Невидимый для чьего-либо взора, Литус шел за Верресом в десяти шагах. Холм Бараггала неожиданно накренился, у бастарда закружилась голова, звон в ушах усилился так, что он схватился за голову, а затем тошнота скрутила его узлом. То, что угнездилось в нем после смерти Алдона, словно пыталось переломать кости, выворачивало его наизнанку. На мгновение Литусу показалось, что паразит забрался внутрь его тела, захватил внутренности, сердце, сосуды и рвется к голове. Еще немного, и он сам сделается подобным предстоятелю Алдону. И больше не будет бастарда Литуса Тацита, а будет мурс, прикрывающийся его именем. Окно с коричневой занавеской в Самсуме не дождется его взора. И заклинание, которое должно было держаться не менее суток, слетело с Литуса, словно клочья паутины. Он осел на склоне бараггальского холма и, пытаясь сладить с самим собой, смотрел, как торопливо ковыляющий в сторону Кольца Тьмы Веррес подпрыгивает от удовольствия, пытаясь натянуть на мизинец сверкающий перстень.

– Нет, – прошептал Литус и повторил, стиснув зубы и с трудом встав на ноги: – Нет!

«Да», – продолжала скручивать его тошнота.

– Нет, – закрыл глаза Литус, упал на колени, рванул балахон, рубаху, вытащил нож и вычертил острым лезвием заклинание ведьминых колец на собственной груди. Дождался, когда рисунок набухнет кровяными каплями, соединил ладони и обратил на себя всю силу, что у него была. Все, что мог зачерпнуть от щедрот бараггальского холма. Все, что долетало от Светлой Пустоши. Все, что отыскал в самом себе. Все, что могло ему помочь выжечь ту мерзость, что попыталась завладеть его телом. И окунулся во мрак.

Он пришел в себя через час или два. Вряд ли Веррес успел вернуться, иначе он неминуемо наткнулся бы на бастарда. Литус посмотрел на себя, обнаружил на груди ожог со вздувшимися пузырями и почувствовал изнутри удивительную ясность. Тошноты не было. Нечто угнездившееся в нем никуда не исчезло, но оно определенно не было мурсом. Оно стало его частью, и извлечь его теперь можно было только ценой собственной смерти.

– Разберемся, – устало прошептал Литус, выудил из пояса то, что его матушка назвала паутиной Ордена Смерти, запахнул балахон, накинул на себе тайное средство и двинулся к тому месту, где последний отрезок каната уходил в кромешную тьму. Вокруг ни ограждения, ничего. И дорожка едва нахожена.

Литус сделал один шаг, другой. Подошел к черной стене вплотную, словно опустился с мостков над поверхностью черного озера, и медленно-медленно подал вперед лицо.

Тьмы за ее границею не оказалось. Черная стена была черной снаружи. Изнутри она была серой. Будто илистый подсохший песок. Или как пепел, который осел на углях серой коркой и уже не жжет, но все еще хранит цвет. Он будет черным, но сначала его нужно намочить.

Литус сделал шаг вперед, взялся за тоже серую веревку, вдохнул серый воздух и едва не поперхнулся. Тот как будто и в самом деле струился песчинками по глотке. Схватился обеими руками за горло, откашлялся, оглянулся и не увидел в серости ни веревки, ни собственных ног, рук, ничего. И тут же принялся размахивать невидимыми руками в панике, пока не наткнулся, не поймал пальцами канат. Не стал вытирать со лба пот, словно боялся размазать по лицу пыль.

Он прошел около лиги. Считал шагами, хотя канат то преодолевал невидимые ложбины, то забирался как будто на холмы. И, забравшись на очередной холм, вдруг разглядел в серости огонек. Огонек покачивался, то вздымался вверх, то вновь опускался и покачивался. Покачивался и приближался.

Литус поправил сеть, которая накрывала его. Ничего не изменилось. Спрятал под нее руки. Снова ничего не изменилось, а огонек становился все ближе. Уже слышался довольный говорок Верреса, который посмеивался сам себе и как будто даже насвистывал какой-то мотив. И тогда Литус обратился к тому, что осталось в нем и теперь дышало вместе с ним. Положил руку на грудь и прошептал:

– Тихо.

И огонек погас.

Веррес замер, послышалась сдавленная ругань, затем злобное шипение.

– Давай, – обратился к самому себе Литус.

Огонек вспыхнул вновь.

– Ага, – задумчиво произнес Веррес и, наверное, снял перстень с пальца, чтобы рассмотреть его получше, потому что теперь он колыхался на уровне его лица. Но шагов не было слышно, серость поглощала их. Только бурчание и шелест ладони по канату.

«Только бы не на пальце, а то придется оглушить или убить», – подумал Литус и сделал шаг в сторону. Вскоре на него пахнуло запахом чеснока и пота. Бастард протянул руку, выхватил кольцо и тут же прекратил его свечение. Три быстрых бесшумных шага, и он вновь оказался у каната. Веррес за его спиной взвыл, как медведь, у которого выдернули добычу из лап.

Литус вышел к часовне через час. Вокруг нее и в самом деле было кольцо света шириной шагов в десять во все стороны. Но сама часовня скорее напоминала слепленный из мусора шалаш. И все-таки вокруг был свет. Литус остановился. Потом нерешительно постучал в дверь.

– Что-то вы нынче зачастили, – раздался раздраженный голос.

Он толкнул дверь. Внутри было так же светло, как снаружи. На крохотном топчане сидел дряхлый старик в застиранном до серости балахоне.

– Чего встал? – пробурчал старик. – Придурь свою, кстати, можешь снять. Я тебя и так вижу. Здесь все видно. И что ты за человек, и что у тебя внутри, и что у тебя в сердце. Все. Не спрячешься.

– Кто ты? – пробормотал Литус, стягивая с головы сеть.

– Старик, – хмыкнул тот. – Или не похож? Морс меня зовут. Да не путай, не Мурс, а Морс. А то ведь путают со всякой гадостью! Ты чего приперся-то? Спросить чего хочешь? Или бежать собрался от благости Бараггала?

– Что ты здесь делаешь? – спросил Литус.

– Помираю, – захихикал старик. – А как помру, на мое место придет другой послушник. Самый старый. А пока самый старый я. Вот, помираю, да все никак помереть не могу. Не помирается тут, на свету. Это все, что ли?

