Глава 14
Я не ожидал, что в среду, во время экзаменов в середине семестра, в кафе «Кактус» найдутся только стоячие места, чтобы послушать группу, играющую музыку «кантри». Я прочитал на маленькой белой табличке: «Миранда Дэниэлс, вход 5$». Человек пятьдесят выстроились в очередь, чтобы заплатить.
Большинство были парочками в возрасте двадцати с небольшим лет — чистенькие городские парни и девушки с аккуратными прическами, в выглаженных джинсах и ковбойских сапогах «Тони Лама». Несколько студентов. Пары постарше, казалось, приехали из округа Вильямсон и все еще пытались привыкнуть к тому, что вокруг люди, а не коровы.
В конце очереди спорили два парня. Одним из них был мой брат Гарретт.
Гарретта в его инвалидном кресле трудно не заметить. Оно сделано по заказу — сиденье обтянуто черно-белой кожей, вдоль нижнего края идут подшипники, ярко-красные ручки управления расположены близко к оси, как это нравится Гарретту; никакой механизации, спинку заменяет подушка, обтянутая персидским ковром для лучшего распределения веса человека, у которого нет ног.
Спинку кресла сзади украшали наклейки для бампера: «Спасите родники Бартона, я хочу выращивать коноплю, несколько слоганов «Найк» и «Конверс». Гарретт просто обожает рекламировать спортивную обувь.
В кресле имелся холодильник для пива, расположенный под сиденьем, сумка для курительной трубки и велосипедный флажок, который Гарретт давно сменил на Веселого Роджера. Брат грозился поставить на колеса втягивающиеся шипы, как в «Бен Гуре», но думаю, он шутил.
Гарретт спорил с парнем в джинсах с заплатами, черной футболке и с длинными волосами цвета соломы. Если бы мы были в Калифорнии, я бы решил, что он серфингист — соответствующая фигура, обветренное лицо, голова беспрестанно дергается, как у человека, который слишком долго следил за подступающими волнами. Тот выдыхал сигаретный дым вниз и повторял:
— Нет, нет, нет.
— Не спорь, приятель, — возразил Гарретт. — Она не Джимми Баффетт, верно? Мне просто нравятся мелодии. Привет, братишка, познакомься с Кэмом Комптоном, он гитарист.
Гитарист поднял на меня недовольный взгляд — он ни с кем не хотел знакомиться. Один из карих зрачков окружало кровавое кольцо, словно кто-то пытался его вдавить. Кэм Комптон смотрел на меня секунд пять, словно решал, стоит ли иметь со мной дело.
— У тебя и твоего брата мозги находятся в одном и том же месте, сынок? — У него был южный акцент, слишком мягкий для уроженца Техаса. — Как думаешь, ее съедят живьем, верно?
— Ясное дело, — ответил я. — А о ком речь?
— Сынок, сынок, сынок. — Комптон кивком показал на дверь кафе и стряхнул пепел на ковер. — О Миранде-трахнутой-Дэниелс, идиот.
— Послушай, Кэм, — вмешался Гарретт. — Успокойся, я же тебе говорил…
— Сам успокойся, — заявил Комптон, сделал глубокую затяжку и улыбнулся мне не самой дружелюбной улыбкой. — Разве я не спокоен? Просто нужно преподать сучке урок, вот и все.
Несколько молодых чистеньких парней из очереди с опаской посматривали в нашу сторону.
Комптон натянул свою футболку, чтобы выделить сине-серые значки над нагрудным карманом — за шестьсот стирок до этого там были какие-то слова. Он направил два пальца на Гарретта и собрался что-то сказать, но передумал. Гарретт находился слишком низко, чтобы с ним было удобно спорить. Возникало ощущение, что ты ругаешься с жевуном. В результате Кэм повернулся ко мне и легонько ткнул меня двумя пальцами в грудь.
— У тебя есть хоть какое-то представление о Нэшвилле?
— Тебе нужны эти два пальца, чтобы играть на гитаре?
