Лагерь поставили восточнее того места, где был Кирум. Теперь перепаханное, усыпанное камнями мерзлое поле засыпал снег. Оставшиеся от кирумской дружины три тысячи воинов отыскали среди увалов место, где не так давно высилась часовая башня кирумского замка, и разбили свои шатры там. Их костры во мгле горели ближе всех к Фиденте и Утису. Говорили, что Спирант, который был выходцем из древнего каламского рода, хотя и не королевских кровей, целый день ворочал камни, хотел найти хотя бы стрелки от городских часов, но не преуспел в поисках. Теперь с этой стороны реки все было мертво. Но на противоположном берегу высились дома Утиса, и мигающие в них редкие огни оставляли надежду на лучшее. Огни горели и на башнях фидентского и утисского замков. В первом из них осталась с небольшой дружиной королева Арома – мать Фалко и Джокуса Адорири. Во втором – король Салубер и королева Кортекс, чей сын Фелис Адорири стал героем гахской битвы. Уничтожил с двенадцатитысячным отрядом утисских воинов двадцатипятитысячный отряд гахов и потерял всего три тысячи воинов. Три тысячи против двадцати пяти тысяч врага. Три тысячи семей, три тысячи домов, под крышами которых теперь слезам течь и течь. И это только в Утисе. А уж в остальных королевствах…

Кама стояла на берегу, у впадения быстрой Малиту в степенную Му, и думала, что эти два замка, которые так же, как две атерские столицы, глядели друг на друга через реку, пусть фидентский замок и прятался на половину своего роста за городским холмом, – оказались последним приютом для поколения отцов и матерей Камы, Процеллы, Фалко, Фелиса и всех ее ровесников, которые сумели выжить в самом начале страшной войны. Никого больше не осталось. Только эти трое. Арома, Салубер и Кортекс. Разве только еще Луксурия – теперь уже вдова брата араманского княза Претиума хлопочет о легкораненых в лекарских шатрах. Да вдова брата короля Бабу Бовеса – Сикилта помогает ей. Кто еще? Мать Фестинуса и Сервы – Кулпа? Ну так ее не выгонишь из походных шатров. Скулы напряжены, брови сдвинуты. Втемяшила себе в голову, что ее Фестинус погиб. Нет ведь никаких вестей, а она стоит на своем – знаю, чувствую. Кто еще жив из их поколения с этой стороны атерских земель? Бета и Тела Нимис? Где они теперь? На севере? Неизвестно.

Тела Нимис… Ненависть к бывшей тетке заскорузла в сердце Камы и стала тяжестью. Уже не жжет, а давит. И вызывает не боль в сердце, а тяжесть. Нечем становится дышать, когда она подкатывает к груди. Скручивает пополам, когда сваливается к животу. Сердце устает биться, словно бьется под тяжким грузом.

Вставший во главе объединенного войска Лаурус еще с утра отправил дозор к Ардуусу. Кама вместе с Ви и Имберой проводила Касасама до развилки, потом постояла у камня над могилой Сора Сойга, но ни Ви, ни Имбере рассказывать ничего не стала. Не захотелось шевелить то, что как будто запеклось. Не зажило, нет. Все, что проехалось по ее жизни острием, все только запеклось. И срывая запекшееся, на старые раны ложатся новые. Где Амади, где Эсокса? Где Туррис? Отчего это имя заставляет умножаться уже привычную тяжесть в груди и снова обращает ее болью? Или она, Камаена Тотум, подобна матери Фестинуса? Что же ты так, Орс? Как сказала Процелла? Рядом с Орсом всегда было тесно. Без него всегда будет пусто.

Кама оглянулась. Ви и Имбера держались в полусотне шагов. Разные и удивительным образом совпавшие. Одной двадцать шесть лет, другой двадцать один. Одна грызла черствый, выпеченный с камнями и кровью хлеб жизни с одной стороны, другая – с другой, пока обе они не столкнулись носами. Вот и думай, отчего все складывается именно так, а не иначе.

– Пора, – тронула с места лошадь Кама.