– Тут…

– Мерзавец один приходил, – с готовностью согласился старик. – Но не из последних. Последние делают мерзость по мерзости своей. А этот только по необходимости. Или по дурости. По нынешним временам – почти праведник. Но ты получше будешь, получше. Скольких успел убить?

– Троих, – прошептал Литус.

– Каждого будешь помнить, каждого, – захихикал старик. – А убить-то придется еще многих, многих. Загажена землица-то. Но тебе труднее прочих придется. Ты ж инородец.

– Как это? – похолодел Литус.

– А я откуда знаю? – выпятил губу старик. – Но ты не такой, каким был Алдон, тот с самого начала был как шапка мехом внутрь. Ты чистый, парень. Но порода у тебя неясная. И от батюшки взял побольше, чем обычные батюшки одаривают. И от матушки набрался странного… Я, парень, все вижу, но не все могу понять. Если человек чего-нибудь никогда не видел, то он и описать не сможет. Разве только круглое сравнит с круглым. Длинное с длинным. Да только много ли пользы, если я так изъясняться буду?

– Ты ведь поговорить любишь? – понял Литус. – А скажи, отец, что за зараза в меня вселилась. Ну вот часа два назад, не больше. И сидит то ли в сердце, то ли во всем теле.

– Это не зараза, – покачал головой старик. – Это, парень, теперь ты и есть. Но ты не тушуйся, это не дух какой-нибудь. Считай, что новые ножны у твоего клинка. Или, еще лучше, новый клинок у твоего меча. Рука-то прежняя? Ну так чего бояться? Вот если бы рука была гадкая какая, ну, скажем, как рука мастера инквизиции, то я бы очень огорчился за тебя, парень, и за твоих встречных обеспокоился.

– И что же мне делать? – спросил Игнис.

– А что хотел, то и делай, – пожал плечами старик.

– Домой хочу, – сказал Литус.

– А ждут тебя дома? – прищурился старик.

– Нет, – вздохнул бастард.

– Ищи дом, где будут ждать, – посоветовал старик.

– Есть такой дом, – вспомнил о Планте Литус.

– Так отправляйся, – удивился старик. – Нешто, думаешь, я здесь бы сидел, если бы меня где ждали?

– А есть дорога домой отсюда? – спросил Литус.

– Да куда ни пойдешь, везде дорога, – развел руками старик. – На восток, правда, поосторожнее. Там эта сливная яма, не свалиться бы. Да и мерзость там всякая бродит. Но твоя сетка тебе поможет. Иди тогда на восток, но недолго, с лигу. Потом на юг. Пройдешь деревеньку, лесок, дойдешь до топи. Вот если вдоль топи да на юго-восток, то как раз через две сотни лиг выберешься в кирумские земли, а там уж спросишь у кого-нибудь. Главное, в Пустоши сырую воду не пить, всякую тварь, прежде чем съесть, – запекать до мягкости. С поганью не брататься. Жилы попусту не рвать. Тогда все образуется.

– А как же Кольцо Теней, Кольцо Смерти, Кольцо Тьмы, Кольцо Ужаса? – поразился Литус.

– И ты поверил? – вновь захихикал старикашка. – Это все только вдоль каната. Хотя, конечно, разное в Светлой Пустоши встречается. И ужаса выше крыши и маковки, но уж не так, как вдоль каната. Колдовство!

– Я не почувствовал особого колдовства, – растерянно пробормотал Литус.

– А особенного и не нужно, – ухмыльнулся старик. – Это как зеркало. Чем страшее рожу скорчишь, тем страшнее и выйдет. Отчего старые храмы ценнее новых? Намоленные потому что! Знаешь, что это? Это когда от каждого по искре, да хоть от каждого десятого, который нутро свое рвет, когда с Энки говорит, то и выходит светильник. Никто его не видит, а он есть. А теперь представь, что вот в эти полсотни лиг, что от пристани да до Бараггала, да и речку сюда прибавь, каждый, не десятый, а каждый ужас свой льет! И это полторы тысячи лет! Да там уже кроме ужаса по дороге ничего иного вовсе нет!

– Но я видел… – прошептал Литус.

– Видел и еще увидишь, – хмыкнул старик. – А когда и пальцами нащупаешь. Хотя, если и глаза видят, и пальцы… может, оно и есть на самом деле? Но одно я тебе скажу, парень. Запомни накрепко.

Литус наклонился.

– Я слушаю.

– Главное запомни, – строго произнес старик. – Конечно, храмы наши по силе вроде бы куда слабее тех же магических орденов. И предстоятели у нас все больше негодяи. И мастер инквизиции – редкая гнида, я б такому и помойные ямы чистить бы не доверил. И послушники – так себе. И паломники идут за собственную шкуру порадеть. Но если что, вон там, в двух лигах – не просто месиво, а след настоящей мерзости. Отголосок ее. Отдушина. Яд. И если там забурлит, тогда и окажется, что весь противовес – вот эта часовня. Да бараггальские камушки.

– И чем же они помогут? – спросил Литус.

– А хоть чем, – закатился хохотком старик. – Ты спрашивай сам себя почаще об этом, рано или поздно ответ и проявится.

…Литус вышел из границ Светлой Пустоши почти через три недели. В середине весны. Он был худ, изранен, оборван, бородат и грязен, но спокоен. И улыбнулся только от того, что странный звон в его ушах наконец прекратился. В одной руке у него был древний атерский меч, в другой руке – каламский щит. Выйдя к реке, Литус дождался, когда над нею сгустятся сумерки, вошел в воду и переплыл на тиренский берег. До Самсума нужно было пройти еще почти пять сотен лиг.

В это же самое время Игнис и Син шли навстречу Литусу, не зная об этом. Пусиллус оставил их еще в Тире. Взял легкую лодку с парусом и пошел вдоль берега. Но сначала маленький угодник внимательно выслушал рассказ Игниса, заинтересовался более всего светящимся кольцом на пальце убийцы и решил вернуться в Самсум.

– А там что? – спросил его Син.

– Разнюхивать буду, – усмехнулся Пусиллус. – У меня талант оказываться в нужное время в нужном месте.

– Это уж точно, – согласился Син. – А у меня через раз. То в нужном месте, то в ненужном. Что-нибудь интересное хоть отыскал за прошедшие пять лет?

