный состав. Отпрянув назад в темноту, Лука выхватил револьвер. И тут воздух наполнился летящим свинцом.
Один человек, палящий в темноте сразу из двух револьверов. Лука смог разглядеть лишь тень, извергающую вспышки. Звуки выстрелов потонули в грохоте проезжающего поезда. Когда все закончилось, когда тень унеслась прочь, стремительная словно призрак, Лука поймал себя на том, что нажимает на спусковой крючок, но курок колотит по пустому патроннику. Из этого можно было заключить, что он стрелял в ответ, но будь он проклят, если у него в памяти осталось хоть что-то после того первого выстрела, разбившего вдребезги окно, а потом он склонился над Поли, который стонал, получив пулю. Лука ждал, что будет дальше, вдыхая едкую гарь порохового дыма. Поезд прошел, стрельба закончилась, и наступила тишина. Лука был оглушен внезапностью случившегося, а когда он стряхнул оцепенение, до него наконец дошло, что какой-то громила стрелял в него из двух револьверов, словно ковбой, блин, и он бросился вверх по лестнице следом за ним.
На крыше никого не было. Вниз уходили две пожарные лестницы в противоположных концах здания. Лука мысленно отметил, что их надо будет убрать. На крыше здания напротив с полдюжины рабочих в комбинезонах столпились у края и смотрели на Луку. Крыша у них за спиной была заставлена ящиками.
— Птенчики, вы ничего не видели? — окликнул их Лука. Никто ему не ответил, и он крикнул: — Ну так как?
— Мы ничего не видели, — ответил кто-то голосом с сильным ирландским акцентом. — Просто услышали выстрелы.
— Это были не выстрелы, — сказал Лука. — Просто подростки развлекались с петардами, оставшимися после Дня независимости.
— А, — ответил голос, — вот оно что.
Рабочие удалились.
Обернувшись, Лука увидел, что Хукс и Джоджо стоят по обе стороны двери словно часовые, с револьверами наготове.
— Уберите оружие, — распорядился он.
— Поли и Тони ранены, — сказал Хукс.
— Насколько серьезно? — Пройдя мимо своих ребят, Лука спустился по лестнице. На лестничной клетке было темно, и ему приходилось держаться за перила и нащупывать ногой ступеньки.
— Жить будут, — сказал Джоджо.
— А ты что, блин, врач? — одернул его Хукс. Он повернулся к Луке: — Похоже, Тони получил пулю в ногу.
— В какое именно место?
— Пара дюймов левее, и малыш стал бы евнухом.
— А Поли?
— Прямо в руку, — сказал Джоджо. — Теперь он похож на Иисуса Христа на кресте.
На лестничной площадке перед квартирой Луки в разбитое окно врывался сквозняк.
— Лука, с Чинквемани и Марипозой шутки плохи, — хмуро промолвил Хукс. — Они отправят нас на тот свет.
— Хукс прав, Лука, — подхватил Джоджо. — Это безумие. И все ради чего? Ради нескольких партий «бухла»?
— Ребята, вы струсили? — спросил Лука. — Вам страшно немного поработать?
— Босс, ты сам все прекрасно понимаешь, — сказал Хукс.
У двери квартиры Луки сидел на полу Тони, с руганью и стонами зажимая ладонью рану на ноге, чтобы остановить кровотечение. Лука выбил из окна осколки стекла. Темноту рассеивал лишь свет, проникающий из открытой двери в квартиру и с улицы. Лука рассудил, что если бы кто-то вызвал полицию, уже был бы слышен звук сирен. Высунувшись из разбитого окна, он осмотрел улицу. Она была совершенно пустынна — никого, ни бегущего подростка, ни старухи, подметающей крыльцо.
Винни перевязал платком ногу Тони.
— Кровь хлещет рекой, — пожаловался он Луке. — Я не могу ее остановить.
— Отвезите его и Поли в больницу, — распорядился Лука. — Придумайте что-нибудь. Скажите, что это случилось в порту.
— В больницу? — удивился Хукс. — Неужели ты думаешь, что доктор Галлахер ими займется?
— Ты слишком много берешь себе в голову, — сказал Лука. Он кивнул Винни.
Тот прошел в квартиру за Поли. В дверях он остановился и сказал Хуксу и Джоджо:
— Вы поможете мне вынести Тони.
Сняв шляпу, Хукс принялся теребить перья.
— И что дальше? — спросил он у Луки. — Что насчет Чинквемани?
Лука выбил из рамы последние застрявшие осколки рукояткой револьвера. Он поднял взгляд на потемневшее небо, на котором зажглись первые светящиеся точки. Две маленьких черных птички подлетели было к подоконнику, но стремительно развернулись и скрылись прочь.
— Что ж, давайте встретимся с Чинквемани, — сказал Лука, усаживаясь на подоконник. — Передай ему: мы его услышали. Передай, что мы готовы встретиться в каком-нибудь многолюдном месте…
— В каком? — перебил его Хукс. — В ресторане, да? Что-нибудь в таком духе?
— Это не имеет значения, — сказал Лука.
— Почему это не имеет значения? — спросил Хукс. Под пристальным взглядом Луки он снял шляпу и снова надел ее. — Я ничего не понимаю. Разве не лучше выбрать место самим?
— Хукс, — сказал Лука, — ты начинаешь действовать мне на нервы.
— Хорошо, босс, — пошел на попятную Хукс. Он развел руками, показывая, что вопросов у него больше нет. — Я передам Чинквемани, пусть место встречи назовет он сам. Для нас это не имеет значения.
— Вот и отлично, — сказал Лука. — Просто сделай упор на то, что место должно быть многолюдным, хорошо? Так будет лучше для всех.
— Ладно, — сказал Хукс. — Когда?
— Как можно быстрее, — ответил Лука. — Чем раньше, тем лучше. И будет неплохо, если ты изобразишь, как тебе страшно. — Он указал на сидящего на полу Тони. Тот был близок к тому, чтобы потерять сознание. — Отвезите ребят в больницу, после чего возвращайтесь сюда, и я поделюсь с вами своим планом.
Хукс посмотрел ему в глаза, пытаясь понять, что у него на уме. Он открыл было рот, собираясь что-то спросить, затем передумал.
— Пошли, Джоджо, — сказал он, и они скрылись в квартире.
Голова у Луки перестала болеть сразу же, как только началась стрельба. Стоя в темноте рядом со стонущим Тони, он размышлял, почему так произошло.