Ни слова лишнего. А ведь хотелось бы ей поговорить с ними, ну да ладно. Может быть, так даже и лучше. Да и о чем говорить с теми, которые все понимают, но которым всего не скажешь. И уж тем более не завоешь рядом с ними зверем. Да и что она может сказать кому бы то ни было, если она и сама не может понять, что с нею? Она даже толком не может понять, о чем выть. И это биение, что становится все настойчивее…

Когда были подсчитаны потери, выплаканы первые слезы, залечены легкие раны и поручены стараниям сиделок – тяжелые, пришло время решений. Гахи были истреблены, может быть, они остались в недрах Сухоты, но то воинство, что дошло от Араманы до Фиденты, в Фиденте же и растратилось. Дорого обошлось это королевствам, принявшим на себя удар ранее неведомого врага. В некоторых дружинах погибла четверть воинов. В некоторых не осталось и половины. Но гахов не осталось вовсе. Ни в Фиденте, ни в горах, хотя фидентские и утисские егеря еще прочесывали отдаленные ущелья. В любом случае каждому было ясно – где бы ни вылезли в будущем гахи, они враги навсегда. Некоторые из тысячников стали поговаривать, что следует послать дружину в Сухоту, где перебить гахов полностью. Вырезать их деревни, пока в них не народились новые воины, обрушить их подземелья, но таких умников оказалось немного. Хотя отряд снарядить все-таки решили. По сотне от дружин Араманы, Аштарака, Утиса, Бабу, Раппу, Фиденты – с одной целью – проверить, правда ли, что убивая всех и каждого, завоевывая замок за замком, гахи не оставляли за собой ни дозоров, ни гарнизонов. Хонорский замок, как рассказала Субула, оказался ведь пуст. Конечно, если не считать трупов и обглоданных гахами человеческих костей. Отряд этот возглавил княжич Аштарака Казус, и ушел он на юг уже на второй день после битвы. В тот же день, еще на фидентском берегу Малиту, был поставлен большой шатер, в котором собрались все, считавшиеся победителями в последней битве. В середине шатра курилась траурная жаровня. Заговорили не сразу. Когда стало ясно, что все смотрят на Лауруса, под началом которого оказалось наибольшее количество воинов, он встал, шагнул вперед, опустился на колени, обхватил плечи по правилам храмов Благословенного и низко поклонился. Каждый последовал его примеру. Затем Лаурус заговорил:

– Почти сорок тысяч воинов мы потеряли в этой битве. Если бы ее не было, сейчас здесь собралось бы не сто шестьдесят тысяч воинов, а двести тысяч. А если бы не битва у Хонора, не битва с ордой у Аштарака, нас было бы еще больше. Я уже не говорю о наших братьях, которые сейчас скрываются за стенами Ардууса. Мы не знаем, что там творится, но чувствуем, что беда, пришедшая к нам с юга, уже давно хозяйничает в нашем сердце.

Никто не проронил ни звука. Только угольки потрескивали в жаровне.

– Нас осталось сто шестьдесят тысяч, – повторил Лаурус. – И эти сто шестьдесят тысяч нам дороже, чем кому бы то ни было. Но война только начинается. Может быть, из нас в живых останется только каждый второй. Может быть, только каждый пятый. Может быть, никто. Но пока нашим домам угрожает беда, война продолжается.

Кама слушала Лауруса, затаив дыхание. Он был ее дальним братом, но она почти никогда не разговаривала с ним. Даже и видела-то его всего несколько раз, хотя, как все отпрыски королевских домов, знала об этой ужасной истории, в которой сестра короля Ардууса – Пуруса вдруг влюбилась в обычного стражника – Клавуса Вадума. Самой Каме эта история ужасной не казалась. Ужасным было ее продолжение. От запретной любви родился Лаурус. Клавуса Пурус сгноил в застенках, затем довел до смерти собственную сестру. Сам Лаурус женился на обычной тирсенке, долго скрывался на чужбине, потом нанялся воином в войско ардуусского воеводы Муруса, и вот он теперь говорит эти важные слова и говорит их в том числе перед теми, в чьи уши хотя бы раз, да залетали грязные сплетни о ветрености сестры короля Ардууса.

– Отряд Казуса ушел на юг, – продолжил Лаурус. – Они проверят, остался ли кто-нибудь жив в Хоноре, заглянут в Аштарак, пройдут левым берегом Утукагавы до Бабу. Если гахов там не окажется, доберутся и до Араманы. Мы могли бы осесть на этом берегу и ждать от них известий, а потом вернуться в наши замки и затаиться там, надеясь, что гахов больше не будет, а для другого врага мы неприступны.

Лаурус окинул взглядом собравшихся в шатре.

– Нет. Другой враг страшнее гахов. И это – не только орда. Не только обезумевший Ардуус. Не только Эрсет, что уже теперь рвется в Анкиду через стены Бэдгалдингира. Другой враг – наследник Лучезарного. И ждать его у собственного порога – самое глупое, что мы могли бы придумать.

