Дорога неожиданно показалась легкой. Несколько раз начинал хлестать дождь со снегом, но северный ветер сносил тучи к югу и к западу, словно пытался принудить и трех путников – дакита и двух девчонок повернуть к Светлой Пустоши. Сор только посмеивался, уводил спутниц к северо-западу распадками, огибал заросшие лиственницами холмы, спускался в овраги. Когда издалека доносился лай собак, заставлял лошадей шагать по воде, перебираться между утесами по каменным осыпям, сетовал, что, если калбы пойдут по следу, и вода не во всякий раз спасет, и лая не услышишь, не лают вирские псы.

– Плохой лес, плохой, – повторял он на коротких привалах. – Больной, мусора много, сейчас голо все, а поднимется ядовитая трава – вовсе не пройдешь через чащу, будет жечь, колючки раскинутся, замучаешься хвосты лошадям расчесывать да брюхо чистить. И смотри-ка, у всех деревьев ветви растут в сторону от Светлой Пустоши, а с ее стороны и кора как трещинами посечена, и ни веточки, ничего. И так с любой стороны от поганого места, с какой ни зайди. И зверя мало. Нет почти. Ни зверя. Ни птицы.

– А в самой Пустоши? – спрашивала Кама, прихлебывая из котелка горячий травяной отвар. – Там ведь есть деревья?

– Там много чего есть, – хмурился Сор. – Но там все другое. И деревья там тоже другие.

– А что, дозорные заходят в Пустошь? – спросила Фламма.

– Редко, – признался Сор. – И опасно, и нечего там делать. Ложкой моря не вычерпаешь.

– Зачем они тогда вообще нужны? – не поняла Фламма. – В Ардуус возвращаются стражники из дозоров, теперь уже реже, потому что король… Пурус свеев нанимает, но все равно – разговоров всякий раз на месяц. Таких чудовищ описывают, что ночью не уснешь! Врут все?

– Врут, конечно, – усмехнулся Сор. – Дозор не против чудовищ, хотя, как сказать, бывает, выползает какая-нибудь мерзость наружу. Но я давно этими тропами не ходил, не знаю точно. Да и здесь не Сухота. Всякая мерзость известна и изучена. В последние годы, правда, я слышал, стало появляться кое-что новое, но и то, на слово верить дозорным нельзя. Не только потому, что врут. Дурит Светлая Пустошь несчастных, что забредают в нее. Те ведь могут увидеть то, чего и нет на самом деле. А то, что есть, оставят незамеченным.

– А что есть? – заинтересовалась Кама.

– Разное, – пробормотал Сор. – Есть город Уманни на северо-западе – старый и как будто уснувший. По северу Пустошь и реку захватила, и на нахоритский берег перехлестнула. Деревни есть и села, которым уже полторы тысячи лет, а они как будто только что покинуты жителями. Так это или нет, не знаю, но говорят. Знаю точно, барки еще на полпути к Уманни вплывают в кольцо ужаса. Что там случается, не на ночь рассказывать. Но когда в лодке, да еще народу достаточно, еще терпимо. На краю Уманни пристань, куда эти барки с паломниками приходят. От пристани лежит путь к священному холму Бараггала. Первые пять лиг все то же кольцо ужаса. Затем двадцать пять лиг паломники, ведомые храмовниками, идут через кольцо смерти. Названьице еще то, но там как раз некоторые и остаются. Еще двадцать лиг через кольцо теней. Между кольцами – часовни. Протянуты канаты для рук. Выставлены ограды, увешанные амулетами и оберегами, паломник должен повесить десять оберегов. Каждому паломнику выдается повязка на глаза, потому как если не видеть ужас, он не трогает сердце. Или не так трогает. Но и в повязках некоторые не доходят до холма. Так и падают. Но те, кто доходит, а их большинство, поднимаются на холм. Там, за оградой, построенной еще полторы тысячи лет назад, на фундаментах четырех святых башен Бараггала, разрушенных Лучезарным, стоят четыре зиккурата четырех храмов. И между ними маленький храм. Храм Единого Творца. Но он пуст. А в четырех храмах постоянно идет служба во славу Энки. И паломники отдыхают между этими храмами, чтобы, набравшись благолепия, возвращаться домой. Но сам холм Бараггала стоит на краю кольца тьмы, ночь в котором не прекращается. И те, кто смелее других, или те, кто натворил в этой жизни гадостей больше других и хочет получить прощение небес, или те, кто тяжко болен и хочет получить исцеление, идут еще дальше. Дальше во тьму. Там уже нет ограды. Только веревка. Отпустишь – и ты пропал. А может, и не отпустишь, но все равно пропал. Пять лиг длиной этот путь. И в конце его во тьме стоит часовня, вокруг которой на пять шагов во все стороны – день. И часовня построена на том месте, где Энки сжег себя. И построена она паломниками. Каждый приносил по камешку. Камешки перекладывались амулетами. Швы замазывались глиной, разведенной с яйцами, молоком, творогом. Только не верю я в эти прощения и исцеления. Вот и все.