Подъехав к булочной Эйлин, Сонни остановился у тротуара, заглушил двигатель и откинулся на спинку сиденья. Шляпу он сдвинул на глаза, словно собираясь немного вздремнуть. Мимо громыхали поезда, идущие на грузовую станцию, по улице проезжали машины и телеги. Покинув дом Сандры, Сонни какое-то время бесцельно бродил по Артур-авеню, не зная, чем заняться — в чем для него не было ничего необычного, — после чего сел в машину, не признаваясь самому себе, что собирается поехать к Эйлин. У него мелькнула было мысль просто вернуться к себе и отдохнуть, однако на самом деле он не хотел проводить в одиночестве вечер на Мотт-стрит. Он не представлял себе, чем там заняться. Если бы в холодильнике была еда, можно было бы поужинать, но ходить по магазинам Сонни терпеть не мог. Покупая бакалею, он чувствовал себя finocch’. Обычно он отправлялся есть домой, и мать непременно давала ему что-нибудь с собой, и вот таким образом съестное и попадало к нему в холодильник — остатки лазаньи и пасты и большие банки соуса. После каждого визита домой Сонни запасался провизией на несколько дней, а затем он снова наведывался домой, и все начиналось сначала. У себя в квартире он лежал на кровати и смотрел в потолок, а если не засыпал, то вставал и отправлялся искать кого-нибудь из ребят, или шел играть в карты, или наведывался в питейное заведение, — а на следующее утро ему приходилось полумертвым тащиться на работу. Встреча с Сандрой вывела Сонни из себя. Мысленно он расстегивал ей блузку и раздевал ее, добираясь до груди, которая должна была быть восхитительной и тугой, — однако об этом лучше было даже не думать, поскольку потребуется еще целая уйма обедов, а может быть, еще и обручальное кольцо, прежде чем он сможет добраться до этой обнаженной груди, а к этому Сонни еще не был готов. Но девушка ему понравилась. Она была такой милой и красивой. Определенно, она произвела на Сонни впечатление.
Сдвинув шляпу назад, он наклонился на рулевое колесо и посмотрел вверх на окна квартиры Эйлин. Свет горел в окнах гостиной. Сонни не знал, как отнесется Эйлин к тому, что он завалится к ней вот так, без звонка, поздно вечером. Сонни взглянул на часы. Было почти девять, то есть Кейтлин, скорее всего, уже в кровати. У него мелькнула мысль, что Эйлин по вечерам тоскует у себя дома в одиночестве, как и он сам, вынужденная от скуки слушать радио перед тем, как лечь спать, и он вышел из машины и позвонил в дверь, после чего отошел на тротуар. Распахнув окно, Эйлин выглянула на улицу, и Сонни раскрыл свои объятия.
— Я подумал, может быть, ты будешь рада гостям.
На Эйлин было голубое платье с белым воротничком, волосы у нее были завиты щипцами.
— Ты уложила волосы, — сказал Сонни.
Эйлин улыбнулась, но он не смог понять, что означает ее улыбка. Похоже, Эйлин не очень-то была рада его видеть, но, с другой стороны, недовольства по этому поводу она тоже не испытывала.
Закрыв окно, Эйлин скрылась в комнате, не сказав ни слова. Шагнув на крыльцо, Сонни стал ждать звуки открывшейся двери в квартиру и шагов по лестнице. Ничего не услышав, он снял шляпу и почесал голову. Затем снова отошел на тротуар и посмотрел на окна — и тут входная дверь распахнулась, и на улицу выскочил Корк.
— Привет, Сонни! — воскликнул он, держа дверь раскрытой настежь. — Что ты здесь делаешь? Эйлин сказала, ты меня ищешь?
— Черт побери, что с тобой? — сказал Сонни. Он произнес это чересчур громко и чересчур резко, стремясь скрыть свое изумление от встречи со своим другом, но тот, похоже, ничего не заметил.
На рубашке Корка в области сердца алели яркие отпечатки маленьких ручек.
— Это Кейтлин, — сказал Корк, хмуро оглядывая пятна. — Рубашка безнадежно испорчена.
Сонни провел пальцем по красным пятнам. Палец остался чистым.
— Какая-то детская краска, — сказал Корк, по-прежнему разглядывая отпечатки ручек. — Эйлин говорит, рубашке каюк.
— Эта малышка — просто страх божий.
— На самом деле она очаровательное создание, — возразил Корк. — Так в чем дело?
— Я заглянул к тебе домой, — солгал Сонни. — Тебя там не было.
— Потому что я здесь, — сказал Корк, скосив взгляд на друга, словно спрашивая, не отупел ли тот внезапно.
Сонни кашлянул в кулак, лихорадочно соображая, что бы такое сказать. Наконец он вспомнил про план следующего дела.
— До меня дошли сведения об одной небольшой партии, — сказал он, понизив голос.
— Что? Сегодня?
— Нет. — Подойдя к Корку, Сонни прислонился к дверному косяку. — Пока что я еще не знаю точно, когда. Я просто хотел с тобой посоветоваться.
— Что за дело? — Взглянув на лестницу, Корк пригласил Сонни пройти в дом. — На улице похолодало. Такое ощущение, будто уже пришла зима.
— Партия небольшая, — повторил Сонни. Усевшись на ступеньку, он сдвинул шляпу на лоб. — Ее привезут в легковой машине со специальным тайником под днищем. И еще несколько бутылок будет спрятано под обшивкой салона.
— Чей это товар?
— А ты как думаешь?
— Опять Марипозы? И что мы будем с ним делать? Сбыть его Луке не получится.
— Что самое хорошее, — торжествующим тоном произнес Сонни, — Джук купит у нас напрямую. Никаких посредников.
— А если Марипоза узнает, что Джук торгует его «бухлом»?
— Откуда он это узнает? — сказал Сонни. — Уж Джук-то, черт возьми, точно ему не скажет. И в Гарлеме Марипоза не работает.
Подсев к Сонни, Корк вытянулся на ступенях словно в кровати.
— И сколько мы заработаем на такой маленькой партии?
— Вот в чем вся прелесть, — сказал Сонни. — Это первоклассное шампанское и вино прямиком из Европы. Товар — высший класс: по пятьдесят, а то и по сто зеленых за бутылку.
— Сколько всего бутылок?
— По моим прикидкам, от трехсот до четырехсот.
Откинув голову на ступеньку, Корк закрыл глаза, занимаясь арифметикой.
— Матерь божья, — с восхищением произнес он. — Однако Джук нам столько не заплатит.
— Разумеется, не заплатит, — согласился Сонни, — но мы все равно сорвем неплохой куш.
— Откуда ты получил наводку?
— Тебе это незачем знать, Корк. Ты, что, мне не доверяешь?
— Твою мать, — пробормотал Корк, — ты сам прекрасно понимаешь, что если Марипоза нас найдет, мы покойники.
— Он нас не найдет, — уверенно заявил Сонни. — К тому же мы и так уже покойники, если он нас найдет. Так что лучше уж мы будем богатыми покойниками.