– А что, – подал голос лишь начинающий оправляться от тяжелой раны наследник аштаракского трона Калтер Типанум, – разве среди нас есть угодники? Есть кому обхватить себя за плечи на поле Бараггала, чтобы новое порождение Лучезарного провалилось сквозь землю так же, как его прародитель? Я приношу извинения, что не могу пока встать, мои ноги плотно перемотаны снадобьями и полотном, но может мне кто-нибудь ответить, есть среди нас угодники, которые спасут нас?

– Нет, – раздался голос Иктуса.

– Кто ты? – спросил Калтер.

– Никто, – поднялся Иктус.

– Я тоже никто, – встал Канем, с перевязанной до плеча правой рукой.

– И я, – скривил в ухмылке дакскую физиономию Касасам.

– А я сын динского тана, – вскочил с места худой, почти мальчишка Флавис. – Но до тех пор, пока моя земля не освобождена, тоже, наверное, никто.

– Спокойнее, – встал на ноги и закашлялся едва начавший оправляться от ран Фалко. – Пока война не окончена, мы все тут никто. А уж потом обернемся, посмотрим, кто из нас кем стал. Дорогой Калтер, я счастлив тебя познакомить с Иктусом из Даккиты, который так же, как мы, может гордиться королевской кровью, но который был бы достоин нашего поклонения, даже если бы родился в грязной ночлежке от безвестной женщины. Именно он сделал так, что сто тысяч гахов завязли вокруг проклятого для них холма!

– Тогда помогите мне встать, – стиснул зубы Калтер, и когда его подняли, опираясь о стоящих рядом, поклонился Иктусу. – Калтер Тимпанум, наследный княжич Аштарака, приветствует и благодарит тебя, Иктус.

– Иктус Фиделис приветствует и благодарит тебя, Калтер Тимпанум, – поклонился княжичу Иктус и поочередно поклонился всем, кто сидел в шатре. – Мое почтение и благодарность всем, кого я вижу. Всем, кого я знал и кого узнал в последние дни. Фалко Верти, наследному принцу Фиденты, благословение земле, которую нам пришлось полить кровью. Фелису Адорири, воинское мастерство и искусство воеводы которого ничуть не уступают доблести воинов Лаписа, проявленной у того самого холма. Кулпе Адорири, чьи дозоры помогли нам выжить, отправляя к нам помощь. Флавису из Дины, который ведет небольшую дружину, но сражается так, как будто за его спиной неисчислимые полчища. Удивительной Субуле Нимис, чье войско обрушивало смертельный ужас даже на гахов. Каутусу Скутум и Луксурии Скутум, чей путь через боль и испытание доблести был длиннее пути всех остальных, потому как эта боль началась с Араманы. Веритасу и Сикилте Краниум, да вернется прекрасное королевство Бабу к миру и спокойствию как можно быстрее. Моим друзьям – Ремордету, Канему, Спиранту. Моим покровителям – Камаене, Процелле и отсутствующему здесь Дивинусу. Моему спасителю, тому, кто подсказал и увидел то, что было нам нужно для этой победы – Касасаму. Лаурусу, который, как я уже понял, никогда не сдается. И всем, кто не выжил, но сделал свое дело, низкий поклон.

Они поднялись все. Затем сели, и Иктус, дождавшись кивка Лауруса, вновь поднялся:

– Я впервые говорю в таком кругу. И это тем более важно, что я, как многие, кто нашел себе укрытие в Лаписе, думал об этой войне все последние годы. О неминуемой войне. О неминуемой крови. И мои мысли неизменно возвращались к тому, что происходило тут недалеко у холма Бараггал, полторы тысячи лет назад. И главным вопросом был вопрос об угодниках. Есть ли кто-нибудь, кто сожжет себя на поле Бараггала и избавит Анкиду и всю Ки от гибели? И вот что я вам скажу – это неважно. Знаете почему? Потому что те, кто вышел на это поле, не знали о том, что когда судьба всей Ки приблизится к краю пропасти, угодники займутся пламенем. Не знали, что Энки выйдет навстречу Лучезарному. Они вообще не знали, что Энки среди них! Но они сражались. И вот все эти годы меня беспокоило другое. Где то войско, которое встанет у Бараггала? Где настоящий император? Или же, демоны нас раздери, где совет королей, которые не стыдятся смотреть друг другу в глаза? Где он?