– Было, – кивнул Пусиллус и тут же вновь помрачнел. – Эх, жаль, что с Аквуилусом так вышло. Поверишь, как бы гнусно ни было, у него всегда имелась в запасе улыбка. И никогда она не оказывалась последней. Это ведь он разнюхал насчет куска звезды. Он со своей черной рожей там, на севере, был чуть ли не своим. Сумел разговорить жреца.

– Куска звезды? – переспросил Син. – Ты говоришь об останках Бледной Звезды? Неужели так далеко добрались реликвии Храма Света?

– Нет, мой дорогой, – покачал головой Пусиллус. – Куска одной из Семи Звезд. Как раз у трех больших храмов и льва с человеческим лицом. Той землей правят венты, дикое племя, но нилоты там тоже нередки. Нам там нелегко пришлось. Большую часть года там лежит снег. Но оно того стоило. Прочие шесть мест – это одни развалины. А то и тех нет, землей занесло. Что огромные камни в десяти лигах севернее Шуманзы, что огромные камни в основании Иевуса, что пузыри на камнях в Бараггале, что мертвые холмы в стране Кема, что развалины в горах Этуту, что вечное пожарище через реку от Самсума. Шесть звезд выжгли все дотла. Ничего там не осталось от прежних богов. Да и в Бараггале все, что есть, восстановлено трудами Энки. А вот храмы и лев на северо-западе все еще стоят. Хотя удар был и там. Но слабее. И после того удара остались осколки одной из семи звезд.

– И где же они? – медленно произнес Син, побледнев так, словно готов был покрыться белым пухом.

– Не знаю, – вздохнул Пусиллус. – За века все развеяно. Я же говорю, дикий народ. Но все, что оставалось, точнее, один осколок – забрал их вождь, прежде чем идти в поход на восток.

– На восток? – не понял Син.

– Для него на восток, – заметил Пусиллус. – Для нас это север. Его имя Слагсмал. Я слышал, что сейчас он стоит где-то под Шуманзой? И даже как будто сумел взять Иевус?

– Значит, придется идти на север, – проговорил Син.

– Иди, – кивнул Пусиллус. – А я вот хочу разобраться с этими перстнями, что зажигаются не от мума, а от того, что ищут. Покопаюсь, магов прощупаю, ведь не могли не слышать о таком. А там, может, и до Уманни доберусь.

– Обманка, – покачал головой Син. – Нет там Ордена Слуг Святого Пепла.

– Да знаю, – кивнул Пусиллус. – Только ведь если за обманку не подергать, так и необманку не выдернешь. А ты, – Пусиллус повернулся к Игнису, – не тушуйся. О главном не забывай, и все образуется.

– Что главное? – спросил Игнис.

– Стыд, – ответил маленький угодник и отчалил от пирса, начал ставить крохотный парус.

– Домой? – спросил Игниса Син.

– Домой, – ответил Игнис. – Не точно на север, но вроде бы по дороге.

– Подумать еще надо обо всем, – пробормотал Син, словно не мог решить что-то важное для себя. – Пошли.

Далеко они не прошли. В ту самую ночь, когда Литус переплывал через реку, на постоялый двор, в котором вместе с купцами спали Син и Игнис, налетели степные разбойники. В сутолоке они посекли многих, потеряли еще больше, неожиданно столкнувшись с неуступчивым седобородым воином, и от великой злобы раскроили ему, в котором и так уже торчало с полдюжины стрел, живот. Син, зажимая руками нутро, захрипел, опрокинулся на кучу лошадиного навоза, задергался и затих. Игнис, который был изранен не меньше его, мог только грызть засунутый в рот кляп и пытаться порвать прочные путы. Через два месяца, лишившись надежды выбить дурь из раба, который словно не чувствовал боли, худого и покрытого шрамами Игниса выставят на торги на невольничьем рынке в Эшшу, надеясь выручить за него хотя бы гроши. А еще через пару дней, когда Игнис придет в себя после очередной порки, он обнаружит, что уже продан, лежит на палубе корабля, и на него смотрит чернокожий капитан Моллис, улыбается и точит нож.

– Что ты собираешься сделать? – спросит его Игнис.

– Съесть тебя, – захохочет Моллис, но не успеет сказать, что это шутка, как изможденный невольник бросится на него и едва не переломит ему шею. А к середине лета они станут неразлучными друзьями.

Но все это будет после, а в ту ночь, когда Игнис, страдая от боли в затянутых грязными тряпками ранах, оплакивал Сина, Кама сладко спала в снятой ею комнате в торговых рядах Ардууса. Проснувшись еще затемно, она распустила на топчане кисет и превратила себя в деревенскую простушку с высветленными бровями и ресницами и со множеством веснушек на носу и скулах. Хитро добавив собственным щекам полноты, она собрала нехитрые пожитки, соорудила из мешка горб под балахон, выбралась через окно наружу, повисла на карнизе, а потом спустилась по наконечникам вниз, вытаскивая их один за другим и навсегда оставляя хозяина жилья в неразрешимом недоумении.

Через пару часов на Вирской площади Ардууса, где уже вовсю шла подготовка к предстоящей коронации, появилась та самая простушка, но в руках у нее теперь была корзинка, из которой она продавала пирожки. Торговля, правда, не ладилась, потому как пирожки были черствыми и холодными, но торговка настойчиво сновала в толпе, особенно усердствуя в той ее части, которая толпилась у четырех курительниц, не для вдыхания благовонных дымов, а ради любопытства, потому как именно там в окружении стражи двигались к месту коронации Их Высочества – принцы атерских и прочих королевств, которым через несколько часов предстояло стать Их Светлостями. Да и кто бы отказался полюбоваться роскошными одеждами, драгоценными камнями и холеным блеском вельможных особ? А уж еще более тем, как стяги королевств будут склонены перед стягом великого Ардууса.