— Сколько человек… — начал было Корк, но тут наверху открылась дверь в квартиру. На площадку вышла подбоченившаяся Эйлин.
— Бобби Коркоран, ты не хочешь пригласить своего друга в дом, или же вы будете торчать на лестнице, строя свои страшные замыслы?
— Пошли в дом, — согласился Корк. — Эйлин угостит тебя чашкой кофе.
Сонни одернул полы пиджака.
— Ты точно ничего не имеешь против? — спросил он у Эйлин.
— Разве она только что сама не сказала мне пригласить тебя в дом? — спросил Корк.
— Не знаю, — сказал Сонни, — а что, она говорила?
Появившаяся за спиной Эйлин маленькая девочка обхватила мать за ногу.
— Дядя Буби! — воскликнула она.
— Она просто прелесть, — заметил Корк, обращаясь к Сонни, после чего прыжками взбежал по лестнице и подхватил девочку, которая с радостным визгом попыталась скрыться от него в квартире.
— Заходи, — сказала Эйлин. — Нет смысла торчать в подъезде. — Вернувшись в квартиру, она оставила дверь открытой.
Пройдя на кухню, Сонни застал там Эйлин, уютно устроившуюся за столом с чашкой кофе и тарелкой выпечки.
— Садись, — сказала она, пододвигая ему чистую чашку. Уложенные в новую прическу, ее волосы казались светлее. Кудри сияли в свете лампы при каждом движении ее головы.
Корк вошел на кухню с маленькой Кейтлин на плечах.
— Поздоровайся с Сонни, — сказал и, плюхнувшись за стол, снял девочку с плеч и усадил ее себе на колени.
— Здравствуйте, мистер Сонни, — сказала Кейтлин.
— Привет, Кейтлин. — Переведя взгляд с девочки на ее мать, он сказал: — Ого! Да ты почти такая же красивая, как твоя мать.
Эйлин вопросительно посмотрела на него, но Корк только рассмеялся и сказал:
— Ты смотри, она может зазнаться. — Опустив Кейтлин на пол, он похлопал ее по попке и сказал: — Иди в комнату, поиграй минутку одна.
— Дядя Буби! — с мольбой произнесла девочка.
— И перестань называть меня дядей Буби, а то я тебя хорошенько выпорю.
— Обещаешь? — спросила Кейтлин.
— Что? — удивился Корк. — То, что я тебя хорошенько выпорю?
— То, что через минуту придешь поиграть со мною?
— Обещаю, — заверил ее Корк, указывая на дверь.
Поколебавшись немного, девочка украдкой взглянула на Сонни и выскользнула в гостиную. Она унаследовала от отца замечательные светлые волосы, а от матери — золотисто-карие глаза.
— Дядя Буби, — повторил Сонни и рассмеялся.
— Разве это не замечательно? — сказала Эйлин. — Устами младенцев…
— А ты ее не подстрекай, — остановил сестру Корк. — Кейтлин говорит так, только чтобы меня позлить.
Задумчиво поиграв со своей чашкой, Эйлин обратилась к Сонни:
— Значит, вы слышали, что некий мистер Луиджи Батталья по прозвищу «Хукс» по-прежнему продолжает искать убийцу Джимми?
Сонни повернулся к Корку.
— А, — сказал тот, — когда я последний раз столкнулся с Хуксом, он попросил меня передать сестре, что он не забыл насчет Джимми.
— Прошло уже почти два года, — сказала Эйлин, обращаясь к Сонни. — Два года, а он все еще не нашел убийцу Джимми. В лице мистера Хукса Баттальи мы получили самого настоящего сыщика, не так ли?
— По словам Хукса, это дело рук одного из громил Марипозы, — сказал Корк.
— А разве я этого без него не знала? — сказала Эйлин. — Разве это не известно всем? Вопрос в том, который именно из громил Марипозы, и будет ли когда-нибудь что-либо сделано по этому поводу теперь, по прошествии такого времени?
— Какое значение тут имеет время? — сказал Корк. — Если Хукс найдет этого подонка, он его убьет.
— Какое значение тут имеет время?.. — повторила Эйлин.
— Хукс — сицилиец, Эйлин, — объяснил Сонни. — Для него два с половиной года — ничто. Если Хукс узнает, кто убил его друга, через двадцать два с половиной года этот человек — труп. Сицилийцы никогда не забывают и ничего не прощают.
— Сицилийцы и ирландец из Донегола, — сказала Эйлин. — Я хочу, чтобы убийцу Джимми покарал закон. — Она повернулась к брату: — Ты знал Джимми. Тебе не нужно объяснять, как он предпочел бы все сделать.
— Видит бог, Эйлин, я любил Джимми как родного брата, — сказал Корк, внезапно заводясь, — но в этих вопросах мы с ним никогда не соглашались. И ты это знаешь. — Отодвинув стул от стола, он оглянулся на дверь в гостиную, проверяя, что делает Кейтлин. — Джимми был идеалистом, — продолжал он, снова поворачиваясь к сестре, — а я, как тебе прекрасно известно, в таких вещах реалист.
— И ты одобришь убийство убийцы, так? — Эйлин нагнулась через стол к брату. — Ты полагаешь, это что-то докажет? Ты полагаешь, это что-то изменит?
— А, сейчас ты говоришь совсем как Джимми, — сказал Корк, вставая из-за стола. — У меня сердце разрывается. Эй! — окликнул он Кейтлин. — Что ты там делаешь? — Повернувшись к Эйлин, Корк сказал: — Если бы я знал, кто убил Джимми, я сам бы его убил, и точка.
Снова посмотрев в сторону гостиной, он поднял руки над головой, заревел как чудовище, и погнался за визжащей Кейтлин.
Эйлин повернулась к Сонни.
— Господи, — пробормотала она, — вы оба…
— Похоже, у вас семейный спор, — сказал Сонни. — Он оглянулся на свою шляпу, которую повесил на угол двери. — Мне пора идти.
— Бобби и Джимми, — продолжала Эйлин, словно он не произнес ни слова. — Они спорили вот здесь, за этим самым столом. Непримиримые противники, и предмет спора всегда один и тот же. Бобби утверждал, что мир порочен и нужно жить в нем в таком, какой он есть, а Джимми возражал, что нужно верить в нечто лучшее. Это повторялось снова и снова. — Невесело посмотрев в свою чашку, она снова подняла взгляд на Сонни. — Вот таким был Джимми. Он не спорил с Корком, что мир полон грязи и крови, и даже не утверждал, что такое положение дел изменится; но он хотел научить мальчишку чему-то и говорил: «Нужно верить в то, что мир изменится, ради своей собственной души».
Она умолкла, глядя на Сонни.
— Сожалею, что мы с ним не были знакомы, — сказал тот.