Иктус подождал несколько мгновений и закончил:

– Теперь мне стало легче. Я не знаю, что творится сейчас в Бэдгалдингире или в Тиморе. Или же в Эбаббаре, Самсуме, на другом берегу Му вплоть до прайдских замков. Не знаю. Не знаю, что сейчас происходит в Бараггале. Но я уже знаю, что какая бы сила ни вышла к месту низвержения поганого губителя, против нее есть кому встать. Низкий поклон всем.

– Спасибо, Иктус, – вновь поднялся Лаурус. – Ты избавил меня от необходимости объяснять то, что чувствует каждый из нас. Поэтому я предлагаю сразу перейти к делу. Война не закончена, но продолжение ее не может разворачиваться на этой земле.

– И куда же нам идти? – спросил Фелис Адорири.

– Скоро морозы, – заметил Лаурус, – во всяком случае, если верить ломоте в костях наших ветеранов, они неизбежны. Может быть, они не успели помочь нам в войне с гахами, но они уж точно помогут нам вычистить ущелья, до которых мы не добрались. Но реки Му и Малиту коварны. Даже схватываясь льдом, они таят в себе ловушки, полыньи, которые открываются то тут, то там. Поэтому, пока у нас есть время, мы должны переправиться на правый берег. Теплых шатров у нас достаточно. Эта война не закончится до весны.

– А потом? – продолжал настаивать Фелис. – Что потом? Идти на Ардуус? Или уйти еще куда-нибудь и оставить наши королевства без защиты?

– Мы не пойдем на Ардуус, – покачал головой Лаурус. – И дело не в том, что бастионы Ардууса неприступны, а в том, что его воины способны поднять оружие против своих братьев только под воздействием черной воли и поганой магии. И я помню, что войск у нового правителя Ардууса не меньше, чем у нас. И помню, что среди них не только ардуусцы, но десять тысяч воинов из Аштарака, двадцать тысяч воинов из Бабу, Раппу и Хонора, тридцать тысяч воинов из Фиденты и Утиса. Битва с Ардуусом – это последнее, на что мы можем решиться.

– Тогда зачем нам переходить на тот берег? – спросил Фалко.

– Мы будем мудры и осторожны, – ответил Лаурус. – Но рано или поздно нам придется прийти к Бараггалу.

– Почему? – спросил Фелис.

– Потому что туда придут все, – ответил Лаурус.

– Странно как-то получается, – жаловалась вечером Каме в шатре Процелла. – Мы только что одержали победу, а кажется, что война еще вся впереди.

– Не стоит делить войну на части, – ответила Кама, распуская завязи котто.

– Я не об этом, – замотала головой Процелла, откладывая в сторону пергамент Эма. – Я о том, что гахов гнал на Анкиду мурс. Даже два мурса. Твой старый знакомый Диафанус и этот Сальд, с которым ты уже столкнулась однажды в Змеиной башне. Значит, вся эта погань – и орда, и гахи, и Эрсет, и то, что творится в Ардуусе, – это все одно и то же. Почему они позволили уничтожить гахов? Не умнее ли было бы держать их для того, чтобы брать наши замки? А в поле убивать нас ордой или воинами Эрсет? Почему?

– Потому что ты примеряешь чужое платье на себя, – ответила Кама. – Платье, которое никогда не станешь носить. Кто тебе сказал, что их интересуют замки и города?

– А что же тогда? – не поняла Процелла. – Власть над Анкидой. Возвращение Лучезарного, конечно, если оно возможно.

– Да, – задумалась Кама. – Возвращение Лучезарного, но не власть над Анкидой. Боль ради боли. И кровь ради крови. Боли было много. Крови – полные реки. Невидимые, они стекаются к центру Анкиды. И вот с этой точки зрения – они все делают правильно.

– То есть… – напряглась Процелла.

– Как можно больше смертей и с той и с другой стороны, – прошептала Кама. – Думаю, если бы их число было не просто велико, а неисчислимо, они бы вовсе обошлись без этой войны. Они бы убивали сами себя. Приносили себя в жертву. И радовались.

– А мы… – застыла Процелла.

– А мы защищаем то, что у нас есть, – пожала плечами Кама. – И ожидаем того, что случится. Ты разобрала пергамент Эма?