В ту же самую ночь, когда Кама позволила себе недолгий сон в снятой комнате, Флавус Белуа, который прибыл на церемонию коронации правителя великого Ардууса еще за несколько дней, расхаживал в раздражении по стене старого ардуусского замка. Впервые король Эбаббара испытывал тревогу. Она была мимолетной, но, как все непредвиденное, вызвала досаду. Он смотрел в ночное небо и копался в собственных ощущениях. Да, странным образом он перестал ощущать три камня из шести, причем тот камень, что сверкал где-то в Бараггале, прежде чем исчезнуть вовсе, изменил блеск. Ну и что? Прочие камни сияли там, где и зажглись после долгого перерыва. Один на севере, второй на востоке, третий – то ли на востоке, то ли на юге, ему еще не пришло время. Все могло случиться, и крепкое заклинание могло скрыть на время силу Лучезарного, и кровь, если окунуть в нее камень, да хоть вместе с его вместилищем, и амулеты, если набросать их горой над каждым. Тысячу лет не было ни проблеска, отчего он должен волноваться теперь? Или же его огорчило исчезновение Литуса? Ну уж не больше, чем само появление того на свет и осознание удивительного события, заключающегося в том, что он, холодный и всезнающий Зна, позволил страсти овладеть им. Субула – не была плодом страсти. А вот Литус… Тогда, двадцать с лишним лет назад, он впервые совершил что-то, не задумываясь о последствиях. И вот последствия превратились в уродца, рожденного от силы и от неизвестно чего, смеси человеческого и мглистого, которое он тем больше ненавидел, чем больше не понимал. Что ж, о том, прежнем, пора уже забыть, а о нынешнем нечего и вспоминать. Выпутается отпрыск из очередного дерьма, значит – выпутается. Не выпутается, не было и причин злиться. В любом случае с Алдоном расправился не он. Или же Флавуса до сих пор злят слова Виз Винни? Она появилась перед ним сразу же, как перебила всех в доме Грависа. Всех, кроме Литуса и Сигнума. Но Сигнума и не следовало убивать, Эбаббару нужен был запасной наследник, а все прочее следовало вымарать без остатка. Тогда его перекосило от злости. Он все сделал, чтобы никто, даже Виз Винни, не мог проникнуть в его апартаменты. Но она с легкостью преодолела преграды, словно и не заметила их, и он впервые почувствовал себя беззащитным. Нет, убить его она не могла, но разрушить созданное им из самого себя – легко. Однако, когда она заговорила, его злости прибыло. Виз Винни улыбнулась так, как лишь она одна умела, и прошипела негромко, что отказывается от платы и что Литуса убивать она не стала.

– Почему? – нашел в себе силы произнести Флавус.

– Ты или слеп, или ослеплен, – покачала красавица головой. – Нельзя выдергивать камни, на которых стоит здание. Нельзя продавать клинок и отправляться в бой с пустыми ножнами. Нельзя занавешивать окна в доме, где в горшках расцветают цветы.

– Что ты хочешь этим сказать? – повысил он голос.

– Только то, что я ценю твои усилия по спасению этого мира, – продолжила Виз Винни, – но лучшее из созданного тобой сейчас сопит в детской кроватке в окружении трупов. Это все.

Сказала и исчезла. Виз Винни, совершенная и невозможная, таинственная и всевластная. Будь она на чьей-либо стороне, этот кто-то сразу бы получил внушительный перевес. К счастью, она всегда любила прежде всего себя. А кого любил он? Неужели ту, которую Виз Винни уничтожила по его приказу? И не это ли до сих пор уязвляет его в самое сердце?

Флавус задумался, затем вернулся к белому мраморному столику, с которым старался не расставаться. Выплеснутое на него красное вино собралось идеальным кругом. Все шло по плану, его дочь Субула только что разродилась наследником эбаббарского престола. Отчего же он не находит себе места?

Флавус остановился, вгляделся в звезду над горизонтом, которая, согласно древним книгам, некогда сияла точно на севере, а в последние несколько тысяч лет обратилась в одну из рядовых звезд на востоке, и вдруг понял причину своего беспокойства.

В полночь, когда он в который раз обдумывал совершенное и совершаемое, ему почудился отблеск. Где-то далеко, на юге или на западе, слишком быстро, чтобы определить направление и источник. Но отблеск был, и это определенно был отблеск седьмой звезды и седьмого камня.

Королю Пурусу Арундо ничто не могло испортить настроение. С самого раннего утра он поднялся и, вспомнив молодые годы, упражнялся не менее двух часов с мечом. Нет, старые навыки никуда не делись. А ведь кое-кто уже начал забывать, что на Ардуусской ярмарке пять лет подряд серебряный рог брал именно Пурус Арундо. И лишь один раз уступил его, да и то собственному брату Кастору, который младше его на два года, но только один раз. И не потому, что тот больше не участвовал в турнирах. Хотя он больше не участвовал. Но дело, конечно, не в этом. Кастор отказался от турниров, поскольку почувствовал, что слаб против старшего брата, а не потому, что так посоветовала ему их мать. К счастью, ничто не может испортить королю Пурусу настроение. Ничто и никто. Вигила Валора больше нет. Это ли не причина для радости? Кракс донес, что перед смертью Вигил был оповещен, что он убит по приказу Пуруса, но стоит ли верить Краксу? И почему тот до сих пор жив? Ведь золота отсыпано этому зловещему Ордену Смерти столько, что можно было бы перебить целое королевство! Две подводы отправились в Сухоту! Тоже ведь нашла место для ордена. А ночевать в нужнике она не пробовала? Ладно, с Краксом время еще не вышло. Что еще? Фламма? Сгинула и сгинула. Еще и калба потеряли в поганой чаще. Хотя Муруса следовало бы выпороть за недостаточное усердие, всего-то и узнал, что мелькала она у Мануса, а дальше? Убита свеями? Продана в рабство нахоритскими шайками? Ему-то в чем забота? Или она, как плевок на лице, пока жива, не сотрешь и будешь ходить оплеванным? Ничего, появится сменщик у Кракса, на этом его и следует испытать. А то проныра совсем потерял нюх. Что с принцем и принцессой Лаписа – так и неясно. Или верить ополоумевшим стражникам Кирума, что она и в самом деле убила Рубидуса? Ну так за дело. То, что с ней хотел сотворить этот мерзавец, только смерти и заслуживало. Конечно, если бы что-то подобное устроил Болус, Пурус истребил бы все королевство обидчиков, но, вставая во главе великого Ардууса, он не должен забывать о справедливости. Все, к счастью, улажено. Малум Тотум не забыл о договоренностях, хотя, кажется, и упустил Камаену Тотум. Ну, он уже и расплатился за ротозейство. Преклонит на коронации колени вместо собственного сына. А пока пусть трясется от страха, девчонка-то оказалась юркой. Кто еще кроме нее мог заказать изощренных убийц, что перебили восемнадцать здоровяков свеев в доме на Северной улице? Сколько их было? Двое? Трое? Нет, этой заботой пренебрегать не стоило. Понятно, что комар жужжит над чужой щекой, но, напившись, он ведь не успокоится? Девчонка объявлена самозванкой и преступницей. Хочет жить, пусть забивается в самый дальний угол или сгинет подобно тому, как сгинул ее брат. Хорошо еще, что Флавус всегда рядом. Чудную машину он подарил Пурусу. Набор хрустальных линз, через которые Пурус может осматривать окрестности цитадели так, словно видит их вблизи. Флавус щедр. Его советы бесценны. Кто кроме него мог бы уладить ссору Лаписа с Кирумом? Это не старания Кракса, который может только подсылать убийц. Хотя кое с чем справился бы и Кракс. Асер Фортитер, пятидесятилетний здоровяк, крепкий, как корень железного дерева, зачах за неделю со смерти сына, обратился от переживаний в глубокого старика и умер. Сердце не выдержало. Мать Рубидуса тоже слегка повредилась рассудком и обмякла. Достаточно, чтобы слушаться мудрых советов, и не слишком сильно, чтобы заподозрить ее в сумасшествии. На лице печать траура, в глазах – надежда. Главное, чтобы печать на ее устах держалась крепко. Никому не интересно в очередной раз услышать о проклятии, которое настигло Кирум шестнадцать лет назад, когда треснула башня и остановились городские часы. Однако именно такой расклад развязывал возникший под самым боком узел наилучшим образом. Вместо Рубидуса колени преклонит никчемный бастард королевства Раппу – Эксилис Хоспес. И это при том, что прайдские роды королевы Кирума и королевы Раппу никогда не ладили между собой. Однако Флавус все устроил, и Флустра Фортитер не только согласилась усыновить Эксилиса Хоспеса, но и позволяет себе называть его время от времени ласково – Руби. Во всяком случае, называла до того, как ее уста были запечатаны. Ничего, как сказал Флавус, она долго не протянет. Остался один вопрос, сколько еще протянет сам Флавус?