Эйлин кивнула, словно радуясь перспективе подобной встречи.
Пройдя в гостиную, Сонни застал Корка обнимающим Кейтлин. Девочка хохотала словно одержимая, пытаясь высвободиться из его объятий.
— Сонни, помоги мне, хорошо? — сказал Корк, быстро разворачиваясь. — Мне с нею не сдюжить! — крикнул он и, завершая оборот, бросил кричащую девочку прямо в руки Сонни.
— Эй! — воскликнул тот, хватая вырывающуюся Кейтлин. — И что мне с нею делать?
Крутанувшись, Сонни бросил визжащую девочку обратно Корку.
— Достаточно? — спросил у нее тот.
Перестав вырываться, Кейтлин посмотрела на Сонни, затем на Корка.
— Еще хочу! — вскрикнула она, и Корк раскрутил ее, собираясь бросить Сонни, который со смехом приготовился ее ловить.
Стоя в дверях кухни спиной к стене, Эйлин покачала головой. Улыбка у нее на лице переросла в смех, когда вопящая Кейтлин пролетела по воздуху и очутилась в руках Сонни.
Глава 8
Оторвав от стены кусочек обшелушившейся краски, Шон подождал, когда по Одиннадцатой авеню закончит грохотать поезд, и снова постучал в дверь Келли. Последние несколько часов он провел, бесцельно катаясь на трамваях, поскольку у него не было ни малейшего желания возвращаться домой и встречаться с Уилли и Донни. Однако не мог же он оставаться на улице всю ночь — к тому же братья приказали ему идти домой, ведь так? И все же Шон пока что не хотел их видеть.
— Келли! — крикнул он, обращаясь к запертой двери. — Я знаю, что ты дома. Я видел, как ты прошла мимо окна.
Прижав ухо к двери, Шон услышал, как скрипнули пружины матраца, затем звякнуло стекло. Он представил себе тело Луки Брази, распростертое перед дверью своей квартиры, и ему захотелось узнать, действительно ли Донни отрезал ублюдку член и засунул ему в рот. У него перед глазами возникла отчетливая картина: Лука Брази с собственным членом во рту. Поежившись, Шон провел руками по волосам и ощупал револьвер в кармане. У него в ушах снова прозвучали слова Уилли: «Мы вот-вот натравим на наши жалкие ирландские задницы всех до одного ублюдочных итальяшек города…»
— Келли! — с мольбой крикнул он. — Ну же, открой дверь. Это твой брат.
Когда дверь наконец отворилась, Шон отступил назад и закрыл лицо руками.
— О боже… — пробормотал он, всматриваясь в полумрак.
— Ну, — сказала Келли, — ты хотел меня видеть, Шон. Вот она я.
Она стояла, одной рукой придерживая полуоткрытую дверь, другую положив на косяк. Под обеими ее глазами чернели синяки, щеки распухли, лоб был рассечен. Она была в ярко-красных туфлях и белой мужской сорочке с закатанными рукавами. Судя по размерам, это была рубашка Луки. Ее низ доходил Келли до лодыжек.
— О, Шон, ради всего святого, перестань строить из себя невинного младенца, хорошо? Все не так уж плохо.
Оторвав руки от лица, Шон поморщился, глядя на сестру.
— О матерь божья! — пробормотал он. — Келли…
Та состроила ему гримасу и тотчас же поморщилась, словно это причинило ей боль.
— Что тебе нужно, Шон? Я полагала, с семьей у меня все кончено.
— Ты же знаешь, я сам всегда был против, — возразил Шон. Он заглянул поверх плеча сестры в квартиру. — Можно мне зайти?
Келли удивленно посмотрела на свою квартиру так, будто та внезапно превратилась в место, куда кому-то хочется зайти.
— Разумеется, — пожала плечами она. — Добро пожаловать.
Войдя внутрь, Шон поискал взглядом, куда бы сесть. На кухне не было ни стола, ни стульев, только пустое пространство перед пустой раковиной. Впрочем, и кухней это назвать было нельзя. В квартире имелся уголок с раковиной и несколькими полками, отделенный неким подобием арки от спальни, которую занимали маленькая кровать, рядом с ней шаткая тумбочка, и большое мягкое кресло у окна, выходящего на Одиннадцатую авеню. Кресло по самые подлокотники было завалено журналами и предметами одежды. Шон сбросил одежду и журналы на пол, и с обложек на него уставились портреты голливудских звезд: Джин Харлоу, Кэрол Ломбард, Фей Рей. Обернувшись, Шон увидел, что Келли наблюдает за ним, прислонившись к закрытой двери. Рубашка ее была расстегнута до половины, открывая грудь настолько, что ему стало неловко.
— Келли, застегнись, ладно? — Шон указал на обнаженную грудь.
Запахнув рубашку, Келли принялась возиться с пуговицами, но безуспешно.
— Эй, Келли, — неодобрительно произнес Шон, — неужели ты настолько пьяна, что не можешь застегнуть свою рубашку, черт побери?
— Я не пьяна, — глухо промолвила Келли, словно обращаясь не брату, а к себе самой.
— Нет, твои пальцы явно не могут справиться с пуговицами, — сказал Шон, застегивая сестре рубашку, словно та снова превратилась в маленькую девочку, и он вынужден был за ней ухаживать. — Ты только посмотри на себя, Келли, — добавил он, и его глаза наполнились слезами.
— Шон, ну когда ты наконец повзрослеешь? — сказала Келли. Отстранив брата, она улеглась на кровать, накрылась красным одеялом и подложила под голову подушку. — Итак, вот ты здесь… — Она подалась к брату, словно спрашивая, что ему нужно.
Освободив кресло от одежды и прочего барахла, Шон придвинул его к кровати.
— Келли, — начал он, устало плюхаясь в кресло, — ты ведешь неправильную жизнь.
— Вот как? — насмешливо спросила Келли. — Мне следует вернуться домой, чтобы кормить и обстирывать вас? Бегать за всеми, как прислуга? Нет уж, Шон, покорнейше благодарю. И ты пришел сюда только ради этого? Чтобы вернуть меня домой?
— Я пришел к тебе вовсе не ради того, чтобы вернуть тебя домой, — возразил Шон. — Я пришел, потому что тревожусь за тебя. Посмотри на себя. — Он придвинул кресло ближе, словно чтобы лучше рассмотреть сестру. — Если судить по твоему виду, ты должна быть в больнице, а ты валяешься дома, напиваясь до бесчувствия.
— Я не пьяна, — упрямо повторила Келли.
На тумбочке стояли почти полная бутылка виски и стакан. Келли плеснула себе на дно, но Шон отобрал у нее стакан, прежде чем она успела поднести его к губам.
— Что тебе нужно, Шон? Говори, что ты хочешь, после чего оставь меня в покое.