– Все ли? – нарушила тишину Кама. – О том, что до Бараггала, до часовни Энки – всякий слышал. В подробностях. И про кольцо ужаса, где страх, как туман, стоит. И про кольцо теней, где все твои страхи множатся и возвращаются. Маленькие дети ночами не спят от этих рассказов. Даром, что ли, храмовники бродят по дорогам Анкиды, пугают и стращают? А дальше что?

– Дальше? – задумался Сор. – Дальше никто не ходит. Дальше через еще две или три лиги край черного месива. Или, как говорят некоторые, край Пира. Святое место для слуг Лучезарного. Место, через которое наша земля извергла его. Не всосала внутрь себя, а извергла через себя прочь. Там всегда грозы и всякая мерзость. Еще говорят, что тела тех мертвых, которых не успели убрать после битвы при Бараггале, лежат там, где их настигла смерть, и тлен не коснулся их. И когда Лучезарный вернется, мертвые встанут и поднимут за него мечи.

– Иэээээую… – послышался свист над головами путников, крылатая тень мелькнула над кривыми елями и унеслась куда-то к западу.

– Ой, – обмерла Фламма. – Так ведь и белье можно испортить ненароком! Что это было?

– Сэнмурв, – поднялся на ноги, прислушался и принялся заливать костерок водой из котла Сор.

– Разве они здесь водятся? – удивилась Фламма.

– Нет, – покачал головой Сор. – Они даже в Дакките редкость, а тут их нет вовсе. Или не было. Отправляемся дальше. Думаю, до Мануса доберемся завтра к утру.

– Зачем тогда дозоры? – спросила Кама.

– Не понял? – обернулся Сор.

– Зачем дозоры? – поднялась Кама. – В Пустошь они не заходят, твари оттуда выползают редко. Здесь никаких тварей нет. Зачем дозоры?

– Здесь много тварей, – не согласился Сор. – Самых опасных тварей среди всех, созданных творцом – людей. Они идут сюда через Даккиту, Сухоту, Бэдгалдингир. Иногда прорываются через Раппу и Бабу. Часто – через земли антов на севере. Редко через степи на юге. Да и среди жителей Анкиды их немало. Слуги Лучезарного идут к месту гибели своего бога. Может быть, гибнут там сотнями, а может быть, и возвращаются потом обратно. Ведут жертв, которых живыми бросают в черное месиво, чтобы подкормить, как думают они, своего повелителя. Черпают грязь из Пира и продают ее за большие деньги, потому что она не только грязь, но и страшный, очень густой мум. А некоторые идут за монетой. Оружие, доспехи, разное приносят. Не знаю. Может быть, стоят на краю грязного упокоища и выкликивают Лучезарного на всякий лад. Нет, дозоры здесь нужны. Вот только нет их почему-то. Ни одного свежего следа. Как будто собрались и ушли.

– Куда? – спросила Фламма.

– Не знаю, – хмуро бросил Сор.