Пурус думал долго. Решение уже маячило в голове, Флавус должен будет погибнуть одним из первых, потому что он опаснее прочих. Однако додумывать это решение придется потом. Всему свое время. Самым главным пока что было то, что должно состояться в два часа пополудни.

К часу король Ардууса был уже на Вирской площади. Тысячи стражников в пять рядов оградили место коронации. Множество соглядатаев сновали в толпе, которая все прибывала, заполняя не только саму площадь, но и окраинные переулки. На высоком помосте, на который должен был подняться Пурус, стоял привезенный из Эбаббара трон императора Лигурры. Сияли драгоценные камни, искрилось отраженным светом золото. Нет, если Флавус и хотел развеять сомнения в собственной верности, то лучшего способа он найти не мог. У трона суетился Софус, подгонял служек. Мурус проверял охрану. Придется Пурусу подумать и над дворцовой службой. Но чуть позже.

Загудели трубы. Через узкий проход, отмеченный торжественными курительницами, из которых поднимались цветные дымы, начали прибывать гости. И те, которые будут стоять на помосте возле трона, принимая посвящение в герцоги великого Ардууса, и те, кто решил остаться ему другом, но последние займут места не рядом с троном, а в роскошных креслах, что стоят у его подножия. Низко будут сидеть, очень низко.

Первым появился сам Флавус. Высокий, седой, в роскошных, но строгих одеждах. С дарами, которые тащат за ним его слуги. Не подведет? Неужели и вправду удовлетворится ролью первого советчика и коронователя? Пусть попробует обмануть. Десять самых верных воинов, воспитанных лично Пурусом в новой цитадели, десять стражников, которые сейчас поднимутся к трону, будут готовы растерзать короля Эбаббара по малейшему знаку своего правителя. Вот слуги Флавуса подняли на помост стальной сундук. Вот Флавус сам поклонился королю, ожидающему начала церемонии у шатра, возложил на стальной сундук сверток из дорогой ткани и опустился на край длинной скамьи, укрытой парчой. Именно на нее должны будут сесть те, кто согласился встать на сторону Пуруса. И спасибо Энки за чистое небо и яркое солнце. Пусть и судьба нового царства будет светлой, как этот день.

Толпа между тем гудела. Еще бы, зеваки не только стали свидетелями действа, о котором будут рассказывать внукам, они видели тех, кого, быть может, им суждено увидеть раз в жизни. Вот мимо курительниц пошли храмовники в балахонах. Те, кто до сих пор безвылазно сидел на холме Бараггала. Теперь они будут пребывать в Великом Ардуусе. Мельтешить перед глазами. Ну что ж, таково бремя великого правителя.

Софус слетел черной птицей с помоста, крадучись, подбежал к Пурусу, сидящему в ожидании коронации в кресле перед шатром, стал шептать на ухо, называя предстоятелей:

– Их Священство Павус, предстоятель Храма Праха Божественного, седой старикашка с залысинами в белом балахоне. Его храм наиболее влиятелен в атерских королевствах. Их Священство Кадус, предстоятель Храма Энки, еще более древний старикашка, к тому же маленького роста. За ним негласно закреплен северный берег моря Тамту. Он, как и положено у них, в красном. Все цвета соответствуют цвету священных башен, разрушенных противником благословенной Анкиды. За Кадусом идет Пеллис. Он в синем балахоне. Да, дакит. Предстоятель Храма Святого Пламени. По моему разумению, да простит меня Ваше Величество, самый авторитетный среди предстоятелей. Его позиции сильны даже за горами Митуту! А вот и самый неавторитетный, молодой Веррес. Предстоятель Храма Последнего Выбора. В желтом балахоне, какой авторитет, такой и цвет. Весь юг его, это значит, что влияния у него никакого и нет.

Кивая рассаживающимся, горбящимся в поклонах предстоятелям, Пурус спросил Софуса:

– А где инквизитор? Я слышал, что с предстоятелями прибыл и мастер инквизиции?

– Прибыл, – заторопился Софус. – Но он не имеет сана предстоятеля, поэтому не участвует в церемонии. Но если…

– Не нужно, – махнул рукой Пурус, морщась от звона, доносившегося с храмовой площади, – не стоит пока пугать горожан. Маги все прибыли?