— Почему ты живешь с человеком, который бьет тебя словно собаку? — Шон поставил стакан на тумбочку и только тут заметил маленький пузырек с черными таблетками. — А это еще что такое? — спросил он, беря пузырек.
— Я сама нарвалась, — сказала Келли. — Ты не знаешь всего.
— Ты говоришь совсем как наша мать, — сказал Шон, — каждый раз после того, как отец ее лупил. — Он погремел таблетками в пузырьке, ожидая ответа сестры.
— Их дал мне Лука, — сказала Келли, забирая у брата пузырек. — Это таблетки от боли. — Вытряхнув на ладонь две маленьких черных капсулы, Келли отправила их в рот и запила виски.
— Келли, — сказал Шон, — я пришел не для того, чтобы забрать тебя домой. К тому же Донни все равно этого не допустит.
Усевшись поудобнее на кровати, Келли закрыла глаза.
— В таком случае расскажи, зачем ты здесь.
— Посмотри мне в глаза, — сказал Шон. — Я только хочу сказать, что когда тебе понадобится помощь, я сделаю для тебя все возможное.
Рассмеявшись, Келли уронила голову на подушку.
— Ты еще большой ребенок. И таким ты был всегда, Шон О’Рурк. — Взяв брата за руку, Келли снова закрыла глаза. — Уходи и дай мне поспать. Я устала. Мне нужно вздремнуть.
Ее тело расслабилось и обмякло, и через мгновение она уже спала.
— Келли, — осторожно окликнул ее Шон. Она ничего не ответила; он прикоснулся ей к горлу и нащупал ровный сильный пульс. — Келли… — повторил Шон, ни к кому не обращаясь.
Достав из пластмассового пузырька черную таблетку, он осмотрел ее и положил обратно. Этикетки на пузырьке не было. Смахнув со лба сестры волосы, Шон увидел, что рваная рана тянется чуть ли не до самой макушки. Страшная на вид, она тем не менее не была глубокой. Шон накрыл сестру одеялом до подбородка, снял с нее туфли и аккуратно поставил их рядом с кроватью. Уходя из квартиры, он предварительно убедился в том, что дверь захлопнется за ним.
На улице дул резкий, пронизывающий ветер с Гудзона. Подняв воротник куртки, Шон поспешил домой. Толкнув локтем входную дверь, он поднялся по лестнице и оказался в знакомых комнатах своей квартиры. Мать сидела за столом на кухне, листая комиксы. Она всегда была худой и хрупкой, но годы превратили ее в самый настоящий иссушенный скелет. Особенно неприятно было смотреть на шею, с проступающими сквозь высохшую кожу венами и сухожилиями, похожую на шею цыпленка. Однако, когда мать улыбнулась чему-то в комиксах, у нее в глазах на мгновение зажглись отсветы былого огня. Отца не было видно; вероятно, он лежал в кровати со стаканом в руке, обнимая бутылку виски.
— Мам, — сказал Шон, — где ребята?
Мать оторвалась от комиксов.
— «Безумная Кэт», — сказала она, объясняя улыбку до ушей. — Ребята на крыше. Гоняют этих глупых птиц. Шон, у тебя все в порядке? — спросила мать. — У тебя такой вид, будто у тебя неприятности.
— Нет, — ответил Шон. — Все в порядке, мам. — Обняв мать за плечи, он поцеловал ее в щеку. — Я только что заходил проведать Келли.
— А, — равнодушно промолвила мать. — И как она?
— По-прежнему слишком много пьет.
— Ну конечно, — пробормотала мать и вернулась к комиксам, словно ей больше нечего было сказать на эту тему.
Шон нашел братьев на крыше, сидящих на тюке соломы рядом с голубятней. Дно голубятни, смастеренной кое-как из досок и проволоки, было застлано толстым слоем соломы. Донни и Уилли сидели бок о бок, курили и смотрели на крыши соседних домов. Ветер поднимал братьям воротники и трепал волосы. Шон присел на парапет напротив них.
— Ну, — сказал он, — вы сделали дело?
— Сукиному сыну повезло, — проворчал Донни. — Он вернулся домой вместе со всей своей проклятой бандой.
— Кое в ком из них я пробуравил несколько дырок, — ухмыльнулся Уилли.
— Что произошло? — спросил Шон. — Вы подстрелили Луку?
Кивнув на Уилли, Донни сказал:
— Твой брат — долбанный лунатик.
— Ну да, я немножко вышел из себя, — усмехнулся Уилли.
— Мы уже были на крыше и направлялись прочь, и тут твой сумасшедший братец просит у меня мой револьвер. Я дал ему ствол, и не успел опомниться, как он уже стал разыгрывать из себя ковбоя, блин.
— Я настроился на то, чтобы убить ублюдка, — сказал Уилли.
— Ты его завалил? — спросил Шон.
Покачав головой, Уилли сделал глубокую затяжку.
— Я видел, как он поднялся на крышу следом за нами. Я уже был на соседней крыше и спускался по пожарной лестнице, но такого здоровенного верзилу ни с кем не спутаешь. — Повернувшись к Донни, он добавил: — Я уверен, что это был он.
— Плохо, — заметил Шон.
— Я подстрелил по крайней мере двоих из них, — с гордостью объявил Уилли. — Я слышал, как они вопили и падали на землю.
— Ты полагаешь, ты их убил?
— Надеюсь. — Положив окурок на рубероид, Уилли раздавил его каблуком. — Ненавижу этих долбанных макаронников, всех до единого.
— И что дальше? — Достав из кармана револьвер, Шон положил его на крышу перед собой. — Лука будет охотиться за нами?
— Нет. По крайней мере, только не сейчас, — сказал Уилли. — Я стоял в тени, низко натянув шапку. Лука до сих пор не знает, кто на него напал.
— Только не сейчас? — повторил Шон. Он наклонился к коленям, уменьшая мишень для ветра.
Встав, Донни подошел к Шону и уселся рядом с ним, напротив Уилли.
— Плохо, что мы не завалили Луку, — сказал он. — Теперь все будет гораздо хуже.
— Ну и черт с ним, — пробормотал Уилли.
— Вы снова попытаетесь завалить его? — спросил Шон.
— Тут вопрос стоит так, Шон: или мы, или он, — сказал Донни. Выкрутив шею, он посмотрел за парапет на улицу, откуда донесся клаксон машины, сигналившей мусорной телеге Макмагона.
— С нами Пит Мюррей и братья Доннелли, — сказал он, продолжая смотреть вниз. — Малыш Стиви и Корр Гибсон тоже с нами. — Взяв револьвер Шона, он осмотрел его. — Итальяшки узнают, что с нами нельзя обращаться как с грязью, — и первым это выяснит Лука Брази. — Он протянул револьвер Шону.
