Глава 8

«Человеческий силуэт: выставка работ Габриэль Хоффман».

«На французском звучит куда ярче, чем на английском», — подумала Габриэль.

Выставка должна была проходить в течение недели, и только в Галерее современного искусства Ги Бертрана, небольшом побеленном помещении, где раньше размещалась ремонтная мастерская «Ситроенов». Впрочем, за углом находился городской музей современного искусства.

Пять месяцев назад, на рождественском благотворительном аукционе — Алекс категорически отказался там присутствовать — в отеле «Мандарин Ориентал», Габриэль сидела рядом с владельцем галереи месье Бертраном. На следующий день тот заявился в ее студию, чтобы посмотреть работы. После десяти минут невероятной лести он предложил устроить выставку — в обмен на половину доходов и если она будет оплачивать все расходы. Конечно, Габриэль сразу поняла, что внимание Бертрана привлекли деньги Алекса, а не ее талант. За последние пару лет она не раз замечала, как большое богатство действует подобно невидимому магнитному полю, заставляющему людей менять обычный образ мыслей. Однако Габриэль довольно быстро научилась с этим жить. Можно легко сойти с ума, пытаясь решить, какие люди ведут себя искренне, а какие фальшивят. Кроме того, ей хотелось устроить собственную выставку — очень хотелось, лишь о ребенке она мечтала сильнее.

Бертран уговорил ее устроить званую вечеринку на открытии, чтобы привлечь к выставке интерес. Габриэль колебалась. Она знала, что Алекс погрузится в депрессию на несколько дней от одной только мысли, что ему нужно будет на ней присутствовать. В конце концов, они пришли к компромиссу. Когда утром в одиннадцать бесшумно открылись двери, две молодые официантки в белых блузках и черных мини-юбках стояли, предлагая бокалы с шампанским «Поль Роже» и тарелки с канапе всякому, кто пересекал порог. Габриэль опасалась, что никто не придет, однако ошиблась — любители выставок, получившие приглашения по электронной почте, случайные прохожие, привлеченные возможностью бесплатной выпивки, и ее друзья и знакомые, которым она сама звонила и писала, имена из старых записных книжек — многих из них не видела несколько лет. И все пришли. В результате к полудню собралось более сотни посетителей, многие выходили на улицу покурить.

Заканчивая второй бокал шампанского, Габриэль поняла, что получает удовольствие. Выставка состояла из двадцати семи работ, созданных за последние три года, за исключением ее автопортрета, который Алекс попросил сохранить. Он остался стоять на кофейном столике в гостиной. И теперь, когда все работы были умело расставлены и освещены — в особенности гравировка на стекле, — ее произведения выглядели вполне профессионально, ничуть не хуже, чем на других выставках, которые ей довелось посетить. Никто не смеялся. Люди внимательно рассматривали экспонаты, делали вдумчивые замечания — как правило, им все нравилось. Серьезный молодой репортер из «Трибьюн де Женева» даже сравнил ее упор на простоту линий с топографией голов Джакометти. Оставалось сожалеть только об одном: никто так и не купил ни одну из работ. Тут Габриэль винила Бертрана, который настоял на том, чтобы цены оставались от 4500 швейцарских франков — около пяти тысяч долларов — за сканы маленьких голов животных и до 18000 за большой портрет магнитно-резонансной томографии «Невидимый человек». Если им ничего не удастся продать до конца дня, это будет большим унижением.

Габриэль попыталась забыть об этом и сосредоточилась на том, что говорил стоявший напротив нее человек. Шум мешал разбирать его слова, и ей пришлось прервать своего собеседника. Она положила руку ему на плечо.

— Извините, я не расслышала ваше имя.

— Боб Уолтон. Я работал с Алексом в ЦЕРНе. И сказал, что вы с ним познакомились на вечеринке у меня в доме.