– Разбираю с трудом, – призналась Процелла. – Нет, он при мне прочитал все написанное, даже повторил некоторые куски. Но… я не понимаю. Тут нет ничего понятного. Ничего, за что я могла бы зацепиться и извлечь смысл. Разве можно колдовать, не зная, что ты делаешь? Что такое, например, будь – как он? Как это? А вот это – отрази и сверни? Ты можешь себе это представить? Тут даже нет обращения ни к силам воды, ни к силам земли, воздуха, огня – ничего. А вот это? Посмотри! Тут куча непонятных слов! Когда мне Эм читал это, я их не слышала. А они вставлены буквально через раз! Какая-то непонятная ерунда! Такое чувство, что Эм просто придумывал что-то на ходу. Сумятицу и бред. Забавлялся! С чего ты взяла, что он тот самый мудрец?

– Ты мне сказала, – пожала плечами Кама.

– Я? – удивилась Процелла. – Ну ладно, он знал секрет той смеси, что разрушила скалу. Так мало ли таких умельцев? А остальное – выдумки.

– Может быть, – Кама посмотрела на поблескивающую в чане воду и мотнула головой. – Я устала. Послушай. Я лягу спать. Не пойму, но мне отчего-то нехорошо. Кажется, потеря Орса ударила меня глубже, чем следовало ожидать. Я прошу тебя, прочти все, что написал Эм. Мне прочти. Когда я усну. Несколько раз.

– Все подряд? – удивилась Процелла.

– Все подряд, – кивнула Кама. – Не пропуская ни единого слова.

– И как долго? – нахмурилась Процелла.

– Пока не уснешь сама, – ответила Кама и добавила: – Уж постарайся не уснуть.

…Эм появился почти сразу. Он сидел на скамье, стоявшей на берегу светлого озера. Кивнул Каме, чтобы она села рядом. Помолчал немного, потом сказал:

– Это озеро Зумви. Лаэтское озеро. Хотя оно, как все вокруг нас, несколько тысяч лет назад было захвачено. Подробностей я не знаю, потому что после падения Бледной Звезды большая часть живых существ с этой стороны гор просто погибла. Даже и этих гор не было. Но наш род всегда жил на берегах этого озера. Вон там за холмами город Вохим. В ясную погоду виден остров Этхарзи. Сейчас он тонет в мареве. Когда Лучезарный пошел на Бараггал, мои предки отсиживались на острове. И когда свирепствовали храмовники в белых балахонах, мои предки тоже отсиживались на острове. Но всем островам приходит конец. Если ты сейчас говоришь со мной, то меня уже нет. Получается, что ты меня не уберегла.

– Прости, – прошептала Кама.

– Ничего, – пожал плечами Эм. – Такое уже случалось. Не со мной, конечно, но случалось.

– Кто ты? – спросила Кама.

– Обычный человек, – улыбнулся Эм. – Я же говорю, я из этих мест. А что было до Бледной Звезды, я не помню. Точнее, мои предки не помнят. Или мои предшественники, ведь не всегда бывают потомки. Вот какие у меня потомки? Не успел. Поэтому я передаю это тебе. А когда придет твой срок, если, конечно, корни Бледной Звезды не истлеют вовсе, ты тоже кому-то передашь это. Даже если ничего не напишешь. Просто придешь к тому, к кому тебе надо прийти, и расскажешь. Вот как я теперь, во сне.

– Ты… – Кама замялась. – Ты сейчас говоришь со мной сам? Или кто-то говорит со мной твоим голосом и в твоем облике? Или я сама говорю с собой?

– Не знаю, – нахмурился Эм. – Меня уже нет. Наверное, какая-то часть меня, мой отпечаток остался. Так же и я говорил со своим отцом и спрашивал его о том же. Чтобы ты успокоилась, скажу следующее: «Есть знание. Оно растворено вокруг нас. Я не о том, что стучит у тебя в висках. Это не знание, это сила, воля, напряжение. Называй, как хочешь. Я о том, что есть всегда. Даже тогда, когда пропадет все. У некоторых есть к этому знанию ключ. Точнее, некоторые сами являются ключом. Обычно про таких говорят, что они мудры с рождения. Их называют провидцами или пророками. Но я не из таких. Мои предки не из таких. Мы с Бледной Звезды. И ты с Бледной Звезды. Твои предки оттуда. Они умели передавать знания так же, как передают свитки – из рук в руки. И мои знания будешь знать ты.

– Зачем мне это? – спросила Кама.

– Спроси еще, зачем мне это, когда услышишь кукушку в лесу, – рассмеялся Эм. – Она просто кукушка. Так совпало. Только ты не бойся. Ты не поймешь всего сразу. Да это и нельзя понять, это просто будет жить в тебе.

– А как же камень, что внутри меня? – спросила Кама.