– Да, Ваше Величество! – изогнулся еще сильнее Софус. – Вот и они!

Вновь загудели трубы, и король стал смотреть на тех, кто и сам обладал достаточной властью, а теперь прибыл для того, чтобы засвидетельствовать, что отныне и его власть подчинена власти великого правителя. Или сделать вид.

Свои места, один за другим, заняли властители магических орденов. Первым мимо курительниц прошествовал Великий Мастер Ордена Солнца – Сол Нубилум, высокий и статный мужчина, по роду, скорее всего, калам. О нем Пурус знал главное: он был старшим советчиком той гильдии, которая не имела ни знаков, ни привилегий, ничего. Гильдии – магов. За Солом шла Никс Праина, Великий Мастер Ордена Воды. Как всегда, толпа зевак восхищенно гудела. Да, трудно отыскать в Анкиде хотя бы одно подобное женское лицо. Разве только Камаена Тотум могла бы сравниться с Никс Праиной, но где она, принцесса Лаписа? А Никс Праина вот она, прекрасная и невозмутимая, хотя уже разнеслись слухи о напасти, случившейся с ее башней в Самсуме.

Прочих великих мастеров Пурус видел впервые, и даже сам едва не приподнялся с кресла, чтобы разглядеть их получше. А уж толпа так и вовсе таяла или от восхищения, или от ужаса, потому что гул и крики вдруг сменились оханьем и вздохами.

Следом за Никс Праиной показался Великий Мастер Ордена Огня – Фера. Пурусу уже приходилось видеть даку. Но здесь, в центре Ардууса, великий мастер Фера, пожалуй, урвал у будущего правителя великого царства частицу славы. Никем иным, кроме как вставшим на задние лапы псом, Пурус не мог бы его счесть. Но даже со своего кресла, за сотню шагов до даку, он чувствовал силу и мудрость мага. Казалось, толпу не может удивить уже ничто, но когда появилась великий мастер Ордена Воздуха Лакрима, вздохи толпы прекратились вовсе, а сам Пурус не выдержал и все-таки поднялся. Он слышал, что Лакрима – высший образец совершенства и красоты во всей Анкиде, но никогда не прислушивался к доносящемуся до него восхищению. Кому-то и дакитка – образец красоты, а кому-то и коровий лепех – услада на ужин. Однако теперь, когда он увидел ее воочию, Пурус понял, что до сего мига ничего не понимал в красоте. Стройная, высокая, тонкая, каждым движением подобная дикой кошке, она останавливала дыхание одними чертами своего лица, и ее тонкие клыки, которые едва-едва бугрились под алыми губами, были самым желанным, что только можно было себе представить. Неужели и в самом деле, только посмотрев в глаза, она могла отнимать жизнь? Что же, выходит, что случаются смерти, о которых можно мечтать.

Пурус опустился в кресло и уже с меньшим вниманием смотрел, как на площади появился Великий Мастер Ордена Земли – старый этлу Амплус, возвышающийся над стоявшими у курительниц стражниками на две головы. Как вслед за ним показался великий мастер Ордена Луны – Табгес, цветом лица и жестами напоминающий ожившего мертвеца, во всяком случае, несколько торговок из первых рядов толпы грохнулись в обморок. Скучая и небрежно кивая, Пурус смотрел, как занимают места те, кто решил остаться друзьями Ардууса, но не более того: принцы Бэдгалдингира, княжичи Араманы и Аштарака, тонкая и маленькая, как черная руна на лучшей бумаге, – принцесса Даккиты. Только четверо? Неужели? Принц Раппу Лентус вместе со своей матерью стал подниматься на помост.

– Да, Ваше Величество, – прошептал Софус. – Церемония чуть удлинится. Стараниями Флавуса количество герцогств увеличено на два. Думаю, это будет поводом задуматься правителю Бэдгалдингира!

И точно. Вслед за Лентусом на помост поднимался Такитус Краниум, принц Бабу.

Пурус встал на ноги. Вот он, час торжества! Адамас Валор, не успевший короноваться правителем Тимора, станет его герцогом. Аэс Кертус – герцогом Обстинара. Болус Арундо – герцогом Ардууса. Поймавший птицу удачи Эксилис Хоспес – герцогом Кирума. Урбанус Рудус – герцогом Хонора. Фелис Адорири – герцогом Утиса. Фалко Верти – герцогом Фиденты. Малум Тотум – герцогом Лаписа.

Вспышка едва не ослепила короля. Одна из жаровень полыхнула пламенем, народ бросился прочь, визг раздался в ушах. Но стража стояла твердо.

– Магии нет, – испуганно прошептал Софус. – Точно, нет магии. Кто-то бросил в жаровню что-то. Кажется, бутыль с маслом.

Король молчал. Его скулы сводило бешенством. От стражников через площадь бежал побледневший Мурус.

– Ваше Величество! Малум Тотум убит!

– И все? – усмехнулся король. – Где Пустула Тотум с отпрысками?

– Среди приглашенных от Утиса, – согнулся в поклоне Мурус.

– Дивинуса Тотум на помост, – приказал Пурус. – Он будет герцогом Лаписа. Но регентом… ни Тела Тотум, ни Пустула Тотум, ни Патина Тотум… Демон их раздери, ни одного мужчины в роду! Быстро, брата моего. Назначаю его регентом. Кастора Арундо за спину Дивинуса Тотума на помост! Пускай убирается в Лапис вместе с Курой и Лавой и наводит там порядок. Развели свеев… Ищите убийцу! И успокойте толпу!

– Пора, Ваше Величество, – кажется, уже был готов облизать сапоги правителя Софус.

Пурус медленно двинулся к помосту. Нанятые кричальщики стали заводить толпу, выкрикивать славицы. Вновь ударили колокола на храмах. Поднялись с мест предстоятели храмов и вместе с храмовниками двинулись к углам помоста, заключая обряд коронации в священный квадрат. Задудели трубы, но, когда Пурус встал на верхней ступени помоста возле трона императора Лигурры, наступила тишина. И в этой тишине громко, удивительно громко начал говорить Флавус:

– Милостью, оказанной Их Величеством, королем Ардууса великолепным Пурусом Арундо, возвещаю о коронации сего правителя на правление царством, именуемым Великим Ардуусом, во избавление народов его от бед и опасностей, ради процветания и благоденствия оных!