— О господи, вы совершенно правы, — воскликнула Габриэль. — Как вы поживаете? — Она пожала ему руку и внимательно посмотрела. Высокий, худощавый, аккуратный, серый — аскет, решила она, или просто очень суровый человек. Он мог быть монахом — нет, скорее аббатом, в нем чувствовалась властность. — Как странно, я только что вспоминала о той вечеринке с друзьями. Не уверена, что нас тогда представили друг другу.

— Да, пожалуй, вы правы.

— Ну хоть и с некоторым опозданием, но спасибо, вы изменили мою жизнь.

Он даже не улыбнулся.

— Я не видел Алекса несколько лет. Надеюсь, он придет?

— Я очень на это рассчитываю. — Ее взгляд в который раз устремился к двери в надежде, что ее муж, наконец, появится. До сих пор Алекс лишь прислал молчаливого телохранителя, который встал у входа, точно вышибала в ночном клубе; изредка он подносил рукав к лицу и что-то говорил. — Так что же вас сюда привело? Вы любите ходить на выставки или оказались здесь случайно?

— Ни то ни другое. Меня пригласил Алекс.

— Алекс? — Она бросила на него оценивающий взгляд. — Извините, я не знала, что муж кого-то приглашал. Обычно он такими вещами не занимается.

— Я и сам удивился. В особенности если учесть, что мы поссорились во время нашей последней встречи. А теперь, когда я пришел, чтобы загладить свою вину, его здесь не оказалось. Ничего страшного, мне понравились ваши работы.

— Благодарю вас. — Габриэль все еще не могла смириться с мыслью, что Алекс мог кого-то пригласить, не поставив ее в известность. — Быть может, вы что-нибудь купите?

— Боюсь, что цены не по карману человеку, живущему на деньги, которые платит ЦЕРН.

Впервые за весь разговор он улыбнулся — эффект получился неожиданным, подобно лучу солнца на фоне серого пейзажа. Он засунул руку в нагрудный карман.

— Если у вас возникнет желание превратить в искусство физику элементарных частиц, позвоните мне.

Он протянул ей визитку. Габриэль прочитала:

— Звучит впечатляюще. — Она спрятала визитку в карман. — Благодарю вас. Возможно, я так и сделаю. Ню расскажите мне о вас и Алексе…

— Дорогая, ты замечательная, — произнес женский голос за ее спиной.

Габриэль почувствовала, как кто-то сжал ее локоть, повернулась и увидела широкое бледное лицо и большие серые глаза Дженни Бринкерхоф, еще одной англичанки за тридцать, чей муж был менеджером хедж-фонда.

Габриэль заметила, что Дженни начала чаще общаться с ними: все они — экономические мигранты Лондона, бегущие от пятидесятипроцентных налогов Великобритании. Все они говорили о том, как трудно здесь найти приличные школы. Казалось, остальное интересовало их гораздо меньше.

— Джин, как мило, что вы пришли.

— Как мило, что вы меня пригласили.

Они расцеловались, и Габриэль повернулась, чтобы познакомить ее с Уолтоном, но тот успел отойти и вступить в беседу с репортером из «Трибьюн». Так часто бывает на подобных вечеринках с выпивкой: ты застреваешь с теми, кто тебя не интересует, а совсем рядом находится человек, с которым тебе хочется пообщаться.

«Интересно, как скоро Джин упомянет своих детей», — подумала Габриэль.

— И я вам завидую — ведь у вас есть возможность заниматься такими вещами. Трое детей окончательно убивают искру таланта…

Через плечо Габриэль увидела входящего в галерею человека, совершенно здесь неуместного.

— Прошу меня простить, Джин, — пробормотала она и направилась к двери. — Инспектор Леклер?

— Мадам Хоффман, — детектив вежливо пожал ей руку.

Она отметила, что на нем та же одежда, в которой инспектор был в четыре утра: темная штормовка, белая рубашка, заметно посеревшая на вороте, и черный галстук, который совсем не по моде завязан слишком близко к толстому концу, как это обычно делал ее отец. Щетина на небритых щеках устремилась, точно серебристая плесень, к темным мешкам под глазами. Он выглядел в галерее чужеродным телом. Одна из официанток подошла к нему с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Габриэль решила, что он откажется — ведь полицейским не положено употреблять алкоголь на службе? — но Леклер лишь улыбнулся.