– Это не камень, – мотнул головой Эм. – Это тоже от Бледной Звезды, но это не камень. Это сила. Это узел на ее ткани. Это воля, которая может сделать что-то. Иногда что-то ужасное. Узнаешь. Это тоже есть в музыке, которая сейчас зазвучит. Но я не знаю. Мне не приходилось сталкиваться с камнем Митуту. Поэтому я не знаю. Слушай. Это красиво. – Он замолчал.

Прозрачная волна накатила на берег. Ветер развеял волосы Камы. Она сбросила одежду, вошла в воду и поплыла, слушая.

Это продолжалось долго. Ей показалось, что вся ее жизнь была мигом, после которого случилась бесконечность, бездна времени, длившаяся столько, что и ее жизнь забылась вовсе. Она плавала, летала, блуждала во тьме, пока наконец не оказалась перед странной дверью с закругленными углами. Кама ощупала ее, удивилась гладкости ковки, потрогала светильник над дверью, который не обжигал пальцев, взялась за матовую рукоять и толкнула дверь перед собой. В просторной комнате сидел человек. Он был одет в серую, свободную одежду и как будто рисовал что-то на прозрачном, выполненном из куска стекла столе. Кама оглянулась, поразилась огням, мерцавшим на стенах комнаты. Подняла голову и удивилась высоте потолка, которого словно не было вовсе. Шагнула вперед, вдохнула свежий, удивительно чистый воздух и подпрыгнула, таким мягким был пол под ее ногами. Стол под руками человека исчез. Он обернулся, и Кама узнала Сина.

– Как ты очутилась здесь? – удивился он.

…Она проснулась от вскрика Процеллы. Пергамент в ее пальцах тлел и осыпался пеплом.

– Сколько прошло времени? – спросила Кама.

– Всего лишь час, – прошептала та. – Это магия? Он загорелся у меня в руках! Но я… я не обожглась!

– Не выпускай из рук меч, – посоветовала Кама и принялась обливаться водой.

– Касасам вернулся, – вошла в шатер Имбера. – Ви сейчас говорит с ним, но он, кажется, собирается завалиться спать. Все дозоры опять здесь.

– Что нового? – стала натягивать исподнее Кама.

– Войско Ардууса вышло из города, – ответила Имбера. – Близко подойти нельзя, но вышло все войско. Включая и ветеранов, и какие-то набранные тысячи из обычных людей. Касасам боится, что их за двести тысяч. Они ведут с собой обозы и много людей. Горожан и крестьян.

– Куда? – спросила Кама.

– В Светлую Пустошь, – ответила Имбера. – Но медленно. Проходят в день не более пяти или десяти лиг. Иногда стоят на одном месте.

– И что же они делают? – спросила Кама.

– Трудно сказать, – пожала плечами Имбера. – Касасам сказал, что они поют песни, смеются и плачут от счастья.

– Хорошо, – кивнула Кама. – Это все?

– Вторая орда подошла от Самсума к Эбаббару, – сказала Имбера. – Готовится к переправе.

– Все ясно, – шагнула к пологу Кама.

– Ты куда? – спросила Процелла. – Уже за полночь!

– Это и хорошо, – сказала Кама.

Она прошла мимо лаписских дозоров, обогнула кирумское становище и нашла шатры выходцев из Даккиты. Пламя костров выхватывало из темноты зеленое полотнище с черными линиями, идущими из углов.

– Где шатер Иктуса? – спросила она дозорного.

– У него нет шатра, – сказал дозорный. – Вон его палатка. Он всегда спит один.

– Где он сейчас? – оглянулась Кама.

– На реке, – пожал плечами дозорный.

– На какой реке? – не поняла Кама.

– Тут одна река, – удивился дозорный. – Му. Если нет реки, Иктус обливается холодной водой. Даже зимой. А если есть река, купается. Говорит, что зимой даже лучше. Вода кажется теплее. Вообще-то, – дозорный понизил голос, – он сумасшедший. Но мы его все равно любим.

– Скажите ему, что я жду в его палатке, – сказала Кама. – И чтобы о том, о чем мы будем говорить с ним, не узнал никто. И ты, – она ткнула пальцем в грудь дозорному, – тоже.

Иктус появился через несколько минут. Он вошел в палатку, растирая плечи тряпицей и глядя на Каму с тревогой.

– Что случилось? – спросил он, подкручивая фитиль в лампе.

– Думаю, что завтра мы пойдем к Эбаббару, – ответила Кама.

– Это все? – опустился он на колени.

– А вот это уже зависит от тебя, – сказала она, сбрасывая одеяло.