– А они… слуги Лучезарного… – Кама облизала пересохшие губы. – Они могут вернуть своего повелителя?

– Кто же знает? – рассмеялся Сор. – Если бы хоть кто знал ответ… Я слышал, что Пир – это лишь испражнения, оставшиеся от Лучезарного, а он сам давно изгнан за пределы нашего мира, и где он, невозможно себе представить. Но если собрать все семь камней, что он оставил этой земле, да соединить их цепью, которая держала их вместе, да щедро полить кровью…. А вдруг?

– А что такое – щедро полить кровью? – затаила дыхание Фламма.

– Не хотел бы я это узнать, – ответил Сор. – Поспешим. Завтра с утра мы должны быть у Мануса.

Еще до вечера Сор впервые наткнулся на стоянку свеев. Долго разглядывал следы мягких сапог, кострище, мусор, в котором блестела соленая рыбья чешуя, качал головой у родника.

– Долго здесь стояли, неделю, не меньше. Десять человек. Не дозор несли, а квач пили. Вот на этих суках висели меха. А как квач закончился, ушли на север. Туда же, куда идем и мы.

– Столкнемся? – присела с бутылью над водой Фламма.

– Надеюсь, что нет, – отстранил ее от родника Сор. – Не нужно здесь набирать воду. Мерзавцы нагадили в родник перед уходом. Значит, возвращаться не собирались. И это мне нравится еще меньше, чем то, что они вообще здесь были.

– Зачем король Пурус набирает мерзавцев в дозоры? – посмотрела на Фламму Кама.

Та перевела взгляд на Сора.

– У ардаусского короля в новой цитадели очень высокая башня, – пожал плечами дакит. – С нее далеко видно. Может быть, он видит что-то такое, что нам неведомо? Мы пройдем еще десять лиг до темноты, остановимся у другого родника, о нем вряд ли кто знает, а утром уже будем у Мануса.

Ночью Сор не спал. Стоял, смотрел в небо, на котором сквозь облака едва проблескивали звезды, ощупывал стволы деревьев, гладил морды лошадей.

– Ты что? – спросила Кама, которая и сама не могла уснуть. Болела голова, мучил жар.

– Больно, – ответил Сор. – Дакиты и даку – дети творца, так же, как все люди. Лучезарный делал подобными себе сотворенных не им. Внешне подобными, потому как, по преданиям, не было красивее Лучезарного никого. Свет исходил от его лица. Но его нутро было погано. И он постарался сделать погаными тех, из кого лепил собственную дружину – воинов даку. Но не в его воле оказалось управляться с чужим нутром. Да, он сделал даку сильными, быстрыми, ловкими. Да, он поселил в их сердцах злобу, но она рассеялась вместе с ним. Конечно, и среди даку достаточно негодяев, как, впрочем, и среди людей. И дакиты разные, я вот среди них всегда слыл болтуном. Но в испытанных ими мучениях и даку, и дакиты стали ближе к земле. Лучезарный, сам того не желая, вернул нас к корням, хотя некоторые мудрецы говорят, что смешал нас с грязью. Может быть, и так, но всякая травинка, всякое дерево, всякая живая тварь для даку или дакита, если он не мерзавец и не убийца, как часть его тела. Даку, даже когда охотятся для пропитания, просят прощения и у зверя, и у леса. Даку не просят прощения только тогда, когда отвечают на смерть. Или на оскорбление живого. Так вот, родник – это живое существо. Это божья благодать. Боль кипит во мне, Кама.

– Так что же теперь, – чихнула Кама. – Отправляться в погоню за свеями?

– Нет, – успокоил принцессу Сор. – Если наклоняться к каждой мерзости, никогда не разогнешься. Но боль – это хорошо. Она очищает сердце. И все-таки. На всякий случай. Запомни имена. Авункулус Этли – дядя твоей матери. Надеюсь, он еще жив. По линии матери это твоя единственная родня. Он служил мастером оружейной башни в крепости Баб. Известий о его смерти я не получал. Если что, его домик на Гранитной улице, второй от уличного источника. И еще одно имя. Скурра Сойга – моя младшая сестра. Она живет в Кагале. Семьи у нее нет. Найти ее легко. Она младшая жрица в тамошней башне Ордена Воздуха.