Тот убрал револьвер в карман пиджака и решительно произнес:
— Я с вами. Этот сукин сын Брази заслужил смерть.
Донни сунул в зубы новую сигарету. Повернувшись спиной к ветру, он сложил руку пригоршней, укрывая огонек спички. Уилли и Шон также достали по сигарете и прикурили от спички брата, после чего все трое погрузились каждый в свои мысли. Они сидели на крыше, съежившись, а вокруг свистел и стонал ветер.
Глава 9
Томазино Чинквемани спускался на лифте из своей квартиры в центре города. Он стоял в кабине, скрестив руки на груди и широко расставив ноги, словно перегораживая кому-то дорогу, а по обе стороны от него стояли лицом друг к другу Никки Кри и Джимми Гриццео. Было еще рано, и Никки и Грицц выглядели не очнувшимися ото сна. Грицц опустил шляпу на лицо и, похоже, дремал, пока лифт с грохотом медленно полз вниз. Никки держал в левой руке пакет из плотной бумаги, а правая была у него в кармане пиджака. Томазино не отрывал взгляда от проплывающих за решеткой кабины стен шахты. Четвертый мужчина, находившийся в кабине, сидел на табурете рядом с панелью управления, одетый в форменный мундир с двумя расходящимися углом рядами пуговиц на груди. Его фуражка, которая была по крайней мере на размер мала, придавала ему сходство с обезьяной на плече шарманщика. Этот молодой парень с усталыми глазами старика старался изо всех сил, чтобы оставаться незаметным. Когда кабина наконец спустилась на первый этаж, лифтер выровнял ее с уровнем пола и открыл решетку и дверь. Томазино вышел первым, а следом за ним Грицц. Никки сунул парню в руку четвертак, и тот заискивающе его поблагодарил.
За входными дверями дома кипела бурная жизнь. По авеню проносились машины, по тротуарам спешили толпы прохожих. Томазино жил в центре города, на двадцать восьмом этаже высотного жилого дома. Он чувствовал себя в безопасности на такой высоте, куда никто не мог подняться по пожарной лестнице, чтобы всадить ему пулю промеж глаз. Ему нравилась эта квартира, и он ничего не имел против шума улицы, — однако за хорошей колбасой или макаронами приходилось посылать кого-нибудь вниз, и это было головной болью. Выйдя в вестибюль, Грицц тотчас же скрылся в кафе-автомате, и теперь он вернулся с двумя стаканчиками кофе, которые протянул Никки и Томазино.
— В мой ты положил три куска сахара? — спросил Томазино.
— Я так сказал девке за прилавком.
Кивнув, Томазино обхватил обеими руками стаканчик, в его огромных лапищах превратившийся в игрушечный.
— Дай мне sfogliatell’, — обратился он к Никки.
Тот достал из бумажного пакета хрустящий рожок, и все трое встали спиной к стене, дожидаясь водителя. Вик Пьяцца позвонил, когда они уже выходили, и сказал, что у него кое-какие неполадки с машиной и он задержится на несколько минут.
— Где ты достал эти sfogliatell’? — раздраженно произнес Томазино. Взяв рожок, он изучил слоеное тесто. — Они непропеченные, — сказал он. — Терпеть не могу непропеченное тесто!
— Я купил их на Мотт-стрит, — сказал Грицц.
— Где именно на Мотт-стрит?
Сдвинув шляпу назад, Грицц сказал:
— Томми, я не помню, твою мать, где их купил. В какой-то долбанной булочной на Мотт-стрит.
— Слушай, Грицц, — сказал Томазино, поворачиваясь к Гриццу и надвигаясь на него всей своей громадной тушей, — ты с кем это так говоришь?
Тот виновато вскинул руки вверх.
— Томми, еще очень рано. Я сам знаю, что по утрам у меня дерьмовое настроение. Извини.
Рассмеявшись, Томазино похлопал Грицца по плечу.
— Ты мне нравишься, — сказал он. — Ты хороший парень. — Он повернулся к Никки: — Когда будешь покупать stogliatell’ в следующий раз, бери их у Пэтти на Энсли-стрит в Уильямсберге. Лучшие stogliatell’ в городе. — Он махнул стаканчиком на дверь. — Черт побери, где Вик? Что там случилось с его машиной?
— Карбюратор барахлит, — ответил Грицц. — Вик сказал, это займет всего несколько минут.
— Мне это не нравится. — Томазино взглянул на часы. — В таких случаях… — начал было он, но не закончил свою мысль. Томазино был лет на двадцать пять старше и на пару дюймов выше ростом Никки и Грицца. — В таких случаях начинаешь озираться по сторонам, — сказал он, обращаясь к ребятам. — Понимаете, что я хочу сказать?
Никки кивнул, Грицц молча отпил глоток кофе. Оба, судя по всему, умирали со скуки.
— Что там случилось у Вика с машиной? — снова спросил Томазино.
— Карбюратор, — буркнул Грицц.
Задумавшись, Томазино снова взглянул на часы.
— Сколько у нас там ребят? — спросил он у Никки.
— Четверо в ресторане: двое в зале, еще двое в кабинках. Кармине и Фио на улице, в машинах; их не видно, но они близко.
— И Лука никак не может об этом знать?
— Никак, — подтвердил Никки. — Кармине пригласил громил из Джерси. Лука их никогда не видел.
— И все знают, что делать?
— Разумеется, — усмехнулся Никки. — Мы сделали все так, как ты сказал.
— Потому что этот глупый сукин сын считает, что это мы пытались его замочить. Я объяснил его подручному Хуксу, что если бы хотел смерти Луки, он был бы мертв.
— Но он, несмотря ни на что, считает, что это были мы? — уточнил Грицц.
Томазино допил кофе.
— Он поверил бы мне, если бы я ему сказал, чьих это рук дело.
— На этот счет по-прежнему никаких известий? — спросил Грицц.
— У ублюдка достаточно врагов, — сказал Томазино. — Это мог быть кто угодно. Эти ребята в ресторане, — снова заговорил он, меняя тему, — они не сдрейфят стрелять, если это потребуется, ведь так? — Он продолжал, не дожидаясь ответа: — Потому что если Брази по-прежнему уверен, что это мы пытались его прихлопнуть…
— Томми, я тебя люблю как родного отца, но, видит бог, ты чересчур много тревожишься, — перебил его Грицц.
Томазино смерил его взглядом, затем улыбнулся и рассмеялся, но тут же бросил и раздраженно спросил:
— Твою мать, где же Вик? Если он не появится через одну минуту, я отменю все к чертовой матери.
— Вот он, — сказал Никки, указывая на черный «Бьюик»-седан, вывернувший из-за угла.