Кэм заморгал, на мгновение сбитый с толку, и его пальцы соскользнули с моей груди, голова несколько раз дернулась; явно пытался приспособиться к изменению направления волн, после чего снова криво улыбнулся мне. Теперь все было под контролем.
— Ей очень повезет, если она сделает один альбом, сынок, потом неделя вечеринок и adios.
— Adios, — повторил я.
Кэм кивнул и взмахнул сигаретой, чтобы подчеркнуть свои доводы.
— Старина Шек знал, что делал, когда поставил ее со мной. Если она бросит Кэма Комптона, то не протянет и недели.
— Ах вот оно как, — сказал я. Какое открытие! — Тот самый Кэм Комптон. Никому не нужный артист из конюшни Шекли. Да, Мило мне про тебя рассказывал. — Я вежливо улыбнулся и протянул ему руку.
Лоб Комптона медленно становился багровым. Он посмотрел на Гарретта и опустил взгляд на тлеющий кончик сигареты.
— Что сказал сукин сын?
Гарретт переводил взгляд с него на меня, потом поскреб бороду цвета соли с перцем, как поступал в тех случаях, когда испытывал тревогу.
— Мы можем поговорить? — спросил он у меня. — Прошу нас простить.
Гарретт покатил свое кресло в сторону туалета. Я улыбнулся Кэму и последовал за ним.
— Значит, у нас будет еще одна сцена в стиле «Техас Чили Парлор»? — спросил Гарретт, когда я присоединился к нему.
Он бросил на меня сердитый взгляд. Кривой зуб, длинные волосы, борода и безумный взгляд курильщика марихуаны — мой брат сильно напоминал круглолицего Чарльза Мэнсона.
Я попытался напустить на себя обиженный вид.
— Ты должен мне доверять.
— Дерьмо. — Гарретт почесал живот под футболкой с надписью «Я с дураком», вытащил самокрутку, закурил и продолжал говорить, не вынимая ее изо рта. — Когда мы в последний раз вместе проводили время, нам пришлось заплатить триста долларов за разбитую мебель. Теперь меня больше не пускают в «Чили Парлор» слушать «Доллар магнум».
— Там все было иначе. Я сдал того парня за аферу с компьютерами, а он меня узнал. Так что я не виноват.
Гарретт выдохнул дым.
— Кэм Комптон не какой-нибудь потерявший работу зануда. Господи, он участвовал в «Остин сити лимитс».
— Ты его хорошо знаешь?
— Он знаком с половиной города, братец.
— А по-моему, он настоящий козел.
— Знаешь, если ты неплохо выступаешь на вторых ролях в больших шоу, тебе положены маленькие вольности, согласен? Ты меня пригласил, ты покупаешь пиво. И постарайся не ставить меня в дурацкое положение.
Гарретт резко развернул кресло, не дожидаясь моего ответа. Кэм исчез в клубе — наверное, отправился лакировать гитару или настраивать доску для серфинга.
Гарретт помахал своей синей карточкой инвалида, что-то проворчал, и мы оказались в передней части очереди, а потом и в самом клубе.
Кафе «Кактус» было необычным местом для проведения музыкальных концертов — длинный зал, занимавший часть вестибюля студенческого клуба, сцена не больше двуспальной кровати, в конце маленький бар, где продавали вино и закуски из органически чистых продуктов. Не слишком располагающая атмосфера, но в течение пятнадцати лет кафе «Кактус» оставалось лучшим местом в Остине для выступления небольших групп и отдельных певцов. Следует заметить, что для Остина это значит немало.
Я проследовал сквозь толпу за Гарреттом, который отдавил столько ног, сколько смог, пока не добрался до бара в конце зала. Я встал рядом с ним, прислонившись к толстым бордовым занавескам. Оставалось надеяться, что окно выдержит и мы не вывалимся под дождь на Гваделупа-авеню. Я стоял на одной ноге, прижимая к груди бутылку «Шайнер бок».
— Народу собралось много, — заметил я.