Вновь загремели трубы, но умолкли, повинуясь поднятой руке Флавуса. В другой руке он держал сверток.

«Ну, чем ты можешь удивить меня, советник, – подумал Пурус. – Больше, чем троном, удивить невозможно».

– Королевство Эбаббара, с гордостью принимая обет верности королю Пурусу, приносит ему великий дар, сохраненный из тьмы веков и являющийся свидетельством великих деяний. Это корона императора Импробуса, которая станет короной властителя Пуруса!

Пурус вздрогнул. Он ясно видел, как побледнели многие из будущих герцогов. Напряглись великие мастера магических орденов. Никто не знал, что могло храниться в кладовых Эбаббара. Но где еще, если не там? Ведь император Лигурры похоронен именно в Эбаббаре!

Флавус сдернул с короны ткань и, подойдя к Пурусу, надел собранный из четырех полуколец, сверкающий алмазами венец на его голову.

– Еще не все, Ваше Величество, – прошептал он, склонился в поклоне, отошел к тяжелому сундуку.

– Королевство Эбаббара, – продолжал звенеть над Вирской площадью трубный глас седого правителя, – с гордостью принимая обет верности королю Пурусу, приносит ему самый великий дар! Дар, помнящий руки Энки-спасителя! Дар, врученный императору Лигурры перед величайшей битвой при Бараггалле! Изгтовленный в кузницах Таламу – меч императора!

Пурус окаменел. Площадь замерла. Поднялись с мест великие мастера магических орденов, княжичи и вельможные гости. В полной тишине Флавус поднял над головой в сияющих рубинами ножнах меч, подошел к Пурусу, преклонил колено и протянул ему великую драгоценность. Пурус медленно, очень медленно взялся за рукоять и вытащил меч из ножен. Клинок сиял пламенем. Толпа охнула.

– Флавус Белуа! – громко произнес Пурус, положив клинок на плечо короля Эбаббара. – Полагаю тебя герцогом Эбаббарским и возлагаю на тебя надежды, как на мудрого правителя твоей земли и первого советника и помощника правителя великого Ардууса!

– Покоряюсь и служу! – громко ответил Флавус и склонил голову.

– Слава императору! – вдруг раздалось из толпы. Выкрик повторился, повторился еще раз, и вот уже вся огромная толпа, заполнившая площадь, кричала: – Слава императору! Императору слава!

Кама забыла о пирожках, когда через строй стражников стали проходить великие мастера магических орденов. Она испугалась высокомерия и злобы, сквозивших из Сола Нубилума, поразилась спокойствию даку Феры, восхитилась совершенством и силой Лакримы, вздрогнула от ненависти и тревоги Никс Праины, прониклась мудростью и спокойствием этлу Амплуса, но беспокоилась только об одном: чтобы никто из них не разглядел силу, чужую, холодную силу, бьющуюся в ее груди. А потом пошли вельможи, и она едва сдержала слезы. Прекрасный Адамас, благородный, пусть и одетый в простые одежды Фелис, величественный и веселый Фалко. Те, кто всегда вызывал ее восхищение, проходили мимо и не замечали ее. Она едва не пропустила Малума. Но когда увидела его самодовольный профиль, разглядела траурную ленту на его шее, забыла обо всем. Толпа вокруг свистела, кричала, прыгала на месте, чтобы разглядеть каждую деталь оружия, одежды, украшений проходящих вельмож! Каждую черту лица! Жест! Голос! Взгляд!

Кама сунула руку в корзинку, подняла ее перед грудью и, когда благосклонно внимающий восторгам толпы Малум Тотум встретился взглядом с племянницей, нажала на рычаг самострела, спрятанного за ивовыми прутьями. Младший из братьев успел испугаться, но только испугаться, потому что короткая отравленная стрела с белым опереньем пробила ему подбородок и, наверное, вышла наружу из затылка, но Кама не разглядела этого, не насладилась местью, потому что в двух десятках шагов от нее вспыхнуло пламя, народ бросился в сторону, ее едва не затоптали, и она уже не видела ни Малума, упавшего с лошади, ни стражников, ринувшихся в толпу за кем-то убегающим, пока не почувствовала крепкий хват на локте и не услышала знакомый строгий голос:

– Иди за мной.

Дакит выдернул из корзинки самострел, бросил его кому-то под ноги, повлек ее к Храмовой площади.

– Это ты устроил вспышку в жаровне? – догадалась она.

– Да, – коротко бросил дакит. И чтобы избежать лишних вопросов, добавил: – Испугал паренька-водоноса, который отвлек стражников, тоже я.

– Но почему ты здесь? – не поняла Кама.

– Взгляни на часы на ратуше, – усмехнулся дакит. – Три часа. Мы же договаривались на три часа? Пора уходить. Или ты собираешься совершить еще несколько подвигов?

– Хотелось бы, – призналась Кама, – но меня пока устроит и отложенная месть.

– Старая жизнь уходит, – заметил дакит. – Если будешь оплакивать ее слишком долго, пропустишь новую.

– Но как ты меня узнал! – воскликнула она. – Я же…

– Ты хорошо изменила себя, – согласился дакит. – Но не для зоркого взгляда. Дакитка из тебя не получилась. Хотя та резня, что ты устроила на Северной улице, сделала бы честь любой воительнице. Но у дакитов не бывает рысьих клыков. Только волчьи клыки похожи на дакитские, но и с волчьми клыками придется повозится.

– Я готова повозиться, – кивнула Кама. – Мы зайдем к тебе? Или сразу отправимся? Купим лошадей? Где твоя поклажа?

– Мы не зайдем ко мне, мы отправимся сразу, и мы пойдем пешком, – сказал дакит. – Моя поклажа у одного знакомого стражника, который выпустит нас из города. Он мне обязан, родство с важным вельможей стало для него опасным, и я спас его семью, отправил их в укромное место.

– Я знаю его! – воскликнула Кама. – Он родственник Пуруса Арундо! Наверное, племянник? Он похож на него!

– А тебе не откажешь в зоркости, – удивился дакит.

– Но его ворота ведут обратно в ардуусскую долину! – прошептала Кама.

– Именно так, – согласился дакит. – Но в Бэдгалдингир можно попасть не только через ворота Бэдгалдингира. Хотя выйдем мы именно к ним. Но с другой стороны. Умеешь лазить по скалам?