– Ты не говорил, что у тебя есть сестра, – изумилась Кама.

– Да? – пожал плечами Сор. – А мне казалось, что говорил. Я стал рассеянным, это плохо. Они примут тебя. Сможешь – отдашь моей сестре меч. Нет, принесешь весть о моей смерти. Этого достаточно.

– Весть о какой смерти? – вытаращила глаза Кама. – Ты болен? Или собираешься идти на север и рубиться с каждым свеем, которого встретишь? Ну так если они будут попадаться даже по двое, это же не повод умирать?

– Нет, – скривил губы Сор. – Я не иду на север биться со свеями. И я не болен. Но смерть, перед тем как сесть на плечо, кружит над человеком. И я чувствую шелест ее крыльев. Но она может кружить долго, так что я тебя пока не брошу.

– Спасибо, успокоил, – неуверенно хмыкнула Кама. – Но ведь и Авункулус, и Скурра живут в Дакките? Я туда не собираюсь!

– И не собирайся, – ответил Сор. – Я вот тоже не собираюсь пока, мне и в Лаписе хорошо, но каждый должен знать, что есть место, где ему будут рады. Это согревает, принцесса. Там тебе будут рады. Поверь мне.

– Вы будете спать или нет? – завозилась на хвойном лежаке Фламма. – Мне вот как раз снится, что я в Тиморе у тети Армиллы… И мне там очень рады…

…Троица снова двинулась в путь еще до рассвета. Кама все никак не могла согреться, думала даже хлебнуть квача, который обнаружился в ее мешке, но Сор дал ей какой-то травяной отвар и настоял, чтобы пару лиг она пробежала рядом с лошадью. Озноб как рукой сняло, хотя даже лучи солнца, которые начали прорезать чахлый лес, не могли растопить языки снега у корней деревьев.

– Ничего, – словно сама с собой разговаривала Фламма, – конечно, и Тимор, и Обстинар на севере, но не такой уж это и север. Тот же Тимор – всего-то три сотни лиг к северу от Ардууса, подумаешь, снег на неделю позже тает. Ну, на две, если счесть, что Тимор повыше в горах. И что? Сейчас середина первого месяца весны. Да, снег еще лежит, он здесь еще месяц может лежать, но почки уже набухли. Неделя, две – листва распустится. Трава! Представляешь? Если я буду долго добираться до Тимора, то буду добираться вместе с весной! И все-таки, благословенный Энки, как же я хочу забраться в бадью с теплой водой!

– Тихо, – остановил подруг Сор. – Сейчас будем пересекать одну из тайных троп, по которой слуги Лучезарного ходят в Светлую Пустошь. Вот так, прямо под боком у крепости Манус. Впрочем, стражникам Бэдгалдингира всегда было наплевать, что творится вне их укреплений.

Сор придержал лошадь, спрыгнул из седла, передал уздцы Каме.

– Смотрите вокруг, я сейчас.

Шагнул вверх по лесистому склону, и как будто растаял. Ни веточка не хрустнула, ни сырая земля не дала знать о его шаге чавканьем. Кама с завистью вздохнула: и ведь учил ее наставник, как нужно ходить по лесу, да только и этому учению она предпочла танцы с мечом. И что, пригодились они ей? Узнал Рубидус, кто сразил его в поединке? Мучается виной, что не сдержался и ударил неизвестного в ногу? Приедет в Лапис уговаривать ее стать его королевой?

Кама закрыла глаза, представила гордый взгляд кирумского принца, вдохнула холодный ветер, нагнулась, чтобы растереть ногу. Боль уже отступила, но рана все еще давала о себе знать. Хотя после небольшой пробежки даже не саднила, а словно чуть стягивала кожу.