Томазино подождал, скрестив руки на груди, пока Никки и Грицц устраивались на заднем сиденье, а Вик, выскочив из машины, обежал вокруг капота и открыл переднюю дверь.
— Долбанный карбюратор, — пробормотал он. Это был тощий симпатичный паренек с зализанными назад светлыми волосами. Ему уже стукнуло двадцать, но он все еще выглядел на пятнадцать. — Пришлось продувать жиклеры, потом я потерял винт, твою мать… — Он осекся, увидев, что Томазино не интересуют его оправдания. — Послушай, Томми, извини. Мне нужно было встать пораньше и проследить за тем, чтобы не возникло никаких проблем.
— Вот это верно, — согласился Томазино, усаживаясь вперед.
Сев за руль, парень повторил:
— Извини, Томми.
— Ты хороший парень, Вик, но пусть впредь ничего подобного больше не повторится, — сказал Томазино. Он повернулся к Никки: — Дай мне еще один sfogliatell’. А ты не хочешь? — предложил он Вику.
— Нет, — ответил тот. — Я по утрам не ем. Никакого интереса к еде до полудня.
— Ага, — поддакнул с заднего сиденья Грицц. — Я сам такой же.
Томазино посмотрел на часы.
— Ты знаешь, куда ехать? — спросил он у Вика.
— Да, конечно, — ответил парень. — Я уже мысленно проложил маршрут. Мы будем на месте через десять минут.
— Хорошо. — Томазино наклонился к Вику, и тому пришлось отстраниться от него.
— В чем дело? — спросил он.
— Ты весь вспотел, — сказал Томазино. — Вик, почему это ты потеешь? Больше никто не потеет.
— Он испугался, что ты набьешь ему морду за опоздание, — ухмыльнулся Никки.
— Послушайте, я ведь до этого не опаздывал ни разу, правда? — обиженно заявил Вик. — Я в своем деле профессионал. Я увидел, что опаздываю, и стал нервничать.
— Не бери в голову, — сказал Томазино, похлопав Вика по плечу. — Ты хороший парень. Ты мне нравишься.
Грицц подался вперед. Это был жилистый тип с круглым ангельским личиком, и у него на голове была серая фетровая шляпа с черной лентой. Шляпа была сдвинута на затылок.
— С какой это стати ты свернул сюда? — спросил он Вика. Они медленно ехали по тихому пустынному переулку. — Разве не быстрее…
Прежде чем Грицц успел закончить свой вопрос, Вик резко свернул к тротуару и выскочил из машины, а из подворотни выбежали Лука Брази и его люди. Прежде чем кто-либо в машине успел сообразить, что происходит, Лука приставил револьвер к голове Томазино.
— Без глупостей, — сказал он, обращаясь ко всем. — Я не собираюсь тебя убивать, — добавил он, повернувшись к Томазино.
Тот достал руку из-за пазухи пиджака.
Как только Хукс и Джоджо подсели назад к ребятам Томазино и отобрали у них оружие, Лука плюхнулся на переднее сиденье, вытащил у Томазино из кобуры под мышкой револьвер и протянул его Джоджо. Вик, наблюдавший за происходящим с тротуара, вернулся к машине и снова сел за руль. Развернувшись, он направился в центр.
— Куда мы едем? — спросил Томазино.
— На причал Челси, — ответил Лука. — Там тихое местечко, и мы сможем спокойно поговорить, чего ты так добивался.
— V’fancul’, — пробормотал Томазино. — Разве нельзя было поговорить культурно, за чашкой кофе?
— Это кто здесь культурный? — усмехнулся Лука. — Ты, Томми, всегда казался мне большой глупой обезьяной, выряженной в костюм. Ты по-прежнему вырываешь людям зубы?
— Когда обстоятельства того требуют. — Томазино развернулся на сиденье так, чтобы смотреть вперед, и сложил руки на животе. — Вик, я не подозревал, что ты настолько глуп, — сказал он, глядя прямо перед собой.
— Не надо винить мальчишку, — сказал Лука, сидящий между ним и Виком. Убрав револьвер в кобуру под мышкой, он обнял Вика за плечо. — Оба его брата сидят связанные дома у его подружки вместе с парой моих ребят — и несмотря на это он заставил меня дать слово, что я тебя не прикончу.
Томазино с отвращением поморщился, по-прежнему уставившись сквозь ветровое стекло.
У Вика по щекам катились слезы.
— Ты только посмотри, — сказал Лука. — Малыш плачет.
— Он прострелил моему маленькому братишке ногу, — пробормотал Вик. — И сказал, что следующая пуля отправится ему в голову.
— После чего ты согласился мне помочь, правда? — сказал Лука.
Томазино подобрал с коленей недоеденный sfogliatell’, выпавший у него из руки. Он показал рожок Луке.
— Не возражаешь, если я буду есть?
— Ешь, не стесняйся, — успокоил его Лука.
— Это не мы пытались тебя замочить, — произнес с полным ртом Томазино. — Если ты подумал на нас, то ты ошибаешься.
— Кто-то пытался меня замочить? — сказал Лука. — О чем это ты, Томми? Я полагал, мы встретились, чтобы поговорить о том, как я покупаю и продаю «бухло», украденное у Джо.
— Лука, — сказал Томазино. — Всем известно, что кто-то в тебя стрелял. Я объяснил твоему парню…
— Но это был не ты?
— Это были не я, не Джо и никто из тех, с кем мы имеем дело.
— Но ты знаешь, кто это был, — сказал Лука.
— Нет, — ответил Томазино. Доев рожок, он стряхнул с пиджака крошки. — Я хотел сказать другое. Мы не знаем, кто это был, и мы до сих пор ничего не слышали.
Лука оглянулся назад.
— Привет, Грицц. Как поживаешь? — Грицц ничего не ответил, и он продолжал: — И ты тоже не знаешь, кто пытался меня прикончить, так?
— Я понятия не имею, — подтвердил Грицц. — Я знаю только то, что, как сказал Томми, это были не мы.
— Да? Ну ладно, — произнес Лука таким тоном, будто не поверил Гриццу, однако это не имело никакого значения. Машина подъехала к реке, к причалу Челси, и Лука указал на проезд между соседними складами. — Сворачивай туда, — приказал он Вику.
Вик доехал до самого конца, до парапета и кнехтов для швартовки судов. Остановив машину, он вопросительно посмотрел на Луку, ожидая дальнейших распоряжений.
— Отлично, — сказал тот, — все выходят.
— А почему нельзя поговорить здесь, в машине? — спросил Томазино.
— Там очень живописный вид, — объяснил Лука. — И мы подышим свежим воздухом. — Достав из кобуры под мышкой револьвер, он направил его Томазино в лицо. — Я считаю, что нам лучше поговорить у воды.