– Умею, – твердо заверила Кама. – Почему ты согласился?

– Твой меч, – ответил дакит. – Он принадлежал моему другу, Сору Сойга. И я бы не взял с тебя денег, но отведу тебя только до Бэдгалдингира, дальше с тобой пойдет другой… Или другая. Хотя твои деньги ей тоже не очень нужны. Они потребуются тебе самой. Но чуть позже. Ты понимаешь меня, Камаена Тотум?

– Понимаю, – побледнела она. – Тогда скажи и ты мне свое имя.

– У меня простое имя, – пожал плечами дакит. – Можешь называть меня Йор.

…Через неделю, ободрав пальцы, колени и локти о скалы, Кама вместе с Йором спустится в самое начало Бэдгалдингира, почти к основанию великих башен угодников. Там Йор простится с Камой, вернет ей пять золотых и оставит ее у стола в углу трактира, притулившегося почти у главных ворот крепости. В углу трактира, в котором уже много лет назад угодник Син откармливал настырного лаэта Алиуса Алитера. Через час в трактир войдет тонкая фигурка и скажет те же самые слова, которые уже говорила Каме на трибунах ардуусского амфитеатра:

– Все пройдет. И этот праздник, и союз девяти королевств, и все, все, все, что ты видишь. Ты еще будешь вспоминать это время, Кама, и плакать о нем. Оно не скоро повторится. И если повторится, то не для нас.

– Все проходит, – повторит свои прежние слова Кама. – Мы становимся старше и видим все иначе.

– Многие не станут старше, – продолжит незнакомка. – Взрослые не станут стариками. Старики не смогут уповать на счастье собственных внуков. Мир подходит к концу. Или ты не чувствуешь? Ты должна! Оглянись! Краски мира бывают так ярки только перед его концом!

– Не только, – не согласится Кама.

– Надеюсь, – стянет с лица платок дакитка.

– Эсокса! – воскликнет Кама. – Принцесса Даккиты!

– Принцесса Лаписа, – склонит голову та. – Ты готова? Дальше мы идем вместе.

Тем же вечером, когда Литус уже шел через прибрежные глухие тиренские леса в сторону Самсума, а скрученный веревками, израненный Игнис болтался на крупе степной лошади, когда Кама еще только забиралась вместе с Йором на скалы Ардууса, а сам Ардуус заливался вином и радостью, у трактира близ крепости Манус остановились пять всадников. Трактир был почти пуст, только у стойки суетилась жена хозяина. Она подала всем пятерым питье, а когда четверо спутников Кракса упали лицами в блюда, села напротив.

– Виз Винни, – похолодев, прошептал он и попытался покинуть еще мгновение назад столь любимое тело.

– Да, – ответила жена хозяина трактира и стряхнула фальшивое обличье. Перед Краксом сидела такая красавица, что даже глава Ордена Воздуха Лакрима показалась бы рядом с нею серой мышкой.

– Меня нельзя убить ведьмиными кольцами, – прошипел Кракс. – Я сильнее этого заклинания. Ты неминуемо убьешь это тело и освободишь меня.

– Брось, Кракс, – усмехнулась Виз Винни. – Я не для этого парализовала твое тело. Ведь оно твое уже лет двести? Я хочу кое-что сказать тебе, потому как через тысячу или позже ты вновь начнешь накапливаться. Я не творец, чтобы стирать духов. Но и через две тысячи лет ты кое-что будешь помнить. То, что я тебе скажу сейчас.

– Ты убиваешь за деньги! – прошипел Кракс.

– Беру деньги, – кивнула Виз Винни. – Мой Орден расположен в трудном месте, нам приходится нелегко. Уединение дорого стоит. Но убиваю я не за деньги. Убиваю я по необходимости.

– Кто оплатил эту необходимость? – прохрипел Кракс. – Пурус Арундо или Флавус Белуа?

– Не считай себя умнее других, – улыбнулась Виз Винни. – На всякий случай, ты умираешь последним. Правда, десять твоих воинов убила не я. Они нашли свою смерть, попытавшись проникнуть в башню, где засел Бенефициум, но вот эти твои четыре воина последние. Ведь всего их было пятьдесят? После глупости в Бэдгалдингире их осталось сорок. Сорок вместе с тобой. Тридцать пять из них были убиты в течение последних двух дней. И с тобой справился бы любой мой воин, но я пришла сама.

– Считаю за честь, – растянул губы в улыбке Кракс.

– Нет у тебя чести, – улыбкой же ответила Виз Винни. – И не потому, что ты служил и Пурусу, и Флавусу. Один из них тебе платил, а не служить другому было страшно. Ты служил еще и третьему хозяину, главному.

– Назови имя! – пустил слюну Кракс. – Сможешь?

– Отчего же, – удивилась Виз Винни. – Его имя Вененум. Один из шести оставшихся на земле аксов. Эта земля катится в пропасть, и ты помогаешь ей катиться в пропасть, а мне она нравится. Я еще помню Сухоту цветущей долиной и хочу, чтобы она вновь ею стала.

– Так чего же ты пристала ко мне?! – взвыл Кракс. – Убивала бы тех, кого пометили камни!

– Это как месить воду в ступе, – покачала головой Виз Винни. – Они тут же найдут другого хозяина.

– Все находят хозяина, – сморщил нос Кракс.

– Я – нет, – улыбнулась Виз Винни. – И я все еще надеюсь, что эта земля не обречена.

– Бред, – щелкнул зубами Кракс.

– Возможно, – согласилась Виз Винни. – Но шесть аксов все еще здесь. Отчего они не ушли с Лучезарным?

– И ты знаешь всех шестерых? – снова оскалил зубы Кракс.

– Всех, – кивнула Виз Винни. – Правда, Вененума, главу Храма Света, который, как паук, сидит в своем Иалпиргахе, не видела очень давно. И, кстати, не жажду увидеть. Но и ты, мурс Кракс, хотя видел всех шестерых, знаком с тремя лично.

– Кто третий? – сдвинув брови, забился в параличе Кракс.

– Я, – сказала Виз Винни и щелкнула пальцами. Глаза Кракса остекленели, из его тела выполз сизым дымком дух, но тут же занялся пламенем и осыпался пеплом. Виз Винни вышла из трактира, села на одну из лошадей и направила ее на юг.