— Отлично, благодарю вас, — сказал он, сделал глоток и облизнул губы. — Что за марка? По восемьдесят франков за бутылку?

— Не знаю. Все это организовал офис моего мужа.

Фотограф из «Трибьюн» подошел и сфотографировал стоящих рядом Габриэль и Леклера. От штормовки полицейского пахло застарелой сыростью.

— Наши эксперты сумели снять хорошие отпечатки пальцев с мобильного телефона и ножей на кухне, — сказал Леклер, дождавшись, когда фотограф отойдет. — К сожалению, в базах данных их найти не удалось. Грабитель, пробравшийся в ваш дом, не имеет судимостей — во всяком случае, в Швейцарии. Настоящий фантом. Теперь мы проверяем отпечатки через Интерпол. — Он взял канапе с подноса, который проносили мимо, и проглотил его целиком. — А ваш муж здесь? Я его не вижу.

— Пока нет. Почему вы спрашиваете? Он вам нужен?

— Нет, я пришел взглянуть на ваши работы.

К ним незаметно подошел Ги Бертран, он был явно заинтригован. Габриэль рассказала ему о вторжении в их дом.

— Все в порядке? — спросил он, и ей пришлось представить полицейского владельцу галереи.

Бертран был пухлым молодым человеком, с ног до головы одетым в черный шелк — футболка от Армани, куртка, брюки, мягкие, обтягивающие ноги туфли. Он и Леклер с недоумением посмотрели друг на друга, словно относились к разных видам существ.

— Полицейский инспектор, — пораженно повторил Бертран. — Думаю, вам понравится «Невидимый человек».

— Невидимый человек?

— Позвольте вам показать, — сказала Габриэль, довольная тем, что у нее появилась возможность их разделить.

Она отвела Леклера к самому крупному экспонату, стеклянному футляру, освещенному изнутри, в котором находился обнаженный мужчина в полный рост, сделанный из чего-то, напоминающего светло-голубую паутину — казалось, фигура парит в воздухе. Впечатление получалось призрачным и тревожным.

— Это Джим, «Невидимый человек».

— И кто же такой Джим?

— Он был убийцей. — Леклер резко повернулся к ней. — Джеймс Дьюк Робинсон, — продолжала она, довольная тем, что ей удалось заинтересовать инспектора, — казнен во Флориде в 1994 году. Тюремный священник убедил его отдать свое тело для научных исследований.

— И для публичных выставок?

— В этом я сомневаюсь. Вы шокированы?

— Должен признать, да.

— Отлично, именно на такой эффект я и рассчитывала.

Леклер крякнул и поставил бокал с шампанским. Он подошел поближе к стеклянному футляру, положил руки на бедра и принялся внимательно изучать фигуру. Его живот вывалился из-за ремня брюк, напомнив Габриэль расплавленные часы Дали.

— А как вам удалось достичь эффекта парения? — спросил полицейский.

— Секрет фирмы. — Габриэль рассмеялась. — Нет, я вам расскажу. Все довольно просто. Я взяла сканы магнитно-резонансной томографии и поместила их в очень чистое стекло — «Мирогард», толщиной в два миллиметра, лучшее из всех возможных. Но иногда вместо пера и чернил я использую сверла дантиста, чтобы провести на нем линию. При дневном свете следов практически не видно. Но если направить на него искусственный свет под нужным углом — ну, этот эффект вы сейчас и видите.

— Замечательно. А что думает о ваших работах месье Хоффман?

— Он считает, что я одержима. Впрочем, он и сам недалеко от меня ушел. — Она допила шампанское. Все вокруг стало более четким и ярким — цвета, звуки и ощущения. — Должно быть, мы представляемся вам очень странными людьми.