— Я слушал ее в прошлом месяце в «Броукен споук», — сказал Гарретт. — Подожди немного.
Однако ждать не пришлось. Когда Гарретт собрался сказать что-то еще, у нас за спиной послышались аплодисменты и восторженные крики. Из задней комнаты вышел оркестр и начал протискиваться сквозь толпу на сцену.
Первым поднялся белобородый мужчина с фотографии на стене в кабинете Мило. Уиллис, отец Миранды. Он выглядел как техасская версия Санта Клауса — волосы и бакенбарды цвета влажного цемента, веселое круглое лицо, упитанное тело, упакованное в джинсы «Джордаш» и бежевую рубашку без ворота. Он взобрался на сцену, опираясь на палочку, но тут же сменил трость на бас-гитару.
Следующим появился Кэм Комптон, который выглядел не слишком довольным. Он мрачно оглядел аудиторию, словно опасался, что все начнут просить у него автограф, подключил свою электрогитару и взял в зубы синий медиатор вместе с прядью вьющихся волос.
Вслед за ним на сцену вышла женщина, похожая на мышку-библиотекаря; вероятно, она заменила Джули Кирнс. Затем наступил черед пожилого и ужасно худого барабанщика — Бена Френча. За ним появился игравший на акустической гитаре мужчина лет сорока, в темной клетчатой рубашке, черных джинсах и черной ковбойской шляпе, которая была ему маловата, — Брент, старший брат Миранды.
Самой Миранды среди них не было.
Папаша Санта Клаус наклонился над своей бас-гитарой, поправил соломенную шляпу и помахал рукой паре пожилых зрителей. Уиллис с тем же успехом мог стоять на крыльце своего дома и болтать с приятелями или исполнять народный танец в местном «Элкс клабе». Остальная часть оркестра выглядела напряженной и нервной, словно членов их семей держали под прицелом в задней комнате.
Прошло несколько минут, музыканты настраивали свои инструменты и выжидающе поглядывали на брата Миранды Брента.
Тот неуверенно подошел к микрофону.
— Приветик, — пробормотал он, потом наклонил голову, и поля шляпы закрыли его лицо.
Без всякой паузы он начал бренчать на гитаре, словно опасался, что ее у него отнимут. Его отец, игравший на бас-гитаре, посмотрел на остальных, улыбнулся и прошептал:
— Раз, два, три…
Они заиграли инструментальную версию «Розы Сан-Антонио». Скрипачка вела мелодию немного бледновато, но вполне компетентно.
Толпа без особого энтузиазма захлопала. Многие продолжали оглядываться в конец зала.
На сцене лишь Уиллис Дэниелс получал удовольствие от происходящего, постукивал здоровой ногой, щипал струны бас-гитары и улыбался зрителям, словно был совершенно глухим и сейчас играл лучшую на свете мелодию.
Оркестр исполнил еще несколько номеров — анемичную польку, вариант «Ушедшей любви», во время которой Кэм Комптон вернулся в прошлое и сыграл соло «Led Zeppelin», затем Брент Дэниелс изобразил «Вальс по Техасу». После второго куплета я решил, что у Брента неплохой голос, да и все музыканты вполне прилично справлялись со своей задачей. Барабанщик держал ритм. Бас-гитара звучала уверенно. Кэм с большим удовольствием выдал бы рок-н-ролл, но хорошо знал свою партию. Даже скрипачка, призванная на замену, не пропустила ни одной ноты. Впрочем, оркестр не являлся единым целым. Их выступление не стоило пяти долларов.
Зрители начали проявлять беспокойство. «Может быть, произошла ошибка, — подумал я. — Может, они рассчитывали, что группа будет играть Джерри Джеффа и Джимми Дейла. Тогда все понятно».
Вдруг кто-то у бара восторженно вскрикнул, и из задней комнаты вышла Миранда Дэниелс в черном джинсовом костюме с крошечной гитарой Мартина. Она выглядела сошедшей со своих рекламных фотографий — миниатюрная, бледная, с вьющимися черными волосами. Миранда не была ошеломляющей красавицей, но в реальной жизни от нее исходило некое сонное очарование, которое снимки не передавали.