С отвращением покачав головой, Томазино выбрался из машины.
Из задней двери вылез Хукс, а за ним Джоджо, державший в каждой руке по револьверу. Они выстроили Томазино и его ребят спиной к воде. Лука повернулся к Вику, который стоял, прислонившись к переднему бамперу «Бьюика».
— А ты чего ждешь? Присоединяйся к остальным.
— Конечно, — поспешно сказал Вик, вставая рядом с Никки.
— Sfaccin’! — пробормотал Томазино. — Если вы меня убьете, Джо вас закопает. Он пришьет вас всех до одного, и сделает это не спеша. И все ради чего, глупец? Это были не мы! Мы не имеем к этому никакого отношения. Я объяснил твоему парню, что если бы мы хотели твоей смерти, ты был бы мертв…
— Господи, — перебил его Лука, — да успокойся же ты, Томми. Я не собираюсь тебя убивать.
— Тогда зачем ты нас выстроил вот так?
Лука пожал плечами.
— Ты хотел со мной поговорить. Так говори же.
Оглянувшись на своих ребят, Томазино повернулся к Луке.
— В такой обстановке разговаривать нельзя, — сказал он.
— Возможно, — согласился Лука, — однако выбора у тебя нет. Так что говори.
Томазино снова посмотрел на своих ребят, словно опасаясь за них.
— Дело не слишком серьезное, — заговорил он, обращаясь к Луке. — Джо не сходит с ума из-за потери нескольких партий. Однако это нехорошо, и ты это понимаешь. Мы хотим знать, кто у нас ворует. На тебя у нас зуба нет. Ты деловой человек. Мы это понимаем. Но мы хотим схватить за шкирку тех ублюдков, кто нас обкрадывает, и ты должен нам их назвать. Тут дело не в деньгах. Тут дело в чести.
Выслушав Томазино, Лука помолчал, словно обдумывая его требование.
— Что ж, я тебе их не выдам, — наконец сказал он. — Я так с ними не договаривался. Я реализую их «бухло», оставив их в стороне.
— Лука, — сказал Томазино, снова оглянувшись на своих ребят. — Ты хоть понимаешь, с кем имеешь дело? Ты хочешь пойти против Марипозы, братьев Барзини, меня, Фрэнки «Пять ангелов», братьев Розато и всех наших ребят? Ты понимаешь, что у нас огромная организация, и она станет еще больше…
— Ты имеешь в виду Лаконти, — перебил его Лука.
— Да, Лаконти. Через считанные дни мы приберем к рукам всю его группировку. Ты это понимаешь? Ты понимаешь, что речь идет о сотнях боевиков? А что есть у тебя? Ты сам и четверо-пятеро твоих ребят? Не сходи с ума, Лука. Просто отдай нам тех клоунов, что нас грабят, и мы квиты. Я даже забуду все это сегодняшнее бредовое безумство. Даю тебе слово, мы не станем разбираться с тобой и твоими ребятами.
Отступив назад, Лука посмотрел на воду. Над доками с криками кружились чайки. По голубому небу над серо-стальной водой плыли редкие толстые белые облака.
— Ну хорошо, — наконец сказал он. — Вот твое послание? Это все, что ты хотел мне сказать?
— Да, — подтвердил Томазино. — Это так.
— А вот мое послание, которое ты передашь Джо, — сказал Лука, задумчиво глядя на воду и облака. — Если дантист только пошевелится, — сказал он Хуксу, — всади ему пулю в голову. И ты тоже. Если кто-нибудь хоть пошевелится, убейте их, — добавил он, обращаясь к Джоджо.
— Господи Иисусе, Лука… — начал было Томазино.
Но прежде чем он успел сказать что-либо еще, Лука выстрелил Гриццу в упор между глаз. Вскинув руки, парень свалился с причала. Его тело упало в воду и тотчас же утонуло, и на поверхности осталась только плавающая шляпа.
Томазино побледнел, а малыш Вик зажмурился. Лицо Никки оставалось непроницаемым, однако дыхание у него вырывалось с присвистом.
— Передай Джузеппе Марипозе, — сказал Лука, обращаясь к Томазино, — что ко мне нужно относиться с уважением. Передай ему, что если выяснится, что это он пытался меня замочить, я его убью. Как ты думаешь, Томми, ты сможешь передать ему это послание?
— Конечно, — хрипло произнес Томазино. — Смогу.
— Вот и хорошо, — сказал Лука.
Он направил револьвер на Вика. Мальчишка улыбнулся, глядя ему в лицо. Продолжая улыбаться, он снял шляпу и провел рукой по волосам, и в этот момент Лука нажал на спусковой крючок. Он выстрелил трижды, в уже падающего Вика, пока тот не скрылся под водой.
В наступившей тишине прозвучал голос Томазино, внезапно ставший слабым и нежным, словно у девочки.
— Зачем ты это делаешь, Лука? Что с тобой?
— Грицц был частью моего послания, — объяснил Лука, — чтобы у Джо не оставалось никаких сомнений относительно того, с кем он имеет дело. Ну а этот малыш Вик? Я просто избавил тебя от лишних хлопот. Ты ведь все равно его бы прикончил, правда?
— Ты закончил? — сказал Томазино. — Потому что если ты собираешься убить меня и Никки, не тяни.
— Нет. Я обещал мальчишке, что не убью тебя, — сказал Лука, — и я сдержу свое слово.
Вырывающийся из горла Никки свист становился все громче.
— У тебя что, астма, Никки? — спросил его Лука.
Никки молча покачал головой, затем зажал руками рот и рухнул на колени. Его начало рвать прямо сквозь пальцы.
— Ты закончил? — снова спросил Томазино.
— Еще не совсем, — ответил Лука.
Схватив одной рукой Томазино за горло, он развернул его и дважды быстро ударил по лицу рукояткой револьвера. Упав, Томазино ударился головой о бампер «Бьюика». Из разбитого носа потекла кровь, под глазом открылось рассечение. Тупо уставившись на Луку, Томазино достал из кармана платок и высморкался.
— Я думал о том, чтобы вырвать тебе пару зубов, — сказал Лука, — но, знаешь, потом я решил, что это твое занятие.
Расстегнув ширинку, он помочился в воду. Томазино молча таращился на него. Застегнув молнию, Лука знаком приказал Джоджо и Хуксу садиться в машину.
— Не забудь передать Джо мое послание, — бросил Лука Томазино, направляясь к «Бьюику». Затем он остановился, словно передумав, и сказал: — Знаешь что?
Подойдя к Никки, по-прежнему стоявшему на коленях, он что есть силы жестоко ударил его по затылку револьвером, затем подобрал бесчувственное тело и запихнул его в багажник «Бьюика», после чего сел в машину рядом с водителем. Машина медленно уехала.