— Поверьте, мадам, моя работа заставляет меня входить в контакт с людьми куда более странными, чем вы можете себе представить. — Инспектор неожиданно перевел свои налитые кровью глаза на Габриэль. — Вы не станете возражать, если я задам вам несколько вопросов?

— Попробуйте.

— Когда вы познакомились с доктором Хоффманом?

— Я только что об этом вспоминала. — Перед ее мысленным взором с удивительной четкостью возник Алекс. Он разговаривал с Хьюго — всегда рядом этот проклятый Квери, с самого начала без него не обходилось, — и ей пришлось сделать первый шаг, но она успела выпить достаточно, чтобы это перестало ее волновать. — Мы познакомились на вечеринке в Сен-Жени-Пуйи, около восьми лет назад.

— Сен-Жени-Пуйи, — повторил Леклер. — Насколько мне известно, там живут многие ученые, работающие в ЦЕРНе.

— Да, раньше. Вы видите высокого парня с седой головой — его зовут Уолтон. Вечеринка проходила у него дома. Потом я поехала на квартиру Алекса; там не было ничего, кроме компьютеров. А еще там стояла такая жара, что однажды полицейский вертолет засек повышение температуры на инфракрасном датчике, и к Алексу нагрянула полиция. Они решили, что он выращивает дома коноплю.

Габриэль улыбнулась воспоминаниям, Леклер тоже, но у нее возникло ощущение, что он сделал это из вежливости, чтобы заставить ее продолжать говорить.

«Чего он хочет?» — подумала Габриэль.

— А в самом ЦЕРНе вам доводилось бывать?

— Господи, нет, я работала секретаршей в ООН. Типичная бывшая студентка, мечтавшая заниматься искусством, с нулевыми перспективами и хорошим французским, — это я.

Габриэль поняла, что говорит слишком быстро и постоянно улыбается. Леклер подумает, что она перебрала.

— Но доктор Хоффман еще работал в ЦЕРНе, когда вы познакомились?

— Он собирался уходить оттуда, чтобы создать свою компанию с партнером — человеком по имени Хьюго Квери. Как ни странно, мы все познакомились в тот самый вечер. А это важно?

— Вы знаете, почему он покинул ЦЕРН?

— Вам лучше спросить об этом мужа. Или Хьюго.

— Я так и сделаю. Он американец, этот мистер Квери?

Габриэль рассмеялась.

— Нет, он настоящий англичанин.

— Насколько я понял, мистер Хоффман покинул ЦЕРН из-за того, что хотел зарабатывать больше денег?

— Нет, не поэтому. Деньги его никогда не интересовали. Во всяком случае, в то время. Он сказал, что сможет более эффективно продолжать свои исследования, чем на прежнем месте.

— И что же его интересовало?

— Искусственный интеллект. Однако о деталях вам лучше спросить у Алекса. Боюсь, я с самого начала ничего не понимала в его работе.

Леклер немного помолчал.

— Скажите, а он не обращался за помощью к психиатру?

Вопрос удивил Габриэль.

— Нет, насколько мне известно. А почему вы спрашиваете?

— Мне стало известно, что у доктора Хоффмана было тяжелейшее нервное расстройство, когда он работал в ЦЕРНе. Там мне сказали, что он уволился именно по этой причине. Вот почему я спрашиваю о возможных рецидивах.

Габриэль сообразила, что она уставилась на Леклера, разинув рот, и тут же его закрыла. Полицейский инспектор внимательно на нее смотрел.

— Извините, я что-то не то сказал? Вы этого не знали?

Женщина сумела прийти в себя настолько, что нашла в себе силы солгать.

— Ну конечно, я знала — что-то знала. — Она понимала, что ее ответ прозвучал неубедительно. Но был ли выбор? Признать, что муж до сих пор остается для нее тайной — и большая часть того, что занимает его разум каждый день, для нее недоступная территория. И что эта неизвестность влекла ее к Алексу, отталкивала и пугала с самой первой встречи?