Оркестр перестал играть вальс, как только Миранда поднялась на сцену. Она неуверенно улыбнулась, сощурившись в ярком свете, и я заметил легкий намек на морщины вокруг глаз, как у ее отца.
Миранда поправила черную рубашку и тронула струны гитары.
Несомненно, она была привлекательна. Мужчины-зрители будут смотреть на нее и думать, что им понравилось бы обниматься с Мирандой Дэниелс под теплым стеганым одеялом. Во всяком случае, на мой непредвзятый взгляд.
Папаша Санта взял темп, продолжая отчаянно отбивать ритм ногой, и аудитория начала хлопать. Заиграла гитара Брента — теперь она звучала куда увереннее, — вступил барабанщик. Миранда продолжала улыбаться, глядя в пол, но слегка покачиваясь в такт музыке и постукивая ногой, как ее отец. Затем убрала прядь волос за ухо, взяла микрофон и запела:
— Тебе не следовало зевать, милый…
У нее был поразительный голос. Чистый, сексуальный и мощный, и она полностью отдавалась пению. Но не только голос накрепко приковал меня к стене на следующие тридцать минут. Миранда Дэниелс стала другим человеком — исчезли осторожность, неуверенность и неловкость, она забыла, что стоит перед зрителями, и пела, отдавая все свои чувства микрофону. Ее сердце разбивалось, она влюблялась и ловила в свои сети мужчину, потом говорила ему, что тот глупец, в одной песне за другой, почти не открывая глаз. Тексты были самыми обычными и сентиментальными, но в устах Миранды это не имело ни малейшего значения.
Ближе к концу оркестр перестал играть, и Миранда пела только под аккомпанемент собственной гитары. Первая баллада называлась «Сеньорита Билли», в которой история Кида излагалась с точки зрения его любовницы-мексиканки. Миранда рассказала нам, как нелегко любить человека, склонного к насилию, и заставила поверить, что была с ним. Следующая песня получилась еще более печальной — «Тустеп вдовца», о последнем танце мужчины с женой, с мимолетным упоминанием их маленького сына. В песне не говорилось, как умерла женщина и умер ли мальчик, но в любом случае впечатление было ошеломляющим.
Никто в кафе не двигался. Все остальные члены группы могли сложить свои вещи и уйти, никто бы даже не заметил их отсутствия. Мне показалось, что большинство из них это прекрасно понимало.
Я посмотрел на Кэма Комптона, усевшегося рядом с Гарреттом на стул, который ему охотно уступила какая-то женщина. Когда Кэм слушал Миранду, выражение его лица изменилось — от иронического пренебрежения к странной смеси презрения и стремления к физическому обладанию. Он смотрел на Миранду, как голодный вегетарианец на бифштекс на ребрышках. Я стал относиться к нему еще хуже, если такое вообще было возможно.
Во время перерыва музыканты смешались со зрителями, но Миранда ушла в заднюю комнату. Я пытался придумать способ поговорить с ней, когда мое внимание привлек Кэм Комптон. Он допил четвертую бутылку пива, которой его кто-то угостил, и сказал Гарретту:
— Пришло время поговорить с девочкой.
— Подожди минутку, — сказал я.
Кэм толкнул меня на штору. У меня не было ни места, ни времени, чтобы что-то предпринять, но в конце концов мне удалось выпрямиться.
— Слушай, братишка, расслабься, — сказал Гарретт, но увидел мои глаза и пробормотал: — Дерьмо.
Кэм двигался в сторону задней комнаты, как человек, который поставил перед собой вполне определенную цель. Перед ним возникла женщина, чтобы сказать ему, как великолепно тот играет. Однако он оттолкнул ее на кого-то, кто стоял возле бара.
Я следовал за Кэмом, потому что у меня также имелась цель — я собирался отделать его по полной программе.