– Кама! – негромко позвала ее Фламма.

Принцесса подняла глаза. Сор уже стоял в сырой ложбине в полусотне шагов правее и махал рукой. Когда подруги подъехали, дакит бесшумно запрыгнул в седло, прошептал:

– Большой отряд прошел в Светлую Пустошь. И не далее, как сегодняшней ночью. Человек двести. Есть и конные, но больше пехоты. Или рабов. И, как мне кажется, это не первый отряд. Вопрос только в том, их пропускает Бэдгалдингир или они приходят с севера? Бэдгалдингир вряд ли… Даккита, долгий путь…. Нет… Будь я дозорным, мчался бы сейчас в сторону Ардууса, чтобы доложить Мурусу о том, что творится.

– Ты не дозорный, – напомнила дакиту Кама.

– Зачем вести рабов в Светлую Пустошь? – наморщила лоб Фламма.

– В жертву Лучезарному, – ответил Сор. – Держитесь за мной. Тут до Мануса меньше пяти лиг, но случиться может всякое.

Дорога, которая проходила по дну оврага, и в самом деле оказалась хоженой. На его склонах почти не было снега, только в кустах на самом гребне сверкали искрящиеся льдом полосы, и, судя по следам пальцев, снег в холодном овраге соскабливали на ходу те, кто месил на дне оврага ногами грязь. И это не была пехота, Кама явственно разглядела отпечатки босых ног. И следы подков поверх них.

– Ну, уж во всяком случае, не степняки. Нахоритские подковы, – обернулся Сор.

Некоторое время троица держалась вдоль страшного пути.

– Разве нахориты поклоняются Лучезарному? – удивилась Кама.

– По-разному, – придержал лошадь Сор. – Храмы там сильны, но случается местами и вера иури, и древние верования, сильно и влияние прайдов. В Махру есть даже священная роща. Но еще больше тех, кто не верит ни во что, кроме денег. Мутное сейчас время на северном берегу моря Тамту… Вот, смотрите. Видите кровь на склоне? Несчастный пытался добраться до снега, а его перепоясали плетью с шипами…

– Сор… – с ужасом выдохнула Фламма.

Кама подняла голову. В полусотне шагов от путников на тропе стоял человек. Он был в черном плаще, в черных сапогах, черные волосы спадали с его головы на плечи, только лица у него не было. Вместо лица плыло что-то мутное, закручивалось туманом, проглядывало тьмой.

– Сгинь, нечисть! – повысил голос Сор и прерывисто произнес несколько слов на незнакомом языке. На мгновение в месиве проглянуло усталое, с тонкими чертами лицо, алый шарф, скрадывающий шею, затем силуэт задрожал, рассеялся и поплыл клоками копоти в сторону Светлой Пустоши.

– Могилец, – перевела дыхание Фламма.

– Мурс, – мрачно бросил Сор.

– Он не послушался заклинания, – застыла Кама. – Он ушел сам.

– А чего он хотел? – испуганно затараторила Фламма. – И почему ушел? И на каком языке это заклинание? Я ничего не поняла!

– Это язык Лучезарного, – ответила, не сводя завороженного взгляда с дороги, Кама. – На нем и теперь ведут службу в Храме Света за горами. А вот чего хотел от нас мурс, я не знаю.

– И славно, – ответил Сор. – Потому что хотеть он может только одного – или сожрать твое сердце, или захватить твое тело. Конечно, если он не разносчик смерти. А ну-ка, давайте сюда.

Подобрав пологое место, Сор направил лошадь вверх по склону. Продравшись сквозь кусты, отряд выбрался на поросший голым орешником холм. Здесь уже вовсю припекало солнце, и сквозь опавшую листву виднелись первые бледно-голубые цветы.

– Весна! – едва не закричала Фламма.

– Тихо, – оборвал ее Сор. – А ведь нам придется еще раз пересечь эту тропу. И она идет никак не к Бэдгалдингиру, а на север, к реке.