— А разве вам не следовало бы попытаться найти человека, который напал на Алекса? — дрогнувшим голосом спросила Габриэль.

— Я должен расследовать факты, мадам, — чопорно ответил Леклер. — Нельзя исключать, что человек, напавший на вашего мужа, знал его в прошлом или затаил обиду. Я лишь задал вопрос своему знакомому в ЦЕРНе — не по официальным каналам, естественно, и со строжайшим соблюдением конфиденциальности: почему он ушел?

— И этот ваш знакомый сказал, что у Алекса был нервный срыв и что он придумал историю о таинственном грабителе?

— Нет, я лишь пытаюсь разобраться в обстоятельствах дела. — Инспектор опустошил свой бокал одним глотком. — Прошу меня извинить, мне не следует вас больше отвлекать.

— Хотите выпить еще?

— Нет. — Леклер прижал пальцы к губам, чтобы сдержать отрыжку. — Мне нужно уходить. Благодарю вас. — Он старомодно поклонился и посмотрел на казненного убийцу. — А что же совершил этот несчастный?

— Убил старика, который поймал его, когда тот пытался украсть одеяло с электроподогревом. Сначала застрелил, а потом ударил ножом. Он провел двенадцать лет в камере смертников. Когда его последнюю апелляцию отклонили, он получил смертельную инъекцию.

— Какое варварство, — пробормотал Леклер, но что он имел в виду — преступление, наказание или то, что Габриэль сделала из него, — она так и не поняла.

Потом Леклер сидел в своей машине, припаркованной на другой стороне улицы, и, положив блокнот на колено, записывал все, что помнил. Через окно галереи он видел, как люди толпятся вокруг Габриэль и ее маленькую темную фигуру освещают вспышки фотоаппаратов. Он решил, что сама Габриэль понравилась ему гораздо больше, чем ее выставка. Три тысячи франков за несколько кусочков стекла с черепом лошади? Инспектор надул щеки. «Господи, за такие деньги можно купить достойное домашнее животное — целиком, а не одну только голову — за половину этих денег».

Он закончил записывать, просмотрел еще раз свои заметки, словно процесс случайных ассоциаций мог помочь ему найти улики, которых он сразу не заметил. Его приятель в ЦЕРНе сразу просмотрел личное досье бывшего сотрудника, и Леклер зафиксировал основные моменты его карьеры: Хоффман присоединился к команде, которая управляла большим электрон-позитронным коллайдером, в возрасте двадцати семи лет, став одним из немногих американцев, работавших в проекте в то время; глава его секции считал Хоффмана самым сильным математиком из всех, кто участвовал в разработках.

В процессе он переключился с работы над конструкцией нового ускорителя частиц, Большого адронного коллайдера, на программное обеспечение и компьютерные системы, которые должны были анализировать миллиарды единиц информации, получаемой от экспериментов. Затем, после длительного периода очень напряженной работы, его поведение стало настолько странным, что коллеги начали на него жаловаться, и представители системы безопасности предложили ему покинуть ЦЕРН. Наконец, после долгого пребывания на больничном его контракт аннулировали.

Леклер не сомневался, что Габриэль Хоффман ничего не знала о нервном расстройстве мужа: еще одна из ее милых черт — полная неспособность лгать. Таким образом, Хоффман оставался тайной для всех — для коллег-ученых, финансового мира и даже для жены. Инспектор обвел в кружок имя Хьюго Квери.

Размышления Леклера прервал шум мощного двигателя; он поднял взгляд и увидел угольно-черный «Мерседес» с включенными фарами, который подъезжал к галерее. Автомобиль еще продолжал двигаться, когда мощная фигура в темном костюме выскочила на тротуар с пассажирского сиденья; телохранитель быстро проверил улицу впереди и сзади, после чего распахнул заднюю дверцу. Стоявшие рядом люди с сигаретами и бокалами шампанского лениво повернулись, чтобы посмотреть на вновь прибывшего, а потом равнодушно отвернулись, когда его быстро провели в галерею.