Кама пригляделась туда, куда показывал дакит. Впереди лежал кочковатый луг, который пересекала все та же черная полоса разбитой земли. Обогнув холм, она ныряла в четверти лиги в тот самый овраг, из которого только что выбрались путники.

– Да, – покачал головой Сор. – Если бы в Аббуту имелся король, ему было бы чем заняться. А теперь быстро за мной. Видите башни над лесом? Нам туда.

Дакит подал вперед коня и прямо через кусты помчался вниз по склону. Кама еще только успела разглядеть над верхушками елей четыре рыжих конуса крепостных башен, как ей пришлось прикрывать глаза от хлещущих по ним ветвей. Но не прошло и минуты, как троица уже мчалась через луговину. Еще через пару минут крохотный отряд пересек невольничью тропу и вновь скрылся в еловом лесу. Хоженых троп не было и здесь, но ели в низине стояли старые, ветви на них начинались на высоте пяти или шести локтей, бурелома было немного, и лошадки бежали резво. Затем местность стала забирать вверх и, выкатив на лесистый гребень, обратилась серым весенним лугом. Сор остановил лошадь у молодого ельника и с облегчением вытер лоб.

– Вроде бы все в порядке. Значит, так, девчушки. Фламме будем искать провожатых, а тебя, Кама, уберегать от них. Так что запомните, Кама – дакитка. Имя твое, принцесса, никого не касается. Лицо твое – никого не касается. Повяжи платок потуже да прикрой лицо до глаз.

– Да у нее такие глаза, что всякий остолбенеет! – фыркнула Фламма.

– Вниз будет смотреть, – отрезал Сор. – Все понятно?

До крепости, которая торчала каменным кубом на омываемом речушкой холме, оставалось чуть меньше лиги. Над ее воротами ветер трепал полотнище черного цвета, на котором Кама с трудом разглядела желтые полосы башен Бэдгалдингира. У основания холма теснилась деревенька на два десятка деревянных домов, у начала которой выделялись два больших бревенчатых здания – одно трактира, другое – постоялого двора, возле которого были привязаны не менее трех десятков лошадей и даже виднелись несколько торговцев с выставленными в ряд телегами с товаром.

– Ардуусских стражников нет, – заметил Сор. – В крепости маленький двор, да и не пускают подданные короля Тигнума никого в свой бастион. Или почти никого.

– Адамас! – вдруг что было силы закричала Фламма. – Валпес! Лупус! Аэс! Тенакс!

Подала лошадь вперед и помчалась вниз по склону наперерез к выбирающемуся из-за рощи отряду в полсотни всадников, первый из которых нес алый флаг с бледно-голубым силуэтом орла, а последний – голубой флаг с алым силуэтом барса.

– Вот ведь рыжая беда в платье! – с досадой сплюнул Сор. – И что ты прикажешь делать? Ладно. От Тимора и Обстинара беды мы пока не ждем. Конечно, можно было бы и пуститься в обратный путь, но новости нам тоже не помешают. Да и от горячей еды я бы не отказался. Ты как?

– Я тоже, – с неожиданной грустью призналась Кама.

– Тогда прикрывай лицо, – приказал Сор. – И держись, что бы ни случилось. И готовься принять на грудь слезы огненной подружки.

– Зачем? – не поняла Кама, затягивая лицо.

– Ты часто видела, чтобы королевский эскорт, даже с королем, шел под флагами? – спросил Сор. – И уж тем более тот, в котором только принцы, пусть и двух королевств.

– Нет, – мотнула головой Кама, бледнея.

– Траурные багровые ленты подвязаны на древках под обоими полотнищами, – подал коня вперед Сор. – Если бы это был траур по мужчине, ленты были бы над полотнищем. Значит, траур по женщине. Королевский траур. Кто объединяет королевские дома Обстинара и Тимора? Кто сестра короля Обстинара и сестра королевы Тимора?

– Мать Фламмы! – прошептала Кама. – Тричилла!

– Поспешим! – тронул с места лошадь